Романтика грустной России

В кроссовках хлюпает противно и влажно, при каждом шаге вода выжимается из стельки и напитывает без того сырой носок. В кроссовках хлюпает, но кого бы это волновало? Ника уже мало что волнует в этой жизни – он специально в лужу встаёт, брызги выше головы. Кто бы ругался на него за это? Але вот не ругается. Он, вообще, уже ни на что не реагирует, будто дзен познал. Или похуизмом преисполнился. Зависит от мировоззрения. Но на мир он, кажется, предпочёл бы не воззревать вовсе – с одной стороны работа, с другой второе высшее получить просят. Сам Але ничего не просит, кроме того чтобы от него отстали. Мокрые кроссовки становятся рядом с начищенными ботинками, выглядящими дорого, но купленными года три назад. Сырая толстовка отправляется к курткам в прихожей – за ночь вымокнет всё, а утром нагоняй, но до утра ещё дожить надо, а доживать тут никому особо не хочется. Але предлагает переодеться – футболка на плечах вымокла, джинсы липнут к ногам, от носков по полу следы, но не он один похуизм принял – высохнет и так. Он чай заваривает, на этикетке ни слова не понятно – видать, коллега из отпуска привёз. Але обычно равнодушен к чайным церемониям, предпочитая пить что покрепче, а под конец месяца на этом «покрепче» акцизная марка появляется. В общем, напитки у этого человека найти можно на любой вкус, а порой и присоединиться к нему в дегустации. Если бы на прошлогодней вечеринке не напились – не познакомились бы. – Сколько ты бодрствуешь? Але, минут пять гипнотизирующий кружку с чайником в руке, вздрагивает. – Восемь десять минут двенадцать часов суток... – Ясно, не продолжай. Он растерянно смотрит на кружку и на чайник, и на него самого жалко смотреть. После знакомства с ним открылась страшная тайна о том, что месячные могут быть не только у девушек. Здесь, правда, это отчёты так называются, но суть едина – неделю-полторы его лучше не трогать, если нет желания нарваться. Он не со зла, просто это дни такие. – Александр Махмудович! Тот вновь дёргается, взгляд его приобретает чуть больше вменяемости. – Не называй меня так. – А вот буду, если прямо сейчас спать не отправишься. Он слабо возражает «но у меня контрольная точка завтра...» – что за горе. Ник на парах появляется выборочно – где с преподавателем поговорить можно или где к преподавателю подмазаться нужно, чтобы сессию сдать и стипендию сохранить, в остальных случаях его видят на зачётах, разве что. А этот мало того, что на заочке сидит, так учится наравне с очниками-бюджетниками. Старательность эта боком выходит, точнее, хронической усталостью, но его никто не тормозит в рвении получать знания – как говорится: если недотрах, то ебись на здоровье. Но не до такой степени, как сейчас. – Давай я за тебя конспект напишу, утром почитаешь и сдашь. – Нет, там считать надо. – Не дистанционно? – Дистанционно. – Ну и хули ты тогда разводишь шекспировскую трагедию? Посчитаю за тебя. Всё, вали. Он соглашается потому, что Ник действительно лучше соображает в этом. Или калькулятором оперативнее пользоваться умеет. Или ответы майл.ру читает быстрее. Короче, проблемы у него только из-за отсутствия усидчивости и концентрации внимания дольше, чем на полчаса. А со всякими философиями проблем вообще нет – если напиздеть надо много, по делу и не очень, то обращайтесь. Але благодарно кивает и уползает в логово, именуемое спальней. Туда пока заходить нежелательно, если не хочешь утонуть в бумажках и рассыпать пепельницу, нынче под завязку забитую. Он хороший парень, просто со своими тараканами, количество которых с течением лет возросло. Если бы ему мозги не выносили с «когда женишься?» и «когда дети?», он бы спокойнее был. Ник, будучи в относительной трезвости, шутил, что он тут и за жену, и за ребёнка – первое, потому что сготовить что может, второе из-за внешности исключительно. С тестом Ник справляется сразу, как тот появляется в доступе, и на 90% – пару раз интуиция подводит, пару раз в ответах точно ошибка: «Как там может быть плюс, если должен быть минус? Сами бы сначала считать научились». Но Але ругаться не будет, он справился бы в разы хуже – больше по части практики. Эти уравнения ему ни разу за порогом школы не пригодились и он теперь принципиально их игнорирует, а у «зелёной студентоты» в голове пустота размером чуть меньше вселенной, вот и запоминает ерунду. Времени второй час ночи – общага закрыта, придётся ночевать тут. Не опять, а снова, да и всем всё равно, только на пары идти придётся. Але под будильник сам просыпается и Ника будит – первому на работе быть обязательно надо, а второму на парах не очень, но прогуливать не позволят, так что деваться некуда. – Подъём. – Александр Махмудович, будьте человеком... – Я ведь тебя тоже буду именем-отчеством называть. – Понял, принял, поднимаюсь. Как-то само сложилось друг друга по трём буквам звать – официальностей на учёбе и работе хватает, аж тошнит. Нику своё полное имя не нравится, Але не нравится быть «Махмудовичем», на том порешили, но иногда вырывается. На утро яичница с сосисками, и желудок, перебивавшийся с «доширака» на «роллтон», предвкушающе урчит. Але заботливо наблюдает, как за обе щеки уплетается суровый холостяцкий завтрак. Ему не импонирует, какой образ жизни Ник ведёт, потому что свой к концу четвёртого курса вылез гастритом, но повлиять на это он не может – тому что говори, что не говори. На всё один аргумент – «Любой уважающий себя человек должен построить дом, посадить дерево и обзавестись проблемами с ЖКТ». Вроде, оно в оригинале иначе звучало... Але результаты теста смотрит и глазам не верит, смотрит на Ника и не верит вдвойне. Тот кофеёк отпивает, благодарностей не ждёт, но проставляться перед ним придётся, не сейчас – как отчёты сданы будут, вот тогда оба на все выходные в загул уйдут. Ну как загул – купят пива, за вечер выпьют и уснут. Ник бы, конечно, подольше гулял и пил активнее, но общение со всякими старпёрами сказывается. – Опять ты эти пидорские штаны надел? – Не штаны, а брюки. И хватит называть их так, нормальные они. – Носки тогда бери сразу чёрные - твои белые через два метра цвета дерьма будут. А штаны пидорские. – Тебе-то из своих джинс за сорок гривен виднее. – Хорошие джинсы, не наговаривай. И вообще, они семьсот рублей стоили, семьсот пятьдесят! – Ага, а то порвутся ещё, придётся внепланово в «сэконд» идти. Ник обижается: финансовый вопрос для него болезненный очень, пусть и пытается выставить своё положение в весёлом свете – «Студент и не бедный? Неправильно это, не по регламенту». До остановки он слова не пророняет, не прощается – точно обижен и драматизировать будет, пока не надоест, а надоедает ему такое не скоро. Але вздыхает – главное, что тест решён, а потерпеть этот шквал сопливых песенок, цитат сос мыслом в ленте и тяжкого пыхтения на ухо он потерпит. Ник злится и потому пропускает первую пару, будто это повлияет на чужую жизнь, затем пропускает вторую, потому что фильм, на который он решил пойти, заканчивается слишком поздно, чтобы приезжать вовремя. На третью пару он опаздывает, ибо обед, а кушать полагается медленно, чтобы несварение не получить, зато на четвертую приходит. А лектор нет. Вот и отучился. Комендантша общежития поднимает брови, жирно накрашенные чёрным карандашом, заметив, кто объявиться соизволил: – Колька! По девушкам забегал? Ты смотри у меня, матери позвоню и скажу, что шляешься где попало и неизвестно с кем. – Тёть Маш, не начинайте. Знаете ведь, что не так это - я у друга ночую. Пустите, а. Он мысленно усмехается с долей грусти, пробегая КПП – как этого друга однажды поцеловал, так девушки подходить перестали вовсе, а они и раньше не особо расположены к знакомствам были. Не то чтобы он специально полез целоваться – на вечеринке в бутылочку играли, та показала на них, и случилось то, что случилось. Ник не помнит подробностей, но, видать, засосались настолько страстно, что соседи по комнате до сих пор в душ ходят по очереди. – Что, от своего любовничка? – Нахуй пошёл. – А ты дорогу покажи, как раз оттуда ведь. – По-моему, ты не так давно был там. Забыл, что ли? Ник на него не обижается. Раньше злился и спорил, защищая свою непоколебимую гетеросексуальность, а потом забил – пусть что хотят, то и думают: «неважно, что говорят крысы за спиной у ...» и всё прочее. Але ему нравится – надёжный, при деньгах и с квартирой. Да, одевается как катастрофа, но все мы не без греха. Ник бы, может, жил у него, но смысл тогда глотку драл в доказательствах, что между ними ничего нет? Он совершенно не понимает, что страшного в том, когда два мужчины живут вместе, но люди вокруг почему-то не одобряют. Хотя жил бы с братом, никто бы и слова не сказал – парадокс. В шестом часу приходит сообщение: «зп выдали, хочешь в ресторане посидеть - к семи будь у офиса». Ник, лениво перематывавший видосики на ютубе, мигом взбадривается и в рюкзак скидывает тетради – общага в девять закроется, он намеревается не успеть. Учиться тоже вряд ли будет, но хоть почитает. В шесть он уже застёгивает более-менее приличную рубашку и шнурует кроссовки, наспех влажными салфетками обтёртые. – Снова к этому попёрся? Второй, нейтрально настроенный сосед, поднимает голову – его не волнует, но если начнётся драка, то будет интересно. – Да, представь себе. – Был пацан и нет пацана, заднеприводный теперь. – Зато не приходится в туалетах с телефоном сидеть, порнушку смотря, чтобы хоть где-то в жизни секс был. Удачных выходных, мальчики. Ник подмигивает и за дверь убегает, распираемый смехом от того, как чужое лицо вытянулось. На самом деле, он этим тоже занимается – а кто нет? Но реакция окупила ложь – пожалуй, пару недель донимать точно не будут. Ехать до офиса минут двадцать, но сигареты сами себя не купят, а на них ещё цены подняли. И вообще – пешком ходить полезно, потому он целый час через весь город топает. Але спускается минут через десять и старается не выглядеть так, словно воскрес столько же времени назад. – Что веселишься? Опять с кем-то поругался и победил? – Ага. Ну они надоели, серьёзно. – Съедь, свободные комнаты всяко есть. – Принципиально не съеду. – Тогда девушку найди - может, отстанут. – Сразу после тебя. – Полегче с заявлениями - останешься девственником ведь. – С тобой-то останешься. Але лишь глаза закатывает – если Ник там подобное говорит, то пусть хоть десять девушек заведёт, всё равно ему не поможет. Про себя понимает, что ни девушки, ни детей в ближайшем будущем не предвидится, а то и вовсе не будет – «обстоятельства личного характера». Да и ипотеку не выплатил – куда там тратиться и в долги влезать? Вон, этому ни цветов, ни всего остального не надо – в кафе вытащи пару раз в месяц, на ночь приюти, с учёбой помоги. Жили бы в другой стране – давно бы что-нибудь придумали и покончили со слухами и придирками к отсутствию семьи. Но, увы, здесь о таком думать опасно, не то что предпринимать какие-то действия. Ну и ладно, ну и так неплохо. – Ты на лето куда? В деревню свою? Ник вскидывается, глазами недобро сверкая: – Не деревня, а посёлок городского типа! А так, да - общагу же закрывают. Значит, два с половиной месяца его не увидеть. Он там пропадать не горит желанием, но выбора нет – самый младший из братьев, не работает пока, квартиры своей нет, вот и мотается каждые каникулы домой, как выгонят. Приезжает обратно как после каторги, на вопросы о произошедшем не отвечает. Але деревней и подобного отродясь не видел – счастливый городской ребёнок, проведший детство во дворе с другими детьми. Как вырос, стал ездить по коттеджам, а там далеко не грядки пололи, но кого-то иногда вытаскивали из земли. Хорошо, что не из-под земли, а то и не такое могло в голову прийти весёлой компании. А Ник и из земли что тащил, и из-под земли, и вообще он на эту землю надеется не вернуться однажды – братья в городе устроились и спины надрывать не ездят, разве что ягод пожрать, а кто эти ягода пропалывал, тот уже сыт по горло. Их ресторан не ресторан вовсе – общепит, где сидят люди разной степени приличия и тараканы по стенам бегают после закрытия. Зато кормят много и вкусно, Але наедаться не привык – сидячая работа + плотное питание = лишние килограммы, а вот Ник себе ни в чём не отказывает. – У меня организм растущий. – Ага, только он у тебя вширь растёт, а не ввысь. Ник бы ответил, да полный рот набит, потому ограничивается неприличным жестом – пока он может есть, он будет есть – за лето скинет, пока лопатой размахивает. Вот сейчас дожди закончатся и поедет на посадки, городским пижонам этого, разумеется, не понять. Але на него смотрит и радуется – решил проблему прежде, чем наступил период песен и цитат. Отчасти приятно не на себя деньги тратить – да, ипотека, коммуналка, до работы проезд, но всё это блёкнет в такие моменты. После ужина оба идут в одну сторону, будто бы не помнят или не знают, что в общежитие даже после отбоя попасть можно – пожарные лестницы не только для экстренных ситуаций придумали. Ник в ларёк забегает, покупает сигареты и кошачий корм, который вываливает на сравнительно чистую картонку. Тут же из пустоты возникает кот. Але вздыхает: «У тебя стипендия не резиновая, и подкармливая бездомных животных, ты приумножаешь их количество», Ник ему в руку чупа-чупс вкладывает и просит рот занять. Чуть погодя он тихо-тихо говорит: «Ну меня же ты подкармливаешь», ему так же тихо отвечают: «Это не одно и то же». Что Але, бесспорно, в своём товарище нравится – неумение быть сложным. Если тот через порог первым не перешагивает и не устраивает рейд на кухню, а стоит-молчит, то, значит, что-то стряслось в его маленьком хрупком душевном мирке. Нику нравится, что его понимают без лишних слов – намекать он не умеет, а в схемах межличностных отношений запутается. – Хороший вечер был, что тебя загрузило? – Я точно тебя не обременяю? Больно ведь тебе надо с ребёнком возиться... Он сам знает, что чушь несёт, однако с собой ничего поделать не может, и рад бы на чью-нибудь шею присесть, особенно если к этой шее прилагается банковский счёт с количеством нулей больше четырёх, но совесть замучит, что нахлебничает чрезмерно. Але ему давно всё объяснил, что если в напряг станет, то скажет, но Ник считает, что его просто обижать не хотят, потому не прогоняют – полубездомный мальчишка, никому не нужное счастье. – Точно не обременяешь, и я тебя сам позвал. Ты бы так об учёбе думал, как обо мне - чем угодно клянусь, что ты сегодня на одной паре появился. Ник почти возмущается, но потом вспоминает, что так оно и было, но раз уж рот раскрыл, то аргументирует своё поведение расстройством до глубины души. Але не спорит, отчасти и свой косяк имеется – тут ни принуждать нельзя, ни задевать темы вроде денег: от первого Ник всё наоборот сделает из вредности, а второе как минимум нетактично. – Чем заниматься планируешь? – Включу лекцию и буду слушать, пока не усну. – А может, меня послушаешь? – Может, послушаю. Иногда у Ника поинтересоваться хочется, не стрёмно ли ему полураздетым в чужой спальне сидеть, но раз он сидит, то, очевидно, нет. Иногда он на кровать залезает и, подложив руки под голову, в потолок глядя, о чём-то рассуждает, иногда так и засыпает, потом среди ночи уходит на диван в гостиную. Але всех его речей пусть и не записывает, но что-то в памяти откладывается. Сейчас Ник на стуле покачивается, ноги просунув в дырки между подлокотниками и грудью прижавшись к спинке. Он способен говорить обо всём, начиная с религии, заканчивая теориями заговора, но сегодня предпочитает спросить о будущем – кто бы что хотел получить в ближайшие лет пять. Але устраивается поудобнее, одеяло подтягивает и задумывается: а что он хотел бы в перспективе? Домик загородный точно, у моря и в тёплой стране желательно, чтобы летом отпуск брать и не выбирать между Египтом и Турцией, а вещи собрать и к себе рвануть на две недели в полную изоляцию ото всех. Ник беззлобно смеётся, что с такими запросами надо к ним ехать – речка есть, свежий воздух, народу мало, от цивилизации отдых и недорого, если где-нибудь на отшибе селиться. Пока он там продолжает перечислять прелести деревенской жизни, Але мирно засыпает, допуская мысль, что если в отпуск поедет, то этого с собой позовёт, а то ведь просидит в своём «посёлке городского типа». Утром не просыпается никто. Точнее, не в принципе никто не просыпается, но до полудня точно все лежат и усиленно изображают вселенскую усталость. Але поднимается исключительно потому, что если он этого не сделает сейчас, то будет вынужден до ночи залипать на всяких дедов, рассказывающих ему про то, что он и без них знает, но перестраховаться стоит. В конце концов, он платит за это. Ник выползает к трём часам дня, проходит по маршруту ванная-кухня-гостиная и ложится обратно «на часик». На второй подъём его Але тормозит с вопросом – «когда курсовую писать начнёшь?». Ник невозмутимо отхлёбывает чай, пытаясь припомнить, когда там сроки сдачи. Вроде, ещё время в запасе есть. Хотя кого он обманывает: давно порешал, что закажет и похуй. Але не в курсе о его грандиозных планах, но буквально чувствует эту энергетику. – Тему-то хоть помнишь? – Что-то про банкротство. – Если мою найдёшь, то забирай. Имя на титульнике поменять не забудь и года. Ник порой его расцеловать готов – всё равно слухи ходят, чего стесняться? Но если серьёзно, то он этому человеку должен по гроб – за покушать, за переночевать, за объяснения всякие да конспекты, с первого образования оставшиеся. А тут плюс курсовая готовая. Это он ещё не знает, что кому-то другому методичка бы досталась – максимум, и скинули бы её спустя неделю в каком-нибудь хитровыебанном формате, который не открылся бы, а то бы и компухтер накрыл собой. Документ он, конечно же, находит, Але сам себе удивляется – мало того, что запросто отдаёт ноутбук, так ещё и доступ ко всем файлам предоставляет. Хотя ему скрывать там – платёжки за газ-свет-воду и в истории браузера «антидепрессанты купить без рецепта», но всё равно. Почему-то ему хочется помогать. Почему – ни малейшего представления, но хочется, да и что эти курсачи хранить без толку? Хоть впрок уйдут. Между прочим, Ник не бездельник. Его попросить можно тест сделать, на который времени нет, или конспекты записать, когда не охота вечером на пары переться – ему из общежития пять минут спускаться и записывает он самое важное. Правда, в основном оттого, что лень писать много – он у себя-то на занятиях столько не трудится. Однажды он так экзамен под именем «Александра» сдал – то ли препод был знакомый, то ли наоборот не знакомый и подмены не заметил. В общем, помощь взаимная абсолютно. Под вечер Ник до гитары дорывается, потому что без дела сидеть скучно, а к сессии готовиться – это who. Але две вещи не понимает: 1) как можно не ходя в музыкалку так научиться играть, 2) зачем Нику это экономическое – не его сфера же. На последнее тот отвечает, что родители послали, мол, перспективно и везде надо, потом хоть куда иди, но перво-наперво корочки экономиста заимей – видимо, чтобы потом как подставку под кружку использовать или чтобы ножки у столов подпирать. Але хоть чем клясться готов, что после выпуска Ник даже к кассе в «Маке» не приблизится. С первым всё гораздо проще – «У нас все с детских лет умеют брякать блатняк, нам школ никаких не надо - сами друг друга научили. А что ты ожидал от "деревни"?». Але, на самом деле, другого и не предполагал, как и не предполагал расширять кругозор очень специфичным для себя творчеством и пополнять лексикон весьма интересными выражениями. Ник, приличия ради натянув джинсы, с сигаретой в зубах что-то пытается настроить и покрутить – поразительно, как он без дополнительных инструментов определяет, где струна не в порядке. Наверное, и этому там учат, да гитар наверняка одна-две на весь посёлок и музыкальных магазинов нет – попробуй инструмент испортить. Он глубоко затягивается, выдыхает горький дым, тушит сигарету и прокашливается. Ему, по скромному мнению всяких Александров, бросить бы, но он не преклонен – «У меня батя с седьмого класса курит и ничего, живой». Про здоровье умалчивается. Але не суётся – кто породил это чудо, тот пусть и воспитывает, и от вредных привычек отваживает. Его устраивает, плюс всегда можно зажигалку попросить или сигарету стрельнуть. Да и попробуй в этих краях пожить, не пристрастившись к чему-либо. Ник петь хочет, но струна опасно напрягается, грозя лопнуть – поиграл, м-да. Он бы закурил ещё раз, но Але по руке бьёт и всё отбирает – печётся о чужих лёгких всё-таки. Вот ведь Юлий Цезарь локальный: вроде, что-то печатает, пишет, а сам параллельно бдит за обстановкой. Ну и не надо, ну и не больно хотелось. – Александро, ты сильно занят? – А что? Превосходная привычка – вопросом на вопрос отвечать, чтобы потом сориентироваться по обстоятельствам и в зависимости от них выбрать степень занятости. – Хочу кое о чём попросить. – О чём? – Засос поставишь? Раздаётся звук ручки, упавшей на стол. Долгая молчаливая пауза. – Тебе, позволь узнать, зачем? Над соседями опять издеваться будешь? – Ну да, а для чего бы ещё просил? Поставишь? Але от монитора отрывается и, честно, не понимает, как до этого дойти можно было, и долго ли Ник раздумывал, или опять идея-фикс пришла и он её ляпнул. Нет, он, разумеется, не против помощи такого рода – взрослый человек, многое повидавший, но с этим парнем как-то неудобно подобное делать. – Уверен, что оно тебе надо? – Ничего плохого ведь не случится, а от меня хоть отстанут, я устал ругаться по одному и тому же. У Ника положение не завидное – с одним соседом не поладил, тот взъелся на него, из зависти или чего другого история умалчивает. Теперь тот по поводу и без готов скандалить, а у Ника честь, принципы и прочая юношеская дурь, из-за чего он в свободную комнату не свалит. Кажется, молчание за согласие принимают и оттого ближе подсаживаются, заискивающе поглядывая. – Хрен с тобой. Куда? – А где будет видно, но так, чтобы не полностью? – В основании шеи - кофту накинешь и закроется. – А надолго останется? – На тебе как на собаке всё заживает, к концу недели и следа не будет. Ник прикидывает – нормально, все условия, о каких он успел подумать за эту минуту, соблюдаются, значит, ничего страшного не случится, даже если в следующие выходные придётся домой гнать. – Класс тогда, давай. Только вот он степень своей готовности недооценивает, и когда к нему очень близко наклоняются, то всё внутри переворачивается. Але не то чтобы нравится с высоты своего опыта издеваться, но и не то чтобы не нравится – после полуторачасовой лекции приятно отвлечься на такую-то просьбу. Кожа покрывается мурашками от одного только горячего дыхания, опалившего её. Ник рефлекторно руками в чужие плечи упирается, чтобы дистанцию увеличить, но сразу извиняется и кладёт ладони на колени, пальцами в джинсы вцепляясь. Але сначала губами прикасается, будто проверяя, то ли место метить надо, затем медленно языком проводит, а потом кусает, ощутимо прихватывая зубами. Ник под ним дёргается и его кадык дёргается вместе с ним, дыхание сбивается. Укус-поцелуй, укус-поцелуй – главное не увлечься, а то экспериментатор ещё откинется из-за пульса участившегося. Результат радует глаз – низ шеи и ключицы теперь переливаться будут краше новогодней гирлянды, Але довольно улыбается и губы вытирает. Ник где не красный, там бледный, мутным взглядом в сторону смотрит, а как в себя приходит, ощупывает места, не без отвращения стирая слюну. – Доволен? Он кивает, потому что ни голос, ни язык не подают признаков своего присутствия, в голове очень нехороший туман и сердце стучит захлёбываясь. Он думал, что в этом ничего такого нет, а тут такое есть, что, в общем-то, понятно, зачем взрослые этим занимаются. Але за дела возвращается – он к своим годам научился беспристрастное лицо делать, что бы там под рёбрами ни ёкало. А ёкнуло-то сильно. И такое бывает со всеми и у всех. – А девственности лишаться... больно? Але, видит бог, вести секс-просвет не планировал и объяснять, что да как, тоже, но раз речь зашла и желание читать очередной бред не появилось, то почему бы не поговорить. – Смотря как и с кем. – По-человечески и с человеком. Есть какие-то ещё варианты? Сравнительная непросвещённость в этом вопросе всегда умиляла – возможно, нереализованное педагогическое сказывается, на которое Але думал поступать после одиннадцатого. Однако не сложилось – вовремя осознал, что нервов хватит на пару дней, потом переквалифицируется из учителя в трудовика. – Ну, с людьми обычно два варианта, если относительно пола брать. Относительно действий в процессе чуть больше - каждому своё. Можешь погуглить на досуге. – Я не извращенец такое гуглить. – Так и я тоже. – Тогда откуда знаешь? – Вот на корпоративах побываешь и сам много чего знать будешь, даже если не хочешь. Ник неприкрыто ужасается открывшимся перспективам. На самом деле, его жаль – если в городах такие темы редко обсуждают, то в деревнях и подавно. Ладно, если объяснят через «пестики и тычинки», что делать не надо, чтобы детей раньше времени не заиметь. – Ты не ответил. – Поверь, это не первостепенное. Вот о чём стоит беспокоиться, так это о том, что будешь делать, если у кого-то из вас ногу или руку сведёт судорогой, или чихнуть захочется. Ник совсем теряется, Але принимает вид человека, как минимум тайну мироздания познавшего. – И такое бывает? – А ты что думал? Это тебе не постановочные видео, тут всё без сценария и произойти что угодно может. – А у тебя что-то такое было? – Один раз ужин сгорел, другой раз доска в диване сломалась, потому что кто-то слишком резко надавил на неё, хотя я говорил быть аккуратнее, но для этого же не быть придурком надо... – И что делали? – В первом случае духовку выключили, вытяжку включили, окно открыли, дверь на кухню закрыли и продолжили - всё равно не исправить. Во втором - сначала перепугались, когда провалились резко, а потом в строительный поехали. – Тебя послушаешь, так всё просто кажется. – А разве должно быть сложно? Ник пожимает плечами и не продолжает, только шею трогает и за гитару опять берётся. Але думает, что, наверное, ему трудно: в сельских местностях в двадцать лет люди семью заводят и детей выводок, а Ник, судя по воспоминаниям с той попойки, целоваться толком не умеет. До правды буквально полшага: дома от него требуют чуть ли не внуков-правнуков, а он в этом не заинтересован совсем, с девушками встречался, но недолго. Теперь периодически доказывает, что это не последствия сглаза и не дурное влияние города, на его доводы, разумеется, рукой машут – им виднее. Иной раз хочет Але пожаловаться, он проблему быстро решит – скажет вещи собирать и переезжать к нему, адрес никому не говорить и за черту города не соваться. Но и тот не может вечно один быть. Але наблюдать за душевными метаниями тяжко – он бы и рад помочь, но о помощи его не просят, а сам предлагать опасается – вдруг в словах что-то не то услышат и конец всему. Бросать на самотёк не бросит – интересуется, хочет ли Ник до магазина прогуляться. Тот без промедлений соглашается – ему сейчас как раз проветриться бы. По итогу покупают по пачке чипсов, Ник себе брикет мороженого загребает, который за вечер съедает и утром с больным горлом просыпается. Зато на шее картина отличная, а с хриплым голосом как сочетается! Але тут же разводит порошок против ОРВИ, заставляя эту кислятину выпить, а после мягко, нежно и ласково садит сессию учить. И Ник учит, усердно повторяет лекции, задачи решает, объясняет решение, просит себя проверить. Всё это лишь потому, что Але его готов слушать и участвовать – возможно, если бы в детстве родители уделяли столько же внимания, то с учёбой в школе проблем не было бы. ЕГЭ сдал на высокие баллы по причине, что свалить очень хотел, ну и интуиция хорошая. Ну и подбухнул накануне, чтобы не волноваться. Ну и оно как-то так сложилось, что на бюджет поступил. Але такую схему не одобряет, но в тайне завидует – своё юношество у репетиторов проторчал, ибо родители могли позволить. А потом развелись аккурат экзаменов со скандалом. Короче, всё получилось с божьей помощью, не зря на свечку двадцать рублей тратил. Но лучше бы в услуги психолога вложился, чтобы в будущем к психиатру не попасть. Ник запоминает информацию быстро – за грядущую контрольную можно не волноваться. Забывает тоже быстро, но после сдачи. А вот зачем Але учит то, что знает, остаётся загадкой и для него отчасти, но привычка есть привычка – к психологу так и не сходил. – Александро, почему ты не девушка? Так бы встречались. – А ты чего не? Так бы и не только встречались. Ник смеётся, но думает, что даже если одному поменять пол, оставив характер, то ничего хорошего не выйдет и не будет таких же отношений. А вообще, весна наступила – дожди пройдут, солнце выглянет и от целующихся пар в глазах зарябит. Ник бесится – «как животные, фу», Але всё равно – он в своё первое студенчество тем же занимался. Они сидят, немного дела делая, немного фигнёй страдая, иногда засыпают, иногда просыпаются, смотрят на время и опять отключаются – сегодня может быть хоть чьё воскресенье, но явно не их. Под вечер Ник нехотя собирается в общагу и сообщает, что завтра на пары сходит, на все прямо. Але наиграно поражается и спрашивает, когда того в блок кидать, ибо в таком случае в личных сообщениях будет завал, в ответ саркастично смеются. Они пожимают друг другу руки и расстаются. В общаге на КПП Ника опять тормозят, спрашивают, где шлялся два дня, и не давая толком объясниться, начинают угрожать звонком родителям. Это не то чтобы страшное наказание, просто те будут причитать, что он семью позорит, что люди подумают, бла-бла-бла. Приходится снова про друга говорить, даже фото показать из «вконтакта» для убедительности. Но тут случается вторая крайность: тётя Маша руками всплёскивает и с огнём в глазах допытывается, женат ли этот Александр и сколько зарабатывает, потому что «Светке двадцать шесть, а она всё по подружкам бегает да бизнесы какие-то строит, и в эти их Америки уехать хочет». Ник Свету помнит плохо – видел как-то на чьём-то дне рождения, но знает, что та в мужчинах в принципе не заинтересована, занимается каким-то активизмом, тематический блог ведёт и за эмансипацию выступает. Что за эмансипация такая, он примерно догадывается, но не осуждает – самого бы кто эмансипировал из-под надзора семьи и тучи родственников. От натиска он сбегает, прикрываясь подготовкой к зачёту. Но за углом в коридоре останавливается, к стене приваливается, смотрит на фотки открытые – Але раньше нескладный был и жутко смазливый, зато сейчас очень даже ничего. Точнее, чего. Теперь обидно становится, на женщин в основном – Але ведь с теми встречается, на свидания водит и когда-нибудь с кем-нибудь жить под одной крышей начнёт. И с этим смиряться не хочется абсолютно – детское непонятливое «почему я не могу жениться на мальчике?» и отцовским ремнём по заднице за такие вопросы. И ведь никто не рассказал, почему нельзя. Взрослые мало что рассказывают, прикрываются то тем, что ещё маленький, то им некогда, то «меньше знаешь – крепче спишь», то открытым текстом говорят «не твоего ума дело». Ника это всегда раздражало, ибо настолько же всегда ему любопытно было, а весь его интерес на корню убивали, отмахиваясь от него, как от мухи назойливой. Вот Але ему всё объясняет, с ним хорошо, а без него плохо, одиноко, как без опоры будто. Всё настроение разом портится, что подъёбы остаются без реакции. Пока душ свободен, Ник туда ото всех уходит, воду погорячее врубает, чтобы пар повалил и никто его не увидел и не рискнул бы подойти, а что лицо покраснело, то от жары, а что глаза красные, то не ваше собачье дело. На другом конце города у Але на сердце неспокойно, на душе тяжело, он на диалог косится, не решаясь написать. Вроде, что такого – возьми да спроси, всё ли окей. А вроде, кто такой, чтобы каждый чужой шаг контролировать – кому понравится? Ник ждёт хоть чего-нибудь, хоть малейшего повода разговор начать, но почувствовав, что это бессмысленное занятие, заползает под одеяло и засыпает, не заводя будильники и расписание на завтра не узнавая. Единственное, что ему сейчас помнить хочется – когда у Але обед, когда конец рабочего дня, адрес его офиса и квартиры. Однако он к нему не идёт, вместо этого появляясь на парах, чтобы не сорваться. А он бы точно пришёл, попросил бы ключи и на неделю вписался, даже терпел бы ранние подъёмы с угрозами водой облить. Иногда он специально упрямится, просто чтобы оттянуть момент расставания – ужасно незрело, но так хочется получить заботу, которой не хватило. Але плохо спит всю ночь и просыпается каждые полчаса-час, боясь, что за это время ему что-то пришло, однако ни сообщений, ни онлайна от нужного человека нет. Утром кофе не помогает взбодриться, приходится вспомнить молодость и купить в магазине энергетик, который позже над раковиной в туалете будет залит в термос с очень ароматным чаем, чтобы выговор не получить – попробуй докажи, что он не то пьёт за рабочим местом. Вечером ещё пары и Але грустно вздыхает, Ник его тоску будто чувствует и спрашивает, всё ли хорошо. Или, вероятно, видит последний заход в сеть в четыре утра – гением быть не надо, чтобы догадаться, кто во сколько лёг. Ему не нравится, когда Але полночи сидит за делами, но максимум помощи, который он может оказать – бутерброды принести и плечи помассировать. Тот по первости напрягался от резкого и близкого контакта, но со временем привык, стал прерываться, пока ему мышцы мнут старательно. Ник вызывается сходить. Ему на свои пары влом идти, а на чужие – пожалуйста, тут как тут. Правда, он не за знаниями ходит, а за тем, чтобы послушать интересные разговоры – это не как с одногодками, тут темы другие совсем. Але достаётся слегка, когда его «заменяют», но не дальше укоризненных взглядов и шепотков. Ему всё равно, что там про него говорят, хотя если кто о Нике заикается в негативном ключе, то незамедлительно получает очень едкий комментарий о том, что они сами разберутся, как жить. Пересекаются они у ворот, ограждающих территорию универа и общаг. Ник в шортах, майке и тапочках ёжится от сурового весеннего ветра, в котором ещё ощущается зима – чёрт его дёрнул не на балконе покурить. Чуть погодя он замечает, как к нему одна знакомая высокая фигура идёт и ухмыляется – вот и чёрт пожаловал, одет соответственно. Але ему подзатыльник отвешивает и сигарету отбирает, прогоняя с мороза. Он ждёт, пока дверь не закроется, и делает пару затяжек – не пропадать же добру, да и самому нужно как-то с мыслями собраться на грядущие часы. Ник хочет с ним как-нибудь на занятиях посидеть вместе, понаблюдать, как он себя ведёт среди таких же взрослых, но не решается – отвлекать будет своим присутствием. Але сообщение отправляет через минут сорок: «принеси мне кофе, щас сдохну», и Ник к перерыву прибегает с пластиковым стаканчиком в руке. Его благодарят и, раз возможность представилась, взаимно интересуются, как дела. Ник заминается, но отмахивается – если ответит честно, тот об этом думать всю пару будет. Але, в свою очередь, враньё подозревает, но перемена оканчивается и ему надо возвращаться в аудиторию. Однако сосредоточиться у него, всё же, не получается – то ли Ник забыл, что с его шеей теперь, то ли специально такую одежду выбрал, но взгляд как зацепился, так и конец. Хотя приятно – собственное творение как-никак. Але старается не размышлять хоть о том, что было бы, будь оно чужим – его же не спрашивают, кто к нему на какие чаи заходит. Хотя с момента, как они познакомились, даже действительно на чай никто не забредает. Один раз летом была попытка что-то начать, но две недели общения и разбежались – решили, что не сошлись характерами. Ну как не сошлись – ей не нравилось, что её молодой человек с телефоном больше времени проводит, чем с ней, и ладно бы он там другим девушкам писал, однако переписки показывал – с каким-то парнем стикерами перекидывается. Ник относительно себя не может с такой же уверенностью заявить, что не будет ревновать. «Ревновать» звучит плохо, по-девчачьи, но иначе это чувство не назвать. Ему хочется получать максимум внимания, и отчасти он виноват в том, что друг разошёлся со своей дамой, потому что это вредное ощущение чересчур точило изнутри. Но и тот охотно отвлекался – писал, что в ресторан идут, а сам через полчаса звонил и имитировал очень важные переговоры, на самом деле слушая, как день прошёл. К последнему часу Але предлагает косарь в обмен на банку энергетика, но вместо неё ему отправляют стикер, ясно намекающий на отказ – зря дарил, против себя же обернулось в итоге. С пары не убежать, даже если в «туалет» – дорога туда-обратно не займёт столько времени, как поход до магазина. Ставка повышается до двух и до пяти тысяч, но Ник непреклонен – «нечего нервную систему вечером нагружать, режим сна собьёшь». Будто он был когда-то. Але все поля у тетради изрисовывает – орнаменты хоть в галерее выставляй, тут и такой стиль, и другой, и третий – надо было на дизайнера какого-нибудь идти. Раздаётся звонок, Ник спрыгивает с подоконника в конце рекреации и подходит к кабинету, на него косятся те, кто задержался, чтобы что-то спросить, но теперь не спрашивают, предпочтя отвернуться и сделать вид, что ничего не видели. Они вместе идут до остановки, куда приезжает такси. Але горячими руками обнимает этого околевшего мальчонку, тот от жеста вздрагивает и быстро в общагу убегает – в душ греться, пока не заболел. Соседи на засосы реагируют неоднозначно: один удивлённо приподнимает брови, респектуя, второй рот приоткрывает и извращенцем обзывает. Ник языком цокает: конечно, настоящие-то мужики, помимо отношений с противоположным полом, направо-налево изменяют своим «половинкам». На тему верности и призадумывается перед сном: он с той вечеринки перестал друзей заводить, в клубах ни с кем не знакомился, даже девочке отказал, хотя она ему нравилась пару месяцев назад. Сейчас разонравилась, сердце успокоилось, вопросов «какого хрена?» стало чуть больше. Воистину, какого хрена – всё ж нормально было: думал, что отучится в городе, здесь же девушку себе заведёт, устроится куда-нибудь по связям, дальше по обстоятельствам. А тут здравствуйте: учиться учится, только вместо девушки – мужчина, с которым они живут в одной квартире. Ну хоть в одной постели не постоянно спят, а то такие «обстоятельства» уже чересчур. У Але никаких обстоятельств нет – он за свои 25+ лет жизни пришёл к гармонии с собой и научился забивать на мнение людей. Какая разница, если ему нормально просыпаться, чтобы до соседней комнаты ходить и человека там укрывать? И нормально вдвоём ночевать. И нормально хоть из одной кружки пить, но вопросы гигиены – отдельное. Хотя сигареты друг у друга отбирают, так что всё относительно. В конце недели намечается очередная общажная попойка из тех, кто остаётся. Ника зовут в числе первых, он соглашается. Следы на его шее сошли и никто лишний их не видел, а если и видели, то всем по большому счёту всё равно, кто с кем и когда – главное, чтобы общий движ поддерживал. И Ник поддерживает, от скуки в основном, помогает закупаться алкоголем, снеками и всякими штуками, с которыми они бадяжить это будут. Он зовёт Але, потому что с ним спокойнее – контролирует и в комнату, если что, отвести может. Но тот отказывается, так как у заочников скоро сессия и на работе обострение обострилось – не до этого. Собираются все в одной комнате, рассаживаются по кроватям, включают музыку, песни поют. Компания маленькая – человек десять плюс-минус, так как некоторых уже на посевы вызвали. Ник соврал, что болеет – грипп гуляет, простуда у каждого второго, отопление в общаге отключили, все мёрзнут и далее в таком духе. На сей раз он уверенно решает не напиваться до состояния, чтобы писать Але среди ночи километровые сообщения, а потом удалять их, пока не прочитали. О том, что кое-кто через «невидимку» сидит и всё знает, он не в курсе. Ник сидит между незнакомым парнем и старостой, которые активно обсуждают что-то со своими соседями, и думает, что ещё десять минут и выйдет «позвонить». Может, сходит в ТЦ, посидит в «KFC» до утра, потерзается мыслями о насущном – в последнее время очень на философию тянет, настроение меланхоличное. Выждав ровно столько, сколько надо, он достаёт телефон и удаляется, за ним выходит и староста, ловя у лестниц. Она забавная девочка – ответственная что по учебной части, что по части тусовок, а ещё пропуски не заполняет и кое-где оценки выставляет выше преподавательских. Она смотрит на него с хмельным блеском в глазах, улыбается. А потом признаётся. Ник, будучи трезвее, чем планировал, теряется и начинает говорить, что она хорошая и что ему тоже симпатична, но... Ему не дают произнести даже «но», затыкая поцелуем. У неё мягкие губы, это вызывает дежа-вю, и он думает, что в прошлый раз всё сложилось прекрасно, вдруг тут тоже, так что не отстраняется – на крайний случай спишут всё на алкоголь. Но списать не получается, и Ника ставят перед фактом, что они теперь встречаются. Он открывает рот, но смотрит в её полное надежды лицо и сжимает губы, так ничего не сказав. Окей – в конце концов, хотел найти девушку, а эту не стыдно родителям показать и с ней не будет скучно, она из тех людей, в компании которых невозможно загрустить или остаться в стороне. В принципе, друг другу подходят, с первого курса общались, просто не близко. Отношения – не проблема. Проблема – Але сообщить и в глаза посмотреть после этого. Ник чувствует, что лично сказать точно не сможет, и оттого набирает сообщение: «привет мы тут пили с друзьями и в общем я теперь встречаюсь со старостой своей группы как у тебя дела?». Время – четвёртый час утра. Может, отчасти поэтому не получается составить что-то нормальное. На том Ник прокрадывается в комнату и прямо в одежде ложится спать, надеясь, что утром это всё окажется сном. Але сообщение читает раз, второй, третий, десятый. На сотый он понимает, что переоценил своё безразличие к чужой личной жизни. Однако жизнь действительно чужая, потому он пишет: «Доброе утро. Поздравляю, она у вас хорошенькая». Ника воротит не столько с похмелья, сколько от самого себя – будто человека предал. Он хочет объяснить ей, что не готов быть её парнем, но стоит им встретиться, как слова в глотке застревают – не может он так поступить. Снежный ком из дилемм растёт. Але все выходные ничего не пишет, устраивает сеанс психотерапии с подругой под предлогом «давно не виделись». Та смекает, что намерения не чисты, однако соглашается – надо знать, от чего в скором времени его утешать придётся, если от глупостей отговорить не получится. Она наматывает осветлённые и без того вьющиеся пряди на пальцы, слушает, кивает, размышляя, как бы тактичнее намекнуть, что кое-кому стоит пересмотреть свои «дружеские чувства» и удивиться. Но тот уже сидит с лицом сильного и независимого – «Возьму и тоже девушку найду. Эля, у тебя подружки есть свободные?». Ей приходится применить все таланты, чтобы убедить не бросаться из крайности в крайность, а просто поговорить словами через рот. Але кивает, только никто не учитывает, что этот разговор через месяц случится, потому что оба очень долго думают, с чего начать и как к теме подступиться. Однако всё складывается само: Ник со своей дамой ходит по магазинам, точнее, ходит за ней, Але просто ищет, на что деньги с аванса потратить. Встречаются в примерочных, так вдвоём и уходят. Ник не удосуживается предупредить об исчезновении – под руку хватает и быстрым шагом прочь, по пути строчит извинения в пару слов. В какой-то момент непонятно уже, кто кого утаскивает домой, в квартиру знакомую. Ник про себя это место давно домом называет, иногда вслух без уточнения – просто «пойдём домой» и всё. Оба привыкают, что это их общее укрытие. Он, переступив порог, в порыве выпаливает и про то, что не пил много, и что собирался отказать, и что не смог, и что жаль очень, что не хотел, что стыдно. У Але сердце вздрагивает, а потом камень с души валится – за это, разумеется, совестно, но не сильно. Он Ника по волосам треплет и зовёт на кухню, там как раз остатки роллов в холодильнике – горе одними вещами не закрывалось, пришлось заедать. Ник ко времени, как перед ним кружку ставят и покушать накладывают, более-менее успокаивается – у него тоже камень с души. А то, что никто не обижается, полагается отметить. – Что ж ты ей сразу всё не сказал? – Не смог, у неё глаза такие были... – А вот я такие же глаза сделаю, тоже не откажешь? – А ты сначала сделай. Атмосфера разряжается. Нику приходят сообщения, и он выключает телефон. Але свой в куртке оставил, пусть хоть сам бог достучаться пробует – это их вечер и делить его они будут исключительно друг с другом. – У вас что-то серьёзное было? – Серьёзное будет с тем человеком, который мне нравится, а она мне как подруга. – То есть, тебе сейчас кто-то другой нравится? – Всё-то тебе расскажи. Сиди, чай пей, сам разберусь. Але думает, что разочек под весну тоже обостриться можно за компанию со всеми, и потому предлагает у него на ночь остаться. Его предложение встречают с радостью, но потом головой качают – «завтра по предмету итоговый экзамен, хоть конспект почитать надо». Але спрашивает, что за предмет, и, узнав, обещает, что без конспектов всё объяснит так, что «лучше преподавателя знать будешь». Ник ломается, но рукой машет – «давай, объясняй». На том и мирятся окончательно. Весна у обоих заканчивается с наступлением предсессионного периода. Нику ко всем прочим бумажкам всучивают договор – ищи счастливцев, которые тебя на практику возьмут. Але хорошо – он сам себе от имени директора всё подписал, печати поставил и сам себя практикантом назначил в фирме, в которой работает. Все экзамены он закрыл и сидит теперь циферки фотошопит в отчётах, чтобы будто всё плохо было, а он пришёл, мероприятия предложил и всё нормализовалось – кто проверять на достоверность будет? Если рискнут, то «извините, коммерческая тайна». Нику повезло меньше, а то и вовсе не повезло – ему бы кто так разрешил. Если не найдёт место сам, отправят от универа, а там не пофотошопишь. Просить пристроить неловко, но договор сам случайно из тетради выпадает и на другой день возвращается с печатью и подписью «директора». Остаётся директора предупредить, что к нему, оказывается, кто-то практиковаться придёт, хотя вероятность того, что они пересекутся с ним за эти месяцы, примерно равна нулю. Воодушевившись (и наглотавшись энергетиков с пивом, чтобы не волноваться и быть бодрым), Ник тоже сдаётся и свободным человеком на всех основаниях уходит праздновать. Только на сей раз с одной персоной, с которой на следующий день идёт в офис и изображает прилежного студента. Але даже не пытается скрыть, что накануне очень весело провёл время, у него и не спрашивают – периодически это происходит со всеми, только обычно здесь пьют по причине «всё заебало, отпуск нескоро». Ник в офисе этом ни разу не был, потому с интересом вертит головой по сторонам, забыв, что та у него гудит. У Але тут отдельный кабинет, которым тот сейчас особенно гордится. Помимо него там ещё женщина сидит, которая снимает наушники, чтобы коротко ответить или когда поднимается с места. Вид у неё жутко занятой, взгляд сосредоточенный, Ник однажды не сдерживается и спрашивает, чем та занимается, ему на это таинственно улыбаются и разрешают заглянуть в монитор. Если бы он не увидел, то не поверил бы, что она всё это время сериал смотрела – так изображать бурную деятельность не каждый умеет. Сериал кажется смутно знакомым – они, подвыпив, что-то такое включали, но так как в турецком и в истории не сильны оба, то дальше пары серий не сдвинулись, хотя костюмы оценили. Ник бы и не подумал, что Але не работой занят, если бы с ним в «дурака онлайн» не играл – это ж надо так притворяться. А когда к ним заходят, так сразу таблицы у всех на экранах и лица уставшие-уставшие. Впервые перспектива работы по специальности не удручает. Курсач у Ника готов, Але его вычитал, вопросы вспомнил, какие ему задавали, и отправил тоже отчёты фотошопить, чтобы «новые» были – опять же кто проверять будет? С заданиями, которые были на практику выданы, Ник сам справляется, хотя выводы частично из чужих отчётов дёргает, которые очень «неожиданно» нашлись. Але ему почти все свои материалы учебные отдаёт – пусть ребёнок порадуется и его поразвлекает немного, обоим отдыхать полезно. Ник, в свою очередь, ничего отдать не может, но собирает вещи и в гостиной прописывается, потому что из квартиры удобнее добираться, чем из общаги, и не проспит к тому же. С девушкой своей он расстаётся, та относится к этому с пониманием и лёгкой грустью от того, что на неё никогда не смотрели так же, как на какого-то Александра, пусть лично они не пересекались – наверное, одна реакция на входящее сообщение или звонок всё без слов сказала. Але это событие предлагает отпраздновать, хотя на самом деле это ему нужнее – убедиться, что теперь Ник официально свободен и не будет метаться между ними. Ещё на задворках греет мысль, что выбрали именно его – человека, с которым нормальной семьи не построишь, но пива попьёшь. – Добро пожаловать обратно в клуб постояльцев порнхаба. – Очень смешно. Ник своей бутылкой о чужую слегка ударяет и сильнее расползается по дивану перед телевизором, который включён, чтобы в тишине не сидеть. – Я и не смеюсь - мне бы и о таком шутить. Кстати, хоть научился целоваться? – Я умею. – Да? Что-то я не заметил твои навыки. Але не настолько пьян, но как сессию закрыл, так себя постоянно чувствует бессмертным. Его мозг наконец-то расслабился и, кажется, отправился отдыхать далеко и надолго, оставив хозяина жить как-нибудь без него. – Ты сейчас на что намекаешь? – Ни на что. – Нет, ты за слова поясни. Разумеется, пояснять никто ничего не станет, оставит Ника беситься в недоговорённости. А что? Тот его заставил понервничать, пусть теперь и сам немного взбодрится, а то без учёбы острот в жизни не хватает. – Александро, ты издеваешься? – Нет, всего лишь ставлю перед фактом - ты не умеешь целоваться. Але из последних сил держится, чтобы смотреть в резко ставший интересным сериал – вон, кто-то кого-то убить пытается. Или это его сейчас убить попробуют – краем глаза заметно, как Ник вытянутые ноги к себе подтянул и приблизился, что можно уловить запах табака. – Повтори. Але наконец голову чуть поворачивает в его сторону, мысленно твердя себе не засмеяться от этого возмущённого вида. – Ты. не. умеешь. целоваться. Они жгут друг друга взглядами несколько бесконечных секунд, после чего Ник резко оседает на подушки, прижимая одну из них к себе и утыкаясь в неё. – Да, не умею. И вот чё тебе надо было... Шутка вышла из-под контроля и завершилась крайне неприятно. Але давно так стыдно не было за свои поступки. – Прости, я идиот. Ник на него не смотрит более, стискивает в руках подушку и воцаряется тишина, которую телевизор разрядить не может. – Ничего, ты прав. Я всегда думал, что это не важно, да и откуда мне узнавать, что как? А сейчас об этом говорить как-то... У Але с этим всё просто было, насколько просто может быть: они с подругой тренировались, пока удовлетворительных результатов не добились, на других продолжили опыта набираться. Ник про это не знает, что к лучшему – огорчится только, у него же не было никого, кто бы разделил с ним приобретение подобных навыков. – Всё в порядке, в этом нет ничего ужасного, это я лишнего спорол. Извини. Ник лишь в подушку сильнее утыкается, его уши приобретают отчётливый алый оттенок. – Давай не будем об этом? Я научусь, но... Потом. – Так давай сейчас? Оно само вырывается. Виноват ли стыд или совесть – неизвестно, но язык выталкивает слова, а обратно уже не забрать. В молчании слышно телевизор, но звук от него не привлекает внимания – бухтит и бухтит. Ник чуть оборачивается, не доверяя и не понимая – ладно бы ему девушка предложила, но тут ни в коем месте не то. Ему сложно сказать «да», потому что он не настолько пьян, чтобы повторять события прошлого. Два парня и целуются? Неправильно – так говорит общество и домашние. Однако и «нет» ответить трудно – когда ещё возможность представится? Але ведь над ним не посмеётся в дальнейшем, это сейчас он не подумавши ляпнул. – А это нормально? Ну, чтобы мы и... – Чему бы ненормальному быть? Я покажу, ты повторишь и всё. – И ничего не случится? – Только то, что ты поймёшь принцип этого процесса. Я не заставляю, это твоё право. Ник зажмуривается, судорожно ища ответ и отрицая слишком очевидный выбор в пользу того, что его вряд ли кто-то такому учить возьмётся. – Один раз и всё? – Да. – Дыхание задерживать нужно? – Необязательно, но и воздух не хватай. Твой мозг сам сообразит, когда и что делать. – Ты никому не расскажешь? – Нет. Я тебя никогда не подводил и не подведу. Все твои секреты - мои секреты, и наоборот. – Хорошо, но не увлекайся. Але ушам не верит. Он, конечно, где-то там помышлял, но не так чтобы очень и вообще не рассчитывал ни на что. Да и когда провокацию затевал, то не думал, к чему в итоге придёт, но вот Ник перед ним сидит и ждёт, готовясь отскочить в любой момент. Когда границы личного пространства пересекаются, он рефлекторно отклоняется назад, и Але руку ему на затылок кладёт, пальцы в волосы запуская – иначе доотклоняются и навернутся. У Ника лицо, будто его пытают, и он упрямо не размыкает губы, отчего первая попытка прерывается на разбор полётов о том, что рот открывать надо. Ник рот открывает, но глаза – нет. Ему это видеть неловко, а так – если не видишь, то и словно не знаешь, кто напротив. Але целует его нежно, пока не добивается ответной реакции – смущённой, но всё-таки. Ник дёргается, когда чувствует, как чужой язык касается его собственного, и боится, что начнёт задыхаться прямо сейчас, а ещё много думает и пытается всё запомнить, однако это сложнее, чем задачки на калькуляторе считать. Они отстраняются, чтобы отдышаться – для обоих оно оказалось напряжнее, чем предполагалось. – Теперь ты меня целуй. – Эй! Уговор был на один раз. – Если ты в себе уверен, то закончим. – Погоди, дай собраться. Разумеется, от одного или двух раз прорыва не случится, но Ник пробует сам проявить инициативу и у него получается – неумело, напористо и с интересом, когда скованность отступает, заменяясь азартом исследователя. Он не знает, куда деть руки, и потому водит пальцами то по чужому затылку, то по шее, то по плечам, и лучше бы он терзал подушку – хоть какая-то черта отгораживала бы «мы просто учимся» от чего-то большего. Але, вот, держится. По крайней мере, старается в рамках приличия быть и не клонить, куда не требуется. Хотя где-то там ещё есть мысль, что раз начали над одним работать, то можно и до логического завершения довести. Сколько уже рекламных перерывов минуло? Наверное, много – Ник увлекается, входя во вкус, Але позволяет ему экспериментировать. Хотя в голове плыть начинает сильнее и сильнее – девственникам всяким хорошо, а вот тем, кто привык в личной жизни к разнообразию, целибат, пусть и добровольный, даётся крайне тяжко. Наконец Ник отодвигается, с восторгом касаясь губ, и говорит, что было классно и что зря ломался. Але не отвечает, отхлёбывает пива и зарекается, что больше он ничему никого учить не будет – себе дороже. Ник задумывается: возможно, рефлексирует ощущения, возможно, переосмысливает жизнь – в конце концов, он опять целовался с мужчиной и ему понравилось. Але бы тоже подумал, чем вообще занимается, хотя Эля говорит, что это нормально – не ограничивать себя в предпочтениях и пробовать новое. Или хорошо забытое старое. Да, он бы о многом подумал, если бы его шею чуть повыше ворота футболки не обожгло сначала жаром, а потом болью от укуса – вот так поворот однако. Всё заканчивается так же неожиданно, как и начинается. Ник отодвигается на свою половину дивана и обратно разваливается, ставя себе на живот тарелку с чипсами, чтобы брать удобнее было – «там страсти кипят, а мы пропускаем». Але пальцами ощупывает влажную точку на коже – тёплая и пульсирует. Последнее наверняка сердцебиение, отдающее аж в ушах теперь. – Что это было сейчас? – А?... Просто решил попробовать. – Ты сейчас пробовать на помидорах пойдёшь - в холодильнике с осени целая банка стоит и ждёт тебя, видимо. – Ой, ладно тебе, ты первый предложил. Засос, благо, не слишком заметен – при необходимости можно назвать аллергией и прикрыть воротом рубашки. Однако, что точно – нахер такие уроки, не все тут так молоды и легкомысленны, чтобы не придавать этому значения. После всего Ник ведёт себя как обычно. С учётом того, что скрытность по части эмоций у него нулевая, то это действительно «как обычно». А помидоры он съедает – «что добру пропадать?», Але эти соленья не любит, хотя родственники ему стабильно банку-две отправляют. Наступает лето не только календарное, но и погодное, на учёбу забивают что студенты, что преподаватели. Ник начинает на выходных чаще уезжать из города – там вовсю грядки копают, садят и пересаживают, а он отлынивал столько, непорядок. Але без него тоскливо, и если за неделю увидятся, то потом только хуже – он с ним под одной крышей месяц жил, привык к его присутствию сильнее, чем когда-либо до этого, а теперь некого ни ночью укрывать, ни утром будить. Они созваниваются по вечерам, но это не то же самое, не равно их беседам, потому что тогда они друг перед другом полностью открыты были, а тут Нику приходится слова подбирать или вовсе круги по улице наматывать, чтобы никто его не подслушивал. Сделать с этим оба ничего не могут – один свою семью не бросит, второй насильно того запирать не станет, так и обмениваются мемами да фотками своих постепенно загорающих лиц. У Ника к концу мая уже полноценный загар, руки в мозолях от лопаты, в глазах мольба, чтобы учёба не заканчивалась – хоть пять пар в день ставьте, только бы остаться тут. Но преподаватели глухи к воззваниям и ставят ему защиту курсача, которая нынче проходит так гладко и спокойно, что когда говорят вещи из общаги собирать, Ник пугается от неожиданности – «что уже?». Он понимает, что да, всё, пора выселяться, и пишет Але – спрашивает, может ли прийти завтра, пока ещё двое суток есть, тот соглашается и берёт отгул. Ник покупает билет на электричку и смотрит неверяще, что это в один конец, а обратный покупать лишь в августе – последние месяцы пролетели совершенно незаметно. Утром следующего дня они в последний раз основательно закупаются вредной едой. Сначала что-то готовят на день, чтобы не голодом сидеть, потом откупоривают бутылку вина. Ник эту кислятину не пьёт обычно, но тут не протестует и приятно удивляется, когда вино оказывается не кислым, а очень даже вкусным – правильно, дорогое итальянское, такое студентота себе позволить и раз в год не может. – Ты будешь меня ждать? – Ты будто в армию собираешься. – Ну-ка не поминай, ещё наговоришь сейчас. Тебя-то по возрасту не возьмут, а у меня со здоровьем проблем нет, а вот с учёбой пятьдесят на пятьдесят. Ник стучит по столу, хотя тот не деревянный – у каждого свои заскоки. – Кстати, как родители на твои портаки реагируют? – На руках когда увидели, изругались, но успокоились. Нынче прохладно было, я пока ни майку, ни шорты не надевал, так что на остальное им предстоит взглянуть. Думаю, опять ругань будет, нотации, и вообще - гроб гроб кладбище смерть ужасная и мучительная от СПИДа. Больше по столу не стучит. Интересно у него приоритеты расставлены. – Если совсем жизни не дадут, собирайся и ко мне на первой же электричке. – С удовольствием бы, но сам ведь понимаешь, что не получится. Я и так их своим внешним видом на весь посёлок позорю, а тут ещё и сбегу. Тут если и бежать, то с концами, чтобы новую жизнь начинать и чтобы не нашли, иначе грустно будет. – Тебе двадцать лет, неужели тебя до сих пор контролировать надо? Ник тяжко вздыхает: в такие моменты они как иностранцы друг с другом общаются – вроде, об одном говорят, но смотрят на вещь совершенно по-разному и оттого недопонимают. – Ты нашу деревенскую жизнь с городской не равняй, там по другим понятиям живут. Тут, в городе, каждый сам по себе - хочет с одними гуляет, хочет со вторыми, спит с третьими, а у нас попробуй что-то не то сделать, так всей семье кости промоют за сутки и слухов наплодят, причём свои же родственники. У меня комендантша - сестра чьей-то сестры какой-то бабушки, и стоит мне пару раз в её смену попасться с поздним возвращением, как вечером мне телефон мать срывает: «Чем занимаешься? Где шляешься?». Про батю разговор отдельный: если по столу кулаком стукнет и скажет документы забирать, то пойду забирать и домой, а потом к нему на завод работать. Представь, что будет, если они про тебя узнают? Они допытывались, с кем я говорю постоянно, но я им ответил нейтральное «с Сашей», они остыли чуть. Однако угадай, с чем теперь мозг выносят. Але думает, что в данной ситуации у него очень удобное имя – не определишь ведь о мальчике или о девочке речь, если лично не знаком или не обмолвился случайно. – Вот и скажи, что к «Саше» переезжаешь, и вали. – А куда я денусь потом? – Ко мне. – А если родители познакомиться захотят с «Сашенькой»? – Не вопрос - найду тебе девушку на раз представить. – Женюсь я на ней тоже фиктивно? – Зачем тебе жениться? Ник опять вздыхает, даже тяжелее, чем до этого, и вина подливает обоим – тут на трезвую голову понимать абсурд бесполезно. – Потому что я должен жениться, оптимально ещё ребёнка завести, и это лет так до двадцати пяти, иначе замучают. Меня уже донимают, пусть и не часто, а потом совсем заколебут. Они не понимают, что у меня ни жилплощади, ни денег в кармане, чтобы себя содержать, не то что кого-то ещё - иди, плодись, хотим с внуками водиться. Ладно есть два брата - один женится в конце июля, сейчас всё внимание к нему привлечено, второй, может, через годик сообразит, а затем останусь я. Моя мать за моего отца замуж в восемнадцать вышла, ещё считали, что поздно. И по залёту. Ребёнка оставили, ибо аборт - грех, а если бы это вскрылось, то... кхм, опустим. Второго завели, когда узнали, что за него материнский капитал платят, а третьего, потому что не хватило денег на дострой. Но все думают, что это по большой и чистой любви. Любая встреча с родственниками - парад лицемерия, иначе не дай боже вдруг что. Заебало, если честно. Ник потихоньку-помаленьку половину бутылки выпивает случайно, вот язык и развязывается. Раньше он такого не говорил, вообще ничего про семью не говорил – «Есть и есть, семей, что ли, не видели?». Але положение вещей теперь прикидывает: брак вынужденный, ни один ребёнок не желанный, развестись не разведутся, потому что это всколыхнёт родню. Что за порядки там нечеловеческие? Хуже, чем в средневековье. – Я тебя работать устрою, пожить у меня сможешь. Хоть насовсем оставайся, уезжай от родителей. На это лишь горько-горько усмехаются, как на глупость отчаянную, но приятную. – А ты про себя подумал? Ты ведь не можешь всю жизнь со мной провести. Ты, насколько помню, единственный сын, на тебя тоже давят, я ведь прав? Может, не так сильно, но и без этого не обходится. Да и жить с парнем - дикость. – Нет. Мне всё равно, с кем жить, если у нас с человеком хорошие отношения. Семьи я не планирую, а родственников вижу реже раза в год - на юбилеях и похоронах. Оставайся со мной, а если надумаешь что-то с кем-то, то на накопленные деньги квартиру снимешь. Времени хоть и много, но для себя пожить тебе не хватит - универ закончится и наступит скучная взрослая жизнь с работой и всякой хренью, которую не пропустишь без уважительной причины. Не думай о том, что кто-то подумает, думай о себе. Ник смотрит на чужую ладонь, накрывающую его собственную, в глаза честные-честные и умоляющие и такую боль испытывает – он хочет этого больше, чем всего на свете: жить для себя, в своё удовольствие, проводить время с Але, может, даже съехаться, поделить оплату коммунальных услуг и продуктов, и шкаф поделить, сложить свои вещи к его, по утрам с ним просыпаться или просыпать, встречать его после работы, пешком возвращаться домой, где готов ужин, потому что после пар нечем заниматься, сидеть в его спальне по вечерам, обсуждать день, засыпать, зная, что завтра это не закончится. Он прежде не знал, как хочет, чтобы его будущее складывалось, а теперь понимает, что вот так и никак иначе. – Давай не будем планировать, а то вдруг меня в армию заберут и всё накроется. Пойдём сериал дальше смотреть, там конец сезона скоро. Правда, засыпает Ник в течение получаса, Але его укрывает и оставляет дремать – теперь у него точно есть время подумать. Он себя почти кем угодно видит, но не отцом или нечто в том духе, перспектива стать космонавтом и то реальнее. Он как-то поднимал эту тему со своей девушкой – они почти помолвились, но он не был готов и не был уверен, что ему это надо так же, как и ей. Будь Ник девушкой, они бы жили бездетно и, может, обвенчались бы ради того, чтобы от них отстали, а потом сбежали бы ото всех. И раз потомства всё равно не будет в обоих вариантах, то какая разница, с кем бежать? Вот и Але думает, что никакой, лишь бы его в этом поддерживали и разделяли его стремление жить независимо. Ник поддерживает, неявно, но внутренне точно соглашается, по нему видно, как глаза загораются каждый раз, когда ему предлагают остаться, однако вся эта родня проклятая и их устройство жизни... Сами живут ненормально и его в своё болото тянут – ему же только двадцать исполнилось, впереди столько всего, а тут непонятно что навязывают, о чём ему по возрасту не полагается даже в перспективе думать. Але до сих пор не думает и хуже ему не становится, только лучше от того, что наконец что-то проясняться начало. Он косится на умиротворённое лицо – заберёт в конце лета, зимой съездят куда-нибудь в тёплые страны и без возражений. А если всё-таки возразит насчёт отсутствия денег, то на работу пойдёт хоть бумажки перебирать, в офисе женщины оценили «вежливого и милого практиканта с очаровательной улыбкой» – будут подкармливать домашними печеньями и кексами. А опыт работы – дело, со временем приходящее, главное основы понять. В горле пересыхает, что приходится за бутылкой протянуться – ну тут-то не будет ничего неоднозначного: посидят за компьютером, программки поосваивают, на цифры посмотрят, и никаких поцелуев. Жаль, конечно, но всего понемногу. Пусть для кого-то ничего в этом нет, но для Ника это разрыв шаблона – у него установка чёткая: М+Ж, где он, разумеется, в роли единственного М. А тут два «М» и у него синий экран смерти каждый раз, когда он серьёзно размышляет о таком раскладе, включая себя в подобного рода отношения. Впрочем, реагирует спокойно, не плюётся – расширение кругозора полезно. Однажды они невзначай завели разговор об этом, когда обстоятельства располагали. Ник спросил – «разве так бывает?», Але удивился – «а почему не должно быть?». На него посмотрели странно – «а почему должно?». «Потому что любят не пол, а человека» «То есть, это окей?» «Вполне» «А у тебя такое было?» «Если скажу "да", будешь со мной дальше общаться?» «А почему я не должен с тобой общаться?» «Не знаю, мало ли ты против» «Сам ведь сказал, что любят людей за то, какие они. Мне никто ничего не отвечал на эту тему, отругали и приказали молчать, ну я и подумал - вдруг это что-то ужасное. Но раз ты говоришь, что всё в порядке - значит, всё в порядке» Але вынужден ему многое объяснять, потому что до него это делал гугл-поиск, и если раньше казалось, что в городах с просвещением молодёжи туго, то за чертой города ещё глуше. Вот и сидят – один вопросы задаёт, второй что-то из своих прожитых лет выуживает и как можно нейтральнее объясняет, чтобы первый свою точку зрения сформировал и решил, как относиться к тому или иному факту. Хотя иногда Але кажется, что он не просветительской деятельностью занимается, а развращением каким-то, слишком уж Ник втягивается. С другой стороны – пусть втягивается, учится мыслить критически и определять, что хочет конкретно он. Ник ворочается во сне и пытается вытянуть ноги, Але поднимается, выключает телевизор, смотрит – место между телом и спинкой дивана освободилось, при желании можно прилечь, потом сказать, что сморило незаметно. Но это было бы чересчур – разговоры разговорами, а берега знать надо, потому дальше сидеть приходится в своей комнате, лежать в своей постели и думать, что пора бы привыкать к этому. Ник тоже привыкнет, что не к кому будет притаскиваться, когда всё заебало, и жаловаться только в виде смс, голосовые сообщения записывать получится через раз. Хотя для Але это плюс – он на работе их прослушивать не может, а ему их продолжают отправлять, несмотря на предупреждение. Устав к вечеру с бока на бок переворачиваться, Але предлагает прогуляться. Время почти девять, большинство магазинов закрывается, однако слоняться по торговому центру и сидеть в общепите никто не запрещает. Решив не наблюдать за хохочущими и не слишком трезвыми компаниями молодёжи, они идут в кино на первый попавшийся фильм, а на титрах заключают: «Отвратительно» «Мне тоже не понравилось» Это отдельная форма наслаждения – когда у вас недовольство вызывает одно и то же и лица одинаково кривите от происходящего. Заходят в супермаркет, слоняются между прилавками, грустно кидая взгляды в сторону закрытого алкогольного. Ник вытаскивает откуда-то дурацкие очки и нацепляет их, Але предлагает купить, чтобы люди клоуна издалека видели. В итоге закупаются сигаретами и «вискасом» – Нику хоть какие аргументы приводи, всё как о стену под названием «мне животных жалко». Але тоже животных жалко, поэтому он о Нике заботится, только никак определиться не может, к какой касте себя относить – собачников или кошатников. В подворотне их встречает знакомый сероватый кот, бока упитанные втягивает, о ноги трётся, позволяет себя гладить. Але против него ничего не имеет, но было бы лучше, если бы никто того не тискал, ладно хоть в кармане лежит неиспользованная салфетка из кафе. Ник, закатив глаза, забирает её и прежде, чем вытереть руки, пытается тыкнуть пальцем в щёку Але – и вот как он без этого ребёнка два месяца протянет? Впрочем, что гадать – в десятом часу утра они стоят на платформе и сонно вглядываются в номера и направление поездов. Им нужен четвёртый путь, то есть седьмая и восьмая рельсы, Але видит только с первой по шестую, Ник вообще ничего не видит – линзы не надел, а очки где-то под слоем вещей. Интересно, если он пропустит поезд, то сможет ли остаться? Но народ сбивается в кучку, движется куда-то за пределы платформ и, наверное, надо идти за ними. Але помогает затаскивать в вагон внушительных размеров дорожные сумки, Ник ворчит – «Цены на билеты опять подняли, будто электрички стали новее или рельсы позолотили - но нет, как были эти занюханные трясущиеся вагончики, где половина окошек не открывается, так и остались, а стоимость проезда выросла и не на какие-то пять рублей, а на пятнадцать! Которые, на секундочку, мне из своей стипендии отдавать». Не то чтобы он каждый день на этой электричке ездит, но возмутительно ведь, как тут смолчать? Але вздыхает: «не всё так плохо». Его просят в таком случае форточку открыть, он опасливо присматривается к той, подходит, зажимает кнопки и со всей силы дёргает вверх. Ник следующую минуту со смеха покатывается, наблюдая, как чужое лицо покрывается пятнами не то от злости, не то от усердия. Наконец, окошко сдаётся, приоткрываясь сантиметров на десять, но для признания победы и этого хватает. – Ну всё-всё, молодец. Ник пробует закинуть сумку на полку сверху, но роста ему не хватает, и Але рад перестать позориться и сделать то, с чем точно справится. – Ты как, готов? – Нет. Но и выбора у меня нет. Ник заминается, однако делает шаг навстречу и руками обхватывает, его к себе прижимают, будто это способно остановить время или изменить его ход так, чтобы они могли вернуться домой в незаправленные постели, забраться под одеяла и уснуть, как если бы не было этого дня вовсе. Но когда он отстраняется, этот воображаемый мирок пропадает вместе с ним. – Позвони мне сразу, как доберёшься. – Хорошо, не скучай, я ненадолго уезжаю. Вот приеду обратно и буду колебать тебя за все те дни, когда этого не делал. Але к его щеке почти наклоняется, но одёргивает себя и просто треплет непослушные каштановые волосы. Ему улыбаются, пусть и грустно, эта улыбка отпечатывается в сознании и сопровождает по всему пути из вокзала до квартиры. Из подворотни выглядывает тот самый кот и Але к нему опускается, чтобы сказать, что всё – закончилась сытая жизнь и придётся самому искать пищу. Кот, наверное, расстраивается в своей кошачьей душе, если вообще хоть слово понимает, но мяукает что-то в ответ.