Побег из Алькатраса

Март 1962го Туман, не свойственный Сан-Франциско в это время года, из-за ночного потепления заполнил низины, густо обволакивая пристань, так, что очертания катеров были еле различимы даже в нескольких шагах. +15 уже с утра, в воздухе зависла какая-то мелкая морось, от воды, перебивая запахи моторного масла и солярки, тянуло водорослями. Хотя откуда им взяться у причалов, где все расчищено, чтоб не забивались водометы? Молодой мужчина растеряно оглядел мокрые бетонные плиты набережной и направился было к громоздкому силуэту парома, но тут же резко обернулся на голос: — Томас Трюмп? — Да. — Доброе утро, мистер Трюмп. Прошу, нам сюда. Томас коротко ответил на рукопожатие человека в черной форме и пошел за ним к покачивавшемуся на волнах катеру. Липкая влажность настойчиво заползала под шарф, предусмотрительно замотанный на шее в ожидании прогулки по ледяным волнам залива, и щупальцами ползла дальше, за ворот пиджака, вниз по спине. Или этот холодок был просто нервной реакцией на неожиданную поездку? Когда адвокат Трюмп переступил порог крохотной, всего два на три метра, полутемной камеры, казавшейся еще более убогой из-за стен невнятного цвета, через облупившуюся краску которых виднелся серый бетон, он в должной мере оценил иронию приветствия принявшего швартовый охранника на местной пристани — «Добро пожаловать на Алькатрас!». Добром здесь явно не пахло. Нечто похожее на не в меру долговязого кузнечика, судя по торчавшим в разные стороны костлявым коленкам, сидело на узкой тюремной койке к нему спиной и даже не соизволило обернуться. Сквозь грубую тюремную робу проступали острые позвонки — узник, словно пытаясь согреться, весь сжался в комок. «Не мудрено», — подумал Том, с опаской вдыхая тяжелый воздух и зябко ежась под суконным пиджаком. Камера, в которой содержался его подзащитный, располагалась на первом ярусе островной тюрьмы, как и все подобные ей, не имела окна, что компенсировалось роскошным видом на «Бродвей» — шестиметровый круглосуточно освещенный коридор, от которого отделялась лишь толстой стальной решеткой. Одиночка с отсутствием уединения, личное пространство в трех стенах под постоянным надзором и возможностью в любой момент посмотреть, чем занят заключенный. Впрочем, общее правило — не находиться в камерах в дневные часы, нарушалось лишь в исключительных случаях, каким сегодня и стал для номера 483 визит адвоката. Томас совсем недавно получил диплом, и вся его небогатая практика состояла в участии в трех незначительных делах в качестве бесплатного защитника, назначенного федеральным судом. Он очень удивился, будучи приглашенным в знаменитый своими драконовскими порядками и особо отличившимися заключенными Алькатрас. Словно чья-то незримая рука, именуемая в просторечии «волосатой лапой», подтолкнула молодого юриста, предоставляя шанс выгодно засветиться на этом процессе. Получись у него скостить срок элитному преступнику, дорога в мир больших денег и частных практик замаячила бы на его горизонте гораздо быстрее. Впрочем «элитность» в данном случае означала скорее аскетизм, чем привилегированность. Тюрьма строгого режима в заливе Сан-Франциско славилась суровыми порядками и жесткой дисциплиной. Сюда редко направляли по решению суда, в эти стены попадали либо крутые гангстеры, чье пребывание в материковых тюрьмах было чревато потенциальным побегом с помощью многочисленных сообщников, либо опасный до безбашенности сброд, переведенный на изолированный ледяными течениями остров после попыток к бегству или поднимаемых бунтов. Также странно, что содержащийся здесь осужденный, подавший на апелляцию, не воспользовался услугами платного адвоката. Судя по изученному от корки до корки внушительному делу Вильяма Каулица, тот к двадцати одному году был птицей высокого полета, имея за плечами с десяток вооруженных ограблений, совершая которые, он проникал в дома медиа персон, ловко потроша их сейфы и шкатулки с драгоценностями. Убийств и грубого насилия, правда, в его послужном списке не значилось, хотя жертв находили связанными и под действием легкого наркотика. Проникнуть в здание и ускользнуть незамеченным, оставляя в качестве улики лишь неизменный фиолетовый шнур — стало его персональным почерком. Вплоть до последнего случая, когда Каулица и взяли с простреленной ногой, не успевшим скрыться до приезда полиции. Хозяин дома, известный политик, не растерял навыков стрельбы, полученных в молодые годы в спецподразделении американской армии, умудрился со связанными за спиной руками достать из-под матраца 8-зарядную Беретту и пальнуть по ногами грабителей. Да, Вильям проворачивал это дело с сообщником, лицо которого было скрыто маской, и которого в итоге так и не нашли. Сам же Каулиц своего партнера не сдал, не ведясь ни на какие обещания в послаблении. Легкость, с которой он проникал в дома, оборудованные охранной сигнализацией, с бывшими армейцами в качестве сторожевых псов, дерзость и безнаказанность, размеры ущерба, нанесенного уважаемым налогоплательщикам за два года бесчинств в Калифорнии и близлежащих штатах, а также попытка побега по пути в зал заседания, заставила суд определить его после вынесения приговора в мрачный и изолированный Алькатрас, где ему и предстояло провести ближайшие 25 лет его жизни. Но едва оказавшись в стенах печально знаменитого острога, Каулиц, долечившись в тюремной больнице, принялся устраивать скандал за скандалом, но добился таки разрешения на подачу апелляции. То, что ему пришлось выдержать за свои выходки в изоляторе восточного крыла, он вспоминал с содроганием, но своей цели — визита назначенного адвоката и пересмотра дела — он достиг. Зная предысторию его нахождения здесь, Томас немало удивился, что заключенный не бросился к нему с распростертыми объятьями, а продолжал игнорировать его присутствие даже после лязга закрываемой решетки и осторожного покашливания. «Фиолетовый Билл» словно и не ждал его. Журналисты, любящие громкие кричащие названия, окрестили так Каулица за это его странное пристрастие скручивать руки своих жертв фиолетовым шнурком. Немного растерявшись, он сделал шаг к убогой постели в углу, граничащей с прибитыми к покрытой трещинами стене умывальником и унитазом с рыжими потеками ржавчины, и положил руку на худое плечо: — Эй? Здравствуйте! Я — ваш адвокат. Существо, взмахнув рассыпавшимися по плечам черными волосами, наконец, соизволило обернуться к нему. На Томаса смотрели дикие темные глаза, наполненные желанием не просто жить, а пить жизнь взахлеб. Казалось, огонь, горевший в них, тюремная сырость погасить так и не смогла. Тонкое лицо скорей должно было принадлежать молоденькой девушке-аристократке, чем опасному преступнику — изящный носик, точеные скулы, красивый рисунок полных губ. Что-то неуловимо знакомое было в этом лице, словно он его уже где-то видел… Ну конечно же, на первых полосах газет! Или раньше? Каулиц, в свою очередь, с пробудившимся интересом скользил взглядом по его лицу, и Тому показалось, как что-то неясное, тоже сродни узнаванию, мелькнуло в этих глазах на долю секунды, но длинные ресницы уже смахнули наваждение. Узник заговорил неожиданно мягко: — Адвокат? Но я не нуждаюсь в защитнике. Том окончательно опешил: — Как это — не нуждаетесь? Вы же подали апелляцию на пересмотр дела и сокращение срока. И перевод на материк! — Защита и помощь — немного разные вещи, не находите… ээ? — Билл вопросительно посмотрел на молодого человека. — Мистер Томас Трюмп, к вашим услугам. — Так вот, Том, — парень распрямил на койке свои длинные конечности, вальяжно потягиваясь, — мне действительно необходима твоя помощь, чтобы выбраться отсюда. Нет, — заключенный усмехнулся, видя, как поползли вверх брови его адвоката, — я не попрошу в следующую встречу принести мне напильник, не волнуйся! Речь лишь о переводе в федеральную тюрьму штата Калифорния и уменьшении срока… — он деланно задумался, — скажем, лет на 5-7? — Для этого я и пришел, — ошарашено согласился еще не пришедший в себя Трюмп, присаживаясь в шаге от кровати на специально принесенный для него табурет. — Еще раз, — Билл вздохнул, словно объяснял непонятливому ребенку прописную истину. — Если бы я не был виновен, мне бы требовалась именно защита. Но я виновен и признаю это. Собственно, не признал бы, но отрицать было просто глупо. Поэтому все, что мне нужно, это помощь в улучшении условий моего существования. А для тебя, — он оценивающе прищурился, — прямой интерес выиграть этот процесс, чтобы твоя карьера пошла в гору, ведь я прав? Взаимовыгодное сотрудничество, вот как бы я это назвал. Сколько тебе лет? Двадцать четыре? Двадцать пять? — Двадцать два, — машинально поправил Том, с неожиданной досадой отметив, что костюм его определенно старит. — О, мы практически ровесники! Я вижу, ты весьма многообещающ, раз уже получил диплом к этому возрасту! Экстерн? — Он самый, — Том обезоруживающе улыбнулся и развел руками. Ну кто знал, что его опасный клиент окажется таким обаятельным. «Осторожнее, Том, его осудили на двадцать пять лет не за излишнюю разговорчивость!». — И может, мы уже перейдем к делу? Время нашей встречи ограничено… — А сколько у нас в запасе? — Час, из которых, — Трюмп бросил взгляд на массивные часы, подделку под Роллекс, — десять минут уже прошло. — Как на свидании, — усмехнулся Билл, — впрочем, свидания здесь не разрешены. Вот только разве с тобой? — он одарил молодого человека призывным взглядом, под которым тот неожиданно почувствовал себя девчонкой-малолеткой, которой сделали первый комплимент ее ножкам. В смятении, он провел ладонью по гладко зачесанным и собранным в аккуратный хвост русым волосам, и тут вспомнил первое, о чем хотел поинтересоваться у своего подзащитного: — Вильям, эээ, а как вам удалось оставить волосы? Ведь насколько я осведомлен о порядках… — Можно просто — Билл. Я понял. Ты же на моей стороне, верно, Том? Это значит, что я могу говорить тебе правду, и ты не сдашь меня? — Нуу, да, конечно, — Том замешкался, словно опасаясь, о каких глубинах собственной души или биографии сможет поведать ему этот человек, дай он ему добро. Но тут же профессионализм взял вверх над невольной слабостью. — Билл, я здесь, чтобы помочь тебе, поэтому можешь быть со мной предельно откровенен, — он и не заметил, как невольно сократил дистанцию, переходя на более фамильярный уровень, интуитивно посчитав это необходимым психологическим приемом. — Тогда признаюсь — обманом, причем самым что ни наесть наглым, — Билл обезоруживающе рассмеялся. — Мой напарник, назовем его, к примеру, Георг, сейчас на свободе. Он достал мне заключение о редкой болезни — пилуневрии, для которой характерна особая чувствительность волос. — Что, правда такая существует? — удивился Том. — Конечно, за определенную сумму врачи и не такое придумают! — Билл довольно хихикнул. — Зато теперь мне единственному разрешена подобная поблажка. — А как же…- Трюмп хотел спросить, как он собирается их стричь, когда они отрастут уж совсем до неприличной длины, но подзащитный приложил палец к губам: — Тсссс! Ты же пришел поговорить со мной не о моих волосах? Время не ждет. — Да, конечно, — Том с трудом вернулся в нужную колею, чувствуя себя очень неуверенно под внимательным и чуть насмешливым взглядом Каулица. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как ты совершал свои ограбления. Я имею в виду — рассказал честно, не как на первом процессе. Я должен быть в курсе всех скользких моментов, на которых тебя смогут подловить обвинение и присяжные. — То есть ты собираешься покрывать меня? — карие глаза распахнулись в ребячьем восторге. — Естественно, нет. Просто все, что ухудшает твое положение, можно постараться оставить за кадром, просто уходя в сторону от вопросов. — Понимаю, — задумчиво протянул Билл, усаживаясь на койке подобней, подогнув под себя одну ногу. — Да собственно я, наверное, не расскажу ничего нового, кроме того, что описано в протоколах. — Просто расскажи, как ты это делал. — Хорошо. Сначала выбирал кандидатуру, как ты видел из материалов следствия — в основном общественных персон, доходы которых вряд ли ограничивались счетами в банках. Черные делишки требуют черного нала, а политика, как известно, дело отнюдь не чистое. Потом проникал к ним в дом, открывал заднюю дверь …хмм. Георгу и с его помощью связывал хозяина и успокаивал небольшой дозой морфина, чтоб не поднимал шум раньше, чем мы успеем почистить его закрома. — Как вам удавалось вскрыть сейф? — Георг, он специалист в этом деле. — Значит, твоей задачей было проникнуть в дом и отвлечь хозяина до прихода сообщника? Или ты просто прятался, пока он не оказывался внутри? — Ну в общем-то так и есть. — Билл, — молодой адвокат укоризненно покачал головой. — Я действительно пытаюсь помочь тебе, а ты разговариваешь, словно на допросе. Чтобы не попасть впросак на новом слушании, я должен представлять всю картину целиком. А пока что я в курсе лишь сухих фактов, изложенных в деле. — А тебе нужны мокрые подробности? — ухмыльнулся Каулиц. — Да уж хотелось бы. — Нуууу, — парень вдруг принялся в полголоса мурлыкать Sweet Little Sixteen Чака Берри, ошарашив Тома вполне приличным попаданием в ноты его любимой мелодии, так неуместно звучащей в этих стенах. Песня прервалась так же неожиданно, как началась, и Билл, серьезно глянув из-под упавших на лицо волос, коротко сказал: — Хорошо. Ты мне нравишься. Тебя, как и прочих, мучает вопрос — как я попадал в дом? Именно это и не давало Тому покою все время, пока он изучал дело своего подзащитного. Охранная система домов столь важных лиц была идеальной, даже попадая на территорию, проникнуть внутрь было нереально — система датчиков тут же подала бы сигнал, попытайся кто-то открыть окно или дверь снаружи. Возможности «добровольного» прохода Трюмп тоже не исключал. Но как бы обаятелен ни был Билл, как ни располагал к себе с первой же встречи, зачем понадобилось столь важным фифам от политики и высшего света звать в свой дом неизвестного молодого парня? Будь он девушкой, Том заподозрил бы секс как основную причину подобной беспечности. Но Билл был парнем! Вряд ли его жертвы обманулись бы в отношении его пола, подобно герою фильма «Джентльмены предпочитают блондинок», да и голос с легкой хрипотцой сдал бы его. Тогда — почему? Что такое он обещал им всем, чтобы проникнуть в дом, впуская следом своего сообщника? И если они приглашали его сами — почему не признались в этом? Том с нескрываемым интересом закивал, хватаясь за возможность узнать секрет своего подзащитного, при этом не признаваясь даже себе, что наряду с необходимостью его разбирает простое человеческое любопытство. Каулиц в ответ на такую горячность молодого адвоката, искривил губы в легкой усмешке и начал рассказ: — Мои потерпевшие на допросах мялись и путались в показаниях. Кто-то валил на несовершенство охранной системы, кто-то рассказывал сказки про почтальона, забыв про охрану у ворот, вряд ли пропустившую бы обычного курьера с письмом. Последний идиот даже рассказал историю о парне, переодетом в женщину, которую он неосторожно пригласил на чашечку кофе. Чтобы потом, когда обман раскрылся, подстрелить его, то есть меня, из пистолета, как кстати оказалось — незарегистрированного. Все было гораздо проще. Я знакомился с новым клиентом на одном из великосветских приемов — вот только не спрашивай, как я туда попадал, это ей-богу сейчас не интересно. Главное, что я мог достаточно быстро заинтересовать нужного человека, чтобы этим же вечером войти в его дом вместе с ним, подъехав на его машине. Охрана даже не видела толком, кто сидит с хозяином на заднем сиденье, водитель же не лез не в свое дело. А скрываться от любопытных глаз у этих шишек были причины. Общественное положение и статус солидного женатого человека вряд ли выдержал бы такой удар по репутации. — А что такого, если после приема некий политик возвращается домой в компании новоиспеченного друга? — Ничего, если не считать причины, по которой меня приглашали в припозднившиеся гости. — И что же это было? — почему-то Трюмп не был уверен, что хочет услышать правдивый ответ. — Скажем так, у меня был на руках некий компромат, который я предлагал выкупить добровольно. — И ты лез со своим предложением в пасть тигру прямо на приеме? И не боялся, что люди такого полета попросту уберут тебя? — Чтобы этот самый компромат наутро появился в центральных газетах? Естественно, я намекал, что действую не один. — Но почему же в тот раз, когда тебя взяли, газеты промолчали? Твой сообщник не стал мстить за тебя? Кстати, а почему он не помог тебе скрыться? Ведь ты же легкий, похоже, весишь совсем не много? — Том оценивающе оглядел хрупкую фигурку. — Месть — блюдо, которое подают холодным. Конечно же, Георг очень переживал, что я так глупо попался, но это я велел ему уходить. Без обузы он успел улизнуть, ведь охрана, услышав выстрелы, примчалась уже через минуту, гораздо раньше приезда полицейских. Я сам прогнал его, когда понял, что не смогу идти. — Очень благородной с твоей стороны, — не удержался Том — Скорее практично, — пожал плечами подзащитный. — Я же понимал, что на свободе от него будет больше толку, чем в соседней камере. А в газету собранный нами материал не попал по простой причине. Ты же знаешь, сколько аналогичных дел вскрылось, когда моя фотография появилась в передовицах? Девять, Том, целых девять! Когда я оказался за решеткой, подняли сразу несколько повисших дел, потому что, узнав меня, пятеро из девяти заявителей тут же подтвердили, что именно я лишил их законной — или незаконной — собственности. А знаешь, сколько человек вообще не обратились в полицию? Еще двенадцать! Почему? Потому что слишком боялись скандала. Мстить публикациями Георг не стал, потому что это… негативно бы сказалось на мне. — А что же те пятеро, которые свидетельствовали против тебя, перестали бояться, зная, что твой сообщник еще на свободе? — У нас была договоренность, своего рода джентльменское соглашение: мы забираем деньги и драгоценности и тихо уходим. Далее хозяин, отойдя от дозы морфина, волен вызвать полицию и заявить о краже. Но с определенными условиями — не давать моего описания, не говорить о наличии у меня сообщника и не признаваться, каким образом я попал в дом. Через полгода мы возвращали им негативы, и те переставили дрожать за собственные задницы. Четверо, которые еще не успели получить пленки, побоялись высовываться. Конечно же, была вероятность, что мы оставили себе кучу снимков, но в данном случае злость пересилила осторожность. — Но тогда какой смысл вообще вызывать копов, если нельзя дать верные показания, по которым вас можно найти? — Страховка. Если укрытые от налогов деньги не рискнули бы заявить в пропажу, то драгоценности в большинстве случаев были застрахованы на приличные суммы. — Значит, если бы кто-то из твоих жертв рассказал в полиции правду о скромном молодом аферисте, напрашивающимся в гости, то получил бы в ответ смешивающую его с грязью публикацию? — задумчиво подытожил Трюмп. — И ты не боялся после такого вновь выходить на охоту, в смысле идти на прием, рискуя оказаться узнанным? Ты не сталкивался со своими жертвами вновь? — Случалось пару раз. — Почему же никто из них не предупредил потенциальную добычу, что не стоит тебе доверять? Ты же рисковал и приносил компрометирующие бумаги или фото с собой, иначе с тобой бы попросту не стали разговаривать, не поверив ни слову? Можно было практически брать с поличным и упекать за шантаж — если ты появился на приеме и с кем-то разговариваешь, значит, снова пасешь клиента. Что мешало человеку, уже получившему назад свои негативы, или что там было, сдать тебя полиции со всем твоим компроматом? Ты мог бы оказался в участке, даже не успев подойти к новому объекту. Или все эти люди подобны акульей стае — обожают созерцать зрелище агонизирующих у них на глазах собратьев и сами не прочь цапнуть побольнее? — А ты гораздо внимательней, чем я думал, — вздохнул Билл. — Ну что ж, пожалуй, я расскажу тебе, в чем состоял этот компромат. Этим компроматом был я сам. Господа политики попросту снимали меня. Как дорогую шлюху. Сейчас я выгляжу как мокрая курица, но появляясь на светских раутах, я выглядел шикарней, чем подруги и жены этих денежных мешков. Немного косметики, — да-да, не удивляйся, я пользовался макияжем — и при моей достаточно экзотичной внешности я становился просто неотразимым. В другом случае Том бы презрительно хмыкнул, выслушивая подобные самовосхваления, но не сейчас. Все еще в шоке от подобного признания, он судорожно сглотнул, представив сидящего перед ним узника в дорогом костюме, с расстегнутой на груди тонкой рубашке, уложенными блестящими волосами и подведенными как у Голливудских модниц глазами с густо накрашенными ресницами, оттеняющими томный взгляд. И с ужасом понял, что хотел бы это увидеть воочию. — Политики — народ пресыщенный и очень развращенный. Стило мне шепнуть на ушко о возможном запредельном наслаждении, которое я способен подарить дорого и конфиденциально, как стрелка оказывалась забитой. Мои манеры и само присутствие на приеме подтверждали, что я не какая-то там мелкая шваль, а сынок кого-то из высших эшелонов, пустившийся во все тяжкие, наплевав на положение папаши, и при этом собирающийся заработать себе на наркоту. Такова была моя легенда, вполне устраивавшая 50-60 летних развратников, не желавших упустить лакомый кусочек. Когда я оказывался в доме и оправлялся в ванную комнату — привести себя порядок, я открывал там окно, и помогал Георгу проникнуть в дом. Он потом ловко запечатлевал на бесшумный фотоаппарат меня и хозяина дома… хмм… в интимный момент. Эти снимки и становилось компроматом. Что может быть хуже для женатого, кичащегося безупречной репутацией в обществе человека, чем связь с мальчиком в наше-то пуританское время? Естественно, попади мое фото в таком виде в газету — наш бизнес можно было бы прикрывать. А напоследок мы делали стандартный кадр: я, обнаженный по пояс, в обнимку с клиентом, моя рука в его трусах. Недвусмысленная ситуация с четким акцентом, что я парень, и хорошо различимыми лицами. Поэтому попади хоть одно из этих фото в печать, в ориентировках засветилась бы не только моя личность — раскрылась бы сама суть нашего метода. Поэтому Георг и не стал «мстить», ведь оказываемые мной маленькие приятные услуги в деле так и не фигурировали. И возможно, те двенадцать промолчавших, тоже рискнули бы выступить в суде при условии закрытого процесса. Кто знает — не потянул бы тогда мой срок на «вышку», ведь я же не вернул награбленного и не сдал сообщника? Теперь ферштейн? — ехидно фыркнул Каулиц, пытливо глянув в пораженное лицо молодого адвоката. — Да ты меня не случаешь? Том, краснея как рак, пробурчал: — С чего ты взял? Слушаю! Это… очень был интересный и нестандартный план, — он бы ни за что не признался, пару раз умудрился потерять нить рассуждений собеседника, вместо этого представляя, как бы тот мог выглядеть в «интимный момент». Его замешательство тут же было язвительно откомментировано: — А-я-яй, Томи! Даже не пытайся думать о подробностях! Подобные истории не для такого правильного мальчика, как ты! От полного позора Трюмпа спас надзиратель, загремевший открываемой решеткой: — Господин адвокат, вам пора. Том вскочил с табурета, суетливо протягивая его охраннику, чтобы хоть на миг повернуться спиной к заключенному и прийти в себя. — Одну минутку, пожалуйста, мы почти закончили, — сумел выдавить он спокойно-официальным голосом, и глубоко вздохнув, смело посмотрел в насмешливые темные глаза. — Спасибо за доверие, Билл. Я вернусь через неделю и ознакомлю тебя с детальной линией защиты. — Надеюсь, ты сможешь извлечь из моего рассказа что-то полезное — для меня, — Каулиц многозначительно дернул бровью, — и сможешь представить это в выгодном свете на комиссии по пересмотру. Я бы выпил с тобой за успех по бокалу хорошего шампанского, но… как видишь — у меня в наличии лишь жестяная кружка и водопроводная вода, — он, откровенно паясничая, удрученно пожал плечами. — Но я надеюсь, что когда–нибудь мы сможем распить бутылочку мадам Клико! Решетка уже закрылась, когда Том снова повернулся и повернулся и спросил, прильнув к прутьям: — Хоть это к делу и не относится, но прости мое любопытство. (Билл предвкушающе ухмыльнулся) У тебя же немецкая фамилия? — Моя мать — немка, когда отец бросил нас, я захотел взять ее фамилию. Она необычная и звучит явно круче, чем Смит, правда? — он озорно, по-мальчишески рассмеялся. — Как-то не интересно бы было — известный преступник Билл Смит! Том невольно рассмеялся в ответ, за что удостоился хмурого взгляда надзирателя. На обратном пути Трюмп снова замотался шарфом, но все же, прижимая к груди отогнутые лацканы не спасавшего от пронизывающего ветра пиджака, упрямо стоял у борта катера, задумчиво глядя, как все больше отдаляется маленький остров. Он ловил в лицо холодные брызги и невольно прикидывал, как бы могла сложиться жизнь его подзащитного, расти он в стабильной, обеспеченной семье. Возможно, они даже бы могли стать друзьями, если бы встретились в стенах университета или на шумной вечеринке. А может быть… Не может, Том, не может! Даже думать забудь!