пять
Студёно. Зимы, пусть какая средняя полоса, всегда обстоятельство хреновое, и когда одеваешься не по погоде – тем более: от соплей из носа ни Иисус, ни Аллах не убережёт. ОРВИ – обстоятельство чуть стабильнее, чем перепады температур. Пальто даже осенью не выглядит пригодным – под дождём намокает, потом пояс из собачьей шерсти вне зависимости от времени года приходится носить и мёрзнуть, хотя в организме температура повысилась. Колька, вот, молодец – в шапочке, в носочках выше щиколотки, в шарфике, куртке тёплой и нескольких кофтах, как раньше родители всегда наздёвывали, чтобы дитятко не замёрзло. Нечего сказать – практично оказалось. Курить по такой погоде ещё хуёвее – руки мёрзнут, ноги мёрзнут, губы трескаются, потом кашель нападает, раз надышался воздухом холодным. Сначала стоишь как придурок в пальте своём, а потом как больший придурок чахотишь, всё те же сопли ровным слоем по платочкам размазывая. Второй пояс на работе лежит – мало ли спину прихватит. Подарок от вышеупомянутого. На эти праздники надо бы носки попросить, шерстяные. Только их кот не переваривает. Несколько буквальнее, чем можно представить – с ног стащить готов, чтобы под диваном изодрать. Сука, конечно, но животное всё-таки. В офис Колька – Николай Чеевич – как к себе домой заваливается и сразу к батарее. Вроде, тепло одевается, а околевает, будто с такси не только что вышел. Хотя, скорее всего, с автобуса – такси дорогое нынче, а скоро тратиться на презенты тому и этому, и на носки шерстяные, разумеется. Стоит, шмыгает носом, торчащим из-под шарфа вязаного, щёки красные, на ресницах капли от снежинок растаявших. Зябнет, плечами ведёт – «дубак, чуть жопу не отморозил». С его-то жировой прослоечкой, наеденной непосильным трудом, можно в том самом пальто ходить, не боясь. А куртку нуждающимся отдать. Кто бы ещё мозг в безвозмездное выделил, да бюрократии с этим не оберёшься. «Глинтвейн пить пойдём?» «За твой счёт чё бы не попить» Привычки всё те же: на халяву и хлорка – творог, и глинтвейн слаще, и мороз не страшный. Для кого как, правда. Опять ведь сейчас разбухтится, что нельзя к своему здоровью так относится – халатно, ибо уж очень пальто напоминает, как не перепутал только. Бухтит, конечно, говорит перчатки купить – но в них телефон не нажимается. В ответ логичное – «а нос для чего существует?». Сопли пускать, нет? Просит не выёбываться – домой, ноги греть и чай с мёдом пить, чтобы изнутри прогреться, глинтвейн этот ваш хипстерский уж как-нибудь потом. Дома как обычно ни мёда, ни чая, но хоть воду не отключили, а то любят ведь не только асфальт под ливнем класть, но и трубы вскрывать – к зиме зимой готовится надо, она же неожиданно каждый год наступает. Про ноги не шутили – один в ванной, второй под дверью, не смущать присутствием дабы, рассказывает, как мать попросит навязать свитеров и прочего – она всё пытается за копание картошки отблагодарить, вот повод. Что ж, ладно – вообще, хорошая женщина и варенье вкусное сварила. Колька отлучается кастрюльками греметь – за порогом офиса можно по-человечески звать, на работе по-прежнему официальностей хватает до тошноты. Чайник ставит, электрический, который плиту не заливает; варенье разводит, по выходу из ванной выпить заставляет, а потом в спальню отправляет, под одеяло – чтобы не замёрз и впустую кубометр воды не истратил, сейчас отопление раз включили, то переплаты страшные. «Экономика должна быть экономной» – пожалуй, единственное, что за годы универа выучил. Кот сразу сверху заползает – каким был засранцем, таким и остался. Опять же, несколько буквальнее желаемого – кто ж знал, что в квартире за ним убирать придётся. Зато на лето он в колхозе на полном самообеспечении и радуется своей кошачьей душой, когда на природе бегает и мышей притаскивает – чтобы до уборки урожая семья не голодала. Коля свет везде гасит и телефон отбирает – «всё, спать пора, работа только на работе». Какой сон в девятом часу вечера – неизвестно, но ему, наверное, виднее, если от окулиста недавно. Хотя это означает, что не виднее как раз-таки. «Останешься?» «Дела были» «Понятно. Тогда увидимся позже?» «Ну да – через часик примерно. Говорят, пиво боль в горле снимает – давай проверим?» «Карточка в кармане брюк, пин-код помнишь» Сейчас процедуры оздоровительного характера проведут, так и все болезни изыйдут – не даром же считается, что народные рецепты самые действенные. А потом можно и куртку купить, и перчатки даже, чтобы Колина мать не спрашивала, хватает ли денег на нормальную одежду. А там новый год со свитерами и носками скоро...десять
«А помнишь, как целовались тогда – в общаге, и потом? Были же времена» Да, такое не забывается. Не стирается из памяти ни ластиками, как пометка в документе неправильная, ни бэкспейсами с делитами – как в табличке. Не редачится это, а ведь проблема, ошибка – исправить надо, только профессиональных компетенций не хватает, не та область деятельности. Не вырезать, как опция, лишь копировать и вставить-вставить-вставить – в каждое воспоминание, в каждый сон, в каждое женское «почему ты холоден со мной?» и последующее «нам стоит расстаться». В голове помойка – всего навалом, одно на другое, личное на безразличное. А в сердце слаженнее – оно само по полочкам всё расставило, да нихуя не помогла структуризация эта. Может, оттого и беды, что в голове нет порядка – не учёл процентную долю правды в шутке, и «маленькая погрешность» разрослась до непростительных размеров, шуточную составляющую вытеснив. Раньше смешно было от этого «не ссы, подойди и познакомься». А теперь никто не смеётся. И непонятно раньше было, почему на свадьбах люди плачут – радостное же событие. Теперь прояснилось. И слёзы отнюдь не от радости были, но кто поинтересуется, почему глаза покраснели, и голос совсем уж прокуренный, и костяшки в ссадинах, и на кухне один кот переучёт битой посуды провести мог бы, но у него лапки для этого. Всё слишком быстро – как в центрифуге. Тошнит. Не от недавнего мальчишника, а в принципе – когда время разогналось так, чтобы укачивать на виражах начало? Вчерашний студент ныне мужчина, вчерашний Александр Махмудович ныне свидетель и друг жениха. Вчера не существует, завтра тоже – если очень повезёт. Временной комок этот – поперёк горла, давит, жмёт, до сблёва вечером пятницы, субботы и воскресенья, если в голову лезет непотребщина, вроде той, что могли бы и вместе пить. Сколько там накапало? Полгода? Год? Десяток лет, и капает вода из некогда подтянутого крана в ванной без евроремонта. Зато слёзы не капают – однажды смирился, что этим не поможешь, да и не такой помощи ожидается всяко, да и на себя забил давно, примерно с момента, когда ощутил, что для некоторых вещей обратной дороги нет. Как пелось: люди встречаются, люди влюбляются, женятся. А следующей строчкой про невезение – если ранее были попытки в отношения, то сейчас это – пытки: «тебя постоянно нет дома, ты вечно работаешь, а если не работаешь, то пьёшь или спишь». В паспорте два штампа – о заключении и расторжении, разница в пару месяцев, сплошной перевод средств на госпошлины, но хоть государство порадуется. В голове по-прежнему свалка, в квартире тоже – месяц назад кот о бутылки запинался, убирать заставляя. Кот умер – переучёт битой посуды вести некому, вот и осколки под подошвой тапочек хрустят. Иногда в пятку врезаются, но не больнее, чем когда сердце своими осколками грудь изранит – в первом случае хоть вытащить можно. В аккаунте на порнхабе, как и в сайте знакомств – ноль смысла, лишь вопроса ради, почему люди не дохнут после первого секса. Всем было бы легче: испытал прилив эйфории и от экстаза приступ. Нормальный же расклад, приятнее тех, когда чувства примешиваются. А что делать тем, у кого дальше поцелуев не заходило – хуй знает, при всей ужасности формулировки. Зато каких, сука. Каждый бы стереть чем-нибудь, только ластик опять затерялся, а на клавиатуре кнопки перепутаны. Остаётся вспоминать лишь, как на велосипедах через луга гнали, ягоды собирали и ели, в траве валялись. С опаской, что грибники заметят, что-то дарили друг другу в миллиметрах и вздохах, что-то личное – сердце, например. Когда тебе за тридцать, мир по-другому представляется – сложнее как минимум, а когда лопухом по лицу за то, что «люди, блять, а ты лезешь», то всё попроще как-то. А когда за сорок, то мира бы не существовало – тогда бы всё было супер. Но мир, как дедушка Ленин: был, есть и будет. Хотя Владимира Ильича убрали из мавзолея на покой – всем покой нужен. Желательно вечный. Но понятное, что покой только снится и то не всегда – закономерно по наклонной: влюблённые, пара, супруги, родители. И тут речь совсем не про того, у кого теперь никого не осталось – одни носки шерстяные, которые кот ввиду возраста преклонного изодрать не смог. Теперь не сможет вовсе. Гордиться прекрасно-беременной женой, наверное, нормально, если исключить элемент с отёками, болями и перепадами настроения. Класть руку на её округлившийся к шестому месяцу живот – тоже. Быть порядочным мужем – особенно. Ведь так и не увидел мира дальше родного посёлка городского типа – не хватило времени на Египты, а сейчас это. Сейчас уже всё – последний поезд ушёл и на рейс опоздали, и не то чтобы очень хотелось, чтобы развод до девичьих фамилий случился, но кто запретит надеяться. Метовский и тот – не куратор и не наставник, чтобы вразумлять, но с пополнением поздравляет, надеется, что у дамы генетика хорошая и оболтуса к нему не приведут через восемнадцать лет. Руки трясутся – страшно ребёнка держать. Алкоголиком становиться не страшно было, ни в одну из белых горячек, ни в один бред приходящий, ни в одну беседу в пустой квартире с потребностью ответ услышать – нет. Да и потом не страшно – забирать из садика, с продлёнки, со школы, ибо «Сань, пожалуйста, я не успеваю, будь другом, а». Да. Конечно. И всегда им был. Уравнения квадратные, может, ещё пугают, но не зря юность прошла с репетитором – кто-то, кто пиво пил вместо уроков, сдался сразу, чтобы не вникать, оставил знакомство с современной системой образования на жену в большей степени. У той действительно генетика хорошая, однако, кажется, ребёнку не передалась. Страх, вообще, понятие относительное. Впервые всё страшно, потом не очень, если овощем не останешься или до успеха не дойдёшь. Вены резать – не солидно, возраст не позволяет, а зависнуть на дорогом ремне из натур. кожи – статуснее, что ли. На столе кружка с мерзким остывшим чаем, солоноватым от того, чем его разбавили, и тортик в пластиковой упаковке, природу, разумеется, засоряющей, но от людей проблем больше – от них выгоднее избавляться. На Яндекс.дзен писали, что в дни рождения люди наиболее склонны – правы были. Потолки под четыре метра – не так много, но если рост вполовину меньше, плюс допуск полуметровый, чтобы ногами пола не достать, то сойдёт без инженерного образования даже. Лучше, что без инженерного – не обидно в случае просчёта. Края ремня кожу горла царапают – временные неудобства, скоро пройдёт. Самоубиваться впервые тоже страшно, не у всех получается, но если долго мучиться, то получится. А намучился сполна, чтобы точно по плану пошло. В коленях слабеет немного – глупая мысль, что за столько лет пора бы показаться врачу, но раз до крайности доведено и голова в петле, то как-то не по-мужски передумывать. Мужик сказал – мужик сделал, в конце-то концов. Только сначала сделает, а потом соседи скажут, что приключилось в квартире номер «Н». А ягоды вкусные были, варенье сладкое, речка тёплая, закаты оранжевые и рассветы ранние, светло-голубые. Воздух такой морозный – по ногам сквозь разношенные спортивные штаны забирался, под олимпийку старую. Сейчас покурить бы напоследок самокрутку – жаль, ни табака, ни бумаги, ни того, кто бы смастерил её. Табуретка покачивается, балансирует, на угол встать если, а потом на другой перевалиться – забавно, как равновесие ловится в критические моменты. Кожу сдавливает – пора. Без обратного отсчёта, чтобы страшно хоть тут не было. И без писем задушевных, без записок, без всего – чтобы жизнь не разбивать ныне живущим, у них и цели есть, и смыслы. А у кого ни того, ни другого, то пусть здравое сознание побудет, чтобы о других подумать – и так потрясение получат, когда... «Помнишь?...» «Да уже не особо – давно было» «А я, вот, помню, думаю иногда» «О чём?» «О всяком. Но раз ты забыл, то не лезу» Ответ ложью был, а он не понял – никогда не понимал, что там скрыто в потёмках души, если не напрямую сталкивался. Если сейчас осознает что-нибудь, то всё не зря, а если не осознает – чёрт бы с ним. Пора бы отпускать вместо того, чтобы сопли размазывать. «Помнишь?...» Ягоды, варенье, чай со смородиной, и, боже прости, баню эту – всегда по отдельности, вспоминать смешно. Смех сквозь слёзы. Давай. Без прощаний, чтобы грустно не было – и без них прелюдия затянулась. Будь счастлив. И наконец произнесённое вслух – признание. Камнем с души вниз за табуреткой. Горло пережимает за мгновение. «Конечно, помню. И люблю тебя. Останься со мной таким – двадцатилетним» «Не волнуйся, я с тобой навсегда» «Навсегда не бывает» «А у нас будет» И где-то мяуканье кота слышится, и на губах отпечатки горят – для кого-то поцелуй первым был, для кого-то последним станет, пусть и квартира пуста, и отвечать некому, и спрашивать со сжатым горлом сложно. И закат такой оранжевый. И лето почти наступило – скоро в деревню, на электричку билеты покупать надо.-
– Я, конечно, говорил, что тебе авантюризма не хватает, но шутил же. Коля улыбается, выходит погано, он чувствует. Пальцы на руках заламывает – руки, которыми из петли самолично вытаскивал и которыми эту петлю на шею косвенно надевал. Дрожат до сих пор и долго ещё будут. – Ты вообще... как дошёл до такого? Слово «суицид» религия произносить не запрещает, так как религии по-прежнему нет в его мировоззрении, хотя ребёнка крестить родственники заставили. Зачем? Кто знает. – Саш, ответь. Не отвечает. И что ответить мог бы? Ситуация «ахтунг»: приходишь с днём рождения человека поздравить, а он зависает вовсю. Буквально. Если бы дубликатов ключей не было и минимальных знаний первой помощи, то вместо дня рождения – день похорон. Россия для грустных: один раз посмеялись и достаточно. – Саш... Глаза у Саши – два стеклянных шарика из анатомического музея, где недавно с семьёй были: на настоящие похожи, а не живые. Тогда чёрные были, как настоявшийся чифир, а теперь чёрные от пустоты. – Саш, поговори со мной. И невдомёк, сколько всего сказано было в припадках, когда по другую сторону стола будто сидел кто-то – улыбался, щёку подпирал, слушая увлечённо, даже отвечал, а потом спать укладывал, лежал в постели рядом и обещал, что не исчезнет. – Саш, хоть посмотри на меня. Если однажды со всем распрощаешься, то смыслы обратно вернуть сложно – это не игрушка, из которой наполнитель достать и новый засунуть. Только почему-то с чувствами игра постоянная, как симулятор, где в фокусе не забота о персонаже, а сбор ежедневных наград; помрёт – ну и что бубнить? – Саш, я о тебе беспокоюсь очень. Опаздывать у Коли привычка, и тут – опоздал с беспокойствами. Раньше надо было, когда звонок среди ночи с просьбой голос услышать, а телефон отключён – чтобы жену не будить и самому не просыпаться до будильника. – Не знал, что ты в разводе, кстати. И про то, что женат был - тоже. Никто не знал. Ей нужен был штамп – пожалуйста, теперь у неё в паспорте их целых два. До не отравленной болью части мозга доходит – не официальности требовались, а чуть-чуть интереса к происходящему. Сердце за минувшие годы загрубело, ссохлось – какая там любовь? Разве может что-то сквозь бетон такой прорасти? Колоть нечего – давно всё разбито. – Саш, ты и про Тунца ничего не рассказывал... Хочешь - из деревни привезу котёнка? Тунец на свободе времени зря не терял – как ни приедешь, так выводок пищащий штанины облепляет, лезет везде. Всем раздали – братьям, родственникам, соседям, соседям соседей. Утопили часть – возможно. Но никто не упоминает, так что это не точно. Родители оставили двоих – уж слишком неразлучны потому что. – Саш, ты изменился, похудел сильно. Конечно – кто не похудеет на диете питьевой. Если в пиве ещё калории есть, то в водке – ни калорий, ни сахара, идеально как ни посмотри. Гастрит последние годы не мучил только оттого, что желудок накрылся благополучно. – Саш, я от тебя ни на шаг - твоему начальнику позвоню, скажу, чтобы в месячный отпуск отпустил, ты года два не уходил никуда. Запоев кроме, и те в заслуженные выходные случались. Иногда не случались – были попытки наладить отношения хотя бы с алкоголем, но от созависимых хрен избавишься, спирт всё равно способы отыскивал, чтобы возобновить общение: отчёт не сошёлся, зарплату урезали, кризис, чья-то свадьба, чей-то ребёнок дядей Сашей называет и спрашивает, как с папой познакомились... – Саш, я с тобой жить буду. Жене всё объяснил, пока тебя откачивали. Уедем за город - пока начало сентября и тепло. Копание картошки на себя возьму, а ты яблоки сиди-грызи да котов гоняй, чтобы мышей в дом не таскали. Прямо как раньше. Объяснил он, ага – сам бы знал, что объяснять. И что тут объяснишь, когда врачу не смог имя собственное назвать и кем пострадавшему приходится. А яблоки вкусные – сладкие, сочные; радуют, когда из урожая воистину лишь картошка, и та в земле. Но мысль не за то цепляется, не как спина болит и комары за жопу кусают – «жене объяснил». Жене. Какое «раньше», если отчитываться о действиях приходится? – Саш... я развожусь. Не в сослагательном или будущем – по факту. В пустоте черноты колеблется что-то. Испуганное. Но живое. – Нет, не “ухожу за сигаретами”, не бросаю. Просто так получилось - мы ругаемся чаще, чем миримся, ребёнок постоянно у её родителей. Наверное, со временем что-то исчезает - страсть, любовь, неравнодушие. Наверное, поторопился я - на меня всё так же давили, совсем невыносимо стало, а она - вариант, понимаешь? Понимает – и у него когда-то вариантом было, заведомо провальным. По крайней мере, без последствий – алиментов и встреч по выходным, обвинений за спиной и виноватых взглядов из-за того, что даже до уровня своего отца не дотянул. – Саш, а я ведь всё помню - от и до. Надо было родню нахуй слать - мы бы с тобой выкупили участок, чур, без огорода, исключительно чтобы загорать. Зимой здесь, а летом там: сонные бы волоклись по пробкам, я бы тебя с работы забирал, ты бы ворчал, что не закончил пасьянс. Потом в магазин за продуктами и домой - печку бы топили и под тёплыми тяжёлыми одеялами спали, если, конечно, какого-нибудь сто раз смотренного «Терминатора» не решили бы пересмотреть. Я ради тебя пауков изгонял бы, даже среди ночи, даже если бы вставать не хотелось. Две бледные руки – одна за другую держится, пальцы дрожат на обеих, не сцепляются абсолютно, слабеют. Холодные. Но тепло. Где-то внутри нечто отогревается. Или то, что слёзы горячие такие, влияет – наверняка в физике есть обоснование, но её не изучали, не тот профиль образования был. – Саш, ещё не поздно - ни для рассветов, ни для закатов совместных, ни для шашлыков с Метовским и Фёдором, ни для дома загородного - херня-вопрос кредит взять. Ты только поправляйся - я тебе каши варить буду, чтобы желудок не болел, я научился чему-то блинов помимо. Чай со смородиной и мятой, варенье от матери - нравилось же? Лицо опускает – давно за тридцать, а в душе те же двадцать: дурная энергия через край и наконец-то принятие себя, которое не завершилось тогда. Может, и сердце не до конца закостенело – что-то ведь любило настолько, чтобы больше жизни, что-то же трепещется до сих пор. – Саш, если не хочешь - скажи. Я понимаю, что спохватился, когда... Кхм. Скажи, если уже всё. На ушедшие поезда билеты не продают, а самолёты не ждут опоздавших. Однако машины у обоих есть и Египет, пусть весело, но далековато – до Сочей ближе, пляжи ничем не хуже, вроде бы; в Грузии вина хорошие, какой-нибудь Итальянии не уступают по качеству. Когда от всего отказываешься, то и страх пропадает: если ничего нет – что терять? Нечего – единственный ответ на множество вопросов заданных. И пальцы крепче сжимаются, и в глазах не отражения ламп блестят: рассветы, закаты, чаи, кошки, картошки – нравится же. Жаль подорожник к сердцу не приложить и мазь для шеи лишь, чтобы гематомы залечить – но и память не вечная, плохое стирает лучше, чем ластик просранный и делит залипший. – Саш, молчание - знак согласия. Считаю до пяти - если не возразишь, то я не отстану. Коля снова шутит, счёт не начинает, ибо понимает, что не ответят. Руки исступлённо гладит – понимает ещё, что действительно не к часу очнулся. Однако и остальное осознал не сразу – надеется в последний вагон заскочить, раз на метафорический перрон, всё же, прибыл. – Саш... – Коль... Синхронно получается – у дураков, говорят, мысли сходятся. – Давай ты. – Не уходи, ладно? Если второй раз будет, то - наверняка. Некогда сбитые до шрамов костяшки целует – новость плохая, а улыбается. Всё тот же подросток. – Не будет, я не уйду. Тошно – от того, что слишком на галлюцинацию похоже. Голос твёрдый, не утешающий, и прикосновения сильные, чтобы миражом оказались. Стыдно от такого раскисать, возраст не тот совсем, чтобы тешиться сказками, да и страна не располагает, но паспорт со второго штампа не открывался и в магазине теперь не просят. – Саш, не думай - тебе не повлиять на ход событий. Я не хочу, чтобы было как у моих родителей и меня в детстве, и для себя другого хочу. «Другого» - тебя в смысле. Дополнять не стану - как хочешь, так и толкуй. Дураки тоже имеют свойство сходиться, а не думать – сам бог велел, пусть и не верят в него. Конец, один хрен, печальным будет, но продолжительность жизни ежегодно не цифр красивых ради увеличивают, так что наступит не скоро. Рассветы встречать в одиночестве не то всё-таки – вдвоём приятнее гораздо. И всё остальное – нравилось ведь. И за столько времени, может, это безобразие хоть целоваться научилось – должен же был что-то из семейной жизни вынести кроме приготовления каш. И котов обоих забрать обязательно надо – чтобы не скучно было вечерами на веранде самокрутки курить.