Радио Свободы

Ключ громко поворачивается в замочной скважине двери квартиры под номером сорок шесть. Кондратий тихо входит, слышит шум электрического чайника и разувается. Кондратию двадцать восемь, он журналист известной редакции и слишком любящий свое дело человек. — Серёжа, я дома! — Сегодня Кондратий возвращается рано, что, на самом деле, как-то удивительно, учитывая то, что у журналистов график ненормированный. Рылеев в последнее время вообще приходит домой ближе к ночи, любимая работа, что поделать. — Ага, слышу. Привет. Как день? — Трубецкой отзывается с кухни, Кондратий слышит стук пальцев по клавиатуре и чуть улыбается. Опять Серёжа за работой даже дома. Сёрежа — любимый не-просто-коллега, работает в том же издании, что и Кондратий. Они и познакомились там же, и каждый уверен, что это — лучшее знакомство за все время работы. Работать с Сергеем оказалось неожиданно приятно. Трубецкой, как оказалось, до ужаса работоспособен, несколько педантичен, очевидно профессионален, и однозначно вызывает уважение. А ещё он и н т е р е с е н. Кондратий влюбчивым был всегда, но с Сергеем все, кажется, оказалось серьёзнее, чем было с кем-либо. И это, на самом деле, казалось странным, Рылеев всегда влюблялся в людей вроде бывшего однокурсника Пети Каховского, таких же резких, иногда радикальных и готовых на активные действия. Сергей не такой. Сергей Петрович Трубецкой — слишком правильный, человек из хорошей семьи, выпускник с красным дипломом, юноша, не знающий проблем, похожих на те, которые были у Рылеева. Тем и зацепил, может быть. Сергей Трубецкой дополнял и дополняет своей вдумчивостью пылкость Рылеева. Кондратий, очевидно, все ещё в нем по самые уши. — Нормально, статью пишу, я тебе рассказывал. Твой день как?, — Рылеев входит на кухню и падает на соседний стул. Кухня в их квартире маленькая, но светлая, и места хватает. Обставлял её, очевидно, Кондратий. Статья, о которой говорит Рылеев, — расследование, дело долгое, сложное, но важное. Он готовит его последние несколько месяцев и бросать не собирается. — Пишу, как видишь, все как всегда, — чайник закипает, и Кондратий разливает кипяток по кружкам,закидывая туда по чайному пакетику. Заваривать нормальный ни у кого времени нет, — У тебя проблем не будет? Мало ли, кому твое расследование дела подпортит. Там с властями связано, все-таки. Сергей устало потирает переносицу и поднимает взгляд на Кондратия. Рылеев опускает крышку ноутбука и ставит чашку перед Сережей. — Не знаю, но там что-то мутное, надо дальше копать, — Рылеев улыбается и делает глоток. Сергей-то беспокоится, Кондратий тоже, на самом деле, но виду не подает, привык почти за все время работы, — Люди должны знать, кому и почему принадлежит похоронный бизнес. Смешно, знаешь, даже умереть чисто невозможно. И, Сереж, мне кажется, ты опять заработался, отложи и отвлекись. Кондратий уже не обижается на то, что Трубецкой даже дома сидит в обнимку с ноутбуком, как делал пару лет назад, когда они сошлись. Сергей всегда слишком много работал. И работает. Рылеев сам понимает, что такое их дело, они ведь оба журналисты. Тем более, работающие в одной редакции. Чего обижаться, если ты сам такой же. То, что Рылеев выбрал, в свое время, журналистику неудивительно. С его-то обостренным чувством справедливости и печальным детством. Отец был домашним боксером из тех, кто колотит вместо груши не только детей, но и жену. Кондратий терпел от него, кажется, больше всех, хотя и к матери собственного сына Федор был жесток. Рылеев младший прекрасно помнит, как отец запирал свою жену, Наталью, в ванной, помнит ее крики, помнит, как плакал сам, а получал лишь сильные удары ремнем, от которых было тяжело сидеть, как закусывал губу, чтобы не кричать и прокусывал ее. Помнит, как прятал синяки, как его тошнило от молчания обо всем этом кошмаре. С таким прошлым у него было только два пути: пойти по стопам отца или говорить о кошмарах и несправедливости, с которой сталкиваются все. Кондратий выбрал вторую дорожку. — Спасибо, Кондраш, — Сергей пододвигает к себе кружку с чаем, — Кстати, ты помнишь, что мы завтра с ребятами встречаемся? Ребята — это могучая кучка друзей из университета и того парнишки, которого притащил Муравьев-Апостол. Но Кондратию иногда кажется, что Миша в этой компании был всегда. Когда Серёжа Муравьёв, Апостол Сергей, как его называют, привёл Бестужева-Рюмина, тот вписался так, будто всегда должен был быть среди них. Сошлись, однако, люди со сложными фамилиями. — Все пятеро придут, или опять кто-то не может? — Тот, кто не может, обычно — я, так что все,— хмыкает Сергей и уносит кружки в раковину. Кондратий смеётся, и в этом Сергей слышит радость. Давно они не собирались вместе.

***

Собираются они в своём любимом баре. — Оп, а вот и наша парочка журналистов! — восклицает Бестужев-Рюмин, заметив их на входе. Миша Бестужев-Рюмин — мальчишка двадцати лет от роду, только что студент исторического факультета, волонтёр, ЛГБТ-активист и вообще золото, а не парень. Он — ребенок-идеалист, романтик и мечтатель, парнишка деятельный, вечно взъерошенный и пылкий. К тому же и влюбчивый. Но сейчас он по уши в Сереже Муравьеве. Серёжа Муравьев-Апостол старше Миши года на четыре, они познакомились, когда Бестужев на первый курс поступил. Он этого взъерошенного мальчишку с горящими глазами и веснушками, рассыпанными по щекам, в волонтерство с активизмом и втянул. Серёжа — лидер волонтерского отряда до собственного выпуска, гордость университета, выпускник с красным дипломом, а ещё человек идейный, честный и принципиальный. Миша сначала пошёл в отряд не столько ради идеи, сколько будучи очарованным самим Муравьевым, но в конце концов стал самым увлеченным его членом и оставался там и после выпуска Сережи. Сергей — лингвист по образованию, по мозгу — математик, а по призванию — журналист. У них свой блог и крайне отзывчивая аудитория. Мишель по уши в Сергее последние года три. Миша на него вечно смотрит, как на личного идола, как на путеводную звезду, и верит ему всегда, даже если никому больше нельзя. — Да, привет. — Трубецкой наконец-то вырвался, вау, ребят. Говорить со своим "Союзом спасения" легко, Сергей даже отвык, ему уже непривычно немного от этого. Странное чувство, когда разговариваешь просто обо всем, а не только о работе. — А у тебя какие новости, Кондраш? — спрашивает Муравьев, — У тебя, кажется, новая статья вышла? — Ага, о похоронном бизнесе. Но я копаю дальше, — Кондратий отпивает из стакана и становится серьёзнее, — Мутное там что-то, надо писать. Опять начались эти шутки. Кондратий натыкается на вопросительный взгляд и продолжает. — Из серии: "Мест на кладбище много, зачем из бронировать заранее?" Напрягает меня это. Павел раздражённо цокает. — Пусть попробуют. Павел — самый максималистичный человек компании. Он резкий и дерганный, но честный и прямой. Они все здесь хотят перемен в стране, но он говорит об этом громче всех. Пестель сам — юрист, он пытается что-то менять напрямую, получается не всегда, но, в любом случае, он самый активный из здесь присутствующих. Мишка Павлу поддакивает. Павел старше Миши лет на девять, он — старый знакомый Сережи и новый товарищ Бестужева. Сергей их и познакомил, когда позвал его к кому-то (как оказалось, к Кондратию), сказав, что он с друзьями там собирается. Назвал эту кучку "Союзом спасения". Дружеские встречи каким-то образом превратились во встречи активистов. Просто каждый из них считал молчание о проблемах и бездействие — преступлением. Миша заводится, начинает говорить быстро и громко, пока не чувствует прикосновение к ладони. — Миш. Тише, — рука у Сережи тёплая, и сам он звучит тепло, сдерживающе. Серёжа вообще всегда Бестужева останавливает, когда он слишком сильно распаляется. Он здесь — голос разума, а Миша — живая идея. Миша — юность, увлечённость и вера в свои взгляды. Пестель смотрит на эту парочку и фыркает. Впрочем, как и всегда. Все, на самом деле, понимают, что он ничего плохого ввиду не имеет, но покукситься обязан. Они засиживаются до поздней ночи, но уходят довольными. На следующий день Кондратию заламывают руки за спину, надевают наручники и увозят в отделение. — Вы кто? — А не ясно? Уголовный розыск.