Между Богами и Демонами

Еще в самом детстве Се Ляня учили играть на фортепиано. Инструмент стоял в зале на втором этаже, блестя под дорогими хрустальными лампами и звуча под шумные голоса посетителей, которым мальчишка просили сыграть. Играл для них он нехотя и даже не стараясь — специально промахивался, задевал соседние клавиши и заканчивал мелодии выдуманными аккордами и совершенно в противоположных тональностях, за что Мэй Няньцин оторвал бы каждый пальчик с завидным удовольствием и злостью. Но наставник никогда не бывал в доме, где музыка служила лишь очередной причиной родительской гордости и редким развлечением, заполняющим дыры в разговорах. Хорошо было лишь то, что Се Лянь редко бывал дома, пропадая в маленьких аудиториях музыкальной школы. Черное местами обшарпанное пианино с потертыми клавишами для юного музыканта было роднее белого сверкающего податливого и личного фортепьяно, к которому не давали прикасаться никому, кроме Се Ляня. Порой он задерживался настолько, что вахтерша выгоняла его из кабинета, закрывая школу в десятом часу, каждый раз тяжело вздыхая при взгляде на лучшего ученика, выигрывающего дипломы один за одним и боявшегося расстаться на час раньше с инструментом. Очередные вечером, проведенным в музыке, за Се Лянем отправили Му Цина, жившего довольно близко к ним и ни разу не отказавшегося проводить друга. Се Лянь уже знал, что его встретят — Му Цин отправил короткое сообщение «выходи минут через 10, я зайду за тобой», потому увидев у забора две фигурки, лицо одной из которых подсвечивалось экраном мобильного телефона, а второго — тлеющей сигаретой, музыкант заулыбался, поспешив им навстречу. — Если ты думаешь, что твоё светящееся лицо в темноте видно, то ошибаешься, — сказал грубоватый уставший голос, услышавший торопливые шаги и втоптавший окурок в землю. — С чего ты взял, что я улыбаюсь? — воодушевленно сказал Се Лянь, по привычке отдавая Му Цину тяжелый из-за учебников и нотных тетрадей рюкзак. — Выходя из этого паршивого места, ты всегда улыбаешься, — резко бросил Му Цин, направляясь в сторону дома и дергая за шиворот засевшего в телефоне Ци Жуна. — Музыкальная школа старшего брата — не паршивое место, — откликнулся сорванец тут же, следуя за старшими. — А я говорю — паршивое, — фыркнул Му Цин, даже не смотря в сторону ребенка. Се Лянь шёл молча, не пытаясь спорить — Му Цину там сразу не понравилось, и он поспешно ушёл из музыкалки через два года занятий по ненавистной и впоследствии брошенной где-то на чердаке гитаре. — Тогда почему не отдашь мне наконец гитару? — возмутился Ци Жун, давно покушавшийся на чужую игрушку. — Потому что. — Правда, А-Цин, отдай ему уже её и забудь, как страшный сон, — начал было Се Лянь, но осекся, увидев под тусклым светом фонарей хмурое лицо Му Цина, и попытался тактично перевести тему, — зайдешь к нам на ужин? — Если приглашаешь, — сухо ответил Му Цин, — главное, чтобы этот не докучал, — он кивнул в сторону Ци Жуна, незаметно взявшего Се Ляня под руку. — Я тебе не «этот», идиот, — рявкнул Ци Жун. — Не влезай в разговор старших, А-Жун, прошу, — тяжело вздохнул Се Лянь, погладив младшего брата по голове. — Братец, ты, как всегда, только со своим любовничком разговариваешь. — Ничего он мне не любовничек, — уже без улыбки и довольно резко ответил младшему Се Лянь, строго посмотрев на мальчишку. Ци Жун замолчал на всю оставшуюся дорогу, а под самым крыльцом притих совершенно — перестал трепать одежду старшего брата, играться с пальцами и залезать в телефон. Столь очевидную перемену заметить было легче легкого, только посмотрев в его сторону, но Се Лянь с Му Цином были слишком заняты каким-то личным разговором, не обращая на него никакого внимания — идет рядом, и того хватит. — Братик, пообещай мне, что не будешь ругаться, — больно тихо пролепетал Ци Жун, остановившись в двух шагах от входных дверей. — За что мне на тебя ругаться? — слегка удивился Се Лянь подобной просьбе. Перманентного пакостника всегда было, за что наругать, так с чего бы ему спрашивать. Тем более Се Лянь на него никогда не ругался. — Пообещаешь, тогда скажу, — сказал Ци Жун, скрестив руки на груди. — Он играл за твоим роялем, — фыркнул Му Цин, уже взявшись за дверную ручку. — Не «рояль», а «фортепьяно», — поправил его Ци Жун. Се Лянь тяжело вздохнул и улыбнулся: — Ты же знаешь, что мне всё равно. — Но твоим родителям — нет, — возмутился Ци Жун, — скажи им тогда, чтобы они отменили своё дурацкое наказание. — Какое наказание? — Ходить в музыкальную школу. Месяц. Се Лянь рассмеялся в голос: — Разве ты сам не хочешь научиться играть? Ну же, — он махнул рукой, подзывая младшего к себе и входя в просторный светлый коридор, обставленный зеркальными шкафами до украшенного золотом потолка. — Я не хочу, чтобы меня учили какие-то старые идиоты, от которых ссаньем воняет. Я хочу, чтобы меня учил ты. Се Лянь с минуту постоял в дверном проеме, словно задумавшись, и ответил: — Ты же знаешь, что я, в любом случае, не буду тебя учить. Да и от Мэй Няньцина не пахнет, — и захлопнул за собой дверь, вновь уходя в какой-то разговор с Му Цином, позволяя тому снять с себя верхнюю одежду. Ци Жун остался стоять под прохладным осенним ветром в лёгкой бежевой курточке, отобранной из старых вещей Се Ляня, сжимая в руках телефончик с непосильной злостью. Он ненавидел старшего брата. Ему до ужаса хотелось развернуться и уйти, снять с себя осточертевшую одежду и забыть старшего брата и всю его семью, так и оставшуюся для него чужой. Чуть успокоившись, Ци Жун придумал новый план — «вот вырву сердце у этого Му Цина и вставлю себе, может, тогда он на меня хотя бы посмотрит».