***
В бою капитану Бладу с женщинами не везло. Поэтому, а не только из рыцарских побуждений, в драку с ними он старался не ввязываться. Особенно если у женщины в руках пистолеты. — Прочь с дороги! — выкрикнула юная идальга, наставив на него два заряженных дула, и он тут же повиновался. Правду сказать, он рад был бы немедленно просочиться сквозь переборку, но наличие бренного тела помешало исполнить намерение, направленное на спасение этого самого тела. Попадет в лицо — будет быстро. Попадет в живот — крайне мучительно. Но куда бы ни выстрелила перепуганная маленькая идальга из рода Сотомайор, которую он собирался спасти, гибель все равно будет крайне нелепой. «Иисус милосердный! — взмолился мысленно Блад, невольно прикрывая глаза. — Я всегда знал, что умру не в постели, но за что же так глупо?» И тут же выругал себя за малодушие и несправедливость — право, Господь Бог его довольно предупреждал.***
Первый раз показался случайным, таких случайностей предостаточно в каждом бою. Боя, правда, считай, не случилось: старый трехмачтовый испанский галеон отвернул и выдал бортовой залп, но убранные паруса «Арабеллы» не повредил, а по мачтам промазал. — Отлично, мы сохранили бушприт. Поворот оверштаг, — негромко скомандовал Блад, поправляя застежку кирасы, и, пока «Арабелла» резала воду на контркурсе к беззащитному борту галеона, добавил: — Абордажной команде приготовиться! Свежий ветер в самом деле гнал дряхлого испанца с такой скоростью, что, врубившись в его оснастку в крутой бейдевинд, «Арабелла» неизбежно повредила бы себе нос, да и призовой корабль могла разнести пополам. Хэйтон на ужасном испанском выкрикнул предложение сдаваться, Огл добавил в упор ядро в носовую надстройку, и галеон спустил флаг. Раз уж было недалеко, свистнули абордажные крючья, и через двадцать минут Блад стоял на палубе галеона возле грот-мачты, а рядом ребята Хэйтона сгребали в кучу отобранное у испанцев оружие, морщась от зловония из открытого трюмного люка. — Ну и свинарник же развели, — с чувством высказался строгий боцман «Арабеллы». — Капитан, надеюсь, нам такое корыто не нужно? Безносых на призовую команду не наберется! — Какой груз везет ваш корабль, сеньор? — спросил, невольно усмехнувшись, Блад по-испански у побледневшего седого капитана, благородно выглядевшего и явно отважного, но такого же дряхлого, как его вонючий старичок-галеон. Запах из разверстого люка в шаге за спиной просто валил с ног, и очень остро сожалелось, что Бенджамен забыл сегодня надушить ему носовой платок. — Кожи, сеньор пират, — пробормотал капитан. — Вам не понравится, как и грязь на моем корабле. Блад успел еще искренне удивиться — надо же, старый испанец знает английский! Но больше он ничего не успел. Кто-то из корсаров дернул дверь капитанской каюты, заглянул, присвистнул — и тотчас же шарахнулся в сторону. Грянул выстрел, брызнули щепки фальшборта, а в дверях возникла женщина, немолодая и толстая индеанка в полосатой юбке и с дымящимся пистолетом в руке. Черные глаза из-под встрепанной гривы уставились прямо в лицо капитана Блада, из складок полосатой юбки взметнулся второй пистолет… — Madre de Dios! — возопил старый испанец. — Мария, не надо! Удар в грудь швырнул Блада назад. Палуба провалилась, мелькнул квадрат синего неба, и он полетел дальше вниз, в провонявший, набитый кожами трюм, по дороге к тому же ударившись затылком. В себя Блад пришел от ледяного душа и крысиных лапок, протопотавших по лицу. Кто-то спрыгнул наугад за ним следом, поднял фонтан брызг и ошалело завертелся, пытаясь утвердиться на ногах по щиколотку в грязной воде. — Питер!.. — Джереми, — с трудом выдавил Блад. — Какого дьявола ты делаешь на чужом корабле? — Да провались ты, черт! — рявкнул беспардонный штурман, поднимая его из зловонной лужи. — Я, кажется, уже… — невольно рассмеялся Блад и завертел гудящей головой, пытаясь осмотреть себя. Когда его вытащили на палубу ребята Хэйтона, абордажная команда и оставшиеся на «Арабелле» облегченно вздохнули, хотя вид у него был сильно далек от совершенства. Толедская сталь кирасы выдержала попадание мягкой пули на излете, спиной он приземлился на кожи и лишь потом упал на дно трюма, но стоять на ногах не мог — верный Джереми поддерживал сзади. Мерзкая трюмная вода, полная нечистот, пропитала одежду, хлюпала в сапогах. И воняло от него так, будто он выбрался из гальюна. Собственно, на этом корабле почти так дело и обстояло. Старый капитан стоял в руках разъяренных корсаров с саблей Дайка под подбородком, Хэйтон коленом прижал к палубе вопящую индеанку. — Не трогать их, — приказал Блад, чувствуя, что расправа над виновниками в таких обстоятельствах будет, пожалуй, еще большим позором, чем его полет в грязный трюм. — Обыскать эту посудину. Абордажная команда ринулась в разные стороны. Блад сидел у мачты, закрыв глаза, чтобы не видеть качающихся бортов, и мысленно гадал, сколько дней придется отлеживаться после такого удара. Громкий возглас оторвал его от попыток сдержать мучительную тошноту. — Питер! — вопил сияющий Джереми, появившись из капитанской каюты с двумя толстенными книгами в руках. — Питер, он соврал! Они везут карты, копии новехоньких карт, их несколько, совсем свежие! — Прекрасно, — сказал Блад, снова прикрывая глаза. — Отпустите этих людей. Такого приза нам будет достаточно. Кожи брать не будем — они слишком грязные, я проверял. Мгновение на палубах двух кораблей царила встревоженная, потрясенная тишина. Блад улыбнулся, сколько сил хватило, и корсары, отважившись, засмеялись тоже, сперва тихим фырканьем, а потом все громче и громче. Даже пленные испанцы заулыбались, хотя вряд ли поняли его слова, но уж очень заразительно хохотали корсары. Не улыбался только старик-капитан. Взглянув сперва на Блада с безумной тревогой, он теперь прятал глаза, и его лицо было залито багровой краской стыда ото лба и до шеи. — Ну, капитан — уж он скажет! — Хэйтон, икнув от смеха, выпустил индеанку, и та с плачем кинулась к испанцу, упала на колени, обняла его ноги. — Ты плохо поступила, Мария, — строго сказал ей старик по-испански. — Ты меня не послушала, — и, повернувшись к Бладу, выговорил, совершенно убитый: — Сеньор пират, я от всей души счастлив, что вы не пострадали, и готов принести вам самые искренние извинения и понести любое наказание, которое вас устроит, но не трогайте эту бедную женщину! — Ну уж нет, сеньор капитан, — мстительно ответил Блад, разглядывая перемазанные кружевные манжеты. — Я отпущу всех вас и ваше вонючее корыто не раньше, чем эта дама выстирает мой костюм и докажет, что она его не совсем загубила. Корсары посмеялись снова, и на Тортуге эта история стала легендой. Однако Блад три дня провалялся с холодным компрессом на затылке, еще две недели бросался от каждой волны к фальшборту, призывая Нептуна, и с тех пор стал с опаской относиться к оружию в женских руках. Если бы не кираса, его головокружительная карьера закончилась бы бесславной гибелью в загаженном трюме, набитом пропахшими подгнившими кожами… Господь его тогда впервые предупредил!***
Второй раз был связан с первым и оказался почти столь же нелепым. Мадлен д’Ожерон, услышав о происшествии, замучила Блада вопросами и ужасом перед опасностью, которой он подвергался, а когда он устал придумывать философские измышления по поводу этой, в сущности, дурацкой истории, попросила научить ее стрелять из пистолета. Очевидно, вспомнив историю с Левассером, губернатор д’Ожерон присоединился к просьбе, и Бладу пришлось согласиться. Стреляли они в губернаторском саду, среди ухоженных розовых кустов, водрузив на колоду набитый хлопком мешок с нарисованной мишенью. Ученицей мадемуазель Мадлен оказалась недурной, хотя пистолеты отца были откровенно тяжелы для ее холеной и нежной руки, и первое время Бладу или Питту приходилось придерживать оружие, чтобы при выстреле девушке не переломало кости. На немилосердную отдачу Мадлен, впрочем, не жаловалась ни разу и довольно уверенно научилась заряжать пистолет и с десяти шагов попадать точно в кружок. Похоже, она тоже думала в эти моменты о Левассере — точеные брови ее сдвигались сурово и непримиримо, белые зубки, оскалившись, закусывали нижнюю губу. От выражения ее глаз Блад нередко поеживался — в них сверкало что-то, что заставляло подумать, как опасна может быть разъяренная женщина, особенно с пистолетом. Уроки шли уже третью неделю, и общество, состоявшее из друзей Блада и гостей губернатора д’Ожерона, спустилось в сад посмотреть на успехи мадемуазель Мадлен, когда ее куда более нежная младшая сестра спросила разрешения также попробовать выстрелить. Питт просиял и всемерно предложил свою помощь. Очаровательная кокетка Люсьен, стрельнув глазками, согласилась, и Питт, вложив ей в руку свой заряженный пистолет (на совесть заряженный, насколько Блад знал своего штурмана!) и разместив ее пальчик на спусковом крючке, чуть приобнял мадемуазель, чтобы не сбило с ног отдачей. Блад вместе с Мадлен отошли к розовым кустам, в сторону от траектории выстрела. Точеные брови Мадлен по-прежнему были нахмурены, а щеки покрывал легкий румянец — краска не то смущения, не то гнева. — Я бы не хотела, чтобы Люсьен пришлось когда-либо стрелять, — тихо ответила она на невысказанный вопрос Блада. — Оставьте, дитя мое, — мягко возразил он. — Вашей сестре просто весело. — О да! — в глазах Мадлен промелькнула ироничная искорка. — А мсье Питту, кажется, очень приятно… — но тотчас, снова помрачнев, она коснулась пальцами бархатистого розового цветка. — А вот вы, мсье капитан, ни разу не спросили вознаграждения за свои уроки. Хотите розу? Ответить Блад опять не успел. На дорожке появился негр-дворецкий губернатора и громко объявил на весь сад: — Капитан Тондер! — О! — воскликнула Люсьен и стремительно повернулась в объятиях Джереми. Дуло пистолета описало круг в сторону Мадлен и Блада, рука Питта попыталась задержать руку Люсьен, и тонкий пальчик, очевидно, от сопротивления, согнулся на спуске. Кремень щелкнул, Блад схватил Мадлен в охапку и бросился ничком, закрывая ее собой. Упасть он рассчитывал боком на дорожку, но нога проскользнула, и они кубарем, неловко, свалились прямо в проклятые розовые кусты. Над головой свистнула пуля, розы хрустнули, с треском разорвалась какая-то ткань. Люсьен истошно визжала. — Капитан… — виновато проблеял Джереми Питт. — Мадемуазель д’Ожерон… Вы целы? Блад высвободил руку и хотел упереться в землю за головой Мадлен, чтобы встать, но угодил ладонью на сломанную колючую ветку. Отдернуть руку было уже невозможно — он бы снова рухнул прямо на мадемуазель д’Ожерон, взиравшую на него с земли с некоторым ужасом и недоумением. — Прошу прощения, — пожалуй, излишне сухо сказал он Мадлен, встав на колено и извлекая шипы из ладони. — Вы не ушиблись? Мадемуазель д’Ожерон в ответ только тихо заплакала. Блад мысленно ругнулся — в легком платье, спиной, прямо в розы… По сравнению с пулей царапины, разумеется, сущий пустяк, но даже ему шипами досталось — ладонь была в крови, щека и ухо горели, будто он дрался с дикими кошками. — Что ж ты, Питер? — с кротким упреком заметил ему Хагторп, когда они подняли Мадлен, отряхнули от земли и проводили в дом, чтобы обработать пострадавшую спину. — Стоял бы ты на дорожке, а не на земле, ничего бы не случилось. Под ноги же надо смотреть! — Брось ты, Натти, — прогудел Волверстон, пытаясь вступиться за капитана. — В бою-то Питер всегда знает, что под ногами, но тут-то не бой! — А та индеанка? — возразил тотчас Хагторп. — Разве можно вставать в полушаге от открытого люка? Хагторп фехтовал великолепно, опытом абордажных боев превосходил даже Блада, и резон в его упреке, разумеется, был. Но Волверстон буркнул непримиримо: — Брось, Натти. Просто нашему капитану с бабами не очень везет!***
В третий раз сам Волверстон и подтвердил собственную теорию. Среди начавшейся драки в таверне «У французского короля» стрельбу открыла вдребезги пьяная проститутка — выхватила из-за пояса клиента заряженный пистолет и пальнула в белый свет куда попало. С везением Блада попало именно туда, где он стоял секунду назад. Его там уже не было, и что под ногами, он знал и ни обо что не споткнулся. Зато с размаху врезался в спину ничего не подозревающего Волверстона и получил под дых с разворота великолепный, отработанный портовыми драками и крайне увесистый апперкот. К чести корсаров, свалка остановилась мгновенно. Пока Блад, отлетев шага на три и распластавшись перевернутой черепахой на дощатом полу, судорожно пытался втянуть воздух, а Волверстон и Джереми панически хлопотали вокруг, ошарашенные флибустьеры опустили ножи и кувшины и даже прервали все бранные монологи. — Мамочки… — жалобно всхлипнула виновница происшествия, уронив пистолет на пол и трезвея прямо на глазах. — Капитан Блад… Христом-Богом, я не хотела! — Еще б ты хотела! — в сердцах рявкнул Огл и отвесил девчонке увесистый подзатыльник. — Не трогать! — прохрипел Блад, наконец-то умудрившийся сесть. — Нэд, дьявол, ну и здоровые же у тебя кулаки… — А чего ты бросаешься, капитан? — огрызнулся перепуганный Волверстон. — Я откуда знал, что это ты мне на руки прыгнуть решил? Грохнул всеобщий хохот, начисто отменив драку. Но с той поры невезение капитана Блада в сражениях с женщинами стало притчей во языцех для всего «берегового братства» и мирных обитателей Тортуги.***
Однако теперь он отчаянно льнул к переборке в коридоре кормовых кают «Цапли», и два черных дула плясали перед ним, выписывая круги в трясущихся девичьих руках. Что ж! Трижды милосердное Провидение предоставляло ему в подобной ситуации выход, но это был четвертый, и милость явно себя исчерпала. Трюмный люк отсутствовал, споткнуться в пустом коридоре не обо что, Волверстон пребывал далеко. Блад не имел возможности даже выпрыгнуть за борт, хотя выплыть на берег Рио-дель-Ача, где его ждал бывший губернатор Маракайбо, было чревато для него не менее нелепой, но гораздо более мучительной смертью от рук испанцев. — Где Тим? — спросила донья Исабела. — Мне нужен Тим. Я должна немедленно сойти на берег. Капитан Блад облегченно вздохнул — намерения пристрелить его она, кажется, все-таки не имела. Но спасения от случайностей это не гарантировало совершенно, и по спине под камзолом полз каплями холодный пот, хотя говорить Блад старался как можно спокойней. — Слава Богу! Значит, вы образумились? Или, может быть, вы не знаете, где мы находимся? — О, конечно, знаю! — внезапно донья Исабела умолкла, уставившись на него расширенными от ужаса глазами, и еще сильней стиснула ладони на рукоятках. — Но вы… Вам грозит величайшая опасность, сеньор! — Еще бы, сеньорита! — взмолился в отчаянии Блад. — Ведь вы размахиваете у меня перед носом заряженными пистолетами! Уберите их, ради Бога, а то еще произойдет несчастный случай! Капитану Бладу с женщинами не везло, и поэтому они были единственным противником, способным заставить его просить о пощаде.