Проклятое небо

Десятое поколение стоит у власти уже почти десять лет, когда трепещущий шёпот за их спинами начинает набирать силу. Они не удивляются. Прошло достаточно времени, чтобы последняя чистка покрылась пеплом воспоминаний. Савада Тсунаеши улыбается на собрании альянса своей знаменитой мягкой улыбкой и нежным тихим голосом советует собравшимся воздержаться от необдуманных действий. Во избежание последствий, так сказать. И смотрит на них теплым, всепонимающим, чуть печальным взглядом. Десятое поколение в свои почти тридцать — сильнее, чем бывшие аркобалено. В их пламени камень обращается кипящей магмой, а воздух раскаляется до таких температур, что, кажется, начинает превращаться в плазму. Десятое поколение в свои почти тридцать — самое жестокое за всю историю Вонголы. За десять лет своего правления оно провело вот уже три чистки, и руки их не просто по локоть в крови — они давно уже плавают в настоящем кровавом океане. Боссы Альянса боятся. Чуют жирными задницами, что скоро для них не останется места в мире, который построят десятые, прячутся по своим особнякам и закупают все больше и больше оружия. Боссы Альянса организовывают покушения одно за другим, не гнушаясь сотрудничать со своими извечными врагами… Боссов Альянса вырезают одного за другим, тихо и без показушничества. Просто в один момент процветающий клан захлебывается собственной кровью. Десятое поколение, поколение Нео Примо Вонголы, никогда не оставляет потенциальных врагов живыми. — Поколение демонов, — шепчет молва. И ей верят. Савада Тсунаёши — мальчик-никчёмность из японского захолустья. «Ты не достоин»— кривится вернувшийся из «командировки» отец. Савада Тсунаеши забирает себе корону Вонголы силой в юные семнадцать лет. Он просто приходит и молча садится в кресло Дона Вонголы, и никто не смеет ему помешать. Ведь у ног Савады Тсунаёши лежит свежеиспеченный труп третьего сына Ноно Вонголы. — Если ты делаешь из своего сына прикрытие для сына своего босса — не стоит посылать к ребёнку учителя. Он ведь может сделать из никчемности нечто большее, чем просто мальчишку-прикрытие. Он сидит с нежной улыбкой на спокойном лице, говорит тихо и мягко, и весь он будто полон спокойного внутреннего света. Он похож на ангела, спустившегося в мир смертных дабы принести спасение… Савада Тсунаеши заживо сжигает своего отца, Саваду Иемицу. — Теперь мы в расчёте, — ласково шепчет он, и шёпот его громче истошных криков бывшего внешнего советника… Под железной рукой Савады Тсунаеши Вонгола начинает свое возвышение в каких-то поистине бешеных темпах, восходя на такие вершины, каких не видывала в лучшие свои годы. Восхождение по пути, укрытому миллионами мёртвых тел. Саваду Тсунаёши называют святым. Все знают, что Савада Тсунаёши — дьявол. Но никто, кроме семьи, не слышал болезненных, отчаянных стонов, переходящих в задушенные хрипы, не слышал бесконечное «не верю» тихим сорванным шёпотом. Не видел, как сгорают в янтарном огне бумаги, подтверждающие, что Иемицу осознанно отправил своего сына на верную смерть. Подтверждающие, что Савада Нана лишь запрограммированная Туманом кукла. Что все, кого мальчик называл семьей — должны умереть. Никто, кроме семьи, не слышал, как с тихим треском сломалось в нем что-то, отвечающее за человечность. Никто, кроме семьи, всеми силами удержавшей его, не давшей развалиться на части. Гокудера Хаято — бастард-полукровка. «Презренная тварь», — шепчут ему безликие тени из прошлого. Гокудера Хаято — гений управленческого дела. Он меньше чем за полгода крайне успешно реформирует полуразрушенный бюрократический механизм, заставляет восстать из пепла то, что называется «системой проверки отчетностей на предмет несостыковок» с последующим выяснением личностей возможных предателей. Полностью меняет штат, оснащение и все остальные составляющие, заставляет работать всех — включая себя — в каком-то совершенно сумасшедшем режиме… И добивается невероятных результатов. — Если позволяешь себе унижать своё дитя, пусть и незаконнорожденное, не стоит отпускать его туда, где он сможет стать чем-то большим, чем просто забитым ребенком. От него всегда пахнет дорогими сигаретами и порохом, равно как и от всех документов, что прошли через его руки. На его лице — неизменное равнодушно-спокойное выражение, его голос всегда ровен. Гокудера Хаято подрывает пламенем родовое поместье отца… И уходит, не оборачиваясь на алый беснующийся ураган, но вслушиваясь в ласкающие слух вопли агонии. Он бы и рад задержаться, но Джудайме ждёт его к ужину. Гокудера Хаято остается спокоен в совершенно любой ситуации. Гокудера Хаято — воплощённый гнев, заточённый в рамки безупречного самоконтроля. Никто, кроме семьи, не помнит тех времен, когда он был практически мертв. Как смертником бросался в самое пекло, как подмешивал в сигареты наркотик, рвавший лёгкие на лоскуты, но зато притупляющий это отвратительное чувство одиночества. Никто не помнит, как он заходился в бесслёзных истериках, больше походивших на панические атаки, как резал вены и тушил сигареты о тонкие пальцы… Никто, кроме семьи, принявшей его, подарившей смысл жить, а не просто ждать смерти. Ямамото Такеши — бастард сбежавшего наемника-японца. «Мерзость», — морщат носы благородные доны. Ямамото Такеши — лучший ученик Второго императора мечей и вполне мог бы стать Третьим. Просто в его глазах живой учитель куда важнее бесполезного звания. Просто вырезать заданные цели куда удобнее на пару с наставником, чем в одиночку. Просто он не хочет терять старшего брата. — Не стоит лезть с претензиями к человеку, если ты не уверен на сто с лишним процентов, что этот человек не сможет дать тебе сдачи. Ямамото Такеши никогда не перестает улыбаться, солнечно, искренне, так, как улыбаются только совершенно счастливые люди. Под его руководством отдел торгово-транспортных отношений расцветает на глазах, и новые поставщики буквально выстраиваются в очередь. Никто из них даже не догадывается, что этот солнечный юноша вырезает отказавших во время перерыва на обед. Ямамото Такеши — дружелюбный парень, чуть простоватый, но зато удивительно искренний. Ямамото Такеши уже давно делит всех новых людей на потенциально полезных и на потенциальные трупы. Никто, кроме семьи, не видел его мёртвого взгляда, не видел шрамов от катаны и странгуляционной борозды на шее. Не видел, как он медленно тонул в беспросветном одиночестве, всё глубже, туда, где мертвый ил и чьи-то просолившиеся кости. Как он понемногу гнил заживо, разъедаемый собственным отчаянием. Никто, кроме семьи, вытащившей его со дна. Сасагава Риохей — туповатый японец-полукровка. «Отвратительно», — кривят лица мафиозные шишки. Сасагава Риохей — чёртов гений во всем, что связано с человеческим телом. Он способен проводить сложнейшие операции, он способен убить двумя ударами пальцев. Он способен прочитать человека по его позе, жестам, запаху, по мимолётным выражениям лица, способен различить малейшую ложь, способен предсказать действия любого человека… — Если ты хочешь выжить на подпольной арене — тебе придётся научиться разбираться в теле противника. Или противник разберет тебя. Сасагава Риохей возносит на какой-то совершенно иной уровень вонгольский отдел аналитиков. И пусть высшее финансовое у него получено через пень-колоду, ему это мало мешает. Он читает людей, их желания и страхи, их чувства, их отношение, разбирает их души на составляющие и ищет те самые ключевые рычажки поведения — и этого вполне достаточно для того, чтобы быть лучшим. У Сасагавы Риохея коротко остриженные белые волосы, загорелая кожа и спокойная житейская мудрость в серых глазах. Сасагава Риохей — настоящее солнце, тёплое, надежное, понимающее. Сасагава Риохей держит у себя в голове информацию на всех хоть сколько-нибудь значимых личностей, и ни сколько не гнушается её применять. И никто, кроме семьи, не поймет, где же он этому научился. Не поймет, что зачастую, когда кости сломаны, и кровь заливает глаза, единственное, что может спасти жизнь — это шантаж. Никто не поймет, почему он снова и снова назначал стрелки, почему снова и снова бился до состояния фарша. Никто, кроме семьи, избавившей его от необходимости заглушать душевную боль болью физической. Бовино Ламбо — очередной бастард, даром, что итальянец по крови. «Ничтожество», — шипит ему призрак отца. Бовино Ламбо за несколько лет практически с нуля выстраивает собственную сеть информаторов, широкую и, что самое важное, надёжную. — Когда продаёшь своего ребенка, подумай особенно тщательно — вдруг тот, кому ты его продал, вылепит из попорченного телёнка настоящего минотавра. У Бовино Ламбо — забавные черные кудри, вечно прикрытый глаз и вселенская скука на лице. Он никогда не выходит за пределы жилого крыла, и о его лени уже давно слагают легенды, равно как и о его любви к виноградным леденцам. Бовино Ламбо медленно, шаг за шагом обескровливает семью своего отца, до тех пор, пока от некогда влиятельного клана не остается только прах. Бовино Ламбо — ещё почти ребенок, тщательно оберегаемый всеми. Бовино Ламбо выстроил свою сеть на костях тех, кто осмелился его недооценить. Никто, кроме семьи, даже представить себе не может, сколько раз он ещё ребенком просыпался с криком и в слезах от очередного кошмара, от фантомной боли в шрамах, расползшихся по детской нежной коже. Нечувствительность к электричеству далась ему дорогой ценой. И никто даже представить себе не может, сколько боли клубилось в «выброшенном неудачном эксперименте». В выброшенном ребенке. Никто, кроме семьи, подарившей ему спокойствие Хибари Кея — безродный бастард. «Цепное чудовище», — ухмыляется образ давно почившего оябуна. С прогрызенной шеей вообще очень тяжело жить. Хибари Кею боятся, кажется, даже Вендиче, что уж говорить о простых смертных. Он берет под своё начало все «силовые структуры», от охраны до элитных бойцов, и железной рукой строит своих подчинённых, вводит свод непреложных правил и малейшее неповиновение карает по законам военного времени. — Не стоит сажать на цепь монстра, которого не сможешь удержать. Дикие звери имеют дурную привычку рвать своим хозяевам глотки. Хибари Кея редко разговаривает, но подчинённые считают его молчание за благо. Те, с кем он говорит, как правило, не доживают до рассвета. У него холодные стальные глаза, под взглядом которых даже самым стойким становится неуютно, тонкие, вечно сжатые губы, которые никогда не меняют своего положения, и, в целом, его можно было бы назвать весьма привлекательным внешне... Вот только он слишком холоден. Хибари Кея — образец безупречной дисциплины Хибари Кея — дикий зверь, прячущий жажду крови в цепях собственной воли. И никто никогда не узнает о стальной клетке и транквилизаторах, никто не узнает об участи ребёнка-которого-не-было. Никто не услышит вновь того тихого убитого воя, с которым он засыпал, накачанный успокоительным. Никто не услышит рыка, с которым он растерзал собственного отца. Никто не узнает о них. Никто, кроме семьи, которая разглядела в нем маленького ребенка, безмолвно плачущего по ночам. Рокудо Мукуро — единственный не бастард и не смесок. Но он гораздо хуже. Он выродок Эстранео. И про него вообще стараются не говорить. Ведь Рокудо Мукуро слышит всё. Рокудо Мукуро стоит во главе чистильщиков, и одного этого факта достаточно для того, чтобы отбить желание даже думать о нём, не то что перемывать кости. — Как насчет игры, господа? Вы любите игры? Нет? Оя-Оя, какая жалость. А вот я очень люблю… Так что, с вашего позволения, я всё же сыграю! У Рокудо Мукуро — забавный хохолок, трезубец в руках и улыбка, отчётливо отдающая безумием. Рокудо Мукуро — чудовище. Он единственный, на чей счет никто не обманывается. Вот только все эти знатоки даже примерно себе не представляют, что значит быть подопытным. Каково это — умирать снова и снова, выживать только потому, что ненависть сильнее желания забыться. Никто не представляет, каково это: слушать тихие мольбы других подопытных, их бесконечное «мамочка, спаси!», и понимать, что у тебя нет ни-ко-го. Ведь звать тебе некого. Никто не поймет. Никто, кроме семьи, которая услышала его зов. Десятое поколение — поколение дьяволов. Могущественное и совершенно неуправляемое. У них за спиной — бывший аркобалено Реборн в качестве внешнего советника и Занзас Скайрини в качестве не то заместителя, не то капореджиме. У них за спиной — благодарность сильнейших, карт-бланш от Вендиче, любовь Три-ни-сетте и ритуал кровного братания с варийской элитой. Десятое поколение — поколение изломанных, одиноких, поколение почти-умерших и восставших из мёртвых. Они все — лишь жалкая пародия на полноценных людей, жизнь пропустила их через мясорубку и бросила догнивать в земле. А они, как на зло, всё жили и жили, разломанные, разъедаемые горьким одиночеством. Ползали по грязи в жалких попытках собрать себя заново… Но однажды Савада Иемицу скинул их всех в одну кучу. Специально выбирал самых поломанных, чтобы не прожили долго, чтобы передавили друг друга, торжественно поставил садиста Реборна в центр композиции, чтоб уж наверняка… … А они срослись. Медленно, болезненно, они находили в других то, чего их самих лишила жизнь, они склеивали себя, грелись друг о друга, сплетясь в один клубок, опирались друг на друга и осторожно тянулись вверх, оберегаемые небольшими, но сильными ладошками Учителя. Они были почти уверены в том, что Реборн иногда в голове именовал себя Франкенштейном, а их — своим гениальным творением, своим чудовищем... И знаете, они не против. *** В небольшом помещении темно, и дребезжащего света от оплавившейся свечи хватает лишь на то, чтобы выхватить гротескные силуэты. Их в этой комнате — семеро. Там, за пределами убежища остались еще четырнадцать*. Уже мертвых. Их в этой комнате семеро — и их тоже скоро не станет. Война разгорелась слишком быстро. Вспыхнула незаметно и разметалась по земному шару, не оставив надежды на спасение. Кто бы мог подумать, что весь мир окажется настолько единодушен в своем страхе. Они уже не говорят. Они лишь молча разливают по рюмкам сорокоградусный и пьют, не чокаясь, отдавая павшим последнюю дань. Все, кто был дорог, уже мертвы. Вария. Аркобалено. Они сами. Тихое «Пора» отдаёт мертвым равнодушием. Ведь исход давно уже предрешён. Они не прощаются. Не плачут. Не целуют. Они лишь закрывают глаза и осторожно соприкасаются лбами, замирая на краткое мгновение. Это их последний форпост. Последнее убежище. Больше отступать некуда. В тишине раздается щелчок затвора. — Уничтожить всех, кого сможете, — раздается последний приказ. Окровавленные пальцы гасят догорающую свечу. И тишину заполняет не сказанное: — Будет исполнено. *** — … Что скажешь, Тсунаёши-сан? Как тебе мое предложение? — … Я согласен. Но! Только с одним условием…