100 и 1 способ соблазнить блокнот

Объект воздыхания Куникиды выглядит как ангел и ведет себя как ангел. Идеальная со всех сторон госпожа Сасаки нравится всем и каждому своими широко распахнутыми малахитовыми глазами и безупречно милой улыбкой. Нобуко улыбается, когда приветствует новое лицо. Она встает, склоняясь в изящном жесте, а затем переводит вопросительный взгляд на Дазая, пока я его пилю испепеляющим. — Девочки, вы отлично проведете время, — хлопает в ладони коллега, улыбаясь от уха до уха. — Энамото, на тебе благополучие госпожи Сасаки. — Я не хочу никого обременять, — даже голос у нее красивый, тихий, струящийся, словно шелк. — Это моя работа, — в противовес выдвигаю я, уже хватая Осаму под локоть и толкая к машине. — Рехнулся? — Тебе не помешало бы посмотреть на то, как ведет себя госпожа Сасаки. Как говорит, двигается, улыбается, печалится. — В чем подвох, Дазай? Я чувствую его на губах Осаму. Они разъезжаются в улыбке, неприятной и липкой, с такой бы убивать. Но при этом лицо суицидника сохраняет какое-то неконтролируемое спокойствие, словно он старая фреска на потрескивающих стенах храма. — Помимо твоей личной ненависти к ней из-за Куникиды, она также подозреваемый. Помни об этом. Осаму щелкает меня по носу и уходит. Пару секунд я смотрю на спину коллеги, на его бежевый плащ, развивающийся от резких порывов ветра. Не хочется встречаться глазами с новой проблемой, но вера в Дазая играет новыми бурыми красками. Девушка не похожа на преступника, но кто точно знает, как они должны выглядеть? — Садись в машину, — командую парадом. — Мне, правда, не хочется вас обременять, — запинается Нобуко, замирая у автомобиля. — Ничего подобного, садись, — мне стоит усилий выжать улыбку. — Дазай прав, мы весело проведем время. Идеально-белые кружки чуть обжигают кончики пальцев, когда я беру сразу две со стойки выдачи напитков. Сасаки покорно ждет за столиком, сминая в своих тоненьких пальчиках край платья. Неужели Куникиде нравится все эти покорные ужимки? Взгляд в пол, скромность на показ? Меня передергивает, потому капля горячего кофе приземляется прямо на палец. — Вам бы подставить под холодную воду, — беспокоится соседка по столику, пододвигая одну кружку ближе к себе. — Не сахарная. Между нами царит тишина. Сасаки пьет кофе медленно, ее капучино сверху покрыто белой воздушной пенкой. Мой кофе черный до самого дна, и, на самом деле, мне так спокойнее. Точно знаешь, что пьешь. — Вы давно работаете в агентстве? — интересуется Нобуко, скользя взглядом по людям. — Нет, еще нет месяца, вроде. Но, кажется, всю жизнь. — Наверно, это так волнительно? Вы ведь столько жизней спасаете. — Лично я не оперативный агент. Скорее, мирный житель, который нуждается в помощи. — Вот как? — госпожа Сасаки немного хмурит тонкие брови. — Но вы работаете с такими удивительными людьми. — Во всех смыслах этого слова, — тихо соглашаюсь, пролистывая список контактов в телефоне. — Дазай правда хочет покончить жизнь самоубийством? — в голосе соседки нет и капли интереса. — Скорее выйти из игры на своих условиях. Нобуко кивает и улыбается в кружку. Думает, я за ней не наблюдаю. Думает, что уткнулась носом в телефон, что не интересуюсь ее жизнью. Мой взгляд сталкивается с ее испытующим, острым взглядом, прямо глаза в глаза. Захлопываю раскладушку, откладывая на край столика. — Мне жаль, что вам пришлось пережить такой ужас, — уже ласково сообщаю я Нобуко, и где-то в глубине холодной интонации таится даже искренность. — Да, мне тоже. — Но положительное кое-что есть, — хитрая улыбка скользит по губам скользкой змеей. — Мы. Сасаки смело улыбается, скорее даже ухмыляется. Мы еще говорим о какой-то ерунде, поедая забавные пирожные, затем едем ко мне домой с кучей сладостей в руках. Нобуко оказывается весьма приятной и не заносчивой соседкой, тихой и мирной. Она заученно улыбается, ни на грамм шире положенного, складывает руки исключительно на коленях, сцепляя пальцы в замочек, не повышает голос, даже когда смеется над шутками. Все это вылеплено в идеальную картину. И Сасаки знает, что я вижу ее, эту самую прекрасную картинку, но дальше протоптанной нами тропы не ступаю. Лишь ночью, когда мы обе на грани сна, изо рта у меня валится неуместный вопрос. — Почему вы со своим парнем расстались? — Он умер, — сонно отвечает тихий голос. — Прости, не хотела. — Ничего страшного. Это было давно. Ее голос отдает холодом. Мне приходится приподняться на локтях, чтобы увидеть ее силуэт. В комнате положено темно, потому видятся лишь очертания. — Ты больше не смогла полюбить или не захотела? Нобуко тяжело дышит. Чувствую, что тема ей неприятна, но любопытство так и лезет через рот. Она оборачивается, садится на диване, потирая глаза. Кажется, будто со мной в комнате призрак: прекрасный, легкий, но безвозвратно мертвый. — Зачем любить кого-то, кто тебе не подходит? Только лишь чтобы был мужчина? Это бред, — Сасаки улыбается, это чувствуется в ее интонации. — Он был хорошим человеком, правильным, с правильными принципами, понимаешь? И я разделяла их. Но больше я никого не встречала с таким внутренним миром, как у него. Тишина застает нас обеих неожиданно ярко. Ложится плавно, стелется под одеялами и подушками, заставляя закрыть глаза и провалиться в глубокий сон. На следующий день я кидаю быстрое сообщение Куникиде о том, что задержусь. Нобуко попросила подкинуть ее до городского кладбища, затем на работу. Маршрут менять я не собиралась, потому выполнила просьбу теперь уже бывшей соседки. — Что это? — в руках Сасаки мой гребанный блокнот. Она не открывает его, просто разглядывает обложку. Вопросительно поглядывает в мою сторону, и я киваю, разрешая ей заглянуть в потусторонний мир. Вдруг ей тоже понравится. Девушка просматривает записи с очень важным видом, а затем захлопывает его и замирает. — Я пошатнула какие-то твои принципы? — вдруг она сейчас набросится на меня без объяснения причин? — Нет, — голос Нобуко скользит верх, впервые слышу ее такой звонкой. — У тебя есть недоработка. — Вот как? — Мужчинам нравится женский голос, — и Сасаки понижает свою интонацию, делая голос грудным и приятным. — Им нравится, когда с ними разговаривают на одной ноте, коротко и ясно. Честно говоря, не ожидала совета. Но это может сработать. Нобуко учит понижать и повышать интонации по дороге на кладбище. Она в этом явный мастер, у меня получается только крысиное покашливание. После посещение могилы Сасаки молчалива, и никто не вправе прерывать такое молчание. Мы расстаемся на дружеской ноте, неловко улыбаясь друг другу напоследок. Удивительно, но на рабочем месте отсутствует Куникида и Дазай. Ацуши встречает меня быстрым кивком головы, кидает на стол флешку и исчезает за дверьми. — Мне сегодня понадобится помощник, — Акико является через пару минут после моего прихода. — Генеральная уборка. — Как скажешь. Флешку все-таки вставляю, на мониторе высвечивается лицо Лазурного Короля. Он глаголет прекрасные слова, его голос дребезжит праведным гневом и сладкой местью. Много лет назад я видела его обращение, помнила страх, разлившийся по улицам и то, как всех школьников распустили по домам. Тогда город перестал дышать, перестал двигаться. В любом случае, Лазурный Король встал поперек горла не только всей Йокогаме и префектуре Канагава, но докатился и до Токио. Его обезвредили, да, но эхо его поступков долго преследовало жителей многих городов Японии, он обзавелся последователями и подражателями. — Никого не напоминает? — материализовавшийся передо мной Дазай немного отвлекает от игры в гляделки с покойником. — Ты о Куникиде? — Принципы выше жизни, — вздыхает Дазай и садится на свое место. — Хорошо иметь четкие принципы, конечно, очень хорошо. — Хочешь сказать, что нужно уметь от них отказываться? — Или иметь силы следовать до конца. Глаза невольно отрываются от созерцания Лазурного Короля, замирая на Дазае. Становится не по себе рядом с ним. Иногда его энергетика давит и душит все хорошее в радиусе десяти метров, словно Осаму вот-вот возьмет косу смерти или пистолет. И тогда головы покатятся с плеч, а черепа будут украшены пулями. — Что думаешь? — он закидывает ноги на стол, замирая взглядом чуть выше моей головы. — Думаю, что у Куникиды есть силы, чтобы четко следовать принципам. — Думаю, в тебе говорит влюбленная личность. — Влюбленная или нет, в любом случае, принципы для него не пустой звук, — а затем невольно договариваю, — как и для короля и его лазурной пешки. Приближая изображение Лазурного Короля, быстро делаю снимок и прогоняю его по нужной программе. Лицо мужчины надежно скрыто от глаз, но вот про глаза он забыл. Прямо в зрачке программа отражает мне фигуру, стоящую за камерой. Еще секунда, и обработка изображения завершена. — Не может быть. Осаму забирает флешку, разглядывая монитор всего секунду. По его уверенным движениям и легкой улыбке пазл складывается в два счета. — Это жестоко, Дазай, — мне приходится встать, — так с ним поступать. — Почему? — наигранно удивленный суицидник смотрит прямо в душу. — Потому что это пошатнет его принципы? Или справедливость? Справедливость — это оружие, Харуко. — Это пошатнет его веру в добро. А справедливость, как мы все знаем, у каждого своя. Дазай улыбается. Кивает мне на прощание и уходит, плотно закрывая за собой дверь. Становится очень холодно, настолько, что дрожь в пальцах расползается по всему телу. По дороге к доктору Йосано единственной мыслью было позвонить и предупредить Доппо о том, чтобы не лез. Дазай сам бы разобрался с пешками, сам бы уничтожил тени Лазурного Короля и сам бы забрал себе почести. Но хватает всего секунды, и мой собственный голос неровно отдает в ушах. Куникида куда сильнее Дазая, он справится.

***

Дазай рассказывает обо всем директору, затем лишь коротко сообщает, что Куникида сегодня на работу не вернется. Становится понятно, что случилось и без лишних слов. Йосано уже к вечеру узнает, что у Доппо погиб тот, за кем он присматривал. Почти сын, младший брат, друг, шило в заднице, ответственность, вина. Я не знала этого парня, ровно как и Акико, но нам обеим понятна зеркальная ситуация. Я для доктора Йосано напоминание о неудаче, о просчете, о ее беспомощности в далеком детстве и на далекой войне. Но в то же время знак надежды, семьи и спокойствия, когда она вернулась из ада, в котором держал ее Огай Мори. Мы расстаемся с ней поздно, позднее, чем обычно. Женщина выглядит подавленной, теребит в руках свою несуразную заколку с бабочкой и, видимо, проваливается воспоминаниями в годы войны. — Это было ошибкой, — голос напоминает треск льда на реке, — никто не виноват. — Я не смогла спасти… — Да, не смогла. Такое бывает, — мы много мусолили эту тему. Хватит. Акико обнимает на прощание и идет домой. Плевать, что случилось там. По словам командира моего отца, он со своим отрядом не вернулся. Версия Йосано гласит, что папа вскрыл себе вены и запретил девочке лечить его, когда потерял свой отряд, состоящий из тринадцати подростков-эсперов. Мама до конца так и не оправилась, считая отца мучеником, ушла вслед за мужем, попросту зачахла за каких-то семь лет. Любовь бывает слишком разрушительной. Машина снова трогается с места, я ищу в сумке свой телефон, но зараза нигде не обнаруживается. Приходится разворачиваться и ехать обратно в агентство, благо, Йосано не так давно сделала мне личный дубликат ключей. Агентство ночью внушает ужас. Честное слово, огромное кирпичное здание, замершее во времени. Те же массивные окна, та же краснота камня, даже кажется, что тот же ветер, что сдувал рабочих еще двадцать-тридцать лет назад бьется в эти стены. Внутри так тихо, на секунду это даже поражает. Заставляет прислушаться к тому, как может быть спокойно в большом и пустом помещении. А ведь через пару часов здесь будут люди, будет гомон и резкие голоса, будет жужжать техника и готовиться кофе. В офисе, на удивление, включен один единственный ноутбук и за ним сидит человек. Шаг никак не хочет даваться. Застывшее чувство тревоги звенит внутри всеми оттенками, а тугой узел расслабляется внутри грудной клетки. Хватает меньше минуты, чтобы и разглядеть свой телефон в темноте, и заголовок страницы, что читает коллега. — Привет, — голова выдает банальные фразы. Со мной здороваются абсолютно нейтрально, будто мы увиделись утром, а не посреди ночи. Телефон приятно охлаждает руку, на экране пусто. Ну да, кому я была нужна в это время? — Поехали домой, Куникида, — смотреть мужчине в глаза было выше моих сил. На удивление, голос звучит ровно и даже холодно, прорезает тишину легко, точно острый нож. Ответом служит знакомая тишина. Он думает, я не понимаю и издеваюсь. — А лучше туда, где можно побыть собой. Какого черта я несу? Этот же вопрос вспыхивает на лице коллеги и тот чуть разворачивается ко мне. Скользит взглядом и тяжело вздыхает. — Езжай домой, Энамото. Честно говоря, я легко могу понять потребность в одиночестве. Это прочищает мысли, и ты начинаешь больше понимать себя, но в иных случаях все по-другому. Есть ситуации, когда оставаться одному подобно выстрелу в голову. Не составляет труда замереть у офисного кресла босса и присесть рядом, опускаясь на колени так, чтобы видеть чужое лицо. Куникида смотрит исключительно в монитор немигающим взглядом, и что-то в моем сердце нетерпеливо екает. Так нельзя, просто неправильно… — Я могу сказать, что в этом нет твоей вины, а еще то, что ты выполнил свой долг и мальчик тобой гордился. Но сейчас ты навряд ли поверишь мне, поэтому позволь кое-что показать? В темноте глаза Куникиды совсем светлые, подсвечиваются голубым и придают ему некую юность. Я все забываю, что ему всего двадцать два. Кажется, что все в ВДА в несколько раз старше своего возраста в паспорте. Все, кроме, пожалуй, Рампо. Не двигаться и почти не дышать становится труднее, когда уходит первая минута размышлений. Доппо молчит, его взгляд лениво двигается по кабинету, будто ищет, за что зацепиться. Когда ждать становится уже смешно, на подмогу мне приходит каблуки и точное знание того, где находится у процессора кнопка выключение. — Что ты делаешь? — Вытаскиваю тебя, — честно отзываюсь не своим голосом. Этот голос будто принадлежит Сасаки, с его тягучестью и медом, тихим всплеском гласных и почти мистическим шепотком. На удивление, это работает. Куникида заходит в лифт первым, и мы стараемся игнорировать друг друга на протяжении всей поездки. Только в машине я включаю музыку на грани слышимости и завожу мотор, выдвигаясь в ночной город. — Пристегнись, — командует начальник рядом, утыкаясь взглядом в окно. — Расслабься, — также советую, но ремень все же накидываю. До секретного места «икс» мы доезжаем за двадцать пять минут, не проронив ни слова. Время на подумать и на то, что бы сказать человеку, который только что потерял близкого друга и парочку важных принципов, катастрофически не хватает. — Идем, — приходится первой выбраться из металлической коробки, почти расталкивая мужчину. Он плетется следом, внимательно разглядывая воды Токийского залива, в них отражается вся прибрежная часть Йокогамы, все яркие огни города. На побережье тихо, этот дикий пляж мы с ребятами нашли чисто случайно, а потом пару раз я привозила сюда Акико, когда она вступила в ВДА. — Это вроде моего пляжа, — приходится говорить громче, но тишина в этом месте поражает. Маленький островок спокойствия и дикой природы прямо посреди большого города. И смотришь ты на воду, а она будто уносит все тревоги. Даже идеально вписывающийся камень подготовила и легкий ветер подняла. Остались свечи и можно сослаться на первое романтическое свидание. — Садись, в ногах правды нет. Куникида смотрит вниз, то бишь на меня, и едва заметно хмурится. Спокойно умещается рядом, а затем на грани слышимости спрашивает, не русская ли это поговорка. — Да, мы проходили мировую литературу, так вот, у русских такие пословицы, просто закачаешься. У половины из них нет переводов, ну, оно и понятно, русский менталитет… Я говорила, говорила и говорила. Бывало, не хватало воздуха и я натурально захлебывалась им, но продолжала нести всякую бесполезную информацию о поговорках русских и итальянцев, почему в Йокогаме Мафия, а не Якудза, что общего и Людовига четырнадцатого и Сунь-Цзы. Честно говоря, думаю, Куникида перестал воспринимать меня как глупую девчушку, пускающую по нему слюни. — В твоей голове настоящая кладезь бесполезной информации, — заключает мой любимый коллега, снимая очки и массируя веки. — Эй, вообще-то иногда она полезна. Например, я точно знаю, что цветы в горшке улучшают работоспособность. — Правда? — Да, — усмехаюсь, наблюдая за тем, как Куникида начинает доставать свою книжецу, — но Дазаю хоть лес вырасти, бесполезно. А другие вроде работают. — Вроде, — захлопывает блокнот мужчина с характерным стуком, — это ключевое слово. На пару минут у нас снова воцаряется тишина, но в этот раз менее неуютная. Лично я не подбирала слова, а просто наслаждалась видом и компанией. На самом деле, ночь и правда была отличной, очень теплой, оттого хотелось просто закрыть глаза и пройтись по мокрой гальке. — Расскажи о нем. Вырвалось это неожиданно для нас обоих. Я видела, как Куникида обдумывает это предложение, мечется, сохраняет облик идеалиста, не сожалеющего и не страдающего. Для него были важны принципы, я и более чем уверена, что один из них строго запрещал открывать душу сомнительным женщинам. Уже потеряв окончательную надежду на диалог, я подумывала все же размять косточки, но Доппо вдруг заговорил. Тихим и твердым голосом, которым он читал отчет, он рассказывал о мальчишке с забавным именем Тагучи Рокузо, гениальном и талантливом, умеющим без всяких способностей выводить из строя технику. Он мог легко взломать абсолютно любую базу данных и также легко попасться на курении косячка в плохой компании. Рокузо оказался бунтарем с добрым сердцем, с неразделенной любовью, с проблемами в школе, с безумно любящей его матерью и сестрой, с твердым намерением создать собственный сайт круче гугла или фейсбука, с обожанием героя-отца и уверенностью в том, что завтра он проснется. В каком-то моменте голос Доппо существенно дрогнул, но мы оба предпочли игнорировать это. Рокузо был не просто подопечным Куникиды Доппо, он был живым и умным парнем, у которого должно было быть будущее. — Когда я пришел в их класс, дисциплины у них не было… — Что, прости? — Я был учителем Рокузо некоторое время, пытался вдолбить в его пустую голову, что математика — царица наук. — Ты был учителем математики? Честное слово, верится слабо, но охотно. Куникида рядом пожимает плечами, мол, это всем известно, и тут меня прямо прошивает. Учитель Куникида в своей черной рубашке наклоняется ближе, глядя пристально-пристально, а затем четко и по слогам выдыхает, что накажет меня за невыполненное домашнее задание… Стоп, секунду, сейчас не время думать о таком. Но, пожалуй, в ближайшие пару недель я знаю, чем занять себя. — Ты как-то странно притихла, Энамото. Чует, гад. Вот-вот раскроет, о чем я думаю, потому быстро скидываю обувь и босая иду вперед, чувствуя под собой мелкую гальку. Не больно, терпимо и прямо-таки массажный эффект. Достигнув кромки воды, оборачиваюсь на своего коллегу, подзывая ближе. — Брось, здесь все по-другому. — Вода везде вода, — фыркает Куникида, и я отчетливо слышу презрение в его голосе. — Если так про нее думать. Например, я сейчас окунаю ноги в молочную ванну с лепестками роз и теперь это не просто вода… — Ты ведь не замолкнешь? — Не надейся. Ноги Доппо воды не касаются, но он замирает ближе, чем я предполагала. Пару секунд смотрит на черную муть, честно говоря, вода и мне сейчас кажется пленкой нефти, а не молоком. Но она приятно обволакивает, подбивает и заставляет трезво думать. — Рокузо дорожил тобой, раз так много рассказывал, — не знаю, зачем заводить по-новому старую шарманку. Поворачиваясь лицом к Куникиде, честно не ожидала, что он так спокойно сделает шаг в воду. Даже вздрогнет незаметно, упираясь взглядом в собственные ноги. — То, что он замарал руки кровью ужасно, но, думаю, он хотел бы, чтобы ты, таким образом, был свободен и не чувствовал вины. Ты и сам это понимаешь лучше меня, и уж точно лучше Осаму. На этом мой словарный запас иссяк. Мы так и стояли в воде, не проронив ни слова. Когда ноги начало сводить, я вышла из воды, как оказалось, последняя. В машине должно быть чуть теплее, но пальцы будто решительно не впускали в себя кровь. Большой так сейчас отвалится, вот тебе и молочные ванны… — Я поведу, — глядя на мои топтания, заключает Куникида. — Мне просто надо отогреться. — Если у тебя сведет ноги в дороге, мы попадем в аварию. Уверен, тебе хочется этого меньше всего, учитывая, что твой талон ТО использовался недавно, плюс по технике безопасности… — Ты не прекратишь? — Заболеешь и будешь оплачивать отпуск за свой счет, — заключает Доппо. — Но вода ведь унесла многое, верно? — мой голос сам по себе становится пронзительнее, отдавая больше колким лукавством, чем медом. — Включая твое здоровье и любовь к молочным ваннам, — прилетает в ответ. Куникида глубоко вздыхает и буквально отбирает ключи, садясь за руль. Я устраиваюсь рядом, сразу перекидывая ремень, за что получаю одобрительное фырканье. Да, и такое имеется. Растирание и сжатие ступней ничем хорошим не закончилось. Легкое покалывание от большого пальца распространяется с удивительной скоростью, даже страшно. — Вдруг я лишусь ног? — спрашиваю уже скорее у себя, чем у мужчины. — Будет забавная история о том, как ваш эспер героически потерял пару пальцев… — Закидывай уже, — вздыхает Доппо, явно сам не верит, что говорит. Хватает пары секунд, чтобы убедиться, что это не шутка и уткнуться ступнями в мужское бедро. А как же техника безопасности? А как же игнорирование моей скромной персоны? Вода, похоже, и Куникидушку унесла и подменила на одну из моих мокрых фантазий. Но ноги стали отогреваться. Вот оно, человеческое тепло. — Честно говоря, я не знала, что у тебя есть права, — одним глазом следя за дорогой, а другим за водителем, сообщаю в пустоту. С торможением у моего коллеги проблемы полные. Первый светофор я вообще думала вести сама, даже если ноги отпадут в целом. Потом привыкла, особенно когда на следующем Куникида, задумавшись о своем, положил мне руку на холодную лодыжку. — Что будет, если я завтра опоздаю? — усмехнувшись, наблюдаю за красноречивой реакцией коллеги. — Я тебя уволю, — строго отзывается Доппо, убирая руку. — Лучше бы двойку поставил, как в старые добрые, а? Скажи, Куникида, а ты часто кричал на своих учеников… Ответ был да, он часто кричал и ворчал на них, вспыхивая, как спичка. И такой Доппо нравился всем нам куда больше.