покой

      Грей смотрит отрешенно и с отчуждением на дремлющего друга. Его ресницы подрагивают, он временами ворочается, блондинистые пряди щекочут лицо. Брюнет пытается запомнить каждое движение и деталь, сосредоточиться на любой мелочи, хмурит задумчиво брови, лишь бы его мысли не были заполнены самим собой, чтобы организм забыл как страшный сон все то, что ему пришлось пережить, но Грей уже скорее машинально тянется к руке, где вены не зудят уже давно, с тех давних пор, как ломка переросла в душевное опустошение. Он сидит на кожаном кресле в клетчатом пледе, кажется, уже несколько дней, смотрит то в стену, то на Лаксуса и тщетно старается забыть себя, и лишь изредка, но очень навязчиво ему приходит идея пойти за кухонным ножом. Но Грей в который раз глубоко вздыхает и считает до двухсот, как учил Лаксус, и старается думать только о звонких одиноких числах. Он не хочет думать о себе, о прошлом и будущем. Везде числа и пустота.       С тоской, а чаще — со страхом и раздражением, вспоминал он те дни, когда не отходил от унитаза, его рвало, он заходился в нескончаемом приступе чихания каждые двадцать минут, челюсти сводило от постоянной зевоты, но глаза не сомкнуть даже на одну минуту, услышишь лишь собственный бешеный пульс, в ознобе трясясь не увидишь ни одного изображения желанного сна. Грей ощущал себя отвратительно, ужасно, судороги в мышцах, которые лучше бы вытекли вместе с остальными дрожащими внутренностями, выводили из себя каждую секунду его мучительной ломки. Раздражал каждый щелк и шаг, звук и дыхание новоявленного соседа, с которым Фуллбастер ссорился и дрался каждый раз, когда мог устоять на ногах, оскорблял и угрожал всегда, если его язык был хоть чуть-чуть контролируем. Едва ли его слова несли хоть каплю истины, но порой действительно пугали своим отчаянием и безнадежностью. Парень грозился, что повесится в чужой ванне, что Лаксусу придется прятать его труп, объясняться перед полицией, если Фуллбастеру взбредет в голову назвать Дреяра наркодиллером или насильником, и блондин на все устало кивал или давал подзатыльник, который вмиг усмирял хрупкого парня, чье каждое движение могло привести к убивающей вспышке боли.       Все угрозы и громкие слова позабыты и засмеяны, хотя в них скрываются трагические и жестокие реалии наркотической зависимости, не страдал бы Грей ломкой от героина и прочей дряни, что охотно закидывал он в себя разом, желая забыться, почувствовать неведомое веселье, то и не просил бы убить себя, не молил бы Дреяра достать ему дозу. Бесчеловечной тварью казался Лаксус, когда отрицательно качал головой и закатывал глаза на мольбы Фуллбастера, но делал он все правильно, и Грей сейчас действительно не страдает. Он не страдает, он и не счастлив, он больше ничего не чувствует. С безразличием отрывками вспоминает, как блондин, совершенно ему незнакомый парень, едва пьяный и развязный на танцполе, с непривычным беспокойством смотрит на забившегося в угол туалета Грея, тормошит за плечо, но тот под очередной дозой, глядит ошалело и даже не слышит вопроса о самочувствии. Тогда, не думая о собственной жалости и семейных проблемах, от которых парень придумал отгородиться с помощью алкоголя и порошка, он жил сегодняшним днем, не думал о последствиях и улыбался всем людям, разбивал бутылки и стекла на улицах, не размышлял и секунды перед предложением подозрительных типов в каморках клубов, где в туалетах не светят синие лампы. Сегодня же, Грей не ждет ни завтра, ни проживает с удовольствием сегодня, впрочем, он вообще не живет, унылое существование — единственное, что ему светит от убедительных симптомов депрессии, опустошения и противного послевкусия от ломки. Дреяр сделал многое для Фуллбастера, но тот слишком беспомощен и безэмоционален, чтобы ценить хоть какое-то отношение к себе. Так видел ситуацию Лаксус, первое время он был разочарован, что его старания никем не замечены, не оценены, но здравый смысл подсказывал, что его никто и не призывал помочь. И если судить в целом, благодарности от Грея он особо и не ждал, ведь логично, что та самая мелкая частица человечности и трезвой осознанности, что осталась в далеких глубинах еще не зависимого парня, признательна блондину. Ведь про подростка забыли все, и друзья, и девушка, о которых он часто говорил по пьяне, желая затушить боль — Лаксус перестал разбирать, какую на этот раз — и незнакомый мужчина с безразличным взглядом, но великодушным сердцем стал спасательным кругом, единственной опорой.       Одинокими вечерами, когда кости ломили не так тягостно, тошнить было нечем, а весь алкоголь Дреяр выкинул из квартиры, осуждая отчаянные попойки брюнета, считая, что это не выход из жалкого положения, Грей действительно задумывался, чем он заслужил предательство от всех близких. Чем объясняется холод родных, их пренебрежение и непонимание? Грей едва может вспомнить о попытках матери вразумить парня, потому что сама она была не в лучшем положении от смерти мужа. Фуллбастер на своей шкуре прочувствовал, каково нести тяжелую ношу жалкого человека — он не получал ни единого взгляда без сочувствия, сожаления и притворной скорби, от этого становилось тошно, но со временем психологические осложнения на фоне смерти отца помогли лишить Грея даже отрицательных эмоций, забрав все.       А Дреяр не такой, как никудышные друзья Грея. Он и об отце, наверняка, если брюнет по пьяни не проболтался, не знал. Вообще ни о чем не знал, в отличие от близких и дорогих сердцу брюнета людям, которые, будучи, как казалось юноше, понимающими и преданными, не бросят в столь тяжелый период. Стоило свернуть на кривую дорожку, эти же «друзья» не свернули за ним туда же, а только осуждающе кричали со своей гладкой, без кочек тропинки. Будто в такой поддержке нуждался Грей. Конечно, заливаясь литрами алкоголя, не находясь трезвым в течение нескольких долгих дней, он и понятия не имел, что помощь ему действительно нужна. Не оказалось среди близких тех, кто даст отрезвляющую пощёчину, наругает и запретит вести губящий образ жизни. Встанет непреодолимым преграждением в яму самоуничтожением. Нет, они все стали лишь крутым трамплином, и Грей со свистом покатился вниз. Близкие ли это тогда? Стоило ли их называть так, когда, имея возможность подать руку помощи, отвернулись они словно нарочно? Фуллбастер думал об этом днями и ночами напролет. Наверное, нет. А как относиться к бескорыстности, неожиданной великодушности от незнакомца, что называет себя Лаксусом Дреяром, и смотрит обреченно-озабоченно, словно это он сидел на тяжелых наркотиках, а потом отходил от ломки в забытой богом комнатке с голыми стенами, Грей не знал. Но он вовсе не против смело встречать его удрученный после работы взгляд. Не против слышать ворчание о бесящих коллегах. Не против упреков о чем-то обыденном, домашних разборок. Каждую темную одинокую ночь, бодрствуя, точнее — неподвижно сидя на уже породнившемся кресле, Фуллбастер, проклиная всех богов за то, что его легкие по-прежнему исправно дышут, сердце отчаянно стучит, не замедляясь, а словно только ускоряясь, заходясь в бешеных ударах, а кровь почему-то еще не заплыла в мозг, сердце, или туда, где ей не положено быть, он одновременно глубоко признателен одному только Лаксусу, благодаря помощи которого Грей перестал способствовать ухудшению работы потрепанного организма. Под мерное сопение соседа Фуллбастер не замечает, что его мысли, словно бомба замедленного действия, спящий вулкан, пока что разливаются магмой в беспокойном сознании, порой подрывая гейзеры, что выражаются истеричными припадками. И Грею бы самому уснуть, как дремлющему вулкану, хоть на секунду забыть о своих тревожных, страшных мыслях, доставучих, как зыбучие пески, опасных. И если Дреяр помог ему избавиться от пагубной, кажущейся подростку нескончаемой, наркотической зависимости, то почему Грей посчитал, что так обречен, так безнадежен, зачем развел трагизм, если Лаксус до сих пор рядом, не ушел, и, кажется, не собирается, ему некуда, он не особо-то и стремился (в отличие от некоторых, коих имен брюнет тщательно пытается и не вспоминать).       С непосильным трудом парень поднимается с насиженного места, к которому будто прирос, словно дерево, вросшее в почву с крепкими корнями. Он шагает своими худющими ногами, на которых мешковатые, спадающие пижамные штаны, щурится от света луны, замедляет шаг, останавливается в сомнении перед кроватью блондина, где тот стал дышать чуть тише, не так ровно, как прежде. Грей почему-то колеблется, а минутой позже просыпается Дреяр, оборачивается, смотря на испугавшегося юношу, словно жалкого зверька, совершенно сонными глазами, в которых, как ни странно, не проблескивает ни капли удивления. Словно так должно быть, словно Фуллбастер, делающий шаги в нужную сторону, это нечто обыденное и привычное, словно колеблющийся в подозрительных сомнениях Фуллбастер у кровати Лаксуса, на которой и не бывал по самой прихоти Дреяра, это что-то правильное.       Грей так трусит, что у него сердце замирает, но побежать обратно к надоевшему, приевшемуся креслу означал проигрыш перед самим собой, и даже если опустить какую-то внутреннюю борьбу брюнета против себя же, возвращаться назад ему вовсе не хотелось. Он отводит взгляд от провоцирующих, проницательных, манящих глаз, и его мысли, вроде как, даже и не заполнены сейчас грудой переживаний, глупыми воспоминаниями, детскими обидами и всем тем, что не выходило ни на секунду из головы в чертовом кресле. У него, кажется, во рту пересыхает, и дело даже не в наркотических галлюцинациях, когда Дреяр отодвигается к краю, освобождая место на постели, словно все так и должно быть, словно это традиционный обряд, все действительно взаправду.       Парень неловко опускается и чувствует впервые немнимое спокойствие. Он неуверенно опускает руку к чужому одеялу, накрывается, в его голове пусто и звонко. Он не слышит ни бурлящей лавы из спящих вулканов, ни бушующих гейзеров, фразы, сказанные знакомыми когда-то давно, достающие до сих пор, не отдаются эхом в дреме, как обычно. Он слышит только сопение Дреяра. В ушах отдает собственный пульс, заходящийся, оглушающий, но Грей едва обращает на это внимание. Он внимание теперь, вообще, вряд ли на что обратит. Фуллбастер слушает только недовольные, привычные хмыки блондина во время сна и редкие вздохи.