Танец на осколках

      Кей и раньше был не особо доброжелателен к Кагеяме, а после новости о том, что он весьма настойчиво предлагает стать парой, стал ещё более невыносим, чем обычно. Он задевал его при любом удобном случае: на уроках, на патрулированиях, даже в коридорах, когда они умудрились пересечься. Меня это забавляло, Кея раздражало, а Кагеяма весьма ожидаемо психовал и злился.       Путём наблюдений и штудирование фолиантов в библиотеке, мне удалось выяснить, где скрываются наши «мятежники». В, так называемой, Выручай-комната. Не знаю, кто смог её найти, но надо признаться, это было гениальное решение проблемы с местом тренировок. Ведь никто так и не смог их поймать или хотя бы доказать, где они прячутся. Какие-то смутные догадки посетили Футакучи, но он был не так умён, чтобы попробовать найти что-то в библиотеке, Кей, кажется, тоже понял, где могут скрываться враги Амбридж; даже поделился своей идеей, в надежде получить поддержку. В ответ я лишь пожала плечами, сказав, что пока мы не знаем наверняка, никакие из догадок исключать нельзя.       И стоило бы предупредить Кагеяму, чтобы они все были осторожней. Их попытка пойти против «режима» может стоить им места в школе. Хотя, не то чтобы меня волновала их участь. Если честно, вообще всё равно.       Шёл только первый час патрулирования. Кагеяма шёл за мной, немного поникший и порядком притихший. Слышала, его вызывала Амбридж, а это никогда ничем хорошим не заканчивалось. Особенно для тех, кто ей не особо нравится. А Кагеяма, к её сожалению, один из немногих в школе, на кого нельзя надавить через родителей. А значит она применяет свой «фирменный» метод наказания. Чёртова проклятое перо.       — Пойдём, нужно поговорить, — мы как раз патрулировали пятый этаж. Дёргаю его за рукав мантии, произнося пароль от ванной старост и почти заталкивая не сопротивляющегося парня внутрь.       — Что ты хочешь? — фраза звучит устало и немного подавленно.       — Чтобы ты и твои маленькие друзья были осторожны, — тихо и настолько холодно, что с парня мигом спадает вся эта задавленность и он вскидывает голову, смотря с неверием и подозрением. — Ты думаешь Инспекционная дружина просто так «помогает» с патрулями? Вас выслеживают, и молись своему Годрику, чтобы такой внимательной оказалась только я.       — Как ты узнала?!       Выглядит немного ошарашенным. Конечно, ему ведь и в голову не могло прийти, что кто-то догадается о их тайном логове или — не дай Мерлин — об именах участников этого незаконного кружка.       — Ещё в прошлом месяце увидела вас с Киндаичи, крадущихся по замку перед отбоем, проследила, вышла на восьмой этаж, но увидела лишь исчезнувшую дверь. Думаешь трудно найти настолько очевидную информацию в библиотеке?       — Тогда почему не сдала нас? — теперь выглядит уже злым и немного напряжённым. Наверняка думает, что я начну его шантажировать этой информацией. Но я не хочу, потому что нет настроения, да и желания. — Насколько я помню, ты тоже в этой идиотской дружине.       — У меня свои причины находится там, — пожимаю плечами, не имея ни малейшего желания объяснять, что к чему. Какое ему дело до причины, из-за которой я всё ещё занимаюсь этой бесполезной тратой времени и сил. — Будь добр, прислушайся к моему совету. Я не смогу вечно покрывать вас и говорить, что я ничего не видела, когда все остальные говорят, что кто-то действительно ходит вечером по школе.       — Хорошо, я поговорю с остальными.       А вот это уже не очень хорошо. Однажды в их рядах появиться предатель. А если этот предатель будет знать обо мне, то это может кончиться весьма плачевно.       — Не говори своим друзьям, кто твой осведомитель, мне не нужны проблемы в будущем.       Кивает и смотрит в упор не моргая. Смотрит и в мягком белом свете кажется почти святым. В его глазах столько обожания и щенячьей преданности, что хочется закрыть глаза, чтобы никогда не видеть этого. Я не сделала ничего такого; тем более не для его благополучия стараюсь. Как будто он не понимает, что будет, если о моём предательстве узнает министерская крыса.       — Спасибо, Акира.       — Пойдём, нужно закончить обход.       Отвожу задвижку в сторону, толкая дверь вперёд и тут же натыкаюсь на тусклый свет фонаря, коий некто поднял достаточно высоко для того, чтобы можно было врезаться. Чёрт, это Филч. И что этому мерзкому старику не иметься?!       — Нарушители! — тенят своим отвратительным скрипучим голосом, а премерзкая кошка вторит ему, протянув хрипящее «мяу» с его плеча.       — Мы старосты, мистер Филч, — произношу немного устало и холодно. Как же он мне надоел со своими нарушениями. Не удивительно, что он просто обожает Амбридж за её декреты. Такой же идиот помешанный на средневековых порядках и правилах. — Мы услышали подозрительный шум из ванной и решили проверить, а дверь закрыли, чтобы возможный нарушитель не смог сбежать.       Старик что-то бубнит себе под нос в ответ, но всё-таки разглядев в потёмках нашивку в виде буквы «И» на моей мантии, замолчал, выпуская нас. Для него наш небольшой отряд был чем-то вроде элиты. Кучка студентов, которой Амбридж доверяла и подпускала к себе непозволительно близко; он не ставил под сомнения наши слова. И я этим беззастенчиво пользовалась сейчас. Я могла бы сообщать через него о нарушениях, лично прибегать к Амбридж, когда видела что-то «из ряда вон». Но мне было плевать. Даже если парочки будут совокупляться посреди коридора, я оштрафуют их, только если это будет кто-то неприятный. Для душевного успокоения и маленькой, наверное, слишком личной мести. Как было с Хиракатой на той недели, или со старостой Гриффиндора полчаса назад, когда она в присутствие Кея заикнулась о вечере на Хэллоуин. Благо он знал уже, поэтому для профилактики пришлось не только пригрозить палочкой, но и снять двадцать баллов «за оскорбление». Девица была расстроена, но моя душа в противовес довольна.       Заканчиваем свою работу, не проронив и слова. Встречаюсь с Кеем на подходе к подземельям и, перекинувшись парой ничего не значащих фраз, ухожу к себе. Сна не в одном глазу; в голове слишком много мыслей и от них начинает пульсировать в висках. Хочется закрыть глаза и провалиться в вязкую тьму, но всё никак не выходит. Сизым дымом в голове кружат мысли о Амбридж, неуловимых тенях на восьмом этаже, Кагеяме, что так трепетно и искренне принимает мою помощь за искреннее желание защитить и помочь. Смотрит так, будто действительно верит в то, что я лучше, чем могу показаться на первый взгляд. Какая ирония. Я говорю ему о доверии и прошу его доказать, что ему можно доверять, но сама едва ли способна сказать что-то лишнее в его присутствие. Потому что он все ещё чужак для меня. И всегда им будет, чтобы он не говорил, и чтобы он не делал.       Хочется забыться в спасительной темноте, но почти лениво нахожу на тумбочке свою палочку и разжигаю в камине огонь. Слабый, чтобы едва мог осветить комнату. Он не резал глаза, но бросал желтоватые тени на большое окно, за которым были мутные и пугающие глубины Чёрного озера. Водоросли и тина приобретали совершенно иные формы в свете слабого огня и возможно, где-то вдалеке своей чешуёй сверкнула воинственная русалка. Может быть, и правда одинокая русалка подплыла слишком близко к школе, а может просто слишком яркая искра отразилась от толстого стекла. Кто его знает.       Разматываю, уже давно ставшей неотъемлемой частью меня самой, повязку на руке, всматриваясь в глубокие и воспалённые по краям порезы. Они не успевают заживать, потому что Амбридж вызывает так часто, что только покрывшиеся коркой порезы оказываются вскрыты с ювелирной точностью. Боль уже давно притупилась от такой изощрённой пытки. Но она все же была: сначала резкая, но очень быстро перетекающая в жгучую и тянущую, а многим позднее она становилась ноющей. Как сейчас, когда вроде бы уже всё позади, но раны все ещё открыты и никакие настойки декана уже не помогают. Они облегчают боль, но порезы, нанесённые магическим предметов, очень быстро станут шрамами. Они будут синеть и темнеть на морозе, растягиваться и выступать от влаги. Напоминать о том, какую мразь стоит убрать первой, как только в моих руках окажется реальная власть.       Иногда кажется, что гнев, что кипит под кожей неполные четыре месяца должен ощущаться на физическом уровне. Гнев на Министерство, ненависть к Амбридж, раздражение из-за «остроумия» перепуганных насмерть сокурсников. Все знают, что убивают. Уже давно убивают всех и без разбора. Все подозревают друг друга и тех, на ком уже есть грешок. Всё это превращается в набор компонентов для Взрывающегося зелья, готовое в любой момент прийти в боевую готовность. Наверное, только чудом ещё не разорвало на куски.       Сапфир в кольце чуть светится от этих мыслей и это наталкивает на мысль, что артефакт и правда работает. Неизвестно как, потому что принцип работы этих древних и редких вещиц до конца не изучен, но он всё же работает. И стоило бы снять его хотя бы на пару дней и посмотреть, что изменится, да только боязно. Вдруг он и правда последняя преграда? Не хвалёная аристократическая выдержка, не собственное умение держать всё в себе, а кольцо?       И хочется, и колется, да, Акира?       Тяжело вздыхаю, протолкнув в лёгкие влажный холодный воздух подземелий и всё-таки снимаю кольцо. Внутри на мгновение что-то щёлкает, как замок на шкатулке, но это происходит так быстро, что и понять толком ничего не успеваю. Убираю кольцо в ту самую маленькую шкатулку, которая шла в комплекте и наложив отводящие взор заклинание, убираю её в нишу за рядом книг в шкафу. Осторожность с таким артефактом не помешает.       Сажусь на край кровати, а потом и вовсе падаю на спину. Треснувшие рёбра давно срослись и не ноют днём и ночью, а вот спина не так давно перестала болеть; после таких то, выворачивающих тебя на изнанку, падений. Синяки почти сошли, оставаясь желтоватыми мутными разводами, но это уже даже не напрягало. После матча это всё можно было списать на неудачное падение. Верили многие. Даже Кей и, что самое удивительное, Куро. Не верил только Кагеяма, который первую неделю бегал за мной как привязанный. От его вопросов о здоровье мутило, а злость давила на затылок. Он не покупался на выверенное и достоверное для всех «уже не болит и заживает». И когда Куро, наконец-то-таки, со скрипом разрешил вернуться к тренировкам, Кагеяма в тот же день буквально прижал меня к стенке, требуя показать спину.       И увиденное ему совершенно не понравилось. Он долго ворчал, применяя такие бранные словечки, от которых у меня, находящейся постоянно в обществе парней, уши начали сворачиваться. Но наложил заглушки и попросил лечь на широкую скамейку лицом вниз.       То, что было дальше, я даже вспоминать не хотела. Боль была такой сильной, что пришлось закусить запястья, чтобы не кричать. Кагеяма весьма умело массировал спину в области гематом, но от этого боль не исчезала, только сильнее становилась. Хотелось плакать и кричать; потому что это было похоже на акт мести и садизма, а не нормальную попытку помочь.       На нашем курсе есть полукровка, отец которой маггл. И эта девчонка как-то раз рассказывала про своего «Бога» и то, что очищение и спасение души приходит через боль. И чтобы этот самый Бог даровал тебе спасение и вознаградил, нужно изрядно настрадаться, днями и ночами выкручиваясь от боли. Не знаю, кто верит в эту чушь, но мне кажется, любые страдания не стоят какого-то там «спасения» и прощения.       Кагеяма переминал мышцы и кости, словно хотел, чтобы я захлебнулась от боли. Он проминал мышцы, шепча какую-то ересь о то том, что ему жаль. Он заставлял почти умирать от боли, а потом целовал спину и плечи, заставляя плавиться от странного чувства под сердцем. Словно чёртов хрупкий и нежный орган защемило между рёбрами. Это было странно и ново. Это чувство хотелось вырезать наживу, как гнойную рану, чтобы никогда больше не переживать. Раз и всё. Казалось, где-то на задворках сознания уже начало появляться осознание и понимание, как и тогда, на прошлое Рождество, но так отчаянно хотелось отдалиться от всего этого.       Это всё было неправильно и до боли глупо.       Всё с самого начала пошло как-то не так. Стоило сказать всё как есть, пока была возможность. Стоило найти иной способ заполучить лорда Тсукишиму в качестве адвоката. Сейчас я понимаю, что сделка была довольно посредственным вложением времени, сил и нервов. Но это уже не так важно. Время вспять не повернёшь. Да и если смогу исправить что-то в прошлом, едва ли смогу узнать будущее.       В конечном итоге, за последствия своего решения я расплачусь всего через пару недель. Дедушка решил не медлить с Непреложным обетом. Тоши едва ли способен понять для чего всё это нужно, а у меня от осознания все кости в труху перемалываются.       Он ведь ребёнок ещё. Так зачем обременять его этим? Рушить невинность этого ребёнка? Он вроде и взрослый, но такой невинный ещё. Да и когда ему набраться опыта? Ему всего одиннадцать и всю порочность нашего мира он даже познать не успел.       Как мерзко осознавать, что брата изнутри начинает рушить не общество и его мнение. Не презрительные взгляды и шепотки. Рушит самое дорогое, что у нас есть — семья. Рушит, потому что так отчаянно боится внутренних распрей. Как ожидаемо и прозаично.       Глаза не удаётся сомкнуть до самого утра. На завтраке чувствую себя варёным овощем и это очень явно бросается в глаза. Вон, Амбридж уже подметила и по взгляду вижу, что после уроков вызовет докладывать о причинах такого подозрительного состояния. Придётся снова врать, лукавить и скрывать за милой улыбочкой желание свернуть мерзкой жабе шею.       А пока, набираю в лёгкие побольше воздуха и поднимаю глаза на двух парней, с которыми я так хотела поговорить.       — Куро, Кей, — хотела, чтобы звучало строго или хотя бы холодно, но голос из-за долгого молчания только надломлено сипит. Словно всю ночь ревела и скулила, проклиная своё чертово существование. Сравниваю, потому что проходили это уже. Проходили так давно, но унижение впилось подкорку так плотно, что и гоблинской сталью не срежешь. — Я бы хотела вас кое о чём попросить.       Куро кивает, даже не спрашивая, что именно от него требуется. Он может быть, даже уже знает. Кей хмурится, опасливо оглядываясь по сторонам и качает головой, мол, потом расскажешь. Хотя и без него вижу, что слишком много лишних глаз и ушей.       Качает головой, а сам с такой злостью смотрит мне за спину, что сразу сонливость всю снимает. Оборачиваюсь, бросив мимолётный взгляд на Кагеяму через плечо и не могу сдержать победной усмешки, когда вторая староста залепляет ему хлёсткую пощёчину. Заслужил или нет — дело десятое. Потому что, если бы я сейчас могла — повторила это действие тысячу раз. Потому что он меня бесит; так сильно, что зубы скрипят, а глаза пелена злобы застилает.       — Львята начали грызть друг другу глотки, — тяну преувеличенно бодро и сладко. Немного едко, но это даже хорошо. Куро заглядывает мне за спину и поняв всё за секунду, чуть слышно присвистывает.       — Просветишь? — так же едко комментирует Кей, подарив свой самый «милый» взгляд. Да он издевается. Причём, точно зная куда и как нужно бить.       — А мне то почём знать?       Кей хотел бы сказать, да за стол начали садится подтянувшиеся из гостиной студенты. Поэтому он замолкает, но и взгляд его оказался куда красноречивее слов. Что же, даже если и знаю, говорить ему ничего не собираюсь. Слишком много знает. Много ненужного и личного.       Но какое ему дело до того, что факт его осведомлённости выворачивает меня наизнанку. Какое ему дело, если Тсукишима Кей так сильно и трепетно любит меня, что готов пойти на всё, чтобы его заклятый враг был как можно дальше от меня.       И плевать он хотел на то, что у Кагеямы, драккл его за ногу, Тобио до невозможности горячие и большие руки. И, иногда, когда на краю воспалённого сознания появляется просвет, когда знаю, что никакие маски не нужны, а боль внутри притупляется, позволяю себе подумать о том, что эти чёртовы руки смогли согреть меня и защитить от всего мира.

***

      Закрепляю передние пряди на затылке простой, лишённой всяких изысканных орнаментов, заколкой и безразличным взглядом утыкаюсь в своё отражение. Оно, отражение, почти привычное: бледная кожа, пустые глаза, губы, сжатые в тонкую полоску. Несложная причёска доведена до ума, платье надето, а руки всё никак не могут успокоиться. Пальцы бесконтрольно и нервно тарабанят по столу, действуя самой же себе на нервы. Это невыносимо — просто ждать.       Непреложный обет в нашей семье носит особый, почти ритуальный, характер. Такой обет дают друг другу братья, когда один из них начинает претендовать на наследство. Обет — важный этап в жизни наследников; его, обычно, проводят, когда оба достигают совершеннолетия и вполне могут осознать, в чём клянутся друг другу. Обычно, но не сейчас. Обстоятельства заставляют нас форсировать события. Да так ощутимо, что ноги впервые деревенеют от одной мысли о закрытой семейной церемонии. Приглашены самые близкие, проверенные и верные.       Платье простое до ужаса, да ещё и белое. Кажется приличней и невиннее я буду выглядеть только в глубокой старости, лёжа в, обитом красным бархатом, гробу. Ряд мелких пуговичек начинается от талии и заканчивается только под подбородком, нестерпимо давя на шею, подобно петле. Длинные рукава-воланы, хоть и не стесняют движения, кажутся лишними и неудобными. Ещё и эти дурацкие кружевные рюши, которыми отделан весь верх. Платье простое, но так походит на те, что надевали маггловские женщины несколько столетий назад на свадьбу. И это вовсе не успокаивает.       — Помешательство твоей семьи на традициях, порой, выбивает меня из колеи, — честно признаётся Кей, прислонившись плечом к дверному косяку. — Но тебе идёт.       — В такие моменты мне кажется, что лучше бы я была разменной монетой семьи, — признаюсь честно, наконец-то прижав ладони к холодному тёмному дереву. На его фоне не то, что платье, даже руки кажутся неестественно бледными.       — Нервничаешь? — вскидывает бровь, заходя в комнату, плотно прикрыв за собой дверь и встаёт за спиной, положив руки на спинку моего стула. Сам нервничает, вон, как в несчастное дерево пальцами впился.       — Немного, — вру, потому что сказать всё как есть, кажется самым большим унижением. И по иронии, все жесты Кея говорят о том, что моё враньё очевидно. Но он не скажет в слух, потому что получит по голове и потому что сам не так далеко ушёл. — Знаешь верный способ успокоиться?       — Знаю, — кивает, улыбаясь уголками губ. Только улыбочка эта хорошо знакома: лукавая и заигрывающая. Много раз её видела и каждый раз хотела стереть её с лица хорошей пощёчиной или ударом в пах. Но увы, я дама приличная, а потому приходилось сжимать зубы и закатывать глаза. — Но он тебе не понравится.       Машу рукой, мол, делай, что хочешь и прикрываю глаза, глубоко вздохнув. А когда открываю, лицо наглого блондина оказывается всего в нескольких дюймах от моего. Он прав: идея так себе. Тем более, я вроде как с Кагеямой сейчас, пускай даже не официально и несколько странно. Но Кею всё равно: потому что ненавидит гриффиндорца всей душой. И потому что знает, что у нас с Кагеямой всё равно или поздно пойдёт по наклонной. И он упрямо хочет верить, что это случится в ближайшие несколько месяцев или недель.       — Ты прав, — голос неожиданно садится и начинает хрипеть, будто бежала очень долго и все ещё не могу прийти в себя. Но Кею не лучше, его сильно колотит и становиться так чертовски очевидно: эта игра убивает его почти буквально. Выворачивает наизнанку, заставляя играть на собственной выдержке и силе воли. — Это не лучшая идея.       Да только не слушает, да и не хочет этого делать. Изголодался бедный, потому что привык получать всё, чего хочет. Привык, а потому невыносимо ему, смотреть, как «твоё» так нагло уводят из-под самого носа.       Трётся носом о щеку, собирай тонкий слой пудры и смотрит так внимательно и немного виновато. Да, давай, добей меня какой-нибудь своей фразочкой.       — Он же не хранит тебе верность, — рука ложиться на шею, сжимая едва ли ощутимо. Так, для галочки, и чтобы показать, мол, давай, чем ты хуже. — Так может стоит показать ему, как это неприятно? Когда покушаются на «твоё».       Хотела ответить хоть что-то на это, но не успела, потому что дверь моей комнаты приоткрылась и на пороге появился никто иной, как Куро, держащий Тоши за руку. Ожидала хоть какую-то реакцию на это, но Куро только закатил глаза, кивком головы указав на дверь. Видимо, уже и правда устал пытаться до меня достучаться. А может сейчас просто не настроен на такие разговоры.       — Пора.       Принимаю помощь Кея, схватившись за его ладонь. Хотела бы отпустить, да от чего-то не получается. Так и идём до северного крыла где в небольшой комнате я с трудом признала малую столовую. Стола, что раньше стоял посередине комнаты, не было, но вместо него стоял небольшой столик, на котором уже были разложены инструменты для второй части церемонии. И только от одного взгляда на них по телу прошла неприятная дрожь. Кинжал то им зачем?..       Гостей правда оказалось не так уж и мало для семейного обряда: Масао, Дерек Марлоу, лорд Тсукишима, лорд Ойкава, лорд Куро и лорд Кагеяма, Юджи, старший брат моей матери, дедушка, хотя он скорее проводит церемонию, и Снейп. Какого тут забыл моей декан было настоящей загадкой. Все, за исключением меня, были одеты в парадные тёмные мантии и от этого ещё больше становилось неловко. Потому что я девушка? Почему дедушка строго настрого запретил надевать мантию, хотя все остальные, даже маленький Тоши, одеты, как и положено?       Дедушка жестом приказал подойти к нему и мне пришлось оставить Кея. Ноги едва слушались, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Было странно, страшно и неловко. От нервов дрожали руки и кололо кончики пальцев и не одна из знакомых мне дыхательных техник не помогала успокоится.       Мы с Тоши встали друг напротив друга и было немного странно осознавать, что это обещание он даёт на целых шесть лет раньше положенного. Да и, если верить дедушке, впервые слова клятвы были изменены. Отец сделал меня наследницей, но сделал это так, что после заключения обета сын Тоши, если таковой будет, станет следующим лордом. Именно ему перейдет большая часть того, что останется у меня после совершеннолетия и брака Тоши. Отец дал мне всё, чтобы в один миг лишить всего.       — Свидетели, подойдите.       Куро встал рядом с Тоши, Кей по левую руку от меня. Наши ладонь чуть соприкасались и это незначительно, но успокаивало.       — По давней традиции нашей семьи, сегодня мы проводим церемонию заключения Непреложного обета между моими внуками: Тоши Ичиро Амано и Акирой Риоко Амано, — дедушка говорил тихо и вкрадчиво. И от этого страх начал растекаться по венам с удвоенной силой. Это не простая формальность. Это чертово обещание может загнать кого-то из нас в могилу. — Поскольку все в сборе, мы начинаем.       — Возьмитесь за руки, — Тоши крепко сжимает моё запястье, и я чувствую, как он дрожит и явно боится всего происходящего. — Начнём с тебя, Тоши.       Куро сделал шаг вперёд, касаясь скреплённых рук палочкой. Тонкая светящаяся змейка обвилась вокруг наших рук и замерла; хотя мне казалось, что она немного колышется.       — Обещаешь ли ты, Тоши Амано, оберегать свою семью и свой род?       — Обещаю.       — Обещаешь ли ты, всегда быть на стороне своей сестры и никогда не пытаться причинить ей вред своими или чужими руками?       — Обещаю.       — Обещаешь ли ты, отдать жизнь за семью, если того будет требовать ситуация?       Клянусь, я видела, как в глазах Куро промелькнула тень испуга.       — Обещаю.       Магические путы, обернувшие наши руки исчезли, но кажется, слова обещания, въелись Тоши подкорку, оседая чем-то внутри невинной души.       — Акира, твоя очередь.       Палочка Кея касается наших рук и второй раз повторить оказалось куда проще. Когда последнее «Обещаю» сорвалось с губ, невидимая сила сдавила череп изнутри, будто бы вбивая слова обета внутрь черепа.       — После заключения Непреложного обета по воле моего сына, следующей главой семьи становиться Акира, — мне показалось или на этих словах его немного перекосило? — По традиции, главе семьи наносят татуировку в виде фамильного герба.       Видела такую татуировку на руке отца и никогда не предавала этому особо значения. Мол, есть и есть; думала, что набил по молодости, а вот оно как оказалось. Мне тоже предплечье забьют? Или каждый выбирает сам?       — Масао, прошу, — дядя кивает, подходя к столу, осматривая то, с чем ему предстоит работать и сразу же берёт в руки кинжал.       — Место? — звучит несколько устало и меня посещает мысль: «Какого это? Набивать татуировку тому, кто отнял у тебя всё и занял твоё место?»       — Под сердцем.       Воздух застрял в лёгких от этих слов. Под сердцем. На рёбрах. Иронично и должно быть больно. Масао кивает и хлопает раскрытой ладонью по видавшей, наверное, поколения три-четыре, кушетке. На негнущихся ногах дохожу до неё и сажусь боком к Масао, чуть отведя руку за спину. Думала, срежет мешающуюся часть платья, но нет. Разрезал платье прямо по середине и несколькими резкими и рваными движениями спустил верх платья до талии. Ну да Акира, именно сегодня ты решила не надевать нижнее бельё.       — Мило, — едко комментирует Масао, потянувшись за каким-то флаконом.       Закрываю глаза, сгорая от смущения и едкого унижения, но грудь рукой прикрываю. И пока Масао не начал свою работу, успеваю дёрнуть головой, чтобы забросить волосы на правое плечо. Он смочил бинт спиртом — уж этот запах я вполне способна узнать — и провел по выступающим рёбрам. Недовольно покачал головой.       Палочкой провёл по коже, очевидно, рисуя себя трафарет и краем глаза я заметила, как сильно этот рисунок уродует моё тело.       И даже понять ничего толком не успела, а кожу под грудью обожгло. Жгучая боль разносилась по всему телу, отдаваясь резью в голове. Я буквально чувствовала, как Масао выводит контуры: щит с буквой «А» внутри, пегасов, что держат щит, намёт в виде следов змеи, такие часто остаются на песке, такие украшают наши документы, и корона, роскошная, достойная только лучших. И от того набивать её больнее всего.       Не знаю, как долго это продлилось, но Масао почти не давал времени передохнуть; скрупулёзно и вдохновенно нанося семейные герб на тонкую кожу. От боли мутило. Казалось, что вот ещё один укол, распространяющий жгучую боль по нервным окончаниям, и меня накроет. Пальцы уже давно мелко дрожат, а ногти вот-вот войдут под кожу или в обивку кушетки. Глаза были сухие, но боль разрывала черепную коробку, словно Масао вновь тренирует на мне точечные Круциатус. Но он, кажется, и правда тренирует, только уже совсем другой; более изощрённый и болезненный.       — Ты выросла сильной женщиной, — вполголоса говорит мужчина, проводя марлей по тому месту, где только что была игла. Хотела бы спросить, о чем он, но кажется, если сейчас открою рот, то не смогу больше сдерживаться. — Многие не выдерживают и часа, а ты вот, даже звука не издала.       — И сколько ещё? — голос срывается на предательскую дрожь на последнем слоге. Он и без того хриплый от долго молчания и боли, а сейчас вовсе, выдаёт меня с головой.       Масао хмыкает и, кажется, чисто из принципа, нажимает иглой сильнее положенного. От неожиданности прикусываю щеку и явственно ощущая, как противный вкус железа осел на языке. И от этого вкуса мутить начало только сильнее.       — Не так много, — вижу, как растянул губы в ехидной усмешке. — Девиз остался.       Хотела что-то ответить, но воздух застрял в глотке, когда игла начала наносить слова, которые огнём отпечатывались не только на коже, но и в голове.       «Кровь хранит секрет»       Каждая буква, как новая порция Непростительного, отдавалась в голове и на коже такой дикой болью, пришлось прикусить язык, чтобы остаться в сознание и не потонуть в этом алом мареве. Глаза пекло, как будто в них забился песок, хотелось кричать, но что-то внутри заставляло стиснуть зубы и терпеть. И мне почти удалось. На «т» с губ совалось злое шипение, но вряд ли кто-то придал этому значение. Потому что вместе с этим звуком на пол упала игла, которой работал Масао. Он последний раз проводит марлей по татуировке и тянется за пузырьком какой-то резко пахнущей мази. Наносит ту на покрасневшую, опухшую и невероятно чувствительную кожу и сразу становится чуточку легче.       — Готово.       В его руках появляется зеркало, которое он держит так, чтобы было видно его работу. И если бы я не знала, как это больно, то, наверное, даже восхитилась. Тонкие чёрные линии, местами плавные или, наоборот, резкие. И, наверное, если натянуть кожу посильнее, будет казаться, что герб развивается на ветру.       Вот и всё, да?       — Подойди, Акира, — дедушка, стоявший все это время чуть в стороне, вышел в центр, держа какой-то свёрток в руках. Все ещё прикрывая грудь рукой, сделала несколько коротких шагов, едва переставляя одеревеневшие и затёкшие ноги. Я бы не назвала такую походку величественной, да даже твёрдой с трудом назвать можно. Колени подгибаются и каждый шаг, маленькая смерть. И стоило выпрямиться, остановившись напротив дедушки, он хмыкнул, зыркнув так, что колени едва не подогнулись. — Преклони колено.       Секунда. И в эту секунду показалось, что ослышалась. Но его взгляд говорил об обратном. Он не шутил; наоборот, был максимально серьёзен. Хочешь, чтобы я преклонила колени перед всеми? Хорошо.       Покорно встаю на одно колено, опустив голову, чтобы не видел той ненависти и презрения, что сейчас плещутся на дне глаз. Пускай выглядит как смирение и покорность. Плевать. И в этот момент на плечи ложиться что-то тяжелое, мягкое и прохладное. Мантия. И теперь уже дедушка садится рядом со мной на колени, чтобы помочь продеть руки в рукава и застегнуть её. И как только серебряная фибула с характерным звуком защелкивается, дедушка протягивает мне ладонь, помогая подняться. Разворачиваюсь, окинув уже совсем другим взглядом гостей. Холодным, надменным, переполненным затаённой злобой, и презрением.       — Леди Амано, — дедушка слегка кланяется и его жесту вторит Масао и мистер Марлоу. — Да здравствует новая глава рода.       Немногочисленные свидетели с абсолютно нечитаемыми лицами зааплодировали; всего несколько секунд, но они заставили почувствовать себя равной им. Вот они, действующие лорды и я, новоявленная, леди. Теперь мы равны и этого не изменить.       Теперь моя очередь руководить «празднеством», да? Делаю шаг вперёд, сцепив руки перед собой в замок.       — Благодарю всех собравшихся, — чуть улыбаюсь, но вряд ли эту улыбку можно назвать радушной. Нет. Это оскал хищника. — В качестве небольшой компенсации хочу пригласить всех на скромный поздний ужин, — бросаю быстрый взгляд на часы и киваю самой себе. — Через полчаса.       И не сказав больше ни слова удаляюсь первой. Все внутри разрывается от унижения и боли, бессильной злобы и клокочущей ненависти.       Они дали мне права голоса, титул и власть. Но ради этого пришлось пройти через боль и унижение, встать на колени. И всё ради того, чего никогда не желала.       Кей нагоняет меня около самой двери моей спальни. Ничего не говоря разворачивает к себе, насильно уткнув головой в свое плечо. Его горячие ладони сомкнулись за моей и спиной. Всё. Вот просто все. Тело начало сотрясать от рыданий и слишком явной истерики. Негнущимися пальцами вцепилась в ткань мантии на его спине, сжимая ее что есть мочи.       — Тише, — но легче не становится, только больше накатывать начинает. И Кей тоже это понимает. — Так, иди сюда.       Подхватывает под колени и прижав к себе, заносит в комнату. Сама не понимаю, как оказалась на кровати, но было как-то не до этого. Кей сидел рядом, гладил по голове, говоря что-то успокаивающее. Но я его не слушала, ныряя в глубины своего сознания в попытках собрать разбитую гордость. И, кажется, даже получалось, потому что боль и злоба начали отступать.       — Как себя чувствуешь?       — Как будто наизнанку вывернули, — отвеваю честно, раскинув руки в разные стороны, уткнувшись взглядом в высокий потолок и балдахин. Хотелось удушиться, но надо было вставать и приводить себя в порядок. Ужин никто не отменял. — Останетесь с Куро? Я напиться хочу. Вот прям чтоб ничего не помнить.       — Как прикажет хозяйка дома, — ухмыляется, вскинув ладони, а мне за эту фразу убить его хочется. Потому что бьет не глядя по больному. По свежей, ещё не затянувшейся ране.       Вытягиваю из шкафа свободное чёрное платье и, улизнув в ванную, переодеваюсь, стараясь лишний раз не смотрит на свои рёбра в отражении. Но не выходит, взгляд все равно цепляется за аспидные линии на алебастровой коже. Поправляю потекший макияж и причёску, и полная решимости возвращаюсь в комнату, где на моей кровати уже разлеглось и второе тело.       — А удобная у тебя кровать, — Куро недвусмысленно двинул бёдрами, за что сразу же получил, но не от меня, а от лежащего рядом Кея. Подбираю с мягкой софы мантию и надев ее, поворачиваюсь к парням.       — Идём?       — Идём.