Not Strong Enough

Последние мили до башни Геральт преодолел с трудом, Плотва еле шла, роняя пену, тяжело поводя боками и спотыкаясь. Он загнал лошадь, загнал себя в проклятую бездну страха и отчаяния, но упрямо понукал несчастное животное. У крутого подъёма, уходящего в ущелье, он спешился, погладил Плотву по взмыленному крупу, и полез наверх. И когда в сумерках угасающего дня на фоне скал проступили очертания зубчатой стены и слепые прорези окон, Геральт почувствовал, будто в него хлынули силы — мощным потоком, сметающим враз усталость и страх. Он крепче сжал рукоять меча, подкрался к узкому проёму двери, пинком выбил хлипкие доски и влетел внутрь, готовый убивать. Но убивать было некого. От увиденного у Геральта перехватило дыхание, а сердце пронзила тупая боль. На грубом деревянном столе, прикрученный ржавыми оковами за руки и ноги, лежал бледный как смерть, абсолютно обнажённый Лютик. Его лицо было отвёрнуто в сторону от двери, тёмные волосы на затылке слиплись от пота, пальцы рук судорожно сжаты в кулаки. В пространстве висел тяжёлый запах блевотины, пота, крови и мочи, смешанный с пряным ароматом трав. Геральт одним прыжком преодолел расстояние от двери до стола, склонился над Лютиком, бережно повернул к себе его голову и с ужасом уставился на бледное лицо с запавшими глазами и искусанными губами. Кислый запах рвоты ударил в ноздри. Вокруг рта и на груди Лютика застыли желтоватые потёки. Но он дышал. Редко и неглубоко, и сердце его билось — размеренно и очень-очень медленно. Геральт бегло осмотрел его тело — ни порезов, ни синяков, ни следов укусов — и вернулся к лицу. Стащил и отшвырнул перчатку, прикоснулся ладонью к холодной щеке. — Лютик. Лютик, очнись. Очнись, блядь, пожалуйста. Я убью его. Всеми богами клянусь, убью. Только приди в себя. Лютик… Лютик! Медленный вдох. Тягостная пауза и длинный выдох. Удар сердца в ладонь — и тишина. Ещё один. — Лютик, — прошептал Геральт, касаясь губами полуоткрытого рта. — Прошу тебя… Ресницы Лютика дрогнули. Из груди вырвался тихий стон. Звякнули цепи, когда дёрнулись руки, шевельнулись ноги. По телу прошла волна дрожи, спина выгнулась дугой, и Лютик закричал. Этот крик был настолько диким и страшным, что Геральт прижал его голову к себе, обхватил, зарылся пальцами в спутанные волосы и зашептал. Он шептал, что не даст ему умереть. Что он не успел сказать, что хотел. Что всё будет хорошо. Всё будет ещё лучше, чем было, потому что больше нет никакого Ламберта, никакого прошлого, никаких блядских воспоминаний, а есть только он, Лютик, здесь и сейчас… И всегда будет. Потому что «здесь и сейчас» — это их жизнь, до конца времён. Вместе. И когда Лютик перестал кричать и трястись, и промычал что-то нечленораздельное, слабо дёрнувшись, Геральт, наконец, оторвал от себя его голову и посмотрел в мокрое от слёз лицо. И увидел его глаза. И понял, что если бы мог, то закричал сам — до сорванной глотки, до последнего отчаянного вдоха. — Я жив? — прошептал Лютик. — Блядские боги, Геральт, это и вправду ты? Геральт не мог произнести ни звука. Он смотрел и смотрел в глаза Лютика и увязал в их мутной глубине, в этом страшном янтарном блеске, который без остатка поглотил прежнюю лучистую синеву. — Это ты… — на губах Лютика появилась слабая улыбка. — Ты нашёл меня… Я знал. Знал, что ты успеешь… Ты ведь успел, да? Успел? Его улыбка медленно померкла. Взгляд беспомощно зашарил по лицу Геральта — неверящий, испуганный… И пока Геральт, достав меч, рукоятью сбивал оковы, Лютик пытался ещё что-то спросить, но задыхался и не мог толком выговорить ни слова. Когда цепи с грохотом рухнули на пол, он сел, застонав от боли, и вцепился в плечи Геральта дрожащими пальцами. Скажи мне, молили жёлтые волчьи глаза на бледном лице, скажи мне, что ты видишь? Почему ты так смотришь? — Прости, Лютик, — тяжело сказал Геральт, отводя взгляд. — Я опоздал. Лютик уронил руки и замер. Его губы дрогнули. — У него получилось? — К сожалению, да. — Странно, — прошептал Лютик, неосознанно растирая запястья. — Я ничего не чувствую. Кроме того, что у меня всё болит, будто на мне потоптался голем, и саднит в глотке, и перед глазами так светло, будто сейчас полдень… Сейчас полдень, Геральт? — Нет, Лютик. Сейчас почти ночь. — И здесь… — он огляделся, — темно? Геральт кивнул и сглотнул вставший в горле горький ком. Он знал, что перемены ещё впереди. Что тело Лютика каждый день будет подвергаться незаметным трансформациям — мутагены начнут работать в полную силу, превращая человека в монстра. Сначала окрепнут кости, потом связки приобретут невероятную гибкость, затем кожа обретёт способность к быстрой регенерации, а рефлексы и зрение улучшатся многократно. И белая прядь в тёмных волосах Лютика, которую Геральт заметил только что, станет ещё белее. — Блядские боги, — прошептал Лютик, хватаясь за рукав Геральта. — Я теперь… как ты? — Я убью его, — тяжело сказал Геральт, накрывая ладонью пальцы Лютика. — Погоди… Он не тронул меня, если что. Ну… так, как ты думаешь. — Не в этом дело. — Геральт, — Лютик спустил ноги со стола, покачнулся и нервно засмеялся. — Я бесконечно счастлив, что он меня не тронул. Я безмерно рад, что могу прикасаться к тебе. Я чувствую себя… живым, как никогда. — Он протянул руку и нежно, но крепко ухватил Геральта за подбородок, принуждая его поднять голову. — Посмотри на меня. Скажи, что ты видишь? Только честно. — Мутанта, — проговорил Геральт после паузы. — Мутанта, успешно прошедшего трансформацию. Лютик… — А теперь послушай… Нет, не надо отворачиваться. Смотри на меня. Я прошёл Испытание и выжил. Хер знает как, без подготовки… Ламберт сам не знал точно, получится у него или нет, и я был готов умереть в любой момент. Но даже тогда я ни на одну грёбаную секундочку не пожалел о том, что когда-то встретил тебя. И подумал, что если умру, то и хрен бы с ним, потому что всё лучшее в мире со мной уже случилось, — он моргнул, но жёлтые глаза оставались сухими. — Но так уж вышло, что эксперимент удался. Первый в истории двадцатипятилетний мужик за несколько часов стал ведьмаком. Ни хрена не умеющим, правда, не знающим, как держать меч, но тем не менее… Геральт! Посмотри на меня. Пусть я изменился внешне, о чём, кстати, очень красноречиво говорят твои глаза, но я всё чувствую… — Лютик засмеялся. — И всё помню. Он уткнулся лбом в плечо Геральта, новорожденный ведьмак, ещё не осознавший до конца, что произошло, и Геральт обнял его, прижал к себе, вдохнул тяжёлый кислый запах его волос. Лютик… Он по-прежнему Лютик. Его. Весь — его. — Во всём нужно искать положительные стороны, — прошептал этот неисправимый оптимист, поднял голову и неожиданно подмигнул. — Теперь у меня всегда хватит на тебя сил. — И раньше хватало, — буркнул Геральт, против воли слабо улыбаясь в ответ. — Но раньше у меня не было таких… способностей. Пусть я не умею сражаться, но ты меня научишь. А с остальным я как-нибудь справлюсь сам. — Поехали отсюда. — С огромным удовольствием. Где моя одежда? И… Геральт? — Что? — Теперь мы с тобой повязаны надолго, — Лютик прищурился, и в золотой глубине его глаз мелькнул знакомый проблеск небесной синевы. — Очень надолго, ты понимаешь? Он сказал, если я выживу, это будет дар тебе. Геральт помолчал. Нагнулся, подобрал с пола рубашку Лютика и кинул ему. — Я счастлив, — сказал он. И понял, что это чистая правда. А с Ламбертом он потом поквитается. Рано или поздно их пути снова пересекутся, и тогда будет ясно, кто и насколько был прав. Они вышли из башни. Лютик озирался по сторонам с плохо скрываемым восторгом. — Геральт, я вижу каждую грёбаную песчинку, каждый листик… Боги, ты не говорил мне, насколько это охуенно. Впрочем, ты привык. А мне ещё долго придётся привыкать. Он схватил Геральта за рукав и замер, скользя взглядом по его лицу. А потом потянулся и поцеловал — сначала осторожно, потом в полную силу. И отстранился, тяжело дыша и улыбаясь, как сумасшедший. — Ничего не изменилось, — прошептал он. — Кроме того, что у меня во рту отвратительный вкус и воняет от меня, как от козла, но ты не отвернулся. — Я никогда от тебя не отвернусь, Лютик, — сказал Геральт, чувствуя, как сердце затапливает тёплый золотой свет, заживляющий все раны, которые казались безнадёжными. — Никогда, слышишь? — Ведьмакам заплатите чеканной монетой, — тихо запел Лютик, улыбаясь. — Чеканной монетой, оу-о-о-о… И, обогнув Геральта, легко и ловко запрыгал по камням вниз, ни разу не оступившись в кромешной тьме. *** — Весемир. — Ламберт? Ламберт, что ты здесь делаешь? — Каэр Морхен всё такой же приветливый, как и раньше… Встречает с распростёртыми объятиями своих сыновей. Не волнуйся, я скоро уйду. Вот, возьми. — Что это? — Мои записи. Двадцать лет сбора информации и опытов с травами. Можешь открывать школу Волка заново, учитель. Эксперимент удался. — Ты хочешь сказать, что… — Да, Весемир. В этой книге — спасение рода человеческого. То, что было утрачено много лет назад. Не благодари. Об одном прошу… нет, настаиваю даже. Не используй детей, Весемир. Забудь про Право Неожиданности. То, что я тебе принёс, это дар для всех, кто сам захочет взять на себя бремя нашей профессии. По собственному желанию и добровольному согласию. А таких найдётся немало, поверь мне. Среди опытных воинов и зелёных недоучек. И будет риск потерь, но они будут знать об этом. А у тебя будет выбор, Весемир. — Ламберт… — Если ты попросишь меня, я останусь. И буду, как и прежде, тренировать ведьмаков. Не смотри на меня волком… Геральт был первым и единственным, с которым я позволил себе больше, чем нужно. Кстати, с ним всё в порядке. Он не один… больше. И я думаю, они появятся здесь к зиме. Белый Волк и его… Золотая Птичка. Или Полевой Цветочек. Моя гордость и моё проклятие, созданное вот этими руками. — И чтобы окончательно закрыть тему… Ты можешь быть спокоен, Весемир, мой старый учитель. Таких, как Геральт, не было и не будет никогда. И ты волен сейчас проклясть меня и снова изгнать из Каэр Морхена, а можешь оставить рядом, чтобы я смог создать нечто подобное. И заодно вылечить собственные раны, которые не желают затягиваться вот уже двадцать лет. — Подумай, Весемир. Я вижу, ты не готов дать мне ответ. Почитай мои записи, поразмысли над моими словами, а завтра я снова приду к тебе. А пока, с твоего позволения, я займу своё старое логово, если ты, конечно, не устроил в нём свалку. Нет? Отлично. У меня будет одна-единственная ночь, чтобы вспомнить то, с чего всё началось. То, о чём тебе совершенно неинтересно слушать, потому что во всём этом много крови, боли и самых низменных удовольствий, которые себе только можно представить. Стены Каэр Морхена умеют хранить тайны, и мою, я уверен, они хорошо сберегли.