Bite me like I want you to

      — Человек умрёт, Сан. Если я укушу его.       Ёсан мёртвенно спокоен, со сна растрёпанный и медленный, его свободная белая футболка измята, а на щеке красный след от подлокотника дивана. Он спал прямо здесь — в больнице, в небольшом фойе перед главным входом в морг, напротив зеркала в тяжёлой раме. Сану кажется, что вот сейчас он подойдёт к уёновой кофеварке и нажмёт на кнопку, а вслед за этим по холодному подвалу разлетится тёплый и вкусный аромат.       Ёсан зевает, и красный всполох в его глазах напоминает Сану о том, что вампиры кофе не пьют. Вампиры пьют кровь, желательно тёплую — только-только из крупного сосуда вытекшую.       — Я прокушу артерию, и он умрёт, потому что такое кровотечение будет практически невозможно остановить, — продолжая на заданный вопрос отвечать и лениво к одному из холодильников подходя. Открывается левая створка, и Сан прекрасно видит, что на полках лежат пакеты с подписанной кровью.       — А если не в шею кусать, а в плечо? — хитрый голос почему-то дрожит немного.       — Я увлекусь и всё равно перейду на шею. Это инстинкт всех вампиров, и я против него пойти не смогу. У нас на генном уровне из столетия в столетие передавалось желание убивать, а сила жизни, текущая по венам вместе с кровью, гораздо сильнее какого-либо самообладания, — и снова зевает, как будто самую обыденную на свете вещь рассказывает.       Сан вздрагивает и опирается локтями на коленки. Он не достаёт ногами до пола, потому что столы для вскрытий высокие, а ещё страшно неудобные. У него по спине холодные мурашки, потому что в подвальном морге не больше плюс десяти, а он в одной лишь тонкой рубашке. А ещё у него внутри черепа бьётся об костные стенки одна лишь мысль — каково это, когда тебя вампир кусает?       Не то чтобы его раньше не кусали, но именно вампирскими клыками и намеренно до крови — ни разу. И эта мысль уже почти что перешла в разряд мазохистских фетишей, ибо Сан вздрагивает каждый раз, когда ёсановы клыки в своей коже представляет. И сейчас тоже вздрагивает, но прячет это за попыткой по-утреннему потянуться.       — Вот только не говори мне, что тебе ни разу этого не хотелось, — Сан на него смотрит вопросительно. — Из живой плоти ещё теплой крови выпить, а не из пластикового пакета перемороженную.       — Хотелось, — Ёсан холодильник закрывает, почему-то так ничего оттуда и не взяв, и идёт к Сану почти вразвалку. — И постоянно хочется, но знаешь, мы не в девятнадцатом веке, и есть такая вещь, как самоосознание: оно не даёт бросаться на людей и выпивать их до последней капли, как бы сильно ни хотелось.       Он останавливается на шаг напротив, и Сан почти видит тонкие тёмные прожилки в покрасневших радужках его карих глаз. Сан, вообще-то, красный цвет не любит — это цвет крови, цвет пожара, цвет беды и опасности, в нём спокойно не бывает, от него дрожь по коже жарко-противная бежит, в нём не спрячешься и покоя не отыщешь, — но красный в глазах Ёсана ему нравится. И нравится отчего-то такой же красный представлять на его губах.       Самоосознание, значит? А только что ведь говорил, что никакой вампир от крови из артерии не удержится. Сан усмехается, выпрямляет спину и откидывается на руки, взмахом головы чёлку поправляя. Ёсан смотрит лишь самую малость заинтересованно, но и этого хватает, чтобы понять — можно попытаться, разве что неудачей очередной закончится, коих в жизни Сана и так череда целая тянется.       — А если человек сам попросит вампира укусить его? Ну, скажем… из любопытства.       Лицо Ёсана остаётся недвижимым, только плечи легонько от полуусмешкой фырканья вздрагивают. Он поправляет от лба к затылку волосы, задерживается в них рукой и покусывает губы, смотря на шею Сана будто сквозь кожу. Сан начинает собственный пульс слышать, но вида не подаёт, наклоняет только голову вправо, чтобы лучше видно было.       — Знаешь, — Ёсан делает долгую паузу, отходя обратно к холодильнику тягуче-плавно, а его шаги гулким эхом отлетают от выложенных кафелем стен морга, — у вампиров стародавнее поверье есть. Если человек добровольно даёт укусить себя и выпить своей крови из тела — значит, он конкретно этому вампиру до самой своей смерти обещается. Обещает, что всегда будет давать свою кровь, где и когда бы ни был.       Тема приобретает интимный подтекст, а у Сана что-то перещёлкивает внутри. Страх колет по спине, но любопытство, губительное человеческое любопытство перед силами необъяснимыми и непостижимыми, сладкой патокой растекается внутри по рёбрам и органам, выкручивает и заставляет повернуться на краю стола.       Но Ёсан не даёт продолжить.       — Этому поверью уже лет двести никто не верит, — он снова зевает и опять открывает холодильник, выискивая на полках один-единственный пакет. Сводит раскалённый им же самим диалог в буднично-повседневное русло. Сан отчего-то чувствует себя обиженным, потому щурится и в очередной раз чёлку с глаз убирает.       — А если поверит кто-то? Ну, найдётся такой… идиот.       Ёсан смеётся уже в голос, держась за одну из полок.       — Ты не представляешь, как легко вампиру потерять контроль рядом с веной. А сытый вампир про запас кровь пить не станет — отложит вот так вот, — рукой полки обводит, — на потом, на голодные времена. Так что… Удачи тому идиоту, который думает, что в наше время кому-то из вампиров кусать людей выгодно.       — А тебе? — Сан поднимает ладонь к своей шее и медленно расстёгивает верхнюю пуговицу у рубашки. Он не совсем это действие контролирует, а потому замаскировать пытается под то, что ему вдруг жарко стало — ладонью этой же машет на своё лицо. Сидя в морге, в котором температура выше десяти градусов никогда не поднимается. — Тебе… Не хотелось бы хоть раз в своей жизни выпить живой крови? Прямо из тела, прокусив кожу…       — Сан, — у Ёсана голос разом холодеет, обрубает все мысли и даже дыхание на миг. Он смотрит из-под почти белой чёлки так, что вздрагивается само по себе, а его глаза пылать начинают. Но Сан отчего-то уголки губ слегка поднимает — больно уж нравится мысль о том, что задел за живое, заставил почувствовать что-то, разозлил отчасти. — Дождись, пока я найду себе третью положительную, потом поговорим об этом, если так хочется…       — У меня третья положительная.       Сан говорил тихо, но эхом эта фраза отлетает от стен, словно удар в огромный гонг. Ёсан вцепляется в решётчатую полку холодильника и роняет голову, глубоко вдыхая. Его плечи вздрагивают легонько, и Сану делается на миг страшно, но когда Ёсан выпрямляется и поворачивается к нему лицом, становится ясно, что чужие намёки он уловил даже слишком ясно.       — Так вот к чему ты ведёшь…       Его голос отдаётся звоном по всему телу от ног к плечам. Сан тупит взгляд то в пол, то в стену и делает вид, что вообще не при делах, но получается так себе. Да, чёрт возьми, он ведёт к этому, и теперь адский коктейль из колкого страха и медового любопытства начинает бурлить, перерастая во что-то иное и совершенно новое — отдающее иголками в кончики пальцев и туго тянущее где-то под желудком.       Ёсан снова смотрит на санову шею, только губы теперь кусает дольше и сильнее. Из-за голода с расстояния почти десятка метров чувствует, как бьётся его сердце и как течёт крупными порциями по венам тёплая кровь третьей положительной группы. Ёсан пристрастился к ней совсем недавно, раньше любую без каких-либо предрассудков выпивая, но теперь, кажется, он понимал, что (а точнее — кто) этому новому пристрастию виной.       Сан под его голодным взглядом тушуется, мнётся отчего-то, дышит промёрзлым воздухом чаще и кусает щёку изнутри, потому что Ёсан подходит ближе по-царственному плавно, будто хищник со всех сторон обступает загнанную жертву. Только вот Сан не загнан — за его спиной чёрный выход из морга, и ему спрыгнуть со стола да наутёк со всех ног никто не запрещает.       Но он сидит на месте, из последних сил держа спину ровно, и еле-еле пытается не вздрагивать от того, как всё внутри вытягивается в ряд ровных струн. Он похолодевшей кожей чувствует тяжёлую ауру Ёсана — голодную, давящую и выжигающую изнутри. А ещё словно чувствует, как у Ёсана зудят клыки от мысли о том, чтобы впиться в тёплую живую плоть изо всех сил. Сан представляет, как он будет впиваться в его живую плоть, и встряхивает плечами от фантомной боли в шее. Тянуть под желудком начинает сильнее, и Сану приходится судорожно сглотнуть, перебарывая желание укусить себя за костяшку пальца, чтобы это напряжение как-то унять.       — Скажи это, — Ёсан всё ещё держит дистанцию в шаг, но какая-то неведомая его сила заставляет поднять голову и в глаза посмотреть. Прожигает насквозь, и Сан чувствует, как медленно загорается под его взглядом, как проползает куда-то под кожу парализующий адово-красный яд из чужих радужек.       Ёсан выжигает его взглядом изнутри, заставляет гореть и сгорать, вздрагивать от ползущих жарких мурашек и от собственных жгучих желаний изнывать. Ёсан хочет видеть, как Сан сам разожмёт руку, которой держится на грани от сладострастного греха, и как сам себя в геенну огненную низвергнет. Сан кусает губы и вдыхает почему-то ртом, но взгляд всё равно не отводит. Прокручивает в голове одно-единственное своё желание и на него же решается.       — Я хочу, чтобы ты укусил меня… — голос, на удивление, не дрожит и не ломается, льётся спокойно, в горле без хрипов гудя, — и выпил крови… прямо из моего тела.       Сан тяжело глотает, и пламя костра, на котором он сам для себя горит, взмывает в небеса, размашисто слизывая с костей мясо и нервы. Он теперь смотрит с вызовом, плечи расправляет и в чужих глазах яркого голодного всполоха ждёт, видом своим спрашивает, доволен ли Ёсан тем, как красиво и как низко Сан рядом с ним пал.       — Я никогда вас не пойму, — Ёсан спокоен, его глаза не переливаются, а сам он наконец-то делает шаг вперёд, но расстояние всё ещё оставляет. Сан напротив него почти хнычет. — Вы, люди, и без этого мрёте, как мухи, от каждого дуновения ветерка, от каждой своей неосторожности. Вы так хрупки, но почему-то сильнее всего ищете лишь себе разрушения.       — А ты? Так уж не человек? — Сан выгибает шею и тянется ко второй пуговице на рубашке, ведёт после вдоль артерии кончиками пальцев. Дразнится. — Ты ведь сойдёшь с ума без крови, потеряешь себя в своих безумных инстинктах и тоже умрёшь. Гораздо более мучительно, чем многие из нас, — облизывает пересохшие губы и ждёт, понимая, что мог нешуточно нарваться.       И от этого кровь по венам бежит быстрее, сердце в лихорадочном ритме стучит об рёбра, а весь мир сжимается до силуэта напротив. Да, Сан так по-человечески жаждет именно этого — боли, разрушения и сладкого чувства острой грани ножа, который утыкается в его позвоночник лезвием. И в этом сладком искушении, наверное, и есть весь смысл, вся соль столь короткой, но столь прекрасной жизни.       Сан своего желания не боится теперь, и потому грудь вперёд выставляет, мол, я жду, Ёсан-хён, тебя и твоих клыков. А Ёсан… Он совсем невесомо его талии касается, подхватывает рубашку и вытаскивает её из-под пояса брюк, пробегается тонкими узловатыми пальцами по полам и начинает совершенно обыденно, но чертовски томительно расстёгивать её почти до самого конца.       Ладони у него холодные, и Сан вздрагивает, когда по его плечу прикосновением пробегаются, опуская рукав в сторону и кожу, мурашками изнутри исколотую, обнажая. Он чувствует, как жжение скапливается на щеках, на скулах и на кончиках ушей, и видит, что Ёсан совсем слабо, но… улыбается. Его ладонь вновь ложится на плечо, подушечка большого пальца прочерчивает по вене, а у Сана в голове всплывают его слова не столь давние.       «Я прокушу артерию, и ты умрёшь, потому что такое кровотечение будет практически невозможно остановить».       Сану вдруг хочется податься на попятную, но глаза у Ёсана по-прежнему не вспыхивают — красный ад в них устоялся, успокоился, разгорелся, как угли в костре, и только потрескивает мерно. И это успокаивает даже, отвлекает от реальности, так на злую шутку похожей, — Сан долго бы смеялся, если бы ему сказали, что он будет сидеть полураздетый в подвале морга и ждать, когда его укусит голодный вампир. Но сейчас он не смеётся — поддаётся в чужих руках, когда Ёсан осторожно его за талию к себе придвигает и держит его чуть выше локтя.       — Буду кусать в плечо. Если попытаюсь передвинуться к шее, — и сам сглатывает, будто волнуется, — бей изо всех сил, не страшно.       Он осторожно отклоняет Сана назад, заставляет его на руку опереться, пока вторая рука за собственную шею ложится. Но не кусает сразу, резко в кожу впиваясь: тычется вначале носом под ключицу, ведёт самым кончиком невесомо к плечу и вдыхает глубоко, чтобы ярче и яснее запах вверенного ему разгорячённого тела чувствовать. Под солоноватой чистой кожей в капиллярах течёт та самая третья положительная, и Ёсан теперь ни разу не сомневается в том, почему именно её полюбил.       Острые клыки на пробу касаются кожи, пока Сан жмурится, его почти что обнимает, боязливо отросшими ногтями в мятую футболку впиваясь. Ёсан покусывает немного, примеряется и Сану показывает, куда кусать будет — от вены далеко, так что ударить или хотя бы позвать его Сан успеет. Держит чуть дольше, нажимая, но останавливается — отмашки ждёт. Сан вдыхает глубоко и еле-еле шепчет на маленьком выдохе:       — Кусай.       Ёсан кусает. Сан жмурится до слёз из глаз и вскрикивает, потому что это намного больнее, чем он представлял, место укуса горит и ноет, а колючие электрические мурашки беспрестанно бегут по телу быстрыми волнами. Он впивается ладонью в Ёсана, даже сквозь одежду умудряясь его поцарапать, и продолжает над его ухом подавать голос, давя через раз хрипящие всхлипы.       Клыки вынимаются из кожи, и на место им приходит влажный горячий язык, которого Сан совсем не ждал. Ёсан облизывает его кожу, по которой течёт вниз, к ключицам и груди, ярко-красная кровь, облизывается рвано и пачкает лицо и губы в разводах. Сану становится тяжело дышать, его душит жаром, и он пытается обнять Ёсана ногами, чтобы на нём повиснуть и за него держаться.       Его рывком опрокидывают на стол, притягивают к себе за бёдра и, вжимаясь и наваливаясь почти всем телом, снова припадают к кровоточащим прокусам. Сан вскрикивает, но против почему-то ничего не имеет, только впивается второй рукой в Ёсана, ногти в коже утапливая. И роняет потяжелевшую разом голову на железную поверхность стола, гремя жутко.       Сан видит над собой кафельный потолок, но перед глазами у него плывёт настолько, что попробуй разбери, две там лампочки или четыре свисают в широких железных плафонах. Смаргивает проступившие на глазах слёзы и видит — одна, — а ещё понимает попутно, что Ёсан стоит на носках, чтобы до него дотягуться, ибо ниже ростом на самую малость — и хватает его крепче за футболку, на себя буквально затаскивая.       Потому что от его языка теперь мурашки бегут приятные, потому что это всё больше похоже на извращённую ласку и слишком далеко зашедшие, но так чертовски подстёгивающие игры с огнём. Сан не видит чужих глаз и очень жалеет, а потому отпускает ненадолго и дрожащей рукой убирает за ухо с левой стороны лица длинную и светлую-светлую чёлку, маленькому родимому пятну улыбаясь.       Ёсан прерывается, бросает на него короткий взгляд и облизывает довольно губы, в крови перепачканные, но рукой не вытирает, хотя очень хочется. Глаза у Сана больше не слезятся, только рука от прокушенного плеча ноет немного, но отдаёт это в самый низ живота отчего-то даже приятно. Он чувствует, как медленно тонет в вязком и тёплом удовлетворении, и видит, что жгучий ад в глазах Ёсана постепенно гаснет, сменяется привычным янтарно-карим отливом.       А вот руки его с бёдер никуда не пропадают, наоборот вцепляются крепче, будто он от ног Сана оттолкнуться и подпрыгнуть хочет. И ведь почти подпрыгивает — рывком вперёд подаётся, тычется носом в шею и самым-самым кончиком языка ведёт от ключицы вверх по бьющейся под кожей вене. И только после отстраняется, откуда-то со стороны кидая полотенце.       — Ты должен был ударить меня, — беззлобно, но с нажимом, как бедная мать журит ребёнка за то, что последний кусок хлеба ей оставил. — Не медля ни секунды, как только я к твоей шее потянулся.       — Ты бы не укусил, — Сан отвечает спокойно и чуть с усмешкой, вяло прижимает полотенце к укусу и медленно поднимается, чуть на столе ёрзая. — Я по твоим глазам понял, что не укусишь. А говорил, что инстинкты сильные…       — Я хотел укусить, — Ёсан в последний раз облизнулся и потянулся к железному шкафчику за салфетками. — Ты никогда не сможешь представить, как сильно мне хотелось укусить тебя в шею.       — Но ты всего лишь мазнул по ней языком, и это выглядело… компрометирующе, мягко говоря, — Сан вовсе рассмеялся, смотря куда-то между опустившихся вдруг ёсановых плеч.       — Я не удержался, — сказал честно, нажимая ногой на педальку мусорки и выбрасывая в неё грязную салфетку. Ёсан выглядит сытым и довольным, но отчасти подавленным, как будто жалеет, что вообще повёлся у него на поводу. Опирается спиной на этот самый шкафчик и вдруг замучено воет, размашисто ударяясь головой об дверцу.       — Хэй, ты чего, хён? — Сану его гудящее от пустоты облегчение вдруг кажется огромным провалом и стонущей пустотой, но сильнее всего сбивает с толку пойманный в ответ хитрый ёсанов взгляд и лёгкая совсем ухмылка на его губах.       — Я же теперь не смогу нормально пить кровь из пакетов, Сан. Я буду вспоминать тебя каждый грёбаный раз и злиться на весь мир из-за того, что не могу, чёрт возьми, снова прижать тебя к столу и нализаться вдоволь, — он смеётся больше от безысходности, пока ему в ответ выдыхают спокойно. — Какого дьявола я вообще тебя послушал, а, Чхве Сан? Хитрый ты лис!       Но звучало это не с укором, а больше с усмешкой. На всё ещё сонном лице Ёсана отпечаталось совсем лёгкое, но приятное до дрожи наслаждение. Это была не артерия, крови он выпил не столько, сколько мог бы; гораздо больше ему понравилось то, как Сан в его руках дрожал легонько, как цеплялся за него и как сиплым голосом заливал холодный морг. Плюс один пунктик в списке необычных и необъяснимых пристрастий — за место третьей положительной крови, с которой теперь всё кристально ясно.       — Знаешь, если… ты захочешь или… ну, если обстоятельства так сложатся, то… — Сан замялся, накидывая на себя рубашку и боязливо, наполовину смущённо в неё кутаясь, — ты… можешь ещё раз укусить меня, я… не слишком против буду. Теперь не страшно, и я теперь всегда готов, если тебе вдруг понадобится…       Он снова стушевался, потупил взгляд в пол и вынул из-под рубашки запачканное кровью полотенце, но Ёсан поймал его за руку, не давая застегнуться.       — Давай заклею? — и, получив в ответ небольшой кивок, тянет за руку в сторону узенькой кушетки, попутно всё же нажимая кнопку на уёновой кофеварке.       Вампиры кофе не пьют. Вампиры пьют кровь, желательно тёплую — только-только из крупного сосуда вытекшую. Зато кофе пьют те, кого вампиры боязливо и смущённо кусают и от кого потом несколько полумесяцем царапин носят под лопаткой и возле локтя.       По холодному подвалу разлетается тёплый и вкусный аромат, и как-то уже даже и не принципиально, что это морг, в котором дни до закатов пережидает вампир. Принципиально то, что Сан этому вампиру доверяет больше, чем кому-либо из людей, особенно когда холодные узловатые пальцы разглаживают на его коже только-только приклеенный пластырь.