И про него в краю родном Никто не знал…
Роберт Бёрнс
Пух цвета пепла постепенно сменялся золотистыми и красным оперением; Фоукс стал больше походить на себя прежнего. Из его голой чёрной головы задиристо торчал колыхающийся, как язычок пламени, хохолок. Птица тянулась к ложечке с молоком и жадно пила из неё; большим пальцем Альбус стёр скатившиеся по клюву капельки. Таким же лучший друг и попал к нему: маленьким, беспомощным, нуждающимся в постоянной опеке. На восточном рынке, — куда Дамблдор забрёл случайно, во время длительного симпозиума волшебниками Гонконга, — фениксов поставляли браконьеры. В лавках, украшенных гофрированными фонариками и вьющимися бумажными драконами, их продавали исключительно как материал для волшебных палочек. Фениксов держали в затхлых мастерских, не отпускали на волю: опасались, что те уже не вернутся. Перья дивных созданий истончались и блекли с каждым перерождением и в конце концов переставали годиться хоть на что-нибудь. Та же беда приключилась с Фоуксом, и от него захотели избавиться. Если бы дельцы востока изучили нрав хоть одного феникса, то поняли бы, что эти птицы столь же свободолюбивы, сколь и привязчивы. Стоило профессору отойти от жёрдочки, как Фоукс жалко запищал. — Ну-ну, негодник. — Дамблдор почесал длинную рубиновую шею друга; тот прикрыл глаза и издал урчаще-чирикающий звук. — Хватит ли с тебя молока. Знавал я одну птицу, которая его любила. Кальция в ней стало так много, что она окаменела. Фоукс поднял блестящие глазки, точно прислушивался и пытался уловить смысл. — Господин директор, не помешаю? Ох, этот голос. Узнать его не составляло труда. Всегда спокойный, подчёркнуто вежливый, но не лишенный чувства собственного достоинства и какой-то умеренной холодности. Губы Дамблдора дрогнули в улыбке. — Вы не способны мне помешать, дорогой мой профессор, — он распрямился и, отложив ложку, повернулся к двери кабинета, — и сколько же раз я просил вас не называть меня «господином директором». К чему этот официоз? Не забывайте, на своём посту я первый год. — Как и я. На пороге стояла Минерва Макгонагалл. — Вероятно, мне не следовало приходить к вам так поздно, но я… должна была с вами посоветоваться, Альбус. Волшебник приглашающе кивнул. — Прошу вас, рассказывайте. Что же вы, проходите. Или, может быть, присядем? Чаю? — Нет-нет, не стоит, благодарю. — Макгонагалл сдержанно улыбнулась. На ней струилась её любимая нефритовая мантия с перламутровой застёжкой-крылом у самой шеи. Волосы, густые, кофейного оттенка, она уложила на прямой пробор и скрутила в плотный узел. «Какая благородная красота», — восхитился Дамблдор. Мысль приходила ему в голову не однажды, но даже самый строгий блюститель нравственности не углядел бы в ней ровным счётом ничего вульгарного или предосудительного. Ещё каких-нибудь тринадцать лет назад Мини — тогда все звали её именно так — была одной из лучших студенток Гриффиндора. И если для неё те события осталось в далёком прошлом, то её бывшему преподавателю казалось, что не далее, как вчера, бойкая девочка с заострённым лицом и сияющим взглядом сидела на первой парте и тянула руку, дабы первой ответить на его вопрос. Теперь же Макгонагалл стала степеннее. Однако, как и в те времена, она ждала, что её о чём-то спросят. Дамблдор со свойственной ему проницательностью догадался об этом. — Что-то случилось с учениками, профессор? Минерва, неторопливо прохаживавшаяся до этого по кабинету, остановилась. — Можно и так сказать. — Она поджала губы. — Они опять не следуют школьным правилам. Директор не стал уточнять, кто именно — они. Ну да это и не являлось секретом: за год Дамблдор так часто слышал четыре конкретных имени, что уже свыкся. — И что же на сей раз? — с искренним любопытством поинтересовался он. — На завтраке они сидят вместе, а не со своими факультетами, как и прежде. Я несколько раз заставала их компанию или напоминала об уставе, но им, очевидно, нет нужды меня слушать. О, конечно, я понимаю, я всего лишь неопытная «дамочка», какой-то там декан. — Моя дорогая, мне кажется, вы принимаете всё слишком близко к сердцу. — Увы, но это правда, Альбус. — Макгонагалл нетипично, по-женски, обняла себя руками. — Я совершенно не могу на них повлиять. — А стоит ли? Минерва посмотрела на профессора растерянно; её замешательство сменилось строгостью. — Разумеется, стоит. Только потому, что у меня не хватает авторитета, и случаются такие события, как неделю назад. — По-моему, в том, что произошло неделю назад, вашей вины тоже нет. Существует некий порядок событий. Порой неприятные вещи свершаются. Так уж суждено. Например, однажды Фоукс перегрыз свою верёвку и умял целую банку мятных пастилок без моего ведома, хотя ему можно только одну за раз. Я бы потратил слишком много моральных сил, если бы попусту упрекал себя за хулиганство этого непоседливого существа. — К чему это вы? — основательно сбитая с толку, спросила Макгонагалл. — К тому, что вы не должны корить себя. Никто же не пострадал. — Но ведь это же просто неслыханно! Столько вопиющих случаев за один год, и везде, так или иначе, фигурирует Поттер! — Мистер Поттер, — повторил Дамблдор, — да, а ещё, насколько мне известно, мистер Блэк? — Ну да, Блэк, — с неохотой признала Минерва. — Эти двое просто пороховая бомба. Повезло ещё, что они не проводят друг с другом двадцать четыре часа в сутки, иначе бы школа долго не простояла. — Верно. То, что мальчики не учатся на одном факультете — большая удача, — согласился Альбус. Разговор начинал его забавлять. — И ведь, самое интересное, с ними всегда мистер Люпин! Вот уж о ком нельзя сказать чего-либо дурного… — И мистер Снейп. — Что, простите? — Профессор Макгонагалл, вы почему-то постоянно забываете про мистера Северуса Снейпа. И, между прочем, очень даже напрасно. Чрезвычайно способный мальчик. — Я не отрицаю этого, просто я не слежу на студентами других факультетов — мне хватает сложностей со своими. Но Снейп… порой я думаю, что ещё не встречала более дикого ребёнка. — Он слизеринец. Как и Поттер. И вас это смущает, не правда ли? — Не то чтобы, я… — Макгонагалл замялась. — Я не склонна к предубеждениям, Альбус. Я понимаю, что факультет не играет никакой роли, просто я… тревожусь. — Могу вас понять, хотя причин для переполоха нет. Поверьте, чтобы ни связывало этих четверых — никакой опасности это не представляет. — Думаете? — У Минервы вырвался тяжелый вздох. — Возможно, я просто боюсь, что такого ещё никогда не было: чтобы Слизерин и Гриффиндор набирали одинаковое количество очков. К тому же те финальные пятьдесят очков Джеймсу Поттеру меня удивили. Скажу откровенно, мне нравится мальчик, мне нравятся и его друзья, но всё же… — Вы считаете, я потворствую этой четвёрке. — Нет, не считаю. — Никогда не скрывайте истинных чувств, профессор, если в правде ваша суть. Прошу меня простить за фривольность, но у вас появляется лёгкий и очаровательный румянец, когда вы говорите не то, что хотите. — Минерва вспыхнула пуще прежнего; костяшки тонких пальцев рефлекторно потянулась к щеке, пытаясь «спрятать» выдавшую её особенность. — Возможно, вы правы, — как ни в чём не бывало продолжил Дамблдор, — и я действительно смотрю на выходки мистера Поттера, Люпина, Снейпа и Блэка сквозь пальцы. Признаю, их группа мне глубоко симпатична, она всколыхнула во мне нечто забытое, что-то из юности. Но я полагаю, что очки, которые они заработали, вполне заслуженные. Могу торжественно поклясться, что не дарил их из одного лишь великодушия. — Я вам верю. Я и сама отчасти повинна в том количестве очков, которые они заработали. Просто их дружба… уникальна. Макгонагалл тщательно подобрала последнее слово, стремясь выразить ровно то, что составляло её отношение. И, услышав себя со стороны, она определила эту натужную тактичность как полную нелепицу. — Что ж, может быть, есть в этом прецеденте что-то поучительное, — заметил Дамблдор. — Предсказания по звёздам никогда не заменят естественного хода времени, дорогой профессор. Маглы считают, что уникальное — двигатель прогресса, и я разделяю эту позицию. Кивнув своим мыслям, Макгонагалл подошла к столу из тёмно-красного камня, где плавно вращались настольные модели солнечной системы и лежало несколько фолиантов толщиной от запястья до локтя. Сверху был оставлен, точно нарочно, свежий номер «Ежедневного пророка». Дамблдор редко читал прессу, а этот выпуск привлёк его внимание. Она знала почему: на первой же полосе сообщалось про деятельность некоего загадочного культа тёмный волшебников; на мутной колдографии мелькали их маски-черепа — театральная пошлость, по мнению Макгонагалл. У неё были догадки и о личности основателя варварского клана: в сиреневой дымке омута памяти возникло красивое лицо, обезоруживающая улыбка и колючий холодок на дне карих глаз. — Он, я надеюсь, знает об этом? — спросила Макгонагалл, приподнимая газету и показывая её Дамблдору. — Его это затрагивает не в последнюю очередь. Я знаю, какими соображениями вы руководствовались, но ситуация скоро изменится. Дамблдор нахмурился. — Вы же знаете, профессор, я не люблю сообщать плохие вести. Неблагодарное дело. Я надеялся, что до крайностей не дойдёт, но теперь — да, скажу ему об этом. В скором времени. — Это не должно сказаться на школе, Альбус! Если Реддл прознаёт о том, что Ривер Хардман, его бывшая десница, близок к вам, он может попытаться… — Ваша правда. — Дамблдор задумчиво посмотрел на Фоукса, который принялся чистить редкие пёрышки. — Мне тревожно от мыслей о будущем. Но оно, как я уже говорил, не предначертано. Это не моя мысль — так вещали мудрейшие из живущих. Наш удел: ждать и надеяться, что тяжёлые времена обойдут Хогвартс стороной. Да поможет ему в этом всё волшебство нашей стойкости.