— Объединиться? — повторил тише Маттиас и оглядел собравшихся здесь, как оказалось, личностей. Все это буквально не укладывалось в голове, словно дурацкая шутка. В один момент из заключенного он стал человеком, живущим в своей голове с другими личностями. И что все прошлое оказалось не таким, каким он помнил и думал. И что брат, который казался адекватным человеком, творил подобную мерзость. Маттиас не мог избавиться от ощущения собственной уязвленности, и что его просто использовали. И от этой мысли он был вынужден сместить внимание на следующую проблему. Возможно, это даже к лучшему.
— Ага, именно, — щелкнул пальцами его брат-близнец с усталой улыбкой. — Ты же понимаешь, что нельзя так дальше жить в своей голове? Ну знаешь… мир идет, а ты общаешься с самим собой вот сейчас. Ты будто застрял. Открою секрет, что даже этого кинотеатра уже нет — его снесли. Но ты помнишь его и живешь где-то в своем прошлом.
Маттиас промолчал. Он тяжелым грузом буквально рухнул на сидение. Оказалось, что его проблемы с головой куда сложнее. И даже при всем желании он бы в этом мире их не решил, если все вокруг строится на его мыслях и фантазиях. И если в его голове существуют фантазии убийства — то все звучит еще хуже.
И не было оснований не верить — перед ним его копия. Все слишком нереально и реально одновременно.
— А там
снаружи знают, что Я — это
не Я? — спросил Маттиас после нескольких минут молчания, которое нарушали только напряженные шаги Клеменса.
— Конечно знают. И ты ходишь к психиатру. Наверно, это что-то и дает. Мы с Клеменсом периодически исчезаем. Или, говоря на твоем языке, умираем. Этот процесс не из самых приятных для нас. И, как видишь, эта терапия дает лишь кратковременный результат… Как бы то ни звучало, наши смерти тебе идут во благо.
— То есть Клеменс пропадал под действием терапии? — уточнил Маттиас, чуть хмуря брови.
— Зачастую да. Помнишь, когда он общался с тобой через VR? Это так терапия вас разделила. Но Клеменс не был готов к этому и оставался с тобой хотя бы на уровне виртуального общения. Наверно, когда-то в будущем и откроется такая услуга. Иногда я заставлял его уходить. Но чаще да, из-за терапии, — ответил его брат-близнец, поглаживая себя по нижней губе.
Маттиас поднял взгляд на Клеменса, на котором не было лица. Он обхватывал тело поперек пояса рукой, а другую держал у рта и нервно кусал кутикулы. Он не находил себе места и ходил из угла в угол. В его шагах было что-то нервное, громкое, но в это же время они были мелкими и суетливыми, будто частая ходьба. Видно, что и сам парень находится не в лучшем расположении духа, если это понятие вообще есть у… личностей?
— Клеменс, — окликнул Маттиас парня, чтобы привести его в чувства. — То есть… и ты должен умереть?
Этот вопрос в мирное время звучал бы максимально странно. «Смерть во благо». Как такое может быть? Но осознание того, что теперь Клеменс должен не просто умереть как уже умирал сто раз, но окончательно исчезнуть из жизни Маттиаса, просто съедало изнутри.
Клеменс остановился и убрал пальцы от губ. Не то вопрос, не то его имя будто вернуло его в собственное тело. Он молча пару раз кивнул и отвел взгляд. Может, он думал о чем-то своем. И вообще… они реально думают?
Маттиас поднялся на ноги и неторопливо подошел к Клеменсу, заключая его в объятия. Видеть, как он растерян и словно ищет себе место, просто невозможно. В его руках это напряженное тело было каменным, но постепенно расслаблялось и начинало более спокойно дышать. Никто их них не произнес ни единого слова, но оно и не нужно было. Каждый все понимал.
— А вы… как часть моей фантазии или реальные прям личности? Со своей биографией, историей и всем прочим? — спросил Маттиас и посмотрел на своего двойника, который был больше склонен к разговору и, видно, владел большей информацией. Ресницы Маттиаса по своей привычке нервно дергались. Он прошел с Клеменсом до сидений и, приподняв подлокотник, уложил парня себе на колени. Светлые волосы Клеменса разметались по коленям, а серые грустные глаза были устремлены на потолок зала. Они понимали друг друга без слов, где-то на уровне мыслей — им обоим тяжело было принять этот факт и необходимость разлуки. Бесповоротной, мучительной. Маттиас бережно оглаживал кончиками пальцев контур лица: линию нижней челюсти, маленький подбородок. Смахивал со щеки выпавшую ресничку и перебирал со всей осторожностью волосы. Он старался, чтобы все его жесты выражали всю любовь и одновременно печаль. Его пальцы были словно определенным способом доказать самому себе, что Клеменс живой, реальный, настоящий.
— Конечно. У нас свои характеры, свои цели в жизни и свои мотивы. Разве что мы крутимся вокруг тебя, но я бы с радостью жил сам. Мне нравилось быть во главе тела. Как будто в огромном роботе — можешь поднять руку, пойти куда хочешь… Но, знаешь, если мои качества станут твоими, и ты будешь таким же смелым, дерзким, уметь сказать «нет» и дать отпор — я готов умереть, — ответил брат-близнец и присел на соседнее от Маттиаса сидение.
Это правда великая жертва, буквально настоящий альтруизм. Наверно, именно такой поступок и должен быть у Защитника. В этот момент Маттиас подумал, насколько его личность смелая и храбрая. Осознание того, что с ним произошло в детстве, все еще душило и сдавливало горло от кома слез, которые он умело прятал. В сердце родилось чувство вины, что для этого мерзкого и отвратительного действия его разум создал отдельную личность, которая буквально нужна как подушка для битья. Насколько вообще абсурдно ощущать чувство вины в данный момент? Маттиас протянул руки к нему для объятий в порыве чувств, но его близнец сразу же испуганно отдернулся. Все его тело сжалось от страха; если бы они были ежами, то его иголки точно бы растопырились. Глаза зажмурились, а ладони, словно щиты, выставились в сторону Маттиаса. Он выглядел таким испуганным. Как только он приоткрыл глаза и словно только сейчас осознал, что произошло, близнец нервно выдохнул. Он встретился с непонимающим взглядом Маттиаса и мягко улыбнулся.
— Давай только без объятий и сентиментальностей, — предупредил он и покачал головой. «Неужели это из-за Ивара… Наверно, если бы не он, то и я бы сейчас точно так же пугался…» — пронеслось в голове Маттиаса.
— Знаешь, пока тебя развлекал Клеменс, я думал о нашей судьбе. «Нашей» в смысле о твоей основной и нашем влиянии на нее. Ты ведь и правда одинок, Матти. Скромен, неуклюж. Все твои мысли и цели в жизни вокруг Клеменса. Но это же неправильно. Ты можешь долюбить себя сам и не искать в нас поддержку. Наверно, это так работает. Просто… найти в себе ресурсы восполнить все то, что берешь от других людей, то есть нас.
Маттиас увел отрешенный взгляд куда-то в сторону.
— А если я не хочу от вас избавляться? — спросил он, разрезав тишину зала своим голосом.
— Значит, ты еще больший идиот, чем я думал, — вздохнул ЛжеМаттиас и посмотрел на Клеменса, все еще спокойно лежащего на коленях. — Я могу представить, как тебе будет тяжело прощаться с Клеменсом, если ты это вообще сделаешь. Но поверь, он — не единственное ценное, что у тебя есть. Существует жизнь и вне твоей головы, понимаешь?
Его голос становился тверже и несколько громче. Этот одновременно сильный и слабый человек… или личность был явно из рациональных типов людей. Когда Клеменс состоял из эмоций. И сейчас это ощущалось максимально четко. Его речь была напористой, убедительной. Чувствовалось, что за этим повышением голоса хранится беспокойство. Кажется, близнец убежден в необходимости перемен.
— Слушай, раз ты теперь «король этого мира», давай создадим более красивую обстановку для дальнейшей беседы, — предложил уже спокойным тоном ЛжеМаттиас.
— В смысле? Как…
— Просто представь. Я же говорил, что все это — твое воображение. Просто представь другое место. Какое захочешь.
Маттиас нервно усмехнулся. То есть он «живет» в мире, где можно что-то сделать просто фантазией? Разве это не мечта миллионов?
Его взгляд опустился на безмятежного Клеменса. Серые глаза все так же были обращены к потолку и, наверно, мечтали о чем-то своем. Хотелось бы знать, о чем мечтает собственная часть личности.
— И просто представить? — уточнил Маттиас, не сводя взгляда с Клеменса и накручивая светлые пряди на палец.
— Да, именно.
Маттиас прикрыл глаза и постарался представить пляж с теплым солнцем и пальмами, как из самых прекрасных фотошопных фотографий в каталогах и иных источниках. Голубое море, чистейшее небо и ощущение безмятежности. Как нос вдыхает жаркий воздух, а ноги обжигает нагретый светлый песок.
И словно за секунду мир перед ними правда изменился. Маттиас открыл глаза и сразу накрыл их козырьком ладони — солнце ослепляюще било своей ясностью. Расслабляющий шум воды, теплый ветерок, влажный воздух. На лицо упали длинные волнистые волосы, как будто Маттиасу было снова 18. А рядом с ним на песке сидел Клеменс, тот самый, из его воспоминаний. Тот, с кем они отращивали волосы, вместе ходили в кинотеатр и ходили по заброшенным зданиям.
Маттиас хотел спросить «почему мы выглядим так», но после и сам понял, что так ему проще воспринимать Клеменса. Видеть в нем подростка с длинными волосами и проколотой бровью. Такого, который только думает про окончание школы и мечтательно смотрит в будущее. И осознавать себя как тем уже забытым парнем с желанием развиваться и саморазрушаться.
На Клеменсе была зеленая майка и дурацкие шорты с не менее идиотским гавайским принтом. Он всегда любил яркую одежду и выглядел так уверено в этом. Такие броские цвета всегда пугали Маттиаса, поэтому он предпочитал что-то спокойное и закрытое. Как и сейчас его белая рубашка и черные шорты. При всех обстоятельствах, которые были секунды назад, Клеменс выглядел совсем по-другому — на его лице не было прошлого беспокойства и грусти. Сейчас он словно сиял от удовольствия, подставляя свое лицо лучам солнца, которое игралось в светлых волосах. Они легко развевались на теплом ветру и отдавали золотым свечением.
— О, ты проснулся, — легко пропел Клеменс и посмотрел на Маттиаса с улыбкой.
На секунду в голове Маттиаса закрались мысли, что это сон. И это ощущение должно уже стать родным.
— Заканчивай, Клеменс. Этот трюк был слишком много раз, — вздохнул устало Маттиас и откинулся на спину в теплый песок.
От этих неприятных слов Клеменс шумно вздохнул и запустил руки в песок. Приподнимая горсть, песчинки стремительно падали сквозь пальцы не зависимо от того, насколько плотно он стиснул кулак. В этом жесте Маттиас находил свои философские подтексты. Наверно, как раз Клеменс и был тем самым кулаком, пытающимся все сохранить. Но все вокруг представлялось этим песком и рассыпалось на глазах. И все уже не станет как прежде.
Маттиас обвел взглядом его фигуру и лицо.
— Ты меня любишь? — спросил тихо он. Его голос казался таким громким на этом необитаемом острове.
— Конечно люблю, — отозвался Клеменс и, присев поближе, стал засыпать босые ноги Маттиаса песком. — Ты еще спрашиваешь.
— Мы ведь не братья, да? В одной из ... вселенной мне позвонил отец и сказал, что ты...
— Да, было такое. Нет, мы не братья, никакого инцеста, — вздохнул с легкой улыбкой Клеменс и успокаивающе погладил его по бедру своей ладонью. — Наверно, я просто так сильно хотел тебя задержать рядом с собой, что пошел какой-то сбой. Ну а дальше уже не было смысла что-то продолжать, когда все пошло не так. Поэтому мне пришлось ударить тебя.
— Зачем ты меня так мучал?
— Я? — удивленно поднял он брови и потупил взгляд. — Я же наоборот для тебя старался. Думаешь, ты бы бросил пить без моей помощи? Или смог бы нормально общаться с родными и друзьями? Даже сейчас под этим солнцем я прячу твои ноги от лучей. Я помню, какая у тебя вредная кожа и…
— Это уже не имеет значения, — флегматично отозвался Маттиас. Эти слова снова и снова ранили Клеменса, который все равно заботился об этом человеке. Он сглотнул и продолжил осыпать ноги Маттиаса песком, делая что-то вроде хвоста русалки.
Парень поднял глаза на небо. Глаза стали привыкать после мрака кинозала к яркому освещению. Маттиас старался убедить себя в том, что Клеменс больше ему не нужен. Что он сможет прожить и без него, видел четкую цель «быть нормальным». И вообще пора как можно скорее со всем этим заканчивать. Чем быстрее, тем безболезненнее все будет. Во всяких разлуках самое болезненное как раз расставание и осознание начала конца. И сейчас нельзя было медлить. Маттиас упорно закалял сердце, обвязывал воображаемыми цепями и вешал тяжелые амбарные замки.
— Все те люди, кого я видел в этом мире... Они тоже мои личности? — спросил Маттиас, чтобы отвлечься.
— Вроде бы нет. Это просто те люди, кого ты когда-то видел и смешал в какими-то клише из фильмов. Ну знаешь, детективы и все такое, — ответил Клеменс с надеждой в голосе, приглаживая песок.
— А где Маттиас? — спросил он, почему-то только сейчас поняв его отсутствие.
— Не знаю. Скоро придет, наверное, — сказал Клеменс и задержал взгляд на настоящем Маттиасе. Вскоре он подтянулся к нему и, потеряв интерес к игре с песком и ногами, прилег рядом. Его грязная ладонь легла на живот парня. На некоторое время между ними повисло тяжелое молчание. Только шум моря и они, один из которых не знал, как теперь относиться к другому.
— Я всегда мечтал поехать на море, ты помнишь? Да, точно, иначе ты бы представил что-то другое, — сказал Клеменс полушепотом и теснее прижался к боку. У парня была привычка поглаживать веко глаз, когда тот задумывается и окунается слишком глубоко в мысли. И сейчас его грязный от песка палец коснулся лица, отчего Маттиас быстро отдернул руку и переплел их пальцы, осторожно кладя их на теплую гладь песка.
Какое-то время они лежали так молча. Маттиас ощущал тепло солнечных лучей, как ветер треплет край рубашки. Как Клеменс, весь такой живой и настоящий, лежит рядом и думал чем-то твоем. Умиротворение на душе скоро сменится настоящей бурей. Маттиас ощутил внезапный прилив паники — что-то сейчас произойдет, что-то страшное и пугающее.
— Клеменс, — подал голос Маттиас и повернул голову на бок. — Что ты сейчас чувствуешь?
Ответ поступил не сразу. Клеменс явно задумался или не знал, как подобрать слова.
— Не знаю. Единственное, что я явно ощущаю, что мне приятно. Приятно, что я оказался на море, как и мечтал. И что мы сейчас вдвоем, лежим здесь. И такие юные, словно нам 17. И что я тебя люблю.
Маттиас не был доволен таким ответом. Он же точно врет.
— Ты же понимаешь, что нам надо расстаться? И не просто бояться встречи друг с другом на улице, прятать взгляд и удалять номера друг друга. Понимаешь, что это навсегда?
Клеменс шумно вздохнул и ничего не ответил.
— Я хочу купаться. Пошли со мной? — беспечно протянул он и поднялся на ноги. Примерно так же радостно сказал он и той зимой, когда приглашал пока еще незнакомого мальчика в его домик. Клеменс избегал темы, и его страх был вполне осознаваем и понятен.
Маттиас с усилием свалил песок в сторону. Как оказалось, хвост русалки закрывал его только до колен, где начиналась ткань шорт. Кажется, Клеменс и правда хотел защитить чувствительную кожу от воздействия солнца. Он поднялся на ноги и посмотрел за тем, как счастливо улыбается Клеменс, словно не понимает ничего и остается таким же беззаботным.
— Клеменс, да остановись же ты, — недовольно сказал Маттиас и нахмурил брови. — Расскажи мне все, что ты знаешь. Все, что знаешь о себе и обо мне. Просто поговори со мной, а потом делай все, что хочешь.
— Если я все расскажу, то мне уже не за чем быть здесь, — вздохнул Клеменс через пару секунд молчания и обернулся на него через плечо. — Я исчезну. Поэтому, если и ты меня любишь все еще, сделай для меня услугу — покупайся со мной. В первый и последний раз.
В его глазах все прекрасно читалось. Клеменс все понимал, но скрывал под маской веселья и радости. Видно, что такое поведение ему гораздо привычнее. Может, в этом и была миссия личности — скрывать под улыбкой боль и защищать Основную личность от всех.
Сопротивляться не было сил. Маттиас задержал взгляд на этих длинных развевающихся волосах и протянул руку, сжимая ладонь Клеменса. Кажется, и правда стоит расслабиться и просто жить одной секундой. Но чувство тревоги никуда не отпускало. И вместе с этим его глаза сильнее зажмуривались до болезненного состояния в веках.
И сейчас, будучи на пляже в абсолютном одиночестве, Клеменс потянул Маттиаса к воде. Его нога, усеянная золотыми волосками, которые блестели на солнце золотой пыльцой, скрылась под волнующейся гладью воды. Он чуть приподнял плечи, словно опасаясь температуры, но после на его лице появилась улыбка. Он довольно пошел дальше в воду и все тянул Маттиаса за руку. Вода была прозрачнее слезы; Маттиас опустил глаза и увидел свои ноги, скрытые под водой по щиколотку. Впиваясь пальцами в мокрый песок и ил, Маттиас не мог сделать шаг дальше. Словно вода утащит его в самые глубокие дали и никогда не вернет сюда.
— Матти! — крикнул задорно Клеменс с разливающимися нотами счастья в голосе. Он зачерпнул воду ладонями, а после радостно приподнял их над собой, на доли секунд озаряя себя россыпью капель. — Смотри! Такая вода теплая. Иди ко мне!
Маттиас смотрел как заворожённый на это счастье, пока собственная тревожность расползалась по телу все отчетливее с каждой минутой. Он словно видел перед собой ту настоящую прозрачную пленку, под которой был настоящий ужас и страх Клеменса. Он ощущал собственное беспокойство или же ощущал эмоции Клеменса? Кто из них сейчас больше огорчен, но не говорит этого? Кто из них больше огорчен расставанием?
Клеменс снова вырвал его из раздумий и за руку затащил дальше в воду. Он ощущал, как ткань шорт жадно впитывает воду, как она набухает и легкое течение по ногам заставляет ее поддаваться течению.
— Ты никогда не был из болтливых, — со вздохом заметил Клеменс и одарил Маттиаса улыбкой. Одной из его самых теплых, от которой щеки прикрывают нижнее веко, создавая такой хитрый прищур. — Знаешь… Если сейчас и правда придет конец всему здесь происходящему, то я не хочу, чтобы ты запомнил наши последние минуты вот с такой грустной миной.
Взгляд Маттиаса бегал от влажных волос Клеменса до белых кончиков ресниц. Он желал запомнить каждую деталь, чтобы унести этот идеал в своей памяти, чтобы ночами мечтательно вспоминать все те совместные времена. Чтобы смотреть на фотографии лучших пляжей и видеть в двоих одиноких фигурах их.
Клеменс резко провел рукой по глади воды и окатил Маттиаса с заливным смехом.
— Да проснись же ты! — улыбнулся он и шутливо стал покусывать его плечо. — Давай веселиться, ну.
Маттиас чуть дернул плечом и посмотрел вниз на Клеменса. Румяного от солнца и задорного от настроения. Матти сгреб его в объятия и чмокнул в макушку, ощущая на губах солоноватый привкус кожи. В каждом отголоске слов и фраз он слышал, как стекло надламывается. Как оно становится все звонче и звонче.
Буря близка.
— Давай побегаем? Сейчас мы явно будем наравне в отличие от того леса, — предложил Клеменс и поднял глаза на Маттиаса.
— Если ты никуда опять не убежишь, — сказал Маттиас невесело и попытался приподнять уголок губ. — Не думаю, что что-то из этого выйдет, но… А куда бежим?
— До берега, — махнул рукой Клеменс и повернулся в нужную сторону, осторожно за плечи разворачивая и Маттиаса. Вода, закрывавшая их по пояс, разошлась легкой волной. — Давай. Раз, два... три!
С трудом поднимая колени и делая медленный шаг, словно в замедленной сьемке, они бежали к берегу. Клеменс заливался смехом, пока Маттиас усердно старался прибавить скорости.
Клеменс был таким эмоциональным, и ни капли не сдерживал эту свою часть. Если описывать его цветом, то он был однозначно
красным и всеми другими его оттенками. Страстный, яркий, привлекающий к себе внимание. Когда Маттиас относил себя к
синему: спокойному, рассудительному, хладнокровному.
— Волна! — послышался голос Клеменса. Он остановился и указал назад, откуда надвигалась действительно большая волна. Она была далека от цунами и, кажется, не вызывала ни доли опаски у Клеменса. — Жаль, мы не серферы. Сейчас накроет! Бежим!
Клеменс не терял улыбки. Но чем ближе была волна, тем сильнее разливалась паника в сердце Маттиаса. Он плотно стиснул его руку и что есть силы бежал к берегу. Он боялся потерять Клеменса. Боялся, что его предчувствие природного катаклизма осуществится. Поэтому он боялся воды, поэтому ему не нравится этот пляж.
Маттиас с опаской оглядывался назад, как волна подступает все ближе и ближе, как шум воды заглушает смешок Клеменса. Хотелось крикнуть «это не шутка, будь серьезным хоть раз!».
И вот нога обретает привычную силу, вырвавшись из воды. Пару широких шагов по мелководью, и влажному песку, и они на пляже. Волна оказалась не такой страшной и, вывалившись на песок, смыла их следы ног и оставила в подарок россыпь ракушек и небольшой испуг.
— Вау! — восторженно протянул Клеменс, пока Маттиас, опиравшись в свои колени, пытался отдышаться. — Ты видел? Вау!
Маттиас проследил, как Клеменс бросился в линии берега и стал увлеченно собирать ракушки и разглядывать их, то и дело подзывая парня к себе.
— Смотри, перламутровая! А эта как юла, — слышались возгласы Клеменса. Либо он правда так счастлив, либо активно отвлекает и себя, и Маттиаса.
Его одежда, как и длинные волосы были осыпаны тысячью блестящих капель и песчинок.
— Когда-то и мы в детстве так рылись на берегу океана, помнишь? Камни какие-то тащили в дом, — усмехнулся Клеменс и обернулся на него через плечо. — А сейчас ракушки. Вон сколько привезу домой!
«
Нет, не привезешь». И оба сказали эту фразу в своих мыслях.
Маттиас, отдышавшись, присел на корточки рядом с парнем, который набрал уже горсть и держал в грязной руке. Может, в Клеменсе и заключен тот ребенок, который слишком рано встретился с жестокой реальностью.
— Расскажи еще что-нибудь. Что ты помнишь о нас? — спросил Маттиас спокойным голосом, ощущая жар на влажной макушке от лучей солнца и как мокрая одежда холодит кожу.
— А что именно рассказать? Хм… Помнишь, как ты учил меня немецкому языку? Я не мог даже сосчитать до десяти и вечно сбивался на семерке. Ты ругался, не понимал, почему я не могу запомнить и почему такая плохая память. А я смеялся и специально ошибался. Ты еще сказал, что не возьмешь меня в Германию к бабушке, если я не выучу хотя бы до 20. Впрочем, сейчас ты понимаешь, почему я нашел отговорку чтобы не ехать с тобой.
Клеменс улыбнулся и протянул Маттиасу свой сжатый кулак, чтобы отдать ракушки. Парень принял этот дар, но отложил обратно на песок. Впрочем, никто и не обиделся на этот жест.
— Когда я появился, меня встретил Маттиас. Помнишь, в первую нашу встречу я говорил, что о моем домике
почти никто не знает? Так вот. Он мне и рассказал, что это не совсем я и не совсем живу… Тем не менее, он был очень вежлив со мной. И я его успокаивал в тяжелые периоды. Особенно после… ну ты понимаешь. Он хоть и сильный парень, но и ему нужна помощь. Может, он и грубоват временами, но на самом деле он хороший. А потом мы с тобой встретились и вот получилось то, что получилось. Если честно, я даже не знаю, что ты хочешь от меня еще услышать обо всем этом. То, что… я боюсь умирать?
Голос Клеменса дрогнул. Стекло треснуло и начинает распадаться на части. Он опустил голову и устремил взгляд на песок, рисуя кончиком пальца незамысловатые узоры.
— Я боюсь исчезнуть. Может, с твоей точки зрения ничего не произойдет, ты же останешься жить, но я ведь просто умру. Знаешь, как будто от меня отключают все аппараты жизнеобеспеченья. Эвтаназия, если угодно… Я просто испарюсь, словно меня и не было. Никто меня не знает, и никто не будет скучать. Даже нет могилы, и никто не развеет прах над океаном, — Клеменс поднял глаза на Маттиаса и как ребенок бросился в его объятия. — Я живу последние минуты, ты же сам знаешь. Ты будешь скучать? Ты будешь меня вспоминать?
Каждое слово было как нож в спину. Держа такое кажущееся сейчас беззащитное создание в руках, Маттиас защищал его ото всех невзгод — от хмурящегося неба, от поднимающегося ветра, который так усердно игнорировал Маттиас. Он не хотел его отпускать и был готов зарыть того хоть в песок и спасти от каждой напасти, как и Клеменс защищал его личность столько лет.
— Клеменс, Клеменс, — шептал торопливо Маттиас, зацеловывая прохладное от влаги лицо и собирая губами капли воды с бровей. — Я буду тебя помнить. Ты самое лучшее, что происходило в моей жизни. Я будто теряю часть себя. Я люблю тебя и вряд ли найду еще кого-то лучше.
Клеменс отстранился от его объятия и обхватил лицо Маттиаса колючими от песка ладонями.
— Найди, прошу тебя. Ты не представляешь, насколько ты потрясающий человек. И я сейчас смотрю не на разбитого человека, а по-настоящему сильного и храброго парня. Настоящего рыцаря, которого впереди ждут тяжелые испытания. Но я уверен, что ты их преодолеешь. Я всегда буду рядом с тобой, где бы ты не находился и как бы далек не был от меня. Запомни мое лицо, запомни
меня. Я хочу, чтобы ты кое-что сделал после моей… смерти. Обещай, что однажды утром ты посмотришь на себя в зеркало и увидишь себя моими глазами? И увидишь перед собой очень умного и прекрасного молодого человека. Обещай.
Речь Клеменса была суетливой. Его большой палец оглаживал скулу, а его светлые глаза так прямо смотрели в глаза. Маттиас словно видел, как предательская слеза обволакивает его глазное яблоко у нижнего века.
— Обещаю, — прошептал Маттиас одними губами, чувствуя, как ком подбирается к горлу. — Я всегда буду помнить тебя.
Губы прижались к Клеменсу в последний раз.
—
Если звезды встанут в ряд, то это знак того, что я рядом. Всегда с тобой и смотрю на тебя с чертово рая, если он есть, — прошептал Клеменс в поцелуй. Маттиас видел боковым зрением, как высокая волна образовывается на горизонте моря и неба. Как солнце затягивают черные тучи, и он был уверен, что и сам Клеменс ощущает, что их единение не бесконечно и обратный отсчет пошел.
Клеменс на пару секунд замер, устремив взгляд куда-то за голову Маттиаса. Да, теперь и он понял.
И сейчас настала очередь Маттиаса отвлекать его от грустных мыслей.
Теплые ладони опустились на дрожащие плечи. Они трепетали, бились, словно крылья бабочки. Часто и высоко. «Если бы мы были птицами», — горестно подумалось Маттиасу. Ни одно слово утешения не способно было бы успокоить Клеменса. Разве здесь стоит что-то вовсе говорить?
—
I wish you could swim. Like the dolphins, like dolphins can swim, — протянул дрожащим голосом Маттиас, хотя старался приложить все усилия, чтобы он звучал наиболее уверенно.
—
Though nothing, nothing will keep us together. We can beat them, forever and ever, — послышался ответ Клеменса. Он поднял голову и все же взглянул на надвигающуюся волну. Он все понимал, он знал, что скоро всей их совместной жизни придет конец, что это последние его вздохи, последний шанс ощутить тепло Маттиаса и его непослушные волосы.
Перед глазами Маттиаса промелькнула вся жизнь — вся та жизнь, которую он помнил и любил. И сейчас, как волна, на него обрушится что-то новое и неизведанное. Но об этом он сейчас не думал. Важно то, что сейчас это крошечной создание, воплощение любви, этот храбрый ребенок в его руках навсегда исчезнет.
Собственное сердце билось в ушах, а ладони сжимали из всех сил мокрую майку на дрожащей спине Клеменса. Он слышал шум моря и его всхлипы. Клеменс пищал, выл, как зверь, ощущающий приближение охотников. Вот он, животный страх.
Маттиас прижимал его в себе и желал выглядеть сильным и уверенным. Таким, каким бы мог быть Тот Маттиас, защитник.
—
We can beat them, forever and ever, — выдохнул Маттиас куда-то в волосы Клеменса.
—
We can be heroes, just for …
Голос Клеменса резко оборвался. Волна накрыла две одинокие фигуры с головой. Резким движением вода разжала руки Маттиаса и забилась в уши, нос, перекрыла дыхание. Но через долю секунды, когда она вновь сошла, на берегу уже был только Маттиас. И никого больше. Ни единой души.
Дыхание сбилось, а мозг только сейчас стал осознавать — это
всё. В непонимании произошедшего он поднялся на ноги, стал бежать глубже в воду, кричать и звать Клеменса. Голос Маттиаса раскатывался эхом по острову, отражался от беспокойной глади воды и заглушался сильным ветром. Солнце давно скрыли тучи, внутри которых сверкала молния. Но Маттиас не терял надежду — он кричал что было силы. Его вены на лбу вздувались, а руки сжимались в тесные кулаки. Он никогда так громко не кричал.
Постепенно его голос слабел, в голове все четче ощущался туман от нехватки воздуха, и даже шепотом Маттиас не переставал звать Клеменса, свое солнце. Пока и его самого не накрыла новая волна, повалив на самое дно моря.
***
Маттиас сонно приоткрыл глаза. Он был в абсолютно неизвестной для него комнате. На стенах висели постеры с музыкальными группами, которые для него обычно были тяжеловаты для восприятия. Постельное белье с фиолетовыми цветами совершенно было не в его вкусе, а скорее отдавало выбором Клеменса. Возможно, оно было куплено как раз им? Маттиас прислушался — абсолютная тишина. Он живет один?
Рука потянулась к телефону. 10:33. На заставке какой-то вид природы. Вот это уже похоже на Маттиаса. Конечно, никаких номеров под именем «Любимый» или «Клеменс» не было. Как и не было сообщений, историй звонков. Абсолютно пустой телефон.
Он поднялся на ноги и посмотрел в окно. Этот вид… Он его точно помнит. Тот самый вид, который он наблюдал все свое детство. А внизу начался разноситься звук газонокосилки и показалась такая родная фигура. Папа. Сломя ноги, Маттиас рванул на улицу в своей пижаме, босиком перепрыгивая все новые препятствия перед выходом.
— Папа! — крикнул Маттиас и замер на пороге, делая шаг на колючую траву.
Мужчина обернулся на голос под жужжание газонокосилки. Его лицо заметно состарилось — обвисли щеки, брови опустились на глаза и нависли небольшим козырьком. Поменялись очки, а на висках стала проступать седина. Он стал будто ниже и стройнее. Маттиаса кольнуло то, как отличается реальный папа от того, каким он его запомнил последний раз. Сколько воды утекло, сколько раз листва сменялась. Может, и сам Маттиас уже далеко не тот парень, каким и он запомнил себя в зеркале?
— Матти? — прозвучало в ответ. Мужчина выключил газонокосилку и снова посмотрел на Маттиаса, словно впервые его видел. Парень широко улыбнулся и подбежал к нему с объятиями. Фигура отца казалась такой слабой, словно теперь они поменялись местами — защита нужна не маленькому сыну, а стареющему отцу.
— Мы думали, ты уже никогда не вернешься, — выдохнул горячо Харальдур и крепче обнял Маттиаса. — Пошли в дом. Бог с ней, с этой травой. Ты помнишь всех наших? — спешно проговорил мужчина, приобнимая сына за плечи и уводя обратно в дом.
— Йорунн! Аугуста! Маттиас вернулся! — крикнул с сияющими глазами отец и посмотрел куда-то в сторону коридора. Маттиас не мог перестать удивляться и разглядывать папу, когда его внимание перехватила вышедшая девушка. Это была его коротышка-сестра. Она уже не тот ребенок с забавными растрепанными длинными волосами и резиновыми браслетами на запястье. Это настоящая девушка со светлым каре, со сформовавшейся фигурой и своим стилем. Она замерла у дверей своей комнаты и хотела хмуро переспросить, что за шум, но словно поймала любопытный взгляд Маттиаса. Неужели по его одному виду можно отличить личность?
— Боже, — только услышал Маттиас приглушенное слово, и к нему подбежала девушка. Она заметно подросла и доставала уже макушкой до плеча, когда в последний раз она была ему по локоть. Как же она выросла из девчушки в настоящую девушку!
— Ты все равно так и осталась коротышкой, — отметил Маттиас шутливо и потрепал ее по голове, а в ответ получил только щипок в бок.
Вслед за сестрой вышла и мачеха, которая тоже заметно изменилась. Было ощущение, будто Маттиас вышел из комы и не понимал, какой сейчас идет год. Женщина тепло улыбнулась и подошла к Харальдуру, мягко приобнимая его за плечи и смотря на объятия сестры и брата. Может, она и не родная Маттиасу, но относилась к нему, как к родному сыну. Глаза мужчины светились от радости и гордости. Во всех жестах и каждой улыбке он узнавал Маттиаса, именно
своего Маттиаса.
Весь день семья провела все это время вместе. Они знали все проблемы Маттиаса, поэтому терпеливо рассказывали, что тот упустил за это время. Йорунн показывала свои фотографии с выпускного из начальной школы, с улыбкой указывала на друзей и подруг, рассказывала о путешествии во Францию на концерт какой-то корейской группы, которую Маттиас впервые слышал. Папа рассказывал про успехи на работе, про повышение и другие заслуги. Аугуста же была кратка и с гордостью упомянула, что Ивар закончил медицинскую академию и теперь проходит интернатуру в одной из больниц в мелком городке Исландии. При его упоминании сердце Маттиаса сжалось; он был рад, что оказался в реальности, но не был готов к полному осознанию всего произошедшего между ним и братом. И как после всего этого смотреть ему в глаза и общаться?
Маттиас поджал губы и кивнул головой в знак, что Ивар молодец. Это и правда тяжело. Но на его спасение он жил далеко и вряд ли скоро сможет приехать домой.
Но новость о возращении Маттиаса добралась вскоре и до мамы, которая все так же живет в Германии и состоит в отношениях с мужчиной. По ее словам, до брака вряд ли дойдет, но им он и не нужен. Она сразу же позвонила по телефону и проболтала с сыном несколько часов. Маттиас бы с радостью отдал все на свете, лишь бы встретить ее и вдохнуть родной запах сигарет. Гуннхильдюр плакала и всхлипывала от радости, что терапия подействовала и вернула ее сыночка, ее «хорошего мальчика».
— Мам, не называй меня больше так, — попросил твердым голосом Маттиас и удивился, откуда в нем такие стойкие ноты.
— Да, конечно, прости. Ты ведь уже такой большой, — вздохнула женщина. — Мы обязательно встретимся с тобой. Надеюсь, ты дождешься меня!
***
Спустя месяц Маттиас все еще был в реальном мире, чему была рада семья. Именно она поддерживала его в плохие моменты, не давала пасть духом, и сейчас Маттиас понимал, через что и они все прошли. Перемены настроения сына, алкоголизм и его эксперименты с веществами, откровенный бред и проблемы с учебой. Наверно, после его негативного опыта с самостоятельной жизнью они решили, что жить в родительском доме под наблюдением будет легче.
И сейчас Маттиас решил обустроить свою комнату в соответствии со собственными интересами. Когда он откреплял плакат неизвестной ему группы от стены, внезапно выпал сложенный лист, зажатый между постером и стеной. Она была написана от руки каким-то почерком, который не принадлежал его семье. Во всяком случае, Маттиас его не узнавал. Он наклонился к полу и посмотрел более внимательно на тетрадный лист.
«Маттиас, если ты это читаешь, то ты, наверно, все же смог выбраться из той паутины, которое сплело твое сознание!»
Парень приподнял брови и увлеченный чтением присел на край кровати. Почерк был немного непонятным, торопливым. Буквы вытянуты вверх, словно высокий забор. Видно, что человек не особо заботился о разборчивости своего послания и делал упор в смысл.
«Видимо, ты решил изменить свою комнату? Что ж, правильно. Мне тоже не нравятся эти группы. Надеюсь, на их месте будут висеть твои награды в театральной деятельности. Подумай над этим, ты же знаешь, что у тебя есть талант к писательству! А помнишь, какие письма ты дарил мне? Вряд ли ты их сможешь тут найти, к сожалению. Их унесли эльфы. Помнишь, как мне нравились в детстве эльфы? Но знаешь, каждая их строчка в моей памяти..»
Все становится понятно. Это точно Клеменс. Так вот какой у него почерк. От осознания, что какая-то часть его личности смогла оказаться в реальном мире, по телу Маттиаса пробежали мурашки.
«Мой талантливый писатель и самый прекрасный человек на земле и во всех мирах! Береги себя, солнце. И помни, что моя любовь бесконечна. Каждое наше воспоминание храню с особенной трепетностью. Пожалуйста, будь счастлив. Ради меня.
Я не раз думал о том, что такое любовь. Наверное, каждый человек по своей сущности одинокое создание и пытается заглушить неполноценность другим человеком. И дело далеко не в сексе. Знаешь, по факту и ты, и я — мы все одиноки и бежали от этого. Возможно, именно поэтому мы и вместе.
Я не знаю, где сейчас нахожусь и что делаю, но очень надеюсь, что ты сможешь заполнить эту пустоту без меня. Полюби себя, будь самодостаточным. И тогда увидишь, как мысли обо мне быстро испарятся. Но не вини себя в этом — я буду только рад, если ты отпустишь прошлое и посмотришь вперед. Мой милый Матти, ты достоин всего самого лучшего.
Поэтому у нас с тобой отношения ;)
С безмерной любовью, Клеменс»
Каково это читать письма от умершего человека? Вернее, не человека, а собственной части самого себя? Ощущать, что он был живым, дышал и мыслил пускай даже в теле Маттиаса. Читать собственные фразы через другого человека? Видеть его почерк и понимать, что он больше не вернется. Это даже не письмо от бывшего. Это письмо от мертвеца.
И словно только сейчас Маттиас стал ощущать, что некая часть его умерла. Будто в собственном чреве находится мертвый ребенок. Чего-то не хватает, что-то потеряно. Большая и значимая часть.
Маттиас сжал этот лист бумаги в кулак и хотел выбросить или сжечь, но после резко разжал руку и, прижимая его к столу, пытался разгладить. А после с такой нежностью в глазах стал водить глазами по буквам – как шла рука, с каким напором писала ручка… Каждая деталь. Ведь это последнее, что осталось.
Вскоре слезы мешали смотреть на этот почерк. Маттиаса душила мысль, что Клеменс был первым и единственным, кто так отчаянно любил его. И такой любви точно не повторится.
Чуть позже Маттиас нашел на кухне доску для нарезки овощей. Она была деревянная, бережно покрытая лаком и с выжженным рисунком в виде россыпи виноградных веток. Она красивая, но при всем уважении к творцу, не выглядит покупной.
— О, смотришь на свою работу? Ты ее сделал, когда тебе было 15 лет. Такие красивые поделки делал, — улыбнулась Аугуста. Наверно, она уже понимала, что это сделал не совсем Маттиас. Его уже взрослые руки обвела подушечкой пальца рисунок, залитый лаком. Сколько еще он вещей Клеменса сможет найти по дому? Все воспоминания о парне казались такими далекими, словно сон, но столько материальных доказательств его существования, что сердце Маттиаса болезненно сжималось.
Он молча взял эту доску для нарезки и унес в свою комнату. Она просто стояла на подоконнике и блестела под весенними лучами солнца. А Маттиас все смотрел на нее в задумчивости и прижимал к сердцу.
***
Прошли годы. Маттиас правда нашел человека, с которым ощущал себя счастливым. Это была очаровательная девушка с громким смехом и забавной щербинкой между передними зубами. Ее длинные светлые волосы и крепкие бедра периодически напоминали Клеменса, но Маттиас усердно пытался отогнать эти мысли. Сейчас ему не хотелось вспоминать свое прошлое, а особенно те травмирующие воспоминания.
Сперва он ощущал гнетущее чувство вины, словно он предает любовь Клеменса. Но Кристлин смогла затмить собой все воспоминания о нем. Она была по-настоящему прекрасной и чуткой девушкой — в нужные моменты могла развеселить задумчивого Маттиаса и заставить его раскрыться и дурачиться без стеснения. Лежать лениво дома перед глупым шоу, гулять по горам в любой части Исландии. Как задорно она рассказывала истории из детства и сколько умных мыслей и мнений принесла в скучную жизнь Маттиаса. Теперь и он поддался своему желанию развиваться и стал работать в местном театре, создавая все новые и новые пьесы или статьи в газету.
И сейчас, гуляя по рождественскому Рейкьявику, держа Кристлин в руку, облаченную в мягкую перчатку, Маттиас ощущал действительно себя самым счастливым человеком на земле. У него все в порядке с работой, родственники живы и здоровы, а рядом с ним такая обворожительная красавица и умница. От ее улыбки что-то теплое разливалось по телу, а ее сентиментальные восторги от салютов заставляли радоваться еще больше, чем само представление. Она была настоящим открытием для Маттиаса. И была той, кому он мог рассказать все без тени смущения. Кристлин знала о непростом прошлом Маттиаса и не боялась продолжать отношения.
— Как смотришь на то, чтобы испечь морковный пирог? — предложила Кристлин, прижимаясь к боку Маттиаса. Вокруг них распевались уличные музыканты, которые дарили праздничное настроение своими композициями. В воздухе так и витала атмосфера рождества.
— Ну можно попробовать, — повел плечом Маттиас. — Только тесто с тебя.
Потирая замерзшую щеку, он прислушался к песне. И услышал голос, который заставил его испуганно повернуть голову в сторону музыкантов.
Среди небольшой компании внимание Маттиаса привлекла одна из низких фигур. Забавный парнишка со светлыми волосами, выбивающимися из-под тонкой красной шапки, что так оттеняла его румянец. Он весело распевал рождественскую песню и широко улыбался, протягивая леденцы всем собравшимся зрителям. Эти тонкие губы, острый кончик носа, низкие брови, мягкие черты лица.
— Не может быть, — прошептал Маттиас, застыв на месте, как и застыла его кровь в жилах от страха.
Кристлин остановилась на месте и посмотрела в сторону музыкантов, начиная снимать их на телефон.
И вскоре к ним подошел он. Клеменс. Улыбка на его лице померкла и сменилась настоящим удивлением.
Над ними расцветал ряд звезд. И оба поняли, что паутина сознания слишком крепка.
И фиолетовый рассвет никогда не наступит.
-------------------------
Значение цветов в названии глав.
• Целостный Маттиас представляет собой фиолетовый цвет (глава 6. пурпурная) и гармонию звуков (композиция). Фиолетовый как знак "романтика и мистика, спокойствие и стремление к демонстрации." (фиолетовый = синий + красный). "Фиолетовый рассвет" в последнем предложении – осознание его целостности.
• Клеменс – красный цвет (глава 2. красный // глава 3. малиново-красный // глава 8. ализариновый). Используется в главах с его появлением в сюжете. Красный как знак "активность, энергичность, страсть и предупреждение об опасности".
• Маттиас как отдельная личность - синий (глава 1. темно-синий // глава 4. ультрамарин). Используется в главах, где он один или в основном один. Синий как знак "преобладание разума, скромность, меланхолия".
• Звуки разрушения "треск/гром и т.д." используется, когда во главе происходит бе да с ба шкой. Глава "закрой рот" становится переломной, после которой "композиция" начинает звучать как "скрежет/хруст". А также везде разбросаны цифры 14 как упоминание о годах его пребывания в таком состоянии.
