***
– Я бы помалкивал на твоём месте, Гиряц, поскольку, если не вернётся ведьмак, как ты говоришь, то чудище возьмёт и на городочек кинется. И тебя слопает. И нас всех. Так что надеяться лучше на обратное: что вернётся Геральт из Ривии со своей мазелькой и нас, тем самым, от беды спасёт. А ещё лучше выпить за это. Бертрам стукнул кружкой о стол, за ним последовал нестройный стук кружек остальных сидящих. Выпили. – Отож мне дело есь до дыры этой. Мы ж свалим скорёхонько, так ведь, Берти? Никто до нас не смогёт добраться. – Вот значит, как ты думаешь, – фыркнул Шоффэ, вытирая рукавом пену с губ, – Эгоист ты, нельзя только о своей шкуре заботиться. Прав ты, Берт, уж лучше б они вернулись, – парень стукнул кружкой, остальные ему вторили. Выпили. – А тебя, ясное дело, чья шкура заботит, – подал голос Верни. Тихо, злобно, едва размыкая рот, – Сероволосая такая шкурка. Видел я, как ты зенки вылупил на эту его... Да все вы. Бабы как будто ни разу не видали. Но ты, Шоффэ, пуще всего. Видел я, видел, не отнекивайся, на шлюху ублюдкову глаз положил, тьфу ты, мерзость. – И не собираюсь отнекиваться, – Шоффэ посмотрел на него исподлобья, – Не называй её так. Не она в тебе лишних дырок чуть не наделала… – Да посрать мне, – выплюнул Верни, – Кто со всякими утырками якшается – тот ничем от них не отличается, тот ещё хуже, тот против природы выступает. Верни стукнул кружкой. Выпил. Задумался, а потом громко, довольно крякнул и сказал: – Мало того, что подстилка монстрова, а коли вернётся, ещё и смердеть будет аки русалка подохшая, хе-хе, тьфу ты, мерзость. Смотреть на неё противно, а теперь ещё и дышать невозможно будет. – Замолчи, ты, давно не получал?!... – подскочил Шоффэ. – Ой ничему тебя жизнь не учит, ничему, нарвёшься ты однажды, фатально, Верни… – зашуршал, вместе с ним, Берт и потянул за рукав парнишку, – Сядь, Шоффэ, настигнет его кара. – Верно, настигнет! Вдвойне настигнет! – как-то совсем по-юношески, с жаром, воскликнул тот и сел, насупившись. – Аж в носу засвербело, зачем вспоминать было, Верни, – сморщившись, почесал нос Гиряц, – что правда, то правда. Ты, Шоффе, рядом с этой падлюкой сколь был? Всего-ничего, а воротился – вонял ого-как, а энти вот всю ночь поди проторчат… – Гиряц задумался, а потом крикнул: – Эгей, хозяин! Нонче убивцев на порог не пускай, двери запри, пущай выветливают вонь тама, на улице. Солас высунулся из-за кухонной двери, глянул на них, глянул в другой угол, тёмный, пугающий, за столом которого, тише воды, ниже травы, сидел ещё один постоялец. Тот сверкнул в его сторону жёлтыми глазами и махнул головой, мол, проваливай туда, откуда пришёл. Солас замешкался, сплюнул под ноги и прошмыгнул обратно, не удовлетворив купцов ответом. – Эээк, нахал каков, игноливовать будет? Тоже мне… Он не успел договорить. Раздался приближающийся стук сапогов. Товарищи оглянулись и подорвались с места, опрокидывая стулья, обходя стол по другую сторону от ступающего к ним Гаэтана. – Да мы ж это, шутки шутим, господин хороший, что же вы… – забубнил Гиряц. – Настигнет его кара, мастер ведьмак! Слово даю, настигнет! Получит... – горячо говорил Шоффэ. – Мастер ведьмак, господин Гаэтан, не горячитесь, очень вас прошу, мы уедем скоро, прям сию секунду уедем, хотите? Точно вам говорю, обещаю, вы нас больше… – заропотал Бертрам. С правой брови Верни упала тяжёлая капля пота. Огонь от свеч дрожал под их причитаниями и тени, что отбрасывали эти свечи, дрожали тоже, неясно проблескивали в глазах Гаэтана злобой и ненавистью, гуляли по стенам и полу, мельтешили. – О каком, – гомон голосов смолк, – Запахе вы говорили только что. Голос зазвенел в тишине и ещё мгновение вопрос висел в воздухе. – В общем, – заговорил Берти, громко сглотнув, – О том, который от чудища идёт, гадкий такой, противный… – Я, господин ведьмак, – перебил его Шоффэ, выступил вперёд. Тени снова качнулись, – Когда на него наткнулся, когда его увидел, тогда, жрущего уже, сразу его почувствовал. Будто рыба испорченная, паскудный запашок… – И несло им, – добавил Берт, – Даже когда парень уже к нам выбежал. Наступившая тишина давила почти физически. Может быть из-за неё торговцы втянули свои головы в плечи, осунулись, опустили глаза, ожидая, что случится дальше. Но дальше Гаэтан скрестил руки, задумчиво уставился куда-то в бок, никуда конкретно и, пробурчав что-то про то, что они никоем образом не могли учуять, натянул свой ремень с мечами и вышел из корчмы.***
Отрубленный конец сколопендры начал источать зеленоватую жижу и шипеть, будто окисляться. Геральт схватил Цири за руку и притянул к себе прежде, чем конечность дёрнулась, разбрызгивая яд, едва не задев её. Чутьё, а потом зрение предупредило его о быстро мчащейся в их сторону части сколопендры, которую разрубил он сам и одновременно с этим, в яме рядом с ними, в которую скользнула третья часть чудища, начала осыпаться земля и вибрировать почва. Ведьмак собрал всю концентрацию, на которую был способен, притянул девушку ещё ближе и выставил вперёд руку, вычерчивая пальцами знак. Их, с головы до ног, окружило оранжевое свечение - барьер, созданный Геральтом. И тут же разбился, ярко вспыхнув, и погас. Многоножек, которые столкнулись с барьером, откинуло на приличное расстояние, как раз для того, чтобы ведьмак успел сказать: – Я беру двоих, твоя та, что выпрыгнула из ямы. Будь осторожна. Руби… коли, лучше коли. И чтобы Цири ему ответила: – Я справлюсь. И ты, – она проникновенно посмотрела ему в глаза, – Будь осторожен. Ему было страшно смотреть ей в спину, как она отдаляется от него, как начинает носиться вокруг яростно отбивающейся многоножки, как пытается подступиться к ней, использует финты, обороты, перемещения. Ему страшно смотреть и видеть, что ей тяжело. Что она не знает, что делать. Что она устала, и с каждой секундой становится всё слабее. Ему страшно, что он не может ей помочь, потому что сам начинает защищаться от активных выпадов сразу двух сколопендр, начинает вертеться вокруг них похлеще Цири, сам попадается в ловушку, позволяя обвиться твари вокруг его ноги и сам чуть не отправляется на тот свет, когда вторая сколопендра бьётся о его раненое плечо, к которому уже вернулась некая чувствительность. Но это, как раз, совсем его не пугает. Разве только мысль, что, расправившись с ним, они кинутся на Цири и уже тогда, вопреки её словам, она не справится. И это подстегнуло его. Это помогло ему вложить в дальнейший приём всю силу и ярость. Действуя почти бессознательно, на одном адреналине, он уворачивается от повторного удара прыткой сколопендры, но падает, поскольку вторая всё ещё держит и сдавливает его лодыжку. Ему ничего не остаётся, кроме как рубануть по скользящему кольцу вокруг его ноги, надеясь не задеть саму ногу. У него получается. Но многоножка снова раздваивается, прыщет кислотой, задевая его сапог, штанину, прожигая в них дырки, добираясь до кожи. Теперь их три. Ведьмак перекатывается в сторону и почти упирается в тело другой сколопендры. Снова золотой щит. Снова та отлетает от него, но уже не с такой мощью. Он успевает только вскочить на ноги, а располовиненные до этого куски, менее длинные, но гораздо более быстрые, хаотично, и будто в конвульсиях, юлят вокруг него, неконтролируемо разбрызгивая яд. Очевидно, не в состоянии навредить ему чем-то ещё, они атакуют его по ногам, пытаются сбить его молниеносными, упругими толчками, от которых Геральт едва может увернуться, отпрыгнуть. Поймав момент, он складывает пальцы в знак Ирден и сколопендры, будто оказавшись в вязком киселе, становятся медленными и неповоротливыми, тяжело перебирают ножками, что позволяет ведьмаку отпрыгнуть дальше от них, но не слишком далеко… Потому что он слышит пронзительный, короткий визг. Оборачивается и видит, как Цири лежит на земле, как её лицо искажает гримаса боли, а сколопендра, с которой она боролась, расслабляет тельце от только что совершившегося пружинистого удара. Цири не успела отбежать. – Ёбаный в рот, – сквозь зубы шипит ведьмак и хочет броситься в её сторону, но с удивлением оборачивается на звук, на хруст позади себя, почти у самого уха. Он видит, как в считанных сантиметрах от своего лица часть от части сколопендры отлетает в сторону, разрубленная мечом, после этого – не видит ничего, поскольку укрывается рукой от летящих в его сторону брызг кислоты, а потом – Гаэтана, который палит огнём в оставшийся кусок многоножки. Тот медленно воспламеняется. Не успев, даже не подумав удивиться появлению второго ведьмака, он делает рывок в сторону девушки, но ему мешают три вещи: два жирных, назойливых червяка, чуть было не сбившие его с ног, и крик Гаэтана: – Стой! Ты нужен здесь! – он всё ещё держит Игни на сколопендре. – Она ранена, – рычит ведьмак, раз за разом промахиваясь в ударах по слишком, через-чур быстрым, тварям, – Ей нужна помощь! – Взгляни на неё, она справляется. А я нет, мать твою, Геральт! Ведьмак бросил в её сторону взгляд, увидел, и позволил себе короткий выдох, потому как Цири уже стояла на ногах и сражалась. Но сражалась теперь с двумя многоножками. Она держалась уверенно, но Геральту было плевать, он должен быть с ней, плечом к плечу, помочь ей, уберечь и спасти. Он перепрыгивает сколопендр и накладывает знак, парализующий их, но на деле – только замедляющий и, едва дёрнувшись в её сторону, слышит разъярённые слова, заставившие его медлить: – Она не простит тебе! Если ты вмешаешься, если не дашь ей шанс. Посмотри, она показывает тебе! Посмотри и пойми – она отвечает за себя, стоит за себя и дерётся за себя. Она сможет! Геральт сжал кулаки, сжал меч, сжал зубы. Громко выругался и со звериным рёвом метнулся обратно, налетел на двух, ещё загипнотизированных сколопендр и воткнул в них меч, в каждую по порядку, со всей ненавистью и усталостью. Твари и не думали подыхать. – Я не просто так тут пиротехническое шоу устроил, Геральт, включи мозг. Игни. Пока не перестанут сопротивляться. Геральт успел пустить огонь на одну из них, но вторая уже угрожала ему помешать. Он прервал поток и отскоком увернулся от нападения. В неё же метнул огненную полосу, от которой она увернулась. Но увернуться от Игни кота ей уже не удалось. Оставив свою жертву в огне, позади себя, кот принялся за следующую, а Геральт за её вторую половину. Держа концентрацию, он заметил, как вытянутая в знаке рука Гаэтана слабо подрагивает, как его огненная струя истончается, а его силы истощаются. Верно, ведь ведьмаки – не чародеи. Им не подвластны стихии так же мастерски, как магикам, сила не поддаётся им так же легко, а потоки используются ведьмаками вдвойне не так эффективно, как даже самыми молодыми чародеями. Впрочем, сам Геральт тоже был на грани. А ещё есть Цири, которая уже давно не практиковалась в управлении стихиями и не могла спалить тварей собственными руками. – Цири! – ведьмак будто потратил все силы на этот крик, закашлялся, набрал воздуха и снова крикнул, – Их нужно поджечь! Цири не подала никакого знака, что услышала его, какое-то короткое время она вообще не подавала виду, что он существует, настолько была увлечена дракой. Но потом Геральт увидел, как та финтами привлекала их, заманивала ближе к полыхающему Бесу, уже не пыталась атаковать – только уклонялась и отпрыгивала. Она остановилась спиной к кострищу. Две сколопендры хищно ползли в её сторону, не способные понять, по какой причине она замедлилась, но интуитивно чувствовавшие загнанную в угол добычу. Они поднялись на дыбы одновременно: совершенно жуткие, непонятно каким образом до сих пор шевелящиеся, обе - без какого-либо подобия на морду или голову, только обрубленные части, шипящие, бурлящие, сочащиеся кислотой и кровью вперемешку. Геральт смотрел, как сколопендры приближаются к ней. Смотрел, как она всё ближе пятится к огню и почти вступает в него пяткой. Смотрел, как Гаэтан, освободившись, кричит ему про “помощь” и про “не отвлекайся”, а сам бежит к ней. Смотрел, как Цири провоцирует их на атаку глупым, бездумным шагом в их сторону и каким-то воинским кличем, как они попадаются на эту нелепейшую уловку, со всей мощью бросаются на неё и у ведьмака сжимается сердце на одно краткое мгновение. За это мгновение он успевает усомниться в том, что правильно разгадал её план, успевает состариться ещё на сто лет и побелеть лицом, как будто было куда. Но здесь же он видит зелёное свечение и её исчезновение в лёгкой дымке за секунду до того, как многоножки сбили бы её с ног. Но этого не произошло. Они прошли насквозь и попали в самое пекло, а Цири материализовалась прямиком по другую сторону от горящей туши Беса. Она перекрыла им возможность проскользить вслед за ней своим мечом. Когда чудища, обезумевшие, рванули назад, их встретил Гаэтан. Он воспользовался Ирденом, видимо, из последних сил, поскольку тот подействовал слабо и эффект от него прошёл практически сразу, а когда одна из сколопендр метнулась в сторону, до которой не успели бы допрыгнуть ни Гаэтан, ни Цири - появился Геральт. Так они стояли треугольником вокруг горящего шара, просто не позволяя двум остаткам сколопендры выбраться, спастись от огня. Первым упал Геральт. Он хотел сесть, но ноги подвели его, поэтому он глухо шлёпнулся пятой точкой о землю и завалился на спину, даже не обращая внимания на резкую боль в плече, потому что, казалось, у него болело всё. Цири смогла подойти к нему, но потом тоже приземлилась на колени рядом. – Ты не ранена? – ведьмак повернул голову, рассматривая. Она делала то же самое. – Твои ноги и рука все в язвах из-за этой... – вместо ответа сказала она, – Нужно скорее обработать. И плечо наверняка... – Ты не ранена? – перебил он, может, слишком резко. Остро посмотрел на неё. Цири опустила взгляд: – Нет. Почти нет. Не ранена. – И со мной всё в порядке, не надо так переживать! – раздался громкий, насмешливый голос Гаэтана. Гораздо более бодрый, чем их с Цири вместе взятый, – И не стоит благодарности, право, уберите ваши деньги и хватит скандировать моё имя. Кот опустился рядом с ними по другую сторону от Геральта. Ведьмак встретился с ним глазами, посмотрел долго и почти уважительно. – Спасибо, – только сказал Геральт и тут же, твёрдо и требовательно, – Рассказывай. Гаэтан, уж слишком довольный, лёг параллельно ведьмаку, подложил руки под голову, уставился в небо, чёрное, но подсвеченное золотым из-за огня возле них, который, правда, в разы уменьшился в объёмах. – Рыба, – только и выдохнул Гаэтан благоговейно. – Ну, и? – Цири недовольно цоконула языком. – Ну и всё. Услышал, как друзья ваши дражайшие обмолвились о страшной вони и понял, что не на того зверя вы напали, на которого готовились. Дай, думаю, мимо пройду. Так оно и вышло. – А ты-то как этого зверя узнал? Гаэтан громко зевнул, лениво потянулся и, вроде как, нехотя, через силу, начал говорить, но что-то возбуждённое в голосе всё равно выдавало в нём нетерпение и желание поделиться: – Не слышали, значит, эту байку? Я вот слышал, сперва только слухом, но потом нашёлся человек подтвердивший, в честности которого я не мог сомневаться. Был у меня товарищ, друг, если хотите, с которым мы сначала путешествовали после выпуска из Цеха, а потом разошлись. А встретились снова уже в ночь перед тем рассветом, в который тот помер. От подобной же твари. Долго же он умирал…или долго держался, как посмотреть. И мучительно. Места на теле без таких вот нарывов, как у тебя на ногах – не найти было, всё в них, всё в укусах, руки – не руки, а кровавое месиво, да и ноги не лучше. Под утро только и кряхтел, жалел, что там, мол, на месте не сдох, что сбежать сумел. Потом, правда, обратное говорил: хорошо, наоборот, что выбрался, поскольку может это всё передать мне. Теперь знаю и не попадусь, и это, мол, жизнь мне может спасти. В общем, я не биолог и не какой-нибудь там учёный и знаю чуть больше, чем вы сегодня видели. Но одного умника потом расспрашивал про этот случай, тот им не особо заинтересовался, не поверил, мол, я сказки рассказываю и не может быть такого. И всё-таки бросил мне мысль, теорию, якобы у этой сколопендры строение тела какое-то особенное, поделённое на многочисленные сегменты, у каждой из которых собственный и независимый нервный узел. Вроде как черви подобным образом устроены. Но они, конечно, не так эффектны, как наш случай, и фокусов у них в разы меньше. Ну, а всё остальное уже рассказал мой друг. Как у него получилось умертвить одну с помощью огня, и как невыносимо от них несло. Именно что «невыносимо», потому как вы и сами знаете, Цири, пожалуй, только в теории, что при опасности сколопендры испускают душок, но едва-едва заметный. А этот слышен за версту и, я думаю, именно потому, что вонь даёт каждый её сегмент, а не только головной мозг. Словом, принимайте её за эволюционировавшую сколопендру, перенявшую самое лучшее от своих меньших сородичей. Хм… Не знаю. Они с червями вообще одного класса? Темнота начала давить. Бес почти догорел, а вонь стала и впрямь невыносимой, или же Геральт только сейчас обратил на неё внимание. – Познавательная история, – сказал он, с трудом поднимаясь, позволив Цири поддержать себя, – Познавательная вылазка. Показательная. Ведьмак обращался к Цири. Та упёрлась глазами в землю и, когда хотела отпустить его, Геральт перехватил её ладонь и вытянул руку, рассматривая покрасневшие волдыри. Одежда, как и у него, была прожжена. Не помогла даже плотная кожа перчаток. Цири одёрнула руку и завела за спину, пробурчав: – Нормально. Бывало и хуже. – Заживать будет долго. – Переживу. Она всё ещё не смотрела на него, прятала взгляд, и это причиняло Геральту куда большее неудобство, чем все его раны. Гаэтан громко, неестественно прокашлялся и встал вслед за ними. – Что же, – бодро начал он, – Может мы, наконец, свалим отсюда, пойдём зализывать раны? Да и дышать тут становится всё тяжелее. Ведьмак коротко кивнул, последний раз посмотрел на разбросанные, обгорелые куски чудовища и, немного выждав, сказал ему: – Удачно мы с тобой встретились. Очень удачно.***
К тому времени, как они добрались до корчмы, Цири не чувствовала в себе никаких сил. Все они ушли на то, чтобы вовремя переставлять ноги, да держать тело в вертикальном положении. Мышцы ломило так, будто она тренировалась несколько дней подряд без отдыха, без малейшей передышки. Переходя через порог, она с досадой думала, что действительно давно не участвовала в подобной выматывающей стычке, что такая нагрузка была для неё нова и тяжело переносима. Выходит, Геральт был прав, говоря, что к некоторым вещам она была не готова, ведь это относилось даже к её физической форме. Она не хотела думать об этом, зацикливаться, но, пытаясь думать о чём-то другом, это «что-то другое» оказывалось в тысячу раз тяжелее и гораздо более гнетущим, чем мысль о своей физической несостоятельности. «Что-то другое» напоминало ей об угрюмом ведьмаке, что ступал рядом с ней, манило украдкой разглядывать его ранения и беспокоиться о них. Корчма была пуста. От вечернего гуляния не осталось и следа, разве что один из столов в правой зале был до сих пор не убран, будто ещё минуту назад его кто-то занимал. Свечи были потушены, печь не горела, хозяева не показывались. После того, как Гаэтан спешно ретировался, Цири и вовсе показалось, что они остались совершенно одни во всём доме. Она поднялась на отведённый им чердак первой, Геральт – сразу за ней. Быстро окинув взглядом помещение, Цири прикинула, что может им пригодиться и, сперва прихватила кадушку с чистой водой, а потом потянулась за торбой со всей их медициной. Послышался шорох одежды. Она повернула голову туда, где стоял ведьмак и резко отвернулась, чуть расплескав воду. Краска хлынула на её лицо от смущения и, внезапно, от злости. У ног Геральта валялась почти вся его одежда, сам он стоял в исподнем, спиной к ней, нисколько, казалось, не смущаясь. Будто и она не должна. Будто это нормально и правильно, будто то, что она видела его в таком виде и раньше ничем не отличалось от того, что она видит его таким сейчас. После того, как целовала его. Обнимала эти самые плечи. Не повседневно и мимолётно, а по-настоящему, как женщина обнимает своего мужчину, как вжимается в него естественным порывом. Не то чтобы Геральт и раньше слишком обращал внимание на это, но он точно сдерживал себя, точно проводил границу. Сейчас же он намеренно её стирал. Так ей казалось. Так оно, скорее всего, и было. Цири с обидой закусила губу. А после раздражённо и мстительно подумала, что, если уж так, если он так хочет показать, что для него подобные вещи ничего не значат и не стоят, то и она не будет скромничать. В конце концов, ей тоже будет удобнее смазывать свои раны без блузки. Она решила не смотреть на него. Игнорировать. Кадушка со стуком опустилась на пол где-то по середине между ними, вода вновь расплескалась, сумка упала рядом, а Цири встала к нему спиной. Стянула через голову блузку и решительно села на свой матрас, оставшись в штанах и тонком белье. Цири не могла видеть его реакции или взгляда, может быть, он так ни разу к ней и не повернулся, но она чувствовала, как он стоит в нерешительности какие-то считанные секунды, а после садится, подобно ей, спиной к её спине, достаточно близко, чтобы слегка задеть её. Она боится пошевелиться, потому что кажется, наклонись она чуть сильнее назад – непременно столкнётся с ним. Но Цири берёт с ободка ведра тряпку, смачивает в воде, отжимает, начинает промокать свои ядовитые ожоги на животе и руках, а столкновения не происходит. Всё же, он не так близко, как ей показалось. Геральт зашевелился тоже. Потянулся к сумке, порылся в ней, что-то достал и отставил в сторону. Цири хотела отложить тряпку обратно на ведро, но Геральт перехватил её, забрал себе, а девушке передал небольшой флакон с мазью. Она не сразу взяла его, засмотревшись на кровавые пузыри на его руке и, хотя Цири видела только её – кисть и предплечье, уже могла понять, насколько сильными были его травмы. Её собственные не шли ни в какое сравнение и ей стало стыдно и неловко за это – он снова покалечился сильнее всех, защищая её, а она осталась практически невредима. – Тебе нужна помощь? – спросила Цири, открывая флакончик. – Не сейчас, – глухо ответил он, – А тебе? – Нет. Так они сидели, молча, тщательно смазывающие целительным составом свои прожжённые руки и ноги, пальцы, лодыжки и животы; периодически менялись предметами – Геральт просил у неё тряпку, Цири у него – мазь, и наоборот, и так по кругу. И эти просьбы, сухие и короткие, звучали напряжённей натянутой тетивы; были, по сути, ничем, но звучали слишком многим, паузы становились всё красноречивей, и каждое последующее слово давалось всё с большим трудом, поскольку не те слова просились наружу. Цири молчала, можно сказать, принципиально. Она думала, что достаточно открылась ему прошедшим вечером и теперь ждала его шага. Не уверенная, что он вообще будет. Скованная и растерянная этой неуверенностью… – Ты хорошо держалась сегодня. Сильно, уверенно. Убедительно. Словом…я поражён. Цири вздрогнула от его голоса, но выслушала внимательно и долго молчала, решаясь, что на это сказать. – Так уж это было удивительно? – с лёгким укором, но всё же мягко спросила она. – Немного, – Цири услышала в его тоне улыбку, – Я в тебе не сомневался, но, учитывая, что всё пошло не по плану, что никто точно не знал, что делать – я сильно беспокоился. Но ты справилась. Как ведьмачка. Цири зарумянилась от его похвалы и была рада, что он этого не видит. У неё тоже было одно замечание, которое ей хотелось высказать: – Ты не вмешался. Я заметила это тогда. Ты хотел кинуться мне на помощь, но остановился. Спасибо за это, я ценю, и могу представить, как тяжело это было… Она хотела добавить что-то ещё, поблагодарить его сильнее, но Геральт перебил её: – По правде, это не вполне моя инициатива. Гаэтан остановил меня. С последней фразой жестокое разочарование укололо Цири прямо в нутро, тупо и неправильно. Она затаила дыхание, слушая продолжение. – Он высказал мысль, остановившую меня. Верную, судя по твоей реакции. Такое ощущение, будто он хорошо тебя понимает, и это мне не очень нравится, – закончив, он легко усмехнулся. Значит, он лжет. Вопреки его словам – она не убедила его, не заставила понять, не заставила увидеть. Но ведь она дралась сегодня для него. Защищала себя для него и нападала для него. Каждый её удар, попавший в цель, каждый уворот, сберёгший ей жизнь был ради того, чтобы доказать ему, лично ему, что она самостоятельна и не нуждается в няньке. Не чёртовому Гаэтану, ибо в гробу она видала его понимание! Цири так и молчала бы, всклокоченная этими мыслями, слишком ими разочарованная, чтобы ответить ему так же непринуждённо, каким выходил их разговор, чувствуя бессилие и опустошение. Но она услышала позади себя тяжёлый вздох и, вслед за ним, почувствовала тяжесть спины Геральта на своей собственной. Он как будто облокотился о неё и ей пришлось напрячься, отклониться назад, чтобы выровнять их осанки, и чтобы никому не пришлось держать равновесие. Спина ведьмака была горячей. Очень, почти обжигающей и, вероятно, именно от этого температура самой Цири поднялась тоже. От чего в момент прикосновения её сердце забилось, как в припадке – она не стала думать. Огорчившие её мысли ушли на второй план и на их место пришли другие, более… насущные. Цири видела его ладонь, упёртую в пол ровно между ними, сбоку. Она видела измазанные кремом покрасневшие костяшки, пальцы, упирающиеся подушечками в шершавую доску. Она потянула к ним руку и тут же заметила, как эта ладонь слегка сжалась, как перекатились напрягшиеся мышцы по его предплечью. Не достав считанных сантиметров Цири остановилась, и даже затаила дыхание, но ещё прежде, чем дотронулась до него, почувствовала слабое покалывание в том месте, которым собиралась коснуться, а когда сделала это, когда накрыла его ладонь своей – Сила, или что-то более мощное, и вовсе прошла сквозь него, обволокла их руки, соединяя их, наполняя воздух. Ей показалось, что она делится с ним собой, сливается и отдаёт ему себя, но не истощается, напротив, чувствует себя ещё более наполненной, чем прежде. – Геральт, – имя прозвучало тихо и трепетно, а дальше – почти со страхом, – Скажи, что тоже это чувствуешь. – Чувствую, – отозвался он, – Хотя и не должен. – Я не знаю, что это, я не могу контролировать это, – быстро, в волнении проговорила Цири, – Это похоже на магию, но это не она, а что-то другое, как будто из меня… во мне… – Я понимаю. Это… это я чувствую тоже. «Тоже» Цири застыла, прокрутила эти слова у себя в голове с разных сторон, понимая их смысл, но не веря в него окончательно. Она знала, чувствовала, что есть подвох, какая-то недосказанность, и ждала её. Геральт говорил не торопясь, даже тяжело, но интонации были чрезвычайно мягкими и ласковыми. Голос немного хрипел, от чего он часто сглатывал, расставляя паузы: – Я почему-то вспомнил случай. Я уже говорил, что, когда Гаэтан перерезал деревню, он пощадил только маленькую девочку. Она мне и рассказала, что там произошло. Но ещё прежде, до этого, когда я только её увидел – меня как громом поразило. Тут же захотелось плюнуть на всё, развернуться и уйти, продолжить твои поиски и не тратить больше времени. Потому что, представь себе картину: малявка, лет десяти, стояла под деревом, одна, тряслась, как лист на ветру, с ужасом в глазах, того гляди упадёт в обморок, ну точно, как… – Я, – вставила Цири почти не слыша даже самой себя. – Как ты. Когда я нашёл тебя в Брокилоне, когда мы впервые встретились. Точно, как ты. С одной стороны, из-за этого сходства у меня и возникло желание уйти, но с другой стороны - оно так сильно меня впечатлило, что из-за него я всё-таки остался и помог ей. Пошёл с ней к тётке в соседнюю деревню, всю дорогу на плечах нёс, прямо как тебя когда-то. – Зачем ты рассказываешь мне это? – Цири и сама удивилась, с какой звенящей агрессией отлетела от стен её фраза. Ей хотелось акцентировать только одно слово, но прежде, чем она успела сообразить какое именно: «мне», или «это», или, может быть, важнее «зачем», слова уже вырвались, как и следующие за ними, такие же громкие, немного дрожащие: – Что ты хочешь этим сказать? Все были детьми когда-то: я, ты, все. Но даже эта девочка когда-нибудь вырастет, и ты будешь настоящим глупцом, если закроешь на это глаза, зациклишься на прошлом и сделаешь вид, что не замечаешь никаких перемен, что не замечаешь ничего. Геральт молчал, а она не хотела ему помогать. Но потом он вдруг аккуратно развернул свою ладонь вверх тыльной стороной и её рука мягко легла на его, «лицом к лицу». Он распрямил пальцы и это выглядело приглашением провести по ним, почувствовать их узор и шероховатость. Ведьмак наклонил голову назад, случайно коснувшись хвостом кончика её уха и выговорил печально, почти разочарованно: – Цири, я замечаю. Иначе бы не случилось того, что случилось. Она ощутила облегчение и одновременно с ним напряглась. Подозрительное, гнетущее молчание и снова это чувство недосказанности. Всё подтвердилось, когда он, выдавливая из себя слова, сказал: – Но то, что произошло… Это была моя вина. Это была… – Ох, только не говори «ошибка», – Цири раздражённо одёрнула руку и тонкие сосуды магии, соединявшие их, разорвались, – Мы же не в любовном романе. Она услышала тихий смешок, но почему-то знала, была уверена, что ведьмак нисколько не улыбается. – Называй это как хочешь, но этого не должно было случиться. – В том и дело, что должно было! – Цири подскочила на ноги, продолжая горячиться, – Ты знаешь это! И случилось бы всё равно, рано или поздно. Оно…настигло бы нас. – Ты трактуешь его неправильно, – голос исказился, поскольку в этот момент он встал, попытался не сморщиться, но у него не получилось. Должно быть, ожоги причиняли ему куда большее беспокойство, чем он показывал. Цири чуть было не потянулась ему помочь, но в последний момент одёрнула себя, зарделась и отвернулась, когда он подошёл и привалился к тумбочке, подобно ей, рядом. – Если хочешь, я вообще ничего не трактую, – сказала она, когда движения прекратились и наступила тишина, – Только ощущаю. Как и ты, – в последующую паузу, в которую она набиралась смелости спросить, Цири повернула к нему голову и ждала, искала его взгляда. Но ведьмак смотрел в пустоту перед собой, и ей хотелось силой развернуть его к себе, – Скажи, почему ты так… упёрся, ты… Я тебе не…Ты меня… – Замолчи, – резко оборвал он её жалкие попытки закончить предложение, – Ты знаешь, что да. Знаешь, может быть, раньше, чем я сам узнал. Она вскинула на него изумлённый взгляд, но в следующее мгновение отвернулась так резко, что её пряди ударили по щекам. Цири казалось, будь её грудная клетка чуть тоньше – сердце обязательно вырвалось бы из неё, настолько волнительными были его слова. Сомнения внутри Цири были развеяны. Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем он снова заговорил: – Но ты…Я думаю, ты поторопилась. И ты спешишь сейчас. Ты молода, импульсивна, у тебя горячее сердце и естественно, ты поддалась порыву… который я сам и спровоцировал. Я не должен был… – Хватит! – вспыхнула она, – Это не какой-то всплеск гормонов. Не только он, по крайней мере. Это нечто большее. Наконец, Геральт взглянул на неё. В его глазах понимание и даже согласие бились в невидимую стену собственных установок и правил, и никак не могли перейти эту границу. – Ты должна подумать, – сказал он тихо, – Я хочу, чтобы ты дала себе время. Оно тебе нужно. «Оно нужно мне» – слышит Цири то, чего он не говорил. И ей не хочется больше стоять здесь, продолжать этот разговор, пытаться убедить его. Ей хочется улыбнуться – немного криво, из-за сдерживаемых эмоций (она не пустит ни одной слезы в его присутствии), и уйти. Остаться одной, но больше – оставить одного его. Сделать то, о чём он неосознанно просил – дать ему время. Это понимание далось ей со скрежетом собственного нетерпения. Геральт просил её не спешить, подумать, подождать, но на деле он сам отчаянно нуждался в этом. Так же, как он учится доверять ей в битвах, медленно, но всё же избавляется от привычки присматривать за ней и чрезмерно опекать, так и теперь он должен принять свои чувства, в истине которых она не может сомневаться. И сделать выбор. Ибо свой она уже сделала. Цири не собиралась отвечать. Она спокойно подняла свою рубашку, сжала её в опущенном кулаке и почти прошла мимо Геральта, намереваясь спуститься вниз. И прошла бы, если бы он не потянул за свисающий кусок ткани, тем самым остановив её. – Куда ты идёшь? Она не смягчила тон, когда отвечала ему, не повернулась, не посмотрела в его глаза. – Я буду спать внизу. Цири двинулась вперёд и решила, что, если он не отпустит её блузку, она останется в его руке и Цири уйдёт без неё. Но Геральт опустил руку сразу же, та безвольно упала вниз. – Ты права, мы точно не в романе. Там всё было бы гораздо проще. Ей стоило огромных усилий, чтобы вновь не кинуться в полемику, возможно, с пощёчинами и криками на этот раз. Вместо этого она сдержанно проговорила: – Куда уж проще, Геральт, – и спрыгнула с мансарды, колыхнув занавеску.***
Он никак не мог вспомнить, когда именно заснул. Это был рассвет, или огонь из печи рассеивал иллюзию, превращая штору перед его глазами из грязно-серой в мутно-жёлтую? Он не мог вспомнить, хотя долгое время ему казалось это невероятно важным и в последствии он корил себя за этот сон. Гадал, каким образом он не проснулся от звуков, каким образом не проснулся от видения, что ему снилось. Тогда ему приснился моросящий дождь и дикий ветер, бьющий в лицо, трепавший и без того мешавшие волосы, а со следующей картинкой пришла ясность, чем этот ветер вызван – он мчался на лошади. Но не на Плотве, это была вороная кобыла Цири. Он не мог сосредоточиться на местности, не мог определить направление, но вдруг он почувствовал. Сильную усталость ноющих мышц по всему телу, жжение в кистях рук, усиливаемое трением перчаток, уплывающее сознание, сдерживаемое нечеловеческой концентрацией. Именно тогда, когда образ зацепился за перчатки, он понял, что это не его руки. Не его волосы мешают не его лицу. Это была Цири, и она очень спешила. Она гнала лошадь так, будто бежала от самой смерти, но он знал, что её никто не преследует. Он знал, потому что она знала. Он знал, что она бежит от него, от Геральта, и что она не рада этому и совсем не хочет. Он чувствовал, как она вцепилась в поводья, чтобы случайно не развернуться, чувствовал, с каким давлением она сжимает зубы. И он чувствовал это, потому что она чувствует. Потом он услышал голос Цири, что был шёпотом, громким, чётким, перекрывающим остальной шум. Этот голос был обращён к Геральту, будто она знала, что он рядом с ней, и знала, что ей даже не нужно открывать рот, чтобы говорить с ним. Она шептала, чтобы он не шёл за ней, не искал её и не расспрашивал о ней. Она шептала с болью и щемящим сердцем, но он хорошо помнил, как проснувшись, боль не ушла, а сердце щемило у него самого. Пробуждение пришло резко, но открыв глаза – он не сдвинулся с места. Он знал, что её нет в корчме, что на улице моросит и что сейчас позднее утро. Он знал, что, при желании, он мог бы её отыскать – дождь был слабым, а она не аккуратничала со следами. Но такого желания не было, потому что её желание было другим. Цири просила его, а он всё ещё ощущал эту настойчивость её выбора, что, пойди он поперёк, она посчитала бы это предательством. И была бы права. Геральт лежал, пустым взглядом сверля потолок, до тех пор, пока с первого этажа его не стали кричать, как он понял позже, не в первый раз. Тогда, отмахнувшись от хозяев скупой, ничего не значащей фразой, он поднялся и наткнулся на сложенный надвое лист бумаги, лежавший на её матрасе. Это было письмо, подтвердившее то, что он знал и так, но странным образом принёсшее некоторое успокоение. «Когда ты проснёшься, скорее всего, я буду не так далеко, как хотелось бы, но достаточно далеко, чтобы сбить тебя со следа, если ты вдруг вздумаешь меня искать. У меня получится, не сомневайся, я многому у тебя научилась. Так вот, не вздумай. Доверься мне на сей раз, сам, без чужих подсказок, и это скажет мне о многом. Я обещаю, что не буду впутываться в неприятности, не буду рисковать и не буду брать опасных заказов, ведь это не цель моего отъезда. Цель, а точнее причину, ты знаешь сам. Я знаю, что знаешь. Я вернусь, Геральт. Потому что по-другому не может быть. Даже если я не буду знать, куда возвращаться – я приду к тебе. Предназначение приведёт меня, как и всегда. И когда это случится, ты должен будешь мне ответить. Если ты