Листья шелковицы

— А, Вей-сюн, Ванцзи. Знакомьтесь, это Не Минцзюэ. Мой старший брат, — Хуайсан повернулся к старшему. — Дагэ, это мои соседи по квартире. После того, как с формальностями было покончено и все были представлены друг другу, Вей Ин предложил переместиться на кухню. — Хуайсан, мы бегали за свежим тортиком, — на лице парня растеклась жизнерадостная улыбка. — Лань Чжань, помоги мне. — М-мгм, — последовал, как всегда, крайне лаконичный ответ. Казалось, что эти двое не замечают тех сканирующих взглядов, которые бросал на них Минцзюэ. Хуайсан хорошо знал эти «гляделки». Так брат всегда смотрел на всех, с кем сближался младший, будто на глаз мог определить, не является ли человек угрозой для него. «Дагэ. Ты опоздал… Что ты сделаешь, если узнаешь, что…» Эта мысль, словно брошенный с берега камень, в одно мгновенье взбудоражила, казалось, наконец успокоившуюся гладь в душе. В одну секунду дыхание сбилось, а перед глазами промелькнули образы прошлого. Холодная комната. Пляшущие тени. Прикосновения, приносящие только боль. «Ты ведь хороший мальчик?» Сознание в одно мгновение будто заволокло тёмной дымкой, пряча в ней всё светлое и чистое, что в нём оставалось. Рука потянулась будто сама по себе. И пока дрожащие пальцы не сомкнулись на спасительном тепле чужого запястья, Хуайсан не осознавал, что делает. — Брат, — сквозь плотную пелену мыслей пробился обеспокоенный голос старшего. — Хуайсан, с тобой всё в порядке? Ты чего так побледнел? Не заболел? — на лоб младшему легла широкая ладонь. — Температуры вроде нет… Хуайсан не сразу смог справиться с комом в горле. Единственное, что он мог сейчас — это слепо смотреть пред собой, наблюдая, как обстановка вокруг постепенно приобретает знакомые очертания. Приступы, подобные этому порой случались. Окружающая реальность будто переставала существовать, вытесняемая химерами из прошлого. Но никогда раньше они не заканчивались так быстро. Никогда. До сегодняшнего дня так и было. Но стоило прохладным пальцам прикоснуться к лицу, как все воспоминания посерели и скукожились, будто изображения на газетной бумаге, брошенной в огонь — сначала потемнели, а потом и вовсе рассеялись серой золой. — Дагэ, — Хуайсан, всё ещё плохо осознавая окружающее, лишь сильнее вцепился в запястье брата. — Прости. Голова что-то закружилась. Плохо спал сегодня и… Что именно «и», он так и не смог сказать. Всё, о чём он мог сейчас думать, было лишь мыслями о том, что сейчас можно не бояться, ведь брат рядом. Брат, который никогда не предаст, который прогонит любые фантомы из кошмаров. Человек, рядом с которым можно расслабиться. Довериться. Минцзюэ, слабо веривший в эти отговорки, продолжал сверлить младшего обеспокоенным взглядом. А чувствуя, как тот вцепился в его руку, всё больше начинал подозревать что-то неладное. Но он так же прекрасно осознавал, что младший просто так не расколется. Поэтому в ближайшее время надо внимательнее присмотреться к брату. Всю свою жизнь Хуайсан полагал, что он, Минцзюэ, не обращает на него внимания. Но это было не так. Для него брат всегда был и будет самым важным в мире существом. Человеком, ради которого он может сделать что угодно. Да, Минцзюэ никогда не скажет подобного вслух. Его не научили этому. Поэтому он проявляет свою любовь и заботу так, как может. Так, как умеет. Пускай порой это и выглядит грубо и неуклюже. Пускай они и росли в одной семье, но характеры их совершенно отличались. И Минцзюэ прекрасно осознавал, что он сам немало этому способствовал. Минцзюэ не помнил своей матери. Только неясное воспоминание из детства: улыбающаяся женщина, которая читала ему, ещё совсем маленькому ребёнку, сказки о доблестных героях, которые всегда кого-то спасали, всегда были победителями. Мамы не стало, когда ему было три. Но у него всегда был отец. Надежная опора, пример, на который он всегда стремился равняться. Минцзюэ никогда не рассматривал действия отца с точки зрения «правильно» или «неправильно». Если глава семьи принял какие-либо решение — значит, это закон, аксиома. Все свои действия, решения и слова он всегда приравнивал к формуле «как бы сделал отец». Так жить казалось куда проще. Без лишних движений. Без глупых ошибок. Без бесполезных чувств. Без слабостей. Когда Минцзюэ было семь, привычные устои дали трещину. Отец женился во второй раз. Новая «мама» ничем не походила на его детское воспоминание. Но даже будучи ещё совсем ребёнком, не понимающим в столь тонких материях, Минцзюэ чувствовал, насколько она была похожа характером с отцом. Они оба будто жили по одной системе. Наверное, это и помогло ему так быстро понять и принять эту женщину. Потому что всё это было ему хорошо знакомо. А вскоре родился Хуайсан. Наверное, именно тот день и стал новой точкой отсчёта в жизни наследника семьи Не. С момента, когда непривычно улыбающийся отец передал ему в руки тёплый, пахнущий чем-то неуловимо-сладким, свёрток, жизнь Минцзюэ потеряла вид привычной системы, в которой всё строго разложено по полочкам и пронумеровано в едином порядке. Что он почувствовал, когда понял это? Страх. Непривычное и непонятное слово, наличие которого он так рьяно отвергал в своём словаре. Но ведь его можно понять. Любому ребёнку в его возрасте может быть страшно. Пугают в первую очередь сами перемены, чувство неопределённости, непонятности происходящего. Но с малого выверенная привычка следовать примеру отца не подвела и в этот раз. Да, глава семьи Не теперь начал немного чаще бывать дома, проводить время в кругу семьи. Но вскоре всё вернулось на круги своя. Отец, обеспокоенный новой волной срочных дел, снова ушел с головой в работу. Мать не могла оставить своего мужа в трудный момент и, как могла, поддерживала его. Маленького Хуайсана доверили целому отряду из профессиональных нянек. Минцзюэ, видя, что взрослые особо не поменяли свой ритм жизни, немного успокоился. Мир вокруг снова начал приобретать привычные очертания. В его жизни ничего особо не поменялось. Просто их семья стала больше на одного человека. Но он не мог думать так вечно. Трудно игнорировать человека, который растёт вместе с тобой в одном доме. Пускай день Минцзюэ и был расписан буквально по минутам, но даже это не давало ему возможности избегать младшего всё время. А с того момента, как это совершенно непонятное для Минцзюэ существо научилось говорить и ходить, делать вид, что всё как прежде, не было совершенно никакой возможности. Так однажды, возвращаясь в комнату после занятий по стрельбе, чтобы переодеться и подготовиться к уроку с очередным репетитором, Минцзюэ заметил, что дверь приоткрыта. Ясно помня, что плотно закрывал её, мальчик осторожно подошёл и заглянул внутрь. К его удивлению комната оказалась совершенно пустой. — Неужели я всё же забыл её закрыть? — пробормотал он, заходя внутрь и закрывая за собой дверь. Уже собираясь принять душ: сегодня на улице было особенно жарко — Минцзюэ почти уже скрылся за дверью в ванную комнату, когда неожиданно услышал отчётливый всхлип. — Кто здесь? Выходи сейчас же! Кто посмел зайти в мою комнату без разрешения? Но в ответ никто не отозвался. Минцзюэ был уверен, что звук ему не послышался, и поэтому немедленно занялся тем, что начал обыскивать комнату. Незваный гость нашелся довольно быстро. В небольшом углу между кроватью и стеной сидел, свернувшись в небольшой дрожащий клубочек… — Хуайсан? — в голосе старшего было слышно неприкрытое удивление. — Д… Дагэ, — младший, воплощенное горе, со слезами бросился на шею склонившемуся над ним брату, и, если бы не умение моментально реагировать, Минцзюэ в ту же секунду рухнул бы вниз. Нет, не из-за веса младшего, который своей конституцией скорее напоминал котёнка, а из-за неожиданности. До этого они почти никогда не оставались наедине. А подобное вообще происходило впервые. У Минцзюэ каждый день недели был от раннего утра до позднего вечера забит самыми разнообразными репетиторами, учителями и тренерами. Был ли он против подобного? Нисколечко. Ведь это было так похоже на то, как живёт отец. А значит, это правильно. Да они даже жили в разных частях дома. И вопрос о том, как младший вообще сюда попал и куда смотрят все те няньки, которые за ним должны приглядывать — всё ещё остаётся открытым. Но отвечать на его сейчас было решительно некому. Как и на тот, как должен был вести себя Минцзюэ в подобной ситуации? Он так и стоял, нагнувшись, а маленький Хуайсан продолжал крепко сжимать его шею, горько плача. Наконец, старший пришел в себя и, понимая, что с этим нужно что-то делать, попробовал разжать тонкие пальчики и распрямиться. — Хуайсан, отпусти. Так вести себя — неподобающе, — попробовал было он, но младший, кажется, лишь сильнее вцепился. — И откуда в таком малыше столько силы? — пробормотал он себе под нос. — Ладно, тогда давай так. Он нагнулся ещё ниже и, подхватив младшего на руки, аккуратно уселся со своей ношей на кровать. — Так, а теперь рассказывай. Но младший кажется его совершенно не слушал, пряча заплаканную мордашку в складках одежды и громко всхлипывая. Минцзюэ тогда здорово растерялся, а ещё рассердился. Он понятия не имел, что нужно делать в таких случаях. Учителя учили его каллиграфии, математике, языкам, боевым искусствам и прочему. Но ни один из них ни на одном уроке не говорил, что нужно делать в ситуациях, подобных этой. Вдруг совершенной ясности и чёткости появилась мысль: «Нужно всего лишь позвать кого-то из прислуги. Ведь это их работа. Почему я должен с ним нянчиться?» Но чувствуя, как доверчиво прижимается к нему это маленькое дрожащее существо, слушая отчаянные всхлипы… Разве мог он так поступить? Обнимать кого-то было непривычно. А ещё очень приятно и тепло. Хуайсан начал говорить не сразу. Сначала из мешанины всхлипов и обрывков слов мало что можно было понять. Лишь «каллиграфия», «учитель» и «котёнок». Но спустя где-то четверть часа Минцзюэ наконец удалось вытащить из младшего хоть что-то внятное. Оказалось, что на очередном уроке каллиграфии вместо того, чтобы старательно выводить необходимые иероглифы, Хуайсану вздумалось нарисовать котёнка, которого он увидел в окне. А пожилой и строгий учитель просто взял и порвал лист с рисунком. — … А ещё он мне… Он мне кисточкой по рукам ударил, смотри, — младший протянул перед братом свои ещё по-детски пухлые ручки, на которых, если сложить их вместе, можно отчётливо рассмотреть тонкую красную полоску. — Можно я больше не буду к учителю Мато на уроки ходить? Ты же взрослый, Дагэ? Давай, ты меня будешь учить писать, а? Я буду очень стараться, честно-честно! Смотря в эти доверчиво-распахнутые глаза, Минцзюэ впервые в жизни подумал, что система отца не такая идеальная, как он считал. Ведь в ней так мало места для двух ясных хрупких огоньков, которые теплятся в этих маленьких кофейных омутах. Разве это правильно? Разве так должно быть? Кто это придумал? В тот день он сходил к отцу и попросил, чтобы Хуайсану заменили учителя каллиграфии. До этого он редко просил отца о чём-либо. Но тогда, стоя в его кабинете, он вспоминал вконец утомлённого долгим плачем брата, уснувшего у него на руках. Вспоминал, как даже во сне, маленькие ручки продолжали сжимать ткань на груди. Вспоминал красный росчерк на молочной коже. С того времени всё изменилось. Да, остались десятки репетиторов и сотни новых «нужно» и «должен». Но также был и Хуайсан, снова и снова умудрявшийся сбежать от своих нянек и пробиравшийся в комнату к брату для того, чтобы рассказать очередное «великое» открытие или показать новый рисунок. Сейчас, спустя столько лет себе он может признаться, что Хуайсан — его слабость. Единственная, которую он себе смог позволить за двадцать четыре года жизни. Теперь у него появился ещё и Гуанъяо. Но сравнивать их он не может. Любовь к ним — совершенно разная. С одним — словно поток, который несколько лет спокойно нёс свои воды по равнине и наконец сорвался с головокружительной высоты, обращаясь ревущим водопадом, смывающим все мысли, все запреты. И Минцзюэ доверился этой стихии. Он столько лет отрицал это в себе, выжигал малейшие мысли. Но вдруг появился этот человек, человек, которому можно показать эту сторону себя. И ему Минцзюэ поверил. Поверил кому-то второй раз в жизни. С ним он наконец смог отпустить то, что не мог доверить даже брату (особенно брату). Любовь же к Хуайсану никогда не воспринималась как что-то неправильное или противоестественное. Это было частью его самого, как и сам брат был лучшей частью жизни Минцзюэ. Его тихая гавань. Поэтому сейчас, видя, что брат что-то пытается скрыть, Минцзюэ не оставит это просто так, просто не сможет. — Дагэ, — наконец справившись с дрожью в голосе, сказал Хуайсан. — Пойдём, Вей-сюн говорит, что чайник уже закипел, — он поспешно потащил его за собой на кухню, так и не разжимая тонких пальцев, будто стараясь как можно дольше погреться этим теплом. «Что же произошло, А-Сан?»