Лучше / Проще

      Будь небо менее голубым, он не отличил бы его от всего остального, что нарочно лезет в кадр. Его глаза — объектив. Окружение мешает, сливается в одну общую массу, лица сплетаются в один ком грязи, что остался после ночного дождя и забился в свободное пространство рифлёной подошвы.       Нейтан не пропускает дождей, более того, каждый раз он наблюдает их в центре событий, ловит каждую каплю, съедает, проглатывает, чувствует, как они такие слишком чистые прожигают его глотку приторно горькой сладостью или до истощения сладкой горечью, хуй ее знает, как святой водой, какая есть в комнате Марш. Он случайно как-то тащил ее туда и, скинув в кровать с плеча, осушал бутылку, стоящую возле окна, на удивление громко, но что поразило ещё больше - так это разбавленная водка в сосуде, из-за которой он на мгновение съёжился, но пересилил себя и, вытерев рукавом рот, вылил впоследствии грешное пойло в один из ее цветков, запнувшись о клетку.       Макс не спит в дождь. Никогда не спит в дождь. Смотрит лишь на сбредившего Прескотта, который стоит на скамейке, что ближе к ее окну, пошатывается и клонится в сторону урны, расставляет руки навстречу влажным брызгам. Макс надеется, что они поймают его, спасут от осквернения мисс мусорки краснющим прескоттовским ядом. Не то чтобы она находила его странным в этот момент, ведь и саму ее завораживала эта картина, скорее ее интересовало, как он вот так просто променял сухость и уют собственной комнаты, своего ветхого монохромного шалашика, на прилипшие к ногам сырые джинсы и закучерявленные волосы, которые он неспешно укладывал каждое утро.       Нейтан лишь чувствовал себя собой, без этих объемных вещей на размер больше, скрывающих его жилистость и худобу от диетических таблеток, после принятия которых он выблевывал все препараты, что запихивал в него насильно отец после жалоб психотерапевта на откровенную буйность Нейтана, его заборчики на руках, рёбрах и плечах, звездную синеющую глубь вселенского масштаба, простирающуюся на всю его грудную клетку, парочку тонких от шприца углублений в животе, неряшливо разбросанных по лицу завитков и этой бесконечной злобы на мир, которая сменялась под учащающимся ливнем, на сухую по иронии усталость. А ещё озноб и очевидные признаки простуды. Да. Точно.       Однажды Макс открывает окно, разгребая параллельно откровенный хлам с подоконника, взбирается на него и, высунувшись через раму, не удержавшись, фотографирует его. Ничуть не удивившись вспышке, Нейтан лениво спрыгнул со скамьи, засунул руки в карманы бомбера, нащупал там ключи и, выкинув по пути в кусты пачку промокших сигарет, отдавая предпочтение железному портсигару, набитому косяками и самокрутками, медленно побрёл на парковку. Макс залезла от неловкости обратно, обронив при этом снимок, отчего конечно же расстроилась. Не каждый же день Нейтан позволяет себе сдержаться, хоть и узнает через толщу бьющих по его лбу капель звук затвора моментальной камеры. Да ещё как позволяет - уходит, не закатив истерику или не вступив в конфронтацию с провальной сталкершей Макс Колфилд, девочкой в синем платьице в прошлом и повелительницей всего времени Аркадии в будущем.       Когда Макс высовывает руку под оставшуюся морось, она осознаёт всю бредовость её положения, но все равно, накинув на голову одеяло, которое в конце концов будет сушиться ещё двое суток, осторожно пробегает под собственное окно, чтобы забрать свою прелесть. Каково же ее разочарование, когда она осознаёт, что одеяло намокло зря, и она, выходит, просто так морщилась от сырости, пробираясь через мокрые кусты, чтобы не нащупать там полароидный снимок.

Нейтан?

***

      Бывает, что морскую живность выбрасывает на берег. Макс кажется, что океан слишком сердит сегодня, чтобы позволить ей запустить в него руку. Однако его она уж точно не боится, раз уж ей удалось пропустить сквозь пальцы не уложенный кудрявый прескоттовский пух накануне ночью, разглядывая и обсуждая с ним ее фото-стену, которая слепила его сонного обилием живости и, кажется, подвесными включёнными фонариками. Она снова подходит ближе к прибою и пытает счастье, как с укуренным Нейтаном, затаскивает, когда ей удаётся обуздать стихийное буйство в своих руках, пострадавших обратно в воду.       Океан злится, скалится, пенится и невзначай кидает живность в стороны, а после разбивает их тельца о выступающие из воды скалы. Нейтан следит за этим издалека возле своего пикапа, ведь по своему желанию затащил сюда Колфилд и не по-людски будет, откуда Прескотт вообще знает такое понятие?, если он ее здесь оставит. Ждёт и даже не раздражается, когда она в пасмурную, холодную погоду разувается, подворачивает джинсы и идёт навстречу огромным волнам, чтобы забрать упавший в воду по неосторожности телефон. Он лишь закатывает глаза и бурчит под нос что-то вроде «да что ж ты, блять, конечно», когда идёт вытаскивать ее промокшую, упавшую как назло, не умеющую плавать. Скорее, не умеющую только для него.       Макс плещется возле берега и делает вид, словно страшно боится утонуть. Нейтан заходит по колено в воду и стоит над ней, пока та смеётся и тянет его за футболку так, что Прескотт сваливается к ней, охваченный паникой, ибо сам в плавании не силён, и немного пеной неласковой к нему влаги.       В ночь холодного прилива маяк светит не так часто на берег, отчего Макс может позволить себе все, что пожелает в эти секунды, ибо в темноте нет стеснения и скованности, только вот в ледяной воде - есть немного. И Нейтан вовсе не против, пока его не ослепляет время от времени и он наигранно ворчит на этих конченных уебков, когда те направляют мертвое светило ему в глаза.       Они сушатся на мокром песке под моросью, а их ноги окутывает ледяной прибой, пока Нейтан негодует, что снова повелся на это. Макс смеётся заливисто, совсем по-детски так, что от смеха и слова произнести не может. Прескотт наигранно выжимает свою шевелюру, которая вмиг становится кудрявой, и тянется к волосам Макс. Та в шутку отстраняется и, рывком поднявшись, бежит вдоль берега, стараясь не наступать и без того замерзшими ступнями в подступающую время от времени к ней воду, крича, что так просто не сдастся.       Нейтан же не собирается за ней подниматься, ему достаточно сидеть здесь и ждать, пока она устанет, вернётся и расскажет, как ей воткнулся в ногу осколок от бутылки его дорогущей мутной бурды, он донесёт ее до пикапа и переполошенный поедет в общежитие, включая автомобильную печку со стороны Макс, ибо до себя самого ему сейчас попросту нет дела. Он мог бы назвать эту ситуацию в голове чистым поводом оставить ее у себя и смотреть, как она с перемотанной ногой будет от недовольства разгребать его бутылки и вычищать пепельницы, чтобы на утро не угодить в них другой, здоровой ногой.

***

      Будь солнечные лучи, пробивающиеся сквозь жалюзи в ее комнате, менее яркими, девчонка, приручившая и пригревшая на своём животе время, бурные волны и ещё более бурного Прескотта третьего, с мириадом веснушек не отличила бы их от всего остального, что с утра первым открывается взору заспанных глаз. Ее глаза — объектив. Знакомый сценарий, верно? Окружение мешает, сливается в одну пиздецки странную белую массу, которая пробивается даже через закрытые веки, слепит и не даёт доспать еще пару минут.       Поднимается с постели и, не успев окончательно проснуться, бредёт в душ, опрометчиво забыв все, что могло бы пригодиться. Понимает Макс это только тогда, когда доходит, держась за стенку, до конечного пункта. Закатывает глаза и, припав к той же самой стене, плетётся обратно, читая как мантру слова Нейтана о том, что порез на её пятке не настолько большая проблема, как она сама для себя. И для него, вроде бы.       Захватив на этот раз свои скромные принадлежности, неспешно открывает дверь, кажущуюся по утрам такой тяжёлой, и заприметив Викторию, закрывает ее изнутри обратно, чтобы отсидеться и принять душ без колкостей о ее внешнем виде и шуток о бурной мастурбации по ночам, отчего она якобы будит Викторию.Еще бы эта сучка договаривала о том, что будит ее не Макс, а голова Хлои между ног, огрызается мысленно она.       Перепроверив домашнюю работу в седьмой раз, Колфилд решительно выходит из комнаты и направляется в душевую. К ее разочарованию, Чейз со своей свитой уже давно вышла отсюда, а это значит, она потратила около получаса просто так, втыкая в экран своего ноутбука. Огорчившись заведомо отвратительным утром, Макс встаёт под тёплую воду и чуть не засыпает обратно от накатившего ощущения сонливости. И больших, на удивление, капель. Пересилив сон, она выходит и пересекается с Марш, которая проснулась совсем недавно. Они приветствуют друг друга и пытаются поговорить во время чистки зубов со ртом набитым пастой и пеной от неё. На выходе они расходятся и договариваются о посиделках с чаепитием в этот вечер. Макс перестаёт казаться, что утро такое уж отвратительное.

***

      Уоррен сверлит ее спину взглядом, когда Мисс Грант рассаживает студентов для лабораторной работы самостоятельно. Брук просится в пару к Макс, чтобы та не ухватила Грэхэма. Колфилд и не против совсем, ведь химия ей не даётся, а Скотт также хорошо ее понимает, как и ее дружок-гик. Планы меняются, когда в кабинет буквально заваливается Прескотт и Мишель ставит его в пару с Уорреном. Раздав указания, она понимает, что учеников на сегодняшний день слишком много даже в парах, и оборудования может не хватить. После чего она объединяет пары в четверки, и, конечно же, Макс, Уоррент, Брук и Нейтан вместе.       Прескотт отсаживается к Макс, меняясь местами с Брук, чему рады все кроме Грэхэма, но делать особо нечего, поэтому они начинают работу. Хотя, как сказать, «они» - это Брук и Уоррен, а остальные двое просто отсиживаются, пихая друг друга под столом коленками и больно щипаясь.       Смотря на слаженную работу второй пары, Колфилд мысленно представляет, как бы они хорошо смотрелись, будь они вместе, но симпатия к ней паренька с чудаковатыми футболками снова даёт о себе знать и тот поднимает взгляд на неё, подмигивает и предлагает свою помощь в объяснении, пока Нейтан доходчиво не намекает ему в агрессивной форме шуткой о его ориентации, что она и сама справится, под жутко неодобрительный взгляд Брук, явно адресованный Макс, мол, твой психованный сучонок с кучей денег в заднице и родителями, что переименуют в скором времени их город в «Прескотт Бэй», ни на йоту не лучше Уоррена.       Уоррен же ждёт в дверях, когда Колфилд только-только дописывает вывод их работы и сдаёт лабораторный отчет. Прескотта уже и след простыл, ведь он со звонком встал и вышел в холл. Скотт ядовито огрызается, проходя мимо этих двоих и удаляется к своему шкафчику за квадрокоптером новой модели. Сопровождающий Макс предлагает ей посмотреть на него и та соглашается, чтобы оставить их с Брук поговорить наедине. Ее план осуществляется ещё до того, как приступает в исполнение, когда Грэхэм оборачивается на ощущение сдавленности в локте и видит в паре сантиметров от своих глаз, слишком близко к лицу, очки Брук. Макс направляется дальше, жестами уговаривая Скотт отвести Уоррена подальше, отказываясь вслух от помощи в объяснении базовых химических реакций.

***

      Алый, червлёный бомбер на обеденном солнце воспылал и Нейтан, словно ощущая это пламя на своих плечах, вмиг стянул его с себя. Он шёл не торопясь, разглядывая двор Блэквелла, и время от времени поглядывая на небо — голубое и лазурно-чистое, как волны вокруг надувного бассейна в тот день, когда они с Макс закинули его в прибрежные воды Аркадии и залезли в него, оттолкнувшись от берега каким-то старым веслом, валявшимся неподалёку. В тот день они, свесив ноги через бортик и обсуждая очередную глупую выходку Грэхэма, подскакивали на водной глади, покачиваемой ветром и надвигающимся концом света.       Он пялился, как идиот в этот кусок надуманного бирюзового пластика с, черт его знает откуда взявшимися, белесыми пятнами на нем, подобными остаткам каши в тарелке, и представлял себя Богом, сильным и властным, что сидит где-то на вершине, устраивает по щелчку пальцев войны, смертоносные торнадо и ураганы, рушит судьбы людей и топит корабли в океанах, нагоняя на них штормовые бури.       Частично, он проделывал всё это на своём теле, однако, иметь все могущество ему более по душе, чем заниматься этим лишь на десять процентов. Его взору простирались густые, стриженные газоны, чистый и влекущий своими от хлорки прозрачными брызгами фонтан, и тёплое, греющее теперь его шею солнце, не сильнее, чем дыхание хрупкой лузерши и профана в химии, когда она остаётся с ним после его припадков по ночам. Но сверху наблюдать это все, сказать честно, было бы в разы комфортней. И Макс в том числе.       Эпизодически он пытался забраться туда, повыше: неоднократно пытался вскрыться, топился в бассейнах академии, даже в детском лягушатнике, напивался до беспамятства, так сказать, в дребезги, закидывал препараты, прописанные мозгоправами, что сменяют друг друга раз в месяц, не считая Джакоби, тот и вправду был хорош, аж семь лет продержался, молодчина, пускал посреди ночи чего-то кристаллически чистого по вене и, в целом, был доволен, пока не слетал с катушек и не пялился на гребаную фотку коротышки-зануды, которая висела чуть западнее, восточнее, как взглянешь, собственно говоря, от кровати. Иногда он даже размышлял о неверности таких поступков, кричал о своей беспомощности и своём жалком поведении, а после говорил себе собраться, потому что его такого в Боги не возьмут.       «Нейтан» - Богом данный. Но что делать, если Нейтан сам мнит себя Богом? Богом самобичевания, морального разложения и эмоционального гноения где-то там поглубже. Иной раз ходит кругами ночью по кампусу, пока не набредет на Тобангу, которую сам снова запрятал и вот, садится этот олух царя небесного к ее подножью, жалуется на жизнь и плачет урывками, да так, словно копил годами, а не выплескивал каждую третью ночь недели. Следом в привычку вошло засыпать сидя и, просыпаясь ни свет ни заря, плестись в общежитие, ворча о больной спине и онемевших ногах.       Дальше мальчик-бог ковыляет до комнаты и понимает, что ключи выронил, пока спал, поэтому рывком открывает дверь, вырывая к чертям замок и заваливается внутрь.       Свою обитель он стережёт и дорожит ею, гостей здесь не бывает, даже Вик появляется крайне редко, ибо ей здесь некомфортно находиться. Разбросанные вещи, сломанные полки, которые держатся на одном укреплении, разбитые бутылки, полная окурков пепельница, что, кстати сказать, переполнена до краев и до верху, поэтому новый пепел обычно скидывает на пол старый, за счёт чего и живет эта конструкция, библиотека мрачных, даже жутких фильмов с маньяками и жестокими постельными сценами вписались в интерьер засмолено-чёрной от закрытых жалюзи и работающего круглые сутки трагически одинокого проектора комнаты и стали ее неотъемлемым арт-объектом, архитектурным бедламом и первозданным хаосом.       Плакаты девиц-кукол замылены и наполовину надорваны, их лица закрашены чернющим перманентным маркером, а глаза вырезаны. Проектор крутит очередную документалку о художнике-натуралисте, что был серийным убийцей, маньяком и насильником, вырезал своим моделям сердца и оставлял пару линий на их теле венозной кровью, после чего срисовывал, а трупы девушек использовал повторно для удовлетворения своих животных потребностей - вот оно - истинное безотходное производство. Хотя бы съедал по окончании что ли, дабы закончить этот бесконечный цикл ненормальных любому здоровому ментально глазу человека актов над безобидно отключёнными девичьими телами.       Нейтан терпеть не может слушать о таких извращениях, но продолжает наблюдать за этим, выкрутив звук на минимум. Нейтан никогда не лежал душой к такому искусству, но Марк и его заскоки — это совершенно другое. Вы не понимаете, это другое. Они не убивали своих моделей, а доставляли по домам и оставляли у кровати заранее купленные таблетки от отравления и бутылку негазированной воды.       В общем-то, Прескотта не особо волновало их дальнейшее состояние, главное, чтобы они ни черта не помнили и оставались живыми, в отличие от Эмбер, сильной лошади, что надралась на вечеринке Циклона, и которой, на удивление, мало было обычной, среднестатистической порции экстази, что развозила даже самых стойких, не включая в них Хейдена, который улетал буквально от одного безобидного косячка, потому что употребляла она, казалось, хуже Нейтана. С ее то анемией и гемофилией.       Рэйчел - метастатический рак четвёртой степени, злокачественная опухоль и бледная немочь, что померла также заметно, как и пропала, оставив ненамеренно чужими руками стрелки к своему трупу кусками какой-то панковской рубашки и нашивкой черепа.