Лед и краски

      Я закусила губу, с трудом подтирая кривоватую линию в районе носа. Да уж, после всех удобств графического планшета, бумага явно серьезно хромает на обе ноги. А между тем, затертость явно намекает, что осталась лишь одна попытка, прежде чем лист порвется. Это было бы до жути обидно, и я старательно пытаюсь провести ровные линии, слишком жаль, удачный, в целом, рисунок. Но сегодня Фортуна явно не на моей стороне, и комок летит прямиком в мусорное ведро.       — Лиз, а тут Плисецкого показывают! — мощный Сонин голос перекрывает даже песню, вовсю орущую в наушниках.       — И что? Ты искренне уверена, что это хоть что-то меняет? Я собиралась рисовать сегодня.       — Я про то и говорю! Упустишь же Муза своего! Или ты нашла новый источник вдохновения?       Пришлось прикусить язык, с которого уже готовы были сорваться резкие слова, потому что возразить-то было как раз нечего. Нет, я, конечно же, не собиралась с плакатами «Юрий Плисецкий» бегать за фигуристом. Во-первых, это его личная жизнь. Во-вторых, и без меня таких «Ангелов Юрио» отнюдь не мало. В-третьих, за Плисецким банально не угнаться! На костылях-то, за профессиональным спортсменом — самое то, ага. Но вот отрицать, что я в каком-то смысле «запала» на него, не получалось. Не в романтическом плане, нет, только с той позиции, что ангелоподобный Юрий был для меня основным источником вдохновения, ну и основным элементом большей части рисунков. Но только так.       Поэтому покидать свою «уединённую обитель творца», как крупным отцовским почерком значилось на двери, все же пришлось, ради сомнительного удовольствия лицезреть Плисецкого, вздыхать и завистливо пожирать его движения глазами, потому что самой тоже до жути хотелось встать на коньки хотя бы просто для себя, но двенадцать операций к пятнадцати годам и слабые, хоть и довольно гибкие, ноги, на которых без костылей можно пройтись только по квартире, решили всё за меня. Обидно.       — Лизка, ну тебя долго ждать? — Соня, по привычке передвигавшаяся со скоростью метеорита, чуть не сшибла меня с ног, после чего уверенно потащила в зал. Как у нас получилось подружиться? А черт его знает, я этим вопросом задаюсь все восемь лет и пока ответа так и не нашла, — Лизунь, я понимаю, ты не бегаешь, — ага, у нее нередко вырываются такие фразы, на которые надо научиться попросту забивать, особенно в отношении меня, зато в чем я уверена, так это в том, что она не бросит, — но ты обязана это увидеть! А выступление скоро начнется, так что поторопимся!       Да уж, ради такого стоило поторопиться. И, кажется, я знаю, как будет выглядеть новый рисунок, потому что как бы я ни напоминала себе, что Юрий Плисецкий — живой человек, у него наверняка множество отрицательных черт, но прогнать прочную ассоциацию с ангелом, возникающую от Плисецкого в белом костюме с чем-то, подозрительно напоминающим перья, на плечах, было почти невозможно, а если к тому же прибавить тематику Агапе, то «почти» можно смело выкидывать за ненадобностью. А если вспомнить, что я художник и человек, отнюдь не лишённый воображения, у меня все выступление, на которое я смотрела широко распахнутыми глазами, было ощущение, что у него за спиной в конце распахнутся белоснежные крылья.       Мне было плевать даже на результат. Именно сейчас я не чувствовала, что ему всего пятнадцать, что это его дебют во взрослом мужском одиночном фигурном катании… Это было восхищение и уважение, потому что каков бы ни был талант, никто не сможет добиться таких результатов без упорного, постоянного труда, не выехать на одном таланте, нельзя так. А еще была безумная зависть, я тоже хотела, может, я бы смогла добиться пусть и меньших, но все же результатов.       — Аууууу, Земля вызывает Елизавету Байкалову! — Соня упорно трясла меня за плечи, пытаясь вывести из транса, — А, фух. Как я понимаю, снова внезапнейший, — она подняла брови и склонила набок голову, — приступ вдохновения и тебе надо помочь добраться до комнаты? — Я кивнула. Выступающий и совершенно неизвестный мне фигурист Кристофф Джакометти не представлял никакого интереса, в отличие от вырисовывающейся идеи, упустить которую было бы просто преступлением.

***

      На часах четыре пятьдесят два, а сна ни в одном глазу. Типичная я, которая может благополучно забить на любой здравый смысл, дай только волю творчеству. Родители, ещё кое-как справляющиеся с контролем надо мной, уехали помогать старшему брату с переездом в новую квартиру, а Сонька, решившая воспользоваться случаем и остаться со мной на ночевку, а заодно и помогать мне, как не совсем дееспособному существу, легла спать еще в час, взяв с меня твердое слово, что я «непременно лягу не позже двух, еще часик порисую и точно-точно уйду спать». Ну, по моим ощущениям часа еще не прошло, это может считаться оправданием? Я не уверена.       А рисунок получился красивым, пусть, вопреки обыкновению, и на бумаге. Та самая финальная поза из его вчерашнего выступления, только еще и с крыльями. Все-таки пришлось уступить своим тараканам, видящим всё это только так и никак иначе. Я улыбнулась, впервые за эту ночь отмечая, что все же безумно хочу спать. Мда, месяц как вернулась из больницы, а вернуться в тот «режим», когда я могла не спать больше двух суток, все еще не получалось. Но ладно, сейчас своим желаниям можно уступить, сам рисунок закончен, по крайней мере в карандаше, идея не потеряна, за что я не могла бы ручаться, если бы отложила на «потом». А остались самые мелочи — нанести цвет, да более детально прорисовать перья и волосы, это можно сделать и завтра, даже без особого вдохновения, если его вдруг не будет. В этой дурацкой череде серых дней, однообразность которых не скрашивает даже школа, в которую я пойду только со следующего месяца, выделить часок-другой не станет такой уж большой проблемой.