Кажись, не вчера ли На этом лугу Мы тоже играли, Смеясь на бегу, И взрывами смеха Нам вторило эхо! Уильям Блейк, «Смеющееся эхо»
* * *
Я — Никто. А ты — кто? Может быть, тоже — Никто? Значит, здесь теперь нас двое?
Эмили Дикинсон
Шагреневое, с алыми прожилками, небо лоскутом вправлено в оконную раму; если подкрасться ближе, встать на цыпочки и перегнуться через подоконник, можно увидеть подкопчённые и измазанные верхние этажи домов, приплюснутые к земле мастерские и оцинкованные трубы котельных. Промышленный орган охвачен пламенем уходящего дня. Только закаты здесь и хороши из-за пыли столбом: в предсумеречные часы город с дьявольским умением преображался, и его неоспоримое уродство на краткий миг влюбляло в себя. После захода солнца розовые всполохи остывали и порочная магия теряла силу. В комнате под самой крышей мебели — наперечёт: узкая одноместная кровать с металлической решёткой у изголовья, хромой табурет, ножки которого покрывали зарубки от ножа, комод вместо стола, две деревянные полки в ряд на стене, а ниже острый крючок для полотенца. На полках стояли бутыли с толстыми круглыми горлышками и на удивление аккуратными этикетками, написанными от руки. С россыпи хаотично прибитых гвоздей, торчащих из крошащейся штукатурки, свисали пучки сухих трав: шалфей, горицвет, крапива, зверобой. От густого аромата глаза тянуло прикрыть, полностью сосредоточившись на обонянии и отбросив другие органы чувств. Выдвинутый коробок спичек лежал на столе, вокруг валялись обгоревшие запятые, на газовой плитке, какие часто используют в походах, стоял крошечный медный котелок, и густая кашица в нём медленно булькала, лопаясь жирными пузырями. Придерживая разделочную доску локтем, Северус нарезал рогатых слизней с характерным чавкающим звуком, а иногда утирал небрежным движением с угреватого лба испарину. До чего обидным показалась бы другому гордому одиннадцатилетнему мальчугану, если бы о нём написали книгу и дали ему прочесть, такое первое предложение, дарующее и открывающее его читателю; в подобранных словах не содержалось ни грамма льстивости, ни тонкости изображения, ни всех тех преимуществ, какие он старается вычленить из своего только уточняющегося, незаконченного портрета, когда мельком заглядывает в срезающее бока трюмо. Одиннадцать — уже возраст, когда ребёнок начинает прозревать что-то про несоответствие внешнего и внутреннего лика, но не подготавливает своё сердце к жестокому разочарованию, которое постигнет его в юношестве. Ни у кого язык не повернулся бы назвать Северуса хоть сколько-нибудь симпатичным мальчиком, и он сам отдавал себе в этом полный отчёт; природа отнюдь не халтурила, создавая его, просто вырезала она его не стамеской-ноготком на треть дюйма, а ножиком, работала добросовестно, начисто, чтобы потом нельзя было ничего ни прибавить, ни убавить — отсюда крупный нос, рельефность нижней губы и длинный до безобразия подбородок с ямкой. И всё же иной раз, стоило Северусу резко обернуться, вздёрнуть разросшиеся чёрные брови, насупиться, засмеяться издевательски или по-доброму, — и он, совсем как закат в Коукворде, приводил кого-то в потрясение живостью и подлинностью каждого штриха этой некрасивости. Северус мял скользкие оливковые тельца подушечками длинных, пожалуй, непропорционально длинных, но отнюдь не музыкальных (из-за небольшой шишковатости суставов) пальцев. Они с ювелирной осторожностью надавливали, пробовали, сжимали; это были пальцы ремесленника, но никак не одиннадцатилетнего ребёнка; заусенцы на них были обкусаны до багровых шершавых лунок, и даже сейчас, когда последний измельчённый слизень попал в котелок, Северус бездумно потянулся ко рту. — Мне бить по рукам? При звуке тихого, хрипловато-простуженного голоса Северус резко отдёрнул пальцы от приоткрытых губ и обернулся. Айлин Принц стояла у порога, опираясь острым плечом о дверной косяк, и смотрела на него с единственным возможным для неё выражением мудрого и кроткого созерцания. — Закончил уже? — спросила она, подходя ближе и нагибаясь над столом. Её рука сделала этот завораживающий, излюбленный Северусом жест: поманила пар поближе к аккуратному греческому носу — так легко и естественно, как прочие люди выдыхают. Она проделывала это миллион раз, оценивая готовность зелья, и Северус надеялся, что однажды сможет перенять хотя бы малую часть того природного чутья, отточенного долгим и упорным трудом, которое демонстрировала мать. Айлин оперлась на стол и прижала к виску согнутую кисть. — Переборщил с полынью, — выдала она после минутного раздумья. — Нет! — Северуса окатило досадой. — Я… я же… — Да. Северус уже знал, что и правда ошибся. — Со слизнями в этот раз лучше? Так и знала, что нужно было заточить нож, — кончиком ногтя поддев ровные зеленоватые кусочки, сказала Айлин. — А как с полынью? — Ну уж тут несложно, ты и сам мог бы догадаться. — Разбавить водой? — Капельку, — посоветовала Айлин, разгибаясь; талия её, схваченная поясом мятого льняного передника, была до того точёной, что это могло говорить либо об уникальном костном строении, либо о серьёзном пищевом расстройстве. Или и о том, и о другом. — Ты мне поможешь? — обратился Северус с надеждой; Айлин приоткрыла рот, но в это время где-то в доме, будто в ответ на просьбу, прогремел звон стекла и послышался утробный гогот, явно принадлежащий нескольким мужчинам. Айлин тревожно оглянулась на дверь, а затем снова на сына. — Нет, извини, давай уж сам. Мне надо спуститься. — Она шагнула к выходу, но Северус успел поймать её за край чёрной юбки. — Не надо, — в голосе его дрожала мольба, — не ходи… — Северус, это глупо. Отпусти. — Айлин попыталась высвободить чёрный джут из цепкой хватки; рукав её кофты поднялся, и Северус заметил то, что уже видел прежде: проходящий бледно-лиловый отпечаток чужой руки. Именно что чужой. Вида синяка оказалось достаточно. Пальцы разжались сами собой. Северус поднял на Айлин глаза. Они поразительным образом делили лицо на верхнюю часть и всё остальное. От них невозможно было спрятаться, они остужали и топили в себе всё, чего касался их взгляд. — Эй-эй, ну что ты, что ты! — Айлин обхватила плечи Северуса крепко, насколько у неё хватало сил. Она боялась, что Северус начнёт вырываться. — Милый, милый!.. Смотри на меня! Эй! Всё хорошо, слышишь? Это пустяки! В тот памятный вечер июньского четверга (четверги всегда выдавались несколько странными), когда мать, не взирая на просьбы Северуса, спустилась в гостиную, он покинул дом своеобразным образом, через окно. Его вылазку нельзя было назвать полноценным побегом: на такое отваживаются либо неуравновешенные нарциссы, либо те, кому больше ничего не осталось. Северус не принадлежал ни к первым, ни ко вторым. Он хотел развеяться, побыть в одиночестве, самостоятельно — а не с чей-либо помощью — получить пару ссадин. Однако вместо этого Северус засадил занозу с сырого подоконника, сдавленно зашипел и впился зубами в палец. Дом принадлежал семье Принц три или четыре поколения. Время сказывалось на его внешнем виде: он был дряхлым, шершавым от осыпавшегося кое-где облицовочного камня, с молодым плющом, пристроившемся на одной из стен и протянувшем побеги в форме изумрудной кровеносной системы. Северус осторожно перекинул вторую ногу, держась за раму и постарался не думать о неприятном покалывании в пальце. Нащупав ненадёжную опору в виде скользкой черепицы, он медленно повернулся и, прижавшись спиной к чешуйчатой кровле, стал двигаться мелкими шажками к краю, где к стене была приставлена лестница, с помощью которой обычно залатывали бесконечные прорехи в крыше. Ботинки на тонкой подошве напоминали обувь канатоходца. Северус не отличался особой сноровкой — разве что в таких опасных, но отработанных бесчисленное количество раз упражнениях, как это. К счастью, у него не сосало под ложечкой от высоты, да и вообще он не страдал от необоснованных страхов. Если его что-то и беспокоило — перспектива поимки с поличным; эркер, в котором была гостиная, располагался почти под его ступнями. Одно неверное движение, один громкий звук и… В лучшем случае, переломанные кости, в худшем — выволочка от Тобиаса. Угол крыши, который предстояло обогнуть, ознаменовал конец рискованного маршрута. Мокрые перекладины, источающие несравненный запах дерева, смачно покрипывали, когда Северус спускался по лестнице. Он прыгнул: до земли оставался метр, а нога уже не находила опоры. От не самого удачного приземления Северуса нехорошо тряхнуло, и он согнулся пополам, чтобы отдышаться. В ушах шумела кровь. Свобода. Трясущиеся от напряжения ноги вдруг наполнились невесть откуда взявшейся лёгкостью и силой. Он побежал прочь, не оборачиваясь и моментально забывая, что осталось позади. Тупик встречал его тусклым золотым светом фонарных столбов и вонью рыбы, которую Северус за одиннадцать лет научился не замечать. Паучий Тупик все старались обходить за версту, и причина не являлась для Северуса секретом. Он жил в одном из самых неблагополучных районов Коукворда — городка, затерявшегося на карте Англии, похоже, с самого своего основания. В Тупике все дома, без исключения, выглядели так, словно каждое утро их старательно поливали помоями: стены лоснились и отливали мышиным серым, дым, вместо того, чтобы уходить вверх, стелился по улицам пепельной завесой, награждая местных детей извечно чумазыми лицами; печать жестокости лежала на них лишь оттого, что они были глубоко несчастны. Моральная болезнь их вкупе с дурным примером родителей привело к тому, что дети искали жертву, как маленькие озлобленные волчата. — Ну что, пугало? Сдаёшься? А? — Беги к мамочке, Снейп! — Может, поддать ему ещё? И удары грубых ботинок обрушивались на спину лежащего в пыли Северуса: снова и снова, до чёрного свербящего кома в груди, до хрипа, со свистом вырывающегося из лёгких, — и так продолжалось, покуда в мальчике не зажигалась обида. Всполох синего света, колючая проволока на шее одного из оборванцев, оказавшегося ближе других, — и остальные бежали прочь со всех ног, крича напоследок «псих», «страшилище», «крючконосый» и прочие безыскусные комплименты. А Северус просто в вставал, прощупывал бока — не сломаны ли рёбра? — и шёл дальше. Вполне закономерно, что товарищей у того, кого считали «порождением дьявола», не водилось. Одни его боялись, а другие люто презирали. И Северуса это вполне устраивало. Как-то на глаза Северусу попалась дешёвенькая газета, из разряда тех, что сильно пачкают руки, стоит к ним прикоснуться. В ней, между столбиками с кроссвордами и новостями с ткацких фабрик, он нашёл любопытную статью, рассказывающую об «Игре в 15». Старая головоломка, цель которой — выстроить цифры в счётном порядке. Люди возненавидели забаву, как только она появилась. «А всё потому, что думать слишком утомительно!» — со злорадством подумал про себя Северус, скользя пальцем по строчкам и не подмечая, как он становится серым. «Остерегайтесь подделок! — предупреждала газета, — Фальшивая «Игра в 15» не имеет логического решения. Вы никогда не выстроите цифры в правильной последовательности…» Ноготь уткнулся в последнее предложение. Удачная метафора для одиннадцатилетнего существования. Сломанный ребус. В сломанном было что-то притягательное. Северус брёл по берегу реки Ди, растворяющей в илистой воде приглушённые краски тлеющего неба. Высокие камыши трепетали на ветру пшеничными кисточками, клейкая осока шлёпала по тонким мальчишеским икрам, которые совсем не закрывали подвёрнутые мешковатые брюки; цикады разошлись не на шутку и стройным многоголосием скрипели тревожную летнюю песню; поле блестело дождевой росой, и в сгущающихся летних брусничных сумерках это зрелище походило на алмазные россыпи среди пустоши. Погода, как и весь день, сохраняла прохладу, и зелёная курточка с заплатками на каждую лопатку пришлась кстати, хоть она была коротка Северусу. Засунув руки поглубже в оттопыренные карманы и беспрестанно потирая большим пальцем указательный из-за занозы, Северус лениво пинал камни и наблюдал за тем, как раздавался «плюх» и спокойное течение тревожили одиночные круги. Северус не ждал встретить никого из задир Тупика: место было его тайником. Посреди поля, чуть поодаль от реки, находился развесистый дуб. В три обхвата, не меньше. Северус мог спокойно учиться под его раскидистой тенью, залезать наверх, представляя себя шпионом или, что было намного лучше, героем старых ирландских легенд. Он играл в здешних местах с младенчества, тогда компанию ему составляла мать. Она специально выискивала и срывала незнакомые для Северуса растения, а затем — садилась рядом, брала его на колени и рассказывала о свойствах тех или иных трав. Целебных и магических. — Это, — Айлин протягивала пушистое белое соцветие, — таволга вязолистная. Её называют лекарством от тридцати трёх несчастий. А ещё из неё можно сварить бодрящий бальзам, который придаст тебе сил. А это, — она пощекотала нос сына жёлтыми лепестками на серой веточке, — моя любимая полынь. Слышишь запах? Так пахнет светлая грусть! Из неё мы с тобой можем сварить морочащее зелье. В восемь лет Северус решил, что стал слишком взрослым, чтобы проводить столько времени с матерью, но приходить в их укромный уголок не переставал. Северус продвигался знакомой тропой, не видя надобности в том, чтобы смотреть перед собой. Он бы отыскал место и с плотной повязкой на глазах. До Северуса донёсся какой-то смутный шорох. Он поднял глаза — и вмиг остолбенел. Неизвестный сидел на его месте, под деревом, и — ошибки быть не могло, — читал. С необыкновенным увлечением, словно и не посягал на секретное убежище, не принадлежащее ему по праву. Северус так опешил, что далеко не сразу нашёлся, что сказать. Пока он подбирал в своём лексиконе самое изощрённое ругательство, незнакомец обнаружил его присутствие. Он поднял голову и улыбнулся: — Здравствуй! Северус сжал кулаки и быстро приблизился. — Ты под моим дубом! Незнакомый мальчишка приподнял брови, отодвинулся и пристально посмотрел на дерево у себя за спиной, а после столь же внимательно, с оттенком шутливого недоумения, на самого Северуса. — А он разве подписан? И тут Северус не выдержал: вцепился в чужую руку, заставляя нахала подняться, и потащили к обратной стороне дуба, где на изрезанной вековыми морщинами древесной коже действительно сияла недавно сделанная надпись: «Принц П.». Чужак читал её с нескрываемым любопытством. — Это ты? Принц П? — спросил он, оборачиваясь. — А то как же. — А что значит П? — Не твоего ума дело. Сам-то ты кто такой? Северус окинул мальчишку долгим испытующим взглядом и, не оставшись удовлетворённым тем, что глазу не за что было зацепиться, нахмурился, как он хмурился почти во всех ситуациях, где приходилось подвергать кого-либо анализу. Перед ним стоял одногодка, такой же худой, сутуловатый и невзрачный, как он сам, но если бесспорная неприглядность Северуса вступала у него самого в конфликт с безотчётным побуждением думать, излагать мысли, действовать и, пожалуй, даже дышать не так, как все, то у этого юного интервента в самой глубине его глаз переливчатое и хамелеонистое преобладало над чувственным и правдивым; он точно прятался за самого себя, опускал и вновь поднимал взгляд, точно боялся посмотреть неправильно, слишком индивидуально, или произвести эффект, в то время как его миссией было не выделяться вовсе. У посягнувшего на чужое место кожа, как на внутренней створке ракушки, была бледнёхонькая, розоватая, изнеженная. Его уши торчали под колечками пепельных волос и просвечивали тем же устричным цветом. Брови и ресницы выгорели. Глаза, большие, умные, опасливые, изучали Северуса с ответным интересом; они были широко посажены, отчего их обладателя в перспективе ждала участь юного и наивного выражения вне зависимости от возраста. Сонная улыбка — тоже осторожная — осветила вмиг и лицо, и эти глаза. — Ремус, — представился незнакомец, официально протягивая ладонь. — Ремус Джон Люпин. Прошу прощения, не знал, что здесь уже занято… Тут очень красиво… — А то как же, — повторил Северус свои же недавние слова: уже без злобы, но и не спеша отвечать на рукопожатие. — Откуда ж ты взялся, Ремус Джон? Ремус закусил губу и скрючил пальцы, не ожидая этого фамильярного тона, однако не струсил: — Родители переехали сюда недавно. Мы… знаешь… часто переезжаем. — Завидую. Северус шагнул к тому месту, где прежде сидел Ремус. Трава была примята, обложкой вверх лежала книга. — А ты? Ты здесь давно живёшь? — попытался загладить неловкость Ремус. Северус привычным жестом ухватился за нижнюю широкую ветку и покачался из стороны в сторону, как маятник. — С рождения. — Его тощие ноги ловко перемахнули вверх по стволу, и через секунду он удобно устроился на ветке. — Впечатляет, — сказал Ремус. Северус ухмыльнулся. Ему определённо нравилось, когда им восхищались. — Что ты читаешь? — спросил он, свесившись вниз головой и стараясь в таком положении рассмотреть золотистые буквы заголовка. Голова от прилива крови закружилась, и Северус был вынужден вернуться в исходное положение, чтобы не свалиться — это выглядело бы отнюдь не «впечатляюще». — О, это? Роберт Стивенсон, «Доктор Джекил и мистер Хайд». — Магловская книга!.. — Северус с запозданием прикусил язык. — Да, магловская, но это не делает её менее захватывающей! Там о противоречиях человеческой души, о зверином… — Ремус не договорил: до него начал доходить смысл предыдущей фразы Северуса. — Так значит, — он помедлил, — ты что, тоже… волшебник? — Ну да, — постарался придать голосу беспечности Северус. Его застали врасплох: мать говорила, чтобы он ни при каких обстоятельствах не раскрывал секрета семьи. К таким, как они, издавна относились с подозрительностью, и надобности в нарушении спокойствия не возникало. — Ух ты! — только и смог выдавить из себя Ремус. — Вот и «ух ты», — проворчал Северус. — А почему я ни разу не видел тебя в городе? Я часто там бываю! Ремус замялся. — Мы… никуда не ходим. — Никуда? Совсем? — Совсем. Северус зевнул и уставился вниз. У подножия дуба россыпью жёлтых звёзд росла калужница, а кору покрывал густой мох. Первое пригодилось бы для сонной настойки. Второе — для зелья от гнойных фурункулов. Диалог с Ремусом приближался к тупику. Беседы с одногодками никогда не были коньком Северуса. Напугать, поддеть в споре — это пожалуйста. Но что обсуждать в разговоре, который претендует на мирную атмосферу? Решительно непонятно. Палец кровоточил. Боль была тем противней, что её доставляла такая ничтожная болячка. Разбитые коленки щипало куда приятней. Северус услышал, как трава зашелестела под ногами Ремуса. — Заноза? — Ремус снова улыбался: веснушки на его вздёрнутом носу пересекал крестообразный шрамик. Северуса охватило глухое раздражение. — Тебе-то что! — рявкнул он. Ремус присел на корточки и сорвал случайный цветок. Ему попался лютик. «И чего это он удумал? —возмутился про себя Северус, когда Ремус разогнулся. — Что за игры в ботанику?» — Я могу помочь, — сказал Ремус, глядя снизу-вверх. — Мама научила. Это как… фокус. Папа не разрешает, но я думаю, что сейчас… — Чего-чего? — Твой палец. Дай его, пожалуйста. — Размечтался. — Ну пожалуйста! Я просто… хочу попробовать. Вздохнув, Северус протянул ладонь. Ремус оторвал от цветка один лепесток. Посмотрел на него странно, будто гипнотизировал, а затем приложил к раздражённой подушечке пальца. Мальчики оба глядели на неё, ожидая чуда. Точнее, чуда ждал Ремус, а Северус всего лишь скептически хмурился. Вдруг он ощутил странный и болезненный щипок. — Ай! — Северус отдёрнул руку. — Да ну тебя! Не срабо… Поднеся ладонь к лицу, он с изумлением отметил, что красноты, как и занозы, больше не было; жжение словно высосало из пальца шприцом, кусочек дерева растворился. — Моргана раздери! — Это пустяк, — отмахнулся Ремус, будто и правда не сделал ничего особенного. Конечно, такие «выбросы» магического происхождения были примитивными по меркам настоящих врачевателей, и всё же Северус находился под глубоким впечатлением: ему самому тяжело давался контроль своих способностей. Зачастую они вырывались, как искры из ночного костра. За исцеление и бескорыстную помощь полагалось благодарить, но Северус лишь улыбнулся: впервые искренне и открыто за вечер, а может быть, и за целое лето. — А сюда забраться, — он похлопал по ветке, — слабо? Ремус оценил широту жеста и примерился к соседней ветке: отсутствие его опыта в подобных вещах было заметно невооружённым глазом. Наконец, переборов неуклюжесть и немного — гравитацию, Ремус кое-как залез на дерево, поблизости от нового знакомого. Северус расслабился. Точно поймав вдохновение, он кивнул на книгу Стивенсона: — Откуда она? — Мама дала. Она из магловской семьи. У них там любили классическую литературу. А у тебя случайно не… — Отец магл. Северус уже жалел о сказанном; его не прельщало развитие этой проблемы, но, к счастью, благодаря проницательности или чему другому, Ремус заговорил о другом: о произведениях Жюля Верна, Герберта Уэллса и других авторов, чьи фамилии мало о чём говорили Северусу. Всё, что принадлежало не перу волшебника, он не читал. — Оказалось, в будущем общество делится на «хозяев» и «расходный материал», — с увлечением пересказывал Ремус содержание какого-то романа, — и главный герой… ну, учёный, решает предоставить доказательства и исчезает! Да это ещё что! А вот у По… Перечисление продолжалось ещё некоторое время. Наконец, после упоминания рыцарских романов, Северус не выдержал: — А Либациуса Бораго ты читал? «Азиатские противоядия»? Ремус моргнул пару раз. — Что-что? — Это книга о зельеварении, гений. — Разве это интересно? — А вот захочет тебя кто-нибудь отравить ядом акромантула — тогда узнаешь! Между прочем, мы будем проходить научные труды Бораго в Хогвартсе. На последнем слове лицо Ремуса вытянулось и побелело. Он торопливо сполз с дерева, наклонился, чтобы подобрать книгу. — Извини, я… Мне идти нужно… Ты только не подумай! Просто отец взял с меня слово, что я вернусь пораньше. Ничего? Северус пожал плечами: — Да катись уже. Нечего расшаркиваться. Ремус виновато закивал, улыбнулся кое-как и двинулся прочь от дуба. Когда расстояние между ним и дубом составило ярдов двадцать-тридцать — Северус будто с силой пихнули в спину: он соскочил с ветки и пробежал немного вперёд. — Эй, Ремус! Крошечная фигурка повернула голову. — А завтра-то придёшь? Рука, не занятая книгой, поднялась в воздух, как бы говоря: «Непременно!» Когда Северус вернулся, успело стемнеть, и в очертаниях дома, находящегося поблизости от старой церкви. Окна горели блёклым восковым светом, фрамуга одного из них была приоткрыта, и внутри кто-то разговаривал. Изредка встревал низкий голос Тобиаса. На пороге дома Северуса ждала мать. Через плечо её было перекинуто полотенце, от которого пахло сельдью. Северус приготовился оправдывать своё позднее возвращение, но Айлин схватила его за локоть, жестом попросив его не разуваться, и повела по маленькому коридору. Доведя Северуса до его комнаты, мать разжала пальцы, шепнула «Побудь у себя» и вернулась на кухню. Десять футов на десять футов — вот всё, чем владел Северус. Вечернее уединение не дарило умиротворения. Но оно избавляло от многих неприятностей. Северус повалился на скрипучий матрац прямо в ботинках. Ложась спать и нехотя слушая обрывки чужих споров и ругань, Северус вновь и вновь прокручивал в голове сцену знакомства. Ремус. Было в этом мальчишке что-то прелюбопытное. Не сочетались его безукоризненные манеры с укладом Коукворда. Приезжий. Сразу видно. Но откуда? Какие корнуэльские пикси занесли его семейку в такую дыру? Разве что их финансы в плачевном состоянии, большие города стали не по карману, поэтому они и предпочли глубинку старому-доброму Лондону. Северус находил в грядущем общении с Ремусом потенциал для безграничной иронии. Будет кого пристыдить за незнание элементарных вещей: «Тоже штука — Жюль Верн! Попробуй-ка заучить латинские имена всех настоек!» Следующий день наступил с пугающей скоростью. Именно сегодня, с четверга на пятницу, время ни с того ни с сего решило сжаться в гармошку, и из суток утекло по меньшей мере несколько часов. Сказалось это и на завтраке: пшеничная каша, прилипшая к стенкам глубокой тарелки, скорее наталкивала на философские размышления, чем пробуждала аппетит, да и сердце Северуса было не на месте. Ему с трудом давался анализ того, что с ним происходило. Нет, он не тревожился. Проигнорируй Люпин спонтанное приглашение — Северус не расстроился бы. Решил бы для себя, что всё к лучшему, ведь в конечном счёте он давно свыкся с одиночеством. Небо прояснилось, речная гладь Ди была спокойной, но мутной, как запотевшее зеркало. Северус стоял возле берега и ждал. Колени его предательски задрожали от волнения и радости, когда на заросшей тропинке показался Ремус. Он не опаздывал. — Здравствуй, Принц, — Ремус протянул руку, надеясь на этот раз на удачу. — Мне так тебя и называть — Принц? — Мне нравится. Но, если хочешь, можешь звать Ваше Высочество. — Ты всегда такой скромный? — В голосе Ремуса не было и следа раздражения, скорее уж он говорил снисходительно, так как ещё вчера понял чужое специфическое чувство юмора и принял его как неотъемлемую часть нового знакомого. Северусу эта прозорливость приглянулась. Он пожал чужие пальцы — тонкие, как у девчонки. И назвал-таки своё имя.* * *
Детское счастье многообразно, цветисто и нетребовательно, в отличие от взрослого: дождливые дни в тепле, рассветы после крепкого сна, материнские руки, холодная подушка и тёплое одеяло, икота после долгого смеха, пальцы в заварном креме — такие стёклышки в калейдоскопе Ремуса были, но он нашёл ещё одно, когда вымолил у родителей разрешение пойти к Северусу. Они болтали без умолку три часа кряду, перебивали друг друга, махали руками, сбивались и начинали сначала, перескакивали с темы на тему; они были как вырвавшиеся на свободу скворцы, как истосковавшиеся по чужому обществу одинокие островитяне. Когда они выдохлись, то просто перебрались поближе к реке и вместе наслаждались тишиной. Они лежали прямо на камнях. Ремус, прикрыв ладонью глаза, слушал птичьи трели; он испытывал такое умиротворение и страх, что почти задержал дыхание, чтобы не рушить неповторимую магию этой свободы и… дозволенности. Северус что-то буркнул себе под нос. — А? — отозвался Ремус. — Я говорю: «П» означает полукровка. Если хочешь, могу и твоё имя вырезать на дубе. Только придумай какое. — Ремус… Как же ещё? — Нет. — Снейп приподнялся на локтях. — Ремус — это то, как тебя назвали родители. От рождения. А я говорю о настоящем имени, понял? — Не совсем… Северус закатил глаза. — Значит, ты ещё не готов. А вот когда будешь, ты мне сам скажешь. — Тебе же дорог этот дуб. Станешь его уродовать из-за меня? — Ну… это же часть памяти. От этого бывает очень больно. Мать говорила, что даже боль нужна зачем-то. А когда мы делимся ею с другими, мы как бы… ну вроде открываемся. Доверяем. — Ты мне доверяешь? — Не знаю. Вряд ли. А ты мне? Ремус хотел сказать «да», но не смог заставить себя солгать даже одним словом. Лицемерие и ложь не вязались с его натурой, на беду — безнадёжно правдивой. — Тоже не знаю, — скрепя сердце, сказал Ремус. Северус кивнул, будто этого он и ждал. Они молчали долго-долго, и каждый думал о своём. Северус завёл разговор лишь спустя длительное время: — Ты говоришь, никогда не был в городе? — Да, никогда, — честно ответил Ремус. — Вообще никогда-никогда. — А хочешь? — Что?.. — Побывать там! Ремус приоткрыл рот. В нём вспыхнул испуганный энтузиазм. — Я не знаю. Может быть. — Чего тут знать? Будет здорово. — Мои родители… — борясь с сомнениями, промолвил Ремус. — Они не узнают. Клянусь! Это будет наша тайна. Давай встретимся на площади в полдень? — А почему бы не пойти туда сейчас? — с недоумением спросил Ремус. — Я должен переодеться. — У тебя особый костюм для прогулок? — Вроде того. Далеко не сразу они отыскали друг друга средь толпы. Спустя полчаса Ремус таки обнаружил Северуса, закутанного в мантию, которая явно была ему велика. Принц никак не выдал своего нетерпения, только заговорчески приподнял уголки губ. — Иди за мной! — деловито скомандовал он, юркой змейкой ныряя в скопище людей. Ремус поспешил за ним, и вскоре они стояли перед книжной лавкой. Совсем небольшой, даже игрушечной. Через стеклянную витрину магазинчика просматривался прилавок: тома всех размеров и цветов лежали на ней подобно музейным реликвиям. Ни пылинки, ни загнутого уголка — даже с улицы было очевидно, что кто-то очень любит своё букинистическое собрание. — Хочешь купить книгу? — попытался предугадать Ремус. Северус не ответил. Он подошёл к двери, потянул на себя — колокольчик коротко звякнул — и поманил Ремуса. Магазин и изнутри не поражал размерами. Три шкафа да дюжина полок. Но пахло это богатство великолепно: возрастной краской, кофе и отсыревшей бумагой. У Ремуса вырвался восторженный возглас. Его указательный палец почти любовно скользнул по корешкам на ближайшем стеллаже: «Дон Кихот» в алом переплёте, с медными, будто старинное копьё, узорами; синяя энциклопедия, вероятно, по астрономии — на обложке её поблёскивали белые звёзды. — Это ещё что такое?! Ремус испуганно отдёрнул руку и обернулся на незнакомый голос. Увидел пожилого человека. Пожилого, но ещё вполне крепкого, с чуть-чуть желчным лицом и кустистыми, как у дикого кота, бровями. — Как вас зовут, юноша? Где ваши родители? — А я… — Ремус обернулся в одну и в другую сторону — Северуса нигде не было. — Я… Тут был мой друг… — Какой ещё друг? — брюзгливо спросил он, сдёргивая с носа очки. — Чуть пониже меня. — Догадываюсь, — хозяин нахмурился, — тот, что похож на галку? Он знает, что я его на свой порог не пускаю, вот и прячется где-то здесь. Хардман прошёлся по лавке. Его шаги скрипом отдались в половицах: «До-ре-до… ми-до… ре». — Отпустите! — воскликнул Северус, когда хозяин схватил его за шиворот и вытащил из укрытия. — Сколько раз можно вам повторять, Снейп: ворам в моём магазине не место! — Я ничего не крал! — Северус сопротивлялся, вертелся в попытке высвободиться. Теперь он ещё больше походил на воронёнка в лапах хищника. Ремуса охватила жалость. Он сделал несколько шагов вперёд. — Отпустите его, сэр! Клянусь, он ничего не сделал! — Молодой человек, да будет вам известно, что этот, — хозяин дёрнул Северуса так, что липкие волосы упали мальчику на глаза, — несколько недель приходит сюда, чтобы стащить тот или иной ценный экземпляр. Я долго терпел — довольно! Или вы думаете, что можете обкрадывать меня, когда вам вздумается? Воры! — Ну прошу вас, я за него отвечаю! Мы уйдём и не вернёмся, сэр! Мы, я… я даю честное слово! Я ручаюсь за него! Пожалуйста! — Что вы сказали? — Я ру… — Голос Ремуса дрогнул. Он сглотнул. Упрямо поднял взгляд. — Я ручаюсь за него. Спустя пару секунд старик с явной неохотой отпустил Северуса. Как только пальцы букиниста разжались, «добыча» моментально отскочила в сторону. Северус схватил Люпина за руку и ринулся к двери. Грозное «Чтоб духу вашего здесь не было!» запоздало прилетело им в спину. Мальчики бежали стремглав до конца переулка, затормозив только возле начала Паучьего Тупика. Они одновременно согнулись пополам и принялись глубоко и часто дышать. — Зачем… зачем ты вообще туда полез? — выдавил Ремус, чувствуя, как кровь безжалостно стучала в висках: он давно так не пугался. — Знал же, что тебе влетит. Это скрытый мазохизм? — Это, — Северус с достоинством распрямился, — отвлекающий манёвр. И он незамедлительно извлёк из складок своей уродливой мантии несколько книжек. — Так ты и впрямь воришка! — в сердцах бросил Ремус. — Как ты мог так поступить? Я же тебе доверился! — Да успокойся ты. Этот старик — злодей похлеще Гриндевальда. Я всего лишь одалживаю у него кое-какое старьё, которое он точно не продаст. Великая напасть! С этими словами он всучил Ремусу одно из своих ценных приобретений. На обложке красовалось: «Легенды о короле Артуре». — Для тебя. Ты же хотел прочитать.* * *
Всякая внезапная приязнь начинается с маленьких подвигов и с маленьких уступок. Так у них и повелось: Северус назначал встречи возле дуба, а Ремус с радостью приходил на них и приносил с собой корзинку для пикников («И скатерти с салфетками приволок?» — поддевал его Северус), в которой помимо спелых слив и яблок лежали бисквитные пирожные с клубникой. Вначале Северус стеснялся брать, но настойчивость Ремуса и то, с каким аппетитом он сам уплетал пирожные, пошатнули его аскетичную выносливость. Со временем Северус стал словоохотливее и поведал пару фактов из своей биографии. У детей оказалось много общего — оба родились в получистокровной семье, оба росли без братьев и сестёр, таскали и продолжают таскать старые вещи годами из-за небольшого достатка родителей. Правда, отец Ремуса долгое время занимал почётную должность в министерстве, но, как объяснял сын, «это осталось в прошлом…». Мальчики общались почти два месяца. Ежедневно. Пропустили лишь один, когда Ремусу потребовалось остаться дома по просьбе родителей. Всё шло гладко, кроме… Северус знал, что у всех есть, что называется, табу в беседах. У него — Тобиас Снейп. У мальчишки-соседа нежелательным мотивом по какой-то причине был Хогвартс. — Ты думал о факультете? — как-то спросил Северус. — О факультете? Ты имеешь в виду… — Да-да, в Хогвартсе. Куда бы ты хотел поступить? Таким паинькам, как ты, небось, хочется в Когтевран или Гриффиндор. Я прав? — Ответом ему послужило затишье. — Эй, — Северус пихнул молчуна в бок, — ты всё ещё здесь? — Д-да, прости. — Ты давай заканчивай с извинениями. Раздражать начинает. — Я слышал, что наши желания ничего не решают. По факультетам распределяют иначе. — И всё-таки? — допытывался Северус. — Ты каким себя считаешь: храбрым, умным, добрым, хитрым? — Нескромно делать о себе выводы, — заметил Ремус. Он явно тяготился этим разговором. — А ты знаешь про себя? — Конечно. Я хочу в Слизерин. — Ого, как Мерлин? В любой другой день уловка Ремуса бы прекрасно сработала, но сегодня Снейп твёрдо решил вывести притворщика на чистую воду. — Мерлин тут не при чём, — отчеканил он. — Просто на Слизерине училась моя мать. Это факультет целеустремлённый, расчётливых и… — Властных? — подсказал Ремус. — Слышал, что оттуда выходит много тёмных волшебников. — Не вижу ничего плохого в тёмной магии! Она важная часть всего. Тот, кто не способен её освоить — ничем не лучше сквиба. — Не стоит так говорить, Северус, — возразил Ремус с серьёзным выражением. — Почему? Потому что ты один из них? — Я не сквиб… — Тогда в чём, чёрт возьми, дело?! Ремус поднялся с травы и отряхнул брюки, натянул сползшую с плеча подтяжку брюк и сделал вид, что посмотрел на наручные часы. — Посмотри-ка, уже поздно! Мне пора. Я бы попросил прощение, но ты этого не выносишь, так что… — Эй! Снейп моментально вскочил на ноги и загородил путь к отступлению. — Хорош уже сбегать! — упрекнул он. — Просто скажи мне, почему ты не хочешь в Хогвартс? — Я-то? — Ремус хохотнул (любого другого эта нервность бы встревожила, но не Северуса: с нормальными, по его мнению, было скучно). — Я хочу. Ты даже не представляешь. Беда-то в том, что самому Хогвартсу я не нужен и… — Не смей такого говорить! Северус вцепился в плечо Ремуса и как следует тряхнул его. Никогда, ни с кем прежде он не вытворял подобного. Им руководило страстное желание достучаться до того, кто — к его собственному удивлению — не вызывал у него стойкого отвращения. — Отпусти меня, Северус! — почти взмолился Ремус, стараясь обогнуть невысокого товарища. Шаг вправо, шаг влево — Северус не отставал. — Нет, — мотнул он головой. — Чего ты хочешь? — Скажи правду! Ремус впервые с момента их знакомства выглядел раздражённым. Он дёрнулся в сторону, освобождаясь от хватки, и невозмутимо покинул луг. Он шёл прочь быстро, не оборачиваясь. А Северус, в котором взыграла прежняя гордость, не стал его догонять из принципа. «Это, в конце концов, что-то с чем-то», — бессмысленно пробормотал Северус себе под нос, оставшись в одиночестве. Не очень-то ему и нужна компания невежд, вроде Ремуса. Поедет в школу один. Великолепно. Северус в ярости пнул корни, торчащие из земли. Вспомнил — дерево здесь не при чём. «Не обижайся, дедушка, — прошептал он, поспешно касаясь жёсткой, как панцирь, коры. — Будь выше глупых мальчишек. И я буду».* * *
Айлин перестала полоскать бельё и посмотрела на сына. Её руки по локоть в мыльной воде. Тобиас не поощрял применение магии в быту; он и не мог иначе, ведь руководствовался, по мнению Северуса, «маггловским скудоумием». — Он мне не друг, мам. Он просто чудак, который живёт по соседству. — С чего ты взял, что он чудак? — На щеке женщины, стоящей вполоборота, заиграла ямочка. Она не задавала правильных вопросов. В её духе был скорее плавный намёк. Но сегодня, видя, что Северус продолжает молчать, она выбрала иную тактику. Окончательно отвлекаясь от стирки, Айлин присела на корточки рядом с сыном. В успокаивающем жесте она провела ладонью по детскому лицу, оставив влажный след. Или он уже был там? — Ты расстроен, — убеждённо произнесла она. — Этот мальчик… много для тебя значит? — Я же сказал, мы не друзья! — Северус опустил лицо так, чтобы незаметно вытереть нос о край свитера. — И всё же, — мать взяла его за подбородок и заглянула в чёрные блестящие глаза, — тебе его не хватает. Не хватает в каком-то другом смысле, но ведь это так? — Я… я всего лишь хочу, чтобы он поехал в Хогвартс вместе со мной! — в интонации Северуса послышался каприз. — Хочу, чтобы мы были вместе, если что-то случится! Хочу научить его варить зелья! Хочу… Северус умолк. Вся боль, что завладела им с недавних пор, вдруг прорвалась наружу в несвойственных для него, но правдивых словах. Он стал подозревать, что ведёт себя эгоистично. Да и странными, должно быть, со стороны казались его требования. Нельзя привязать к себе человека насильно. Айлин обняла ссутулившегося Северуса. У них редко выдавались искренние разговоры, но когда это происходило — легче становилось обоим. Северус заперся в кладовой и листал очередной магический справочник, который попросил у матери. Наглядные картинки и трудно произносимые названия мелькали перед глазами, но он настойчиво искал что-то другое. Что? Северус и сам не мог ответить. Наконец, буква Л…