До самой смерти. И на полгода дольше

Они вваливаются в темный коридор и стаскивают промокшие вещи. Одежда тянется пунктирной линией от двери к постели, Тимур не успевает моргнуть, как остается без футболки. Далеко на периферии мелькает беспокойство о шрамах, о неприглядной худобе. Но Марк вышибает эти мысли резкой подсечкой, валит в кровать, прижимает сверху, раздвигает крепким бедром колени. Ведет рукой от шеи к груди, касается живота, накрывает пах. Тихо вжикает молния, горячие пальцы накрывают болезненно крепкий член. Тимур вздрагивает, ерзает, задавая свой темп. Он плывет, размазывается тонким слоем, теряется в болезненно-ярких ощущениях. – Я не знаю, как тебе нравится. Подскажи мне. Хочу сделать тебе хорошо, – шепчет Марк, и сползает вниз, оставляя влажную дорожку на пылающей коже. Мешкает долгую секунду, словно решаясь, а потом накрывает его горячим ртом и все мысли растворяются в шелковой мокрой глубине. Тимур кусает губы, чтобы не заорать, зарывается пальцами в мягкие волосы на теплом затылке. Не давит, просто направляет. Марк пробует взять глубже, надсадно кашляет, смаргивает слезы. Тимур шепчет: – Не бери глубоко. Марк фыркает, вытирает подбородок и вновь опускается вниз. Помогает себе рукой, облизывает по всей длине, тихо стонет. Тимур во все глаза смотрит, как вздуваются и опадают тугие жгуты мышц под светлой кожей, как мокрые, сочные, будто переспелые ягоды губы впускают его внутрь, как темнеют скулы, наливаясь ярким румянцем. Он выгибается в пояснице, комкает в кулаке угол подушки. – Я сейчас… я не… Тимур пытается свести ноги, отталкивает Марка. Тот подтягивается на руках, заглядывает в глаза. Улыбается, утирает влажный рот, он кажется неприлично счастливым. – В таком темпе я скоро кончу, – признается Тимур. Марк делает большие глаза: – Это входит в мои планы. Тимур смеется, тянет Марка на себя, упивается теплой тяжестью, обнимает его ногами, притискивая к себе кожа к коже, чтобы не осталось и миллиметра воздуха между. Марк трется об него, жарко выдыхает в ухо, кусает за шею. Тимура прошивает острым разрядом вдоль позвоночника, накрывает незнакомое, пугающее ощущение невыразимой ясности. Словно он впервые близок с кем-то по-настоящему. Тимур толкает Марка в грудь, укладывает его на спину, стаскивает штаны, седлает бедра. Замирает, пытаясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, каждую родинку и венку. Марк оказывается лучше любых фантазий. Лучше стыдливых наметок карандашом, лучше всех, кого он знал раньше. – Ты просто… – Тимур замолкает, слова комом встают у него в горле. Марк ни о чем не спрашивает, дает ему время собраться с мыслями. – Ты как нереальный. Марк подается к нему, распускает гульку. Волосы рассыпаются холодными, все еще влажными от дождя прядями по лицу и плечам. – Всегда мечтал так сделать. Тимур мотает головой, ведет ладонями по горячей гладкой коже, зацепляет резинку белья, тянет вниз. Выдыхает: – Пиздец. Марк напрягается. – У тебя даже член красивый, – поясняет Тимур. Марк закрывает лицо руками, его плечи трясутся от едва сдерживаемого хохота. У Марка светлая тонкая кожа, бледные губы, соски. И совершенный, как из рисованного порно, розовый член с яркой головкой. Тимур оглаживает его пальцами, растирает капли прозрачной смазки. Марк вскидывает бедра навстречу его движениям. Все его тело рисуется дьявольски четким рельефом: мышцы, сухожилия, связки – как по учебнику академического рисунка. Тимур облизывает губы, склоняется и берет в рот теплую, солоноватую тяжесть, оглаживает языком, пропускает глубже. Марк издает задушенный стон, откидывает голову. На его шее проступают жилы, виски блестят каплями пота. Он кончает с хриплым вскриком, Тимур выпивает его полностью, до последней капли, делает пару резких движений рукой и проваливается следом, прижавшись лицом к горячему шраму на бедре. Наступает блаженное, ватное онемение. Секунды и минуты текут сквозь него неосязаемым потоком, истаивают, обращаясь в ничто. Марк лежит неподвижно, бездумно гладит его по волосам, глядя совершенно пустыми глазами в потолок. Тимур чуть поворачивает голову, целует перекроенный рубец, катает на языке отголоски терпкого вкуса. Обычно он испытывал смутную неприязнь к чужой сперме, не любил глотать сам и не настаивал, чтобы партнеры отвечали взаимностью. Но в этот раз… все было иначе. Марк гладит его по щеке шершавыми пальцами: – Иди ко мне. Тимур ложится выше, Марк обнимает его, целует в плечо, берет за руку, касается приоткрытым ртом костяшек пальцев, влажно и щекотно – сердцевины ладони. Марк шепчет ему: – Ты нереальный. Тимур лениво поворачивается и вязнет, тонет в теплом взгляде. Жмурится от остроты накатившего чувства. Незнакомого, слишком сильного. Ему вдруг не хватает воздуха для вдоха, в желудке тугим комом ворочается подступающая паника. Тимур резко садится на постели, отворачивается. Часто-часто моргает, стараясь прогнать стыдную пелену непрошеных слез. Натягивает скомканные джинсы, уходит на кухню. Из распахнутого настежь окна одуряюще сладко пахнет прошедшим дождем, улица темнеет чернильным зевом густых сумерек. В соседнем дворе играет музыка, доносятся голоса загулявшей компании. Становится легче. Тимур облокачивается на подоконник, курит, глядя на золотящийся морок зыбкого света фонарей, редких неоновых вывесок. Марк бесшумно подходит со спины, накидывает на него свою толстовку, садится на подоконник, молча закуривает. – Жалеешь? – спрашивает Марк хрипло, потирая шею. Под его пальцами зреет свежий засос. Тимур прислушивается к себе, с трудом вычленяет знакомые эмоции. – Я… не знаю. Марк накрывает его руку мозолистой ладонью, чуть сжимает. – Мне было хорошо. Не знал, что может быть так здорово… когда хочешь не только членом, но и головой. Тимур усмехается: – Церебральный секс как особый сорт извращений. Марк не улыбается, смотрит серьезно. – Что не так? Тимур кривится, поворачивается к Марку. – Все слишком так. Придется отрывать тебя потом вместе с мясом. Марк замирает, кажется, понимая, о чем он. – Так не отрывай. Оставь, обещаю, я не буду мешаться, – говорит он не то шутя, не то всерьез, тянет за руку. – Иди ко мне. Тимур запрокидывает голову, Марк целует его, заставляя поверить, что завтра не наступит никогда. Музыка за окном стихает, наступает миг оглушительной ночной тишины. А потом в отмытом дождем воздухе плывут неуловимо знакомые звуки чего-то далекого от попсы. Чего-то лиричного, слишком рафинированного для подгулявшей компании, бухающей в жилом дворе. Марк, встрепенувшись, вдруг соскакивает с подоконника, берет его за пояс, притискивает к себе, кружит по полутемной кухне легко, будто Тимур ничего не весит. Он никогда не танцевал прежде, если не считать конвульсий на выпускном и пару клубных ночей с Анькой. Ему непривычен ритм, незнакомы движения. Он спотыкается, тупит, наступает Марку на ноги. – Закрой глаза, – шепчет Марк ему на ухо. – Отпусти себя. Тимур нехотя смыкает веки, слышит, как с шаркающим звуком к стене отлетают стулья, резко выдыхает, когда Марк ведет его уверенно и властно. В утробной темноте закрытых глаз притупляется чувство стыда, исчезает неловкость. Он шагает вслепую, почти не касаясь пола, Марк танцует за них двоих. – Просто почувствуй. Тимур выдыхает, через силу расслабляет задеревеневшие плечи, отпускает напряжение в пальцах и голых ступнях. Марк целует его в лоб, давит на поясницу, чуть толкает ладонью в ладонь. И Тимур вдруг начинает понимать логику происходящего. Поддается там, где встречает напор, движется вперед там, где Марк отступает. Постепенно музыка затихает, движение становится все медленнее, сходит на нет. С улицы доносится пьяный хохот, музыка сменяется на что-то современное, пронзающее басами многоэтажки вокруг. Тимур открывает глаза, отступает на шаг. – Ты полон скрытых талантов. Лазером из глаз ты не стреляешь? Марк хохочет, ежится от сквозняка, прикрывает окно, подбирает с пола толстовку. – У мамы до сих пор валяется где-то кубок за бальные танцы среди младшеклашек. Тимур включает тусклый свет над плитой, открывает холодильник, задумчиво изучает содержимое, находит ломоть хлеба и засохший кусок сыра. – Хочешь половину бутера? Марк оттесняет его бедром от холодильника, извлекает из его дебрей банку шампиньонов, маленький пакет сливок, которые когда-то давно притащила Анька с бутылкой ликера и водкой для «Белого русского». – Может пасту с грибами? И сыр в дело пустим. – Жги, золушка, не забудь перебрать пшено и рис, а то на бал не успеешь. Марк больно щипает его в бок и принимается за дело. Он осваивается у плиты так же легко, как входит в незнакомые компании, как бьет морды, как танцует в темноте. В какой-то миг Тимуру начинает казаться, что это он – припозднившийся гость, а Марк хозяйничает на своей кухне. Тимур надевает майку, приносит из комнаты планшет, устраивается с ногами на стуле. Делает разметку тонкими светлыми линиями: вертикаль позвоночного столба, схематичную округлость грудной клетки, разворот таза, крайние точки ключиц, выход на акромион… Постепенно грубый набросок обрастает плотью, глубокими тенями от верхнего света, деталями, вроде завязок на штанах, края татуировки поверх дельтовидной мышцы и ости лопатки. В какой-то момент Марк разворачивается к нему лицом, смотрит с интересом. – У меня готово. А у тебя? Тимур кладет последние штрихи, затемняя длинный ромб вдоль поясницы, сохраняет файл. – И у меня. Марк ставит тарелки на стол, садится напротив. Тимур недоверчиво смотрит на дымящуюся пасту, политую густым сливочным соусом. Пробует и, не удержавшись, цитирует знаменитый мем: – Это. Просто. Охуенно. Марк смеется, подтягивает к себе планшет. – Можно? Тимур кивает. Марк долгую минуту изучает набросок. – Здорово как. Никогда не умел рисовать, это всегда казалось мне какой-то магией… Слушай, а ты точно ничего не преувеличил? – В смысле? – бормочет Тимур с набитым ртом. – У меня правда такая жопа? Тимур облизывает вилку, стреляет голодными глазами в сторону плиты. – А добавка еще есть? Марк забирает у него тарелку, накладывает еще пасты. Тимур внимательно разглядывает его тылы, обтянутые серыми спортивными штанами. – И жопа у тебя охуенная, – констатирует он почти беспристрастно. – Ну и свет еще удачно падает. Марк перекручивается, пытаясь заглянуть себе за спину, терпит неудачу, неловко смеется. Тимур быстро расправляется с добавкой, сыто и счастливо откидывается на стуле. После насыщенного дня его отчаянно клонит в сон. – Давно не практиковался вот так, с натуры. Я бы нарисовал тебя при дневном свете. – Как одну из тех французских девушек? Тимур с трудом собирает мозги в кучу, встряхивает головой. – Чего? Марк убирает со стола. – Ну, ты что, «Титаник» не смотрел? Тимур зевает так, что хрустит челюсть, пожимает плечами: – Отрывками… нифига уже не помню. – Тебе бы не понравилось. Ты… мне остаться на ночь? Марк смотрит на него так, будто уже готов одеться и уйти в ночь. Без вопросов, без возражений, без затаенных обид. Тимур склоняет голову к плечу. Он со всей ясностью понимает, что ему уже поздно говорить «нет» и пытаться сохранять статус-кво. Для себя он все решил еще там, в баре. – А ты сам хочешь? Марк подходит к нему вплотную, касается послеоперационного шрама на плече. Его зашили аккуратно, удивительно точно совместив края рисунка. Врач сказал, что еще полгода и станет почти незаметно. Марк наклоняется, целует его прямо в рубец, по спине пробегают мурашки. – Хочу. Всего хочу.