Листья шелковицы

Ванцзи был в этом месте сотни, если не тысячи, раз. Его с самого начала готовили к тому, чтобы он досконально знал этот мир упорядоченного хаоса, и ориентировался в нём, чувствуя себя, словно рыба в воде. Он должен был стань надёжной опорой и партнёром для Лань Сичэня. «Ты не будешь просто младшим братом главы компании, а её равноправным совладельцем.» Это ему говорили с самого детства, а потому у них с братом никогда не было конкуренции — лишь взаимопомощь и поддержка. Сичэнь всегда был союзником и ассоциировался с чем-то родным и надёжным, нерушимой опорой, которой старался стать и сам Ванцзи. И тем больнее было в тот день услышать от него подобные слова. Идя по просторному светлому коридору и игнорируя удивлённые взгляды, направленные на него, он всё старался подобрать правильные слова, для того чтобы начать предстоящий разговор. Ведь если снаружи ему тогда удалось сохранить внешнюю отстранённость и равнодушие, то это не значит, что он ничего не почувствовал. Скучал ли он по Сичэню? Да, скучал. Самому себе врать нет никакого смысла. У него в мире не так много людей, которых он может назвать своей семьей — пальцев на одной руке достаточно для того чтобы их сосчитать. Не так то легко просто взять и вычеркнуть из этого списка имя, которое столько времени возглавляло его. И раз уж судьба, в которую Ванцзи смог поверить после одной встречи в небольшом кафе, решила дать им такой шанс — почему он должен от него отказываться. Он даст брату шанс поговорить, который тот так настойчиво требовал всё это время. Ванцзи не был уверен, что поступает правильно, ведь что если ничего так и не поменялось? Но столько времени общения с Вей Ином научили его верить не только в судьбу, но и в лучшее. И Ванцзи верил, надеялся, что в этот раз, брат сможет принять его. Ведь сколько бы он ни говорил сам себе, что не нуждается ни в его поддержке, ни в одобрении, но прекрасно понимал, что это всего лишь наивный самообман. — Он точно сейчас у себя? — спросил Ванцзи, когда до кабинета оставалось совсем ничего. — Да, я написал ему, прежде чем мы выехали, — раздался рядом голос Минцзюэ. — Он, конечно, несколько удивился моему внезапному порыву поговорить по душам, но от встречи не отказался. А твой вражески настроенный дядя уехал в Шанхай почти на месяц, так что по этому поводу тоже можешь не беспокоиться, — опережая последующие вопросы, добавил он. В незатейливых сериалах главные герои обычно останавливаются перед дверью, за которой их ждёт сложный разговор, для того чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями. Но Лань Чжань таковым не являлся, и потому время на отсрочку ему не дали — прежде чем парень успел даже просто допустить мысль про то, что стоит замедлить шаг — Минцзюэ, уже прошёл мимо и, кивнув поднявшемуся навстречу секретарю, уверенно распахнул высокую дверь, предварительно коротко, но достаточно громко, постучав несколько раз. Лань Сичень, до этого сидевший за широким столом светлого дерева и увлечённо вчитывающийся в документы, лежащие перед ним, сначала лишь приветливо улыбнулся вошедшему. — Минцзюэ, нечасто… — но стоило ему поднять глаза, как улыбка застыла на приятном лице, а потом и вовсе исчезла, уступая место чистому удивлению. — Ванцзи! — мужчина порывисто поднялся с места, но так и не решился сделать хоть несколько шагов навстречу. — Здравствуй, Сичень, — парень надеялся, что дрожь в собственном голосе ему всё же показалась. — Так, ребятки, вам нужно серьезно поговорить без лишних ушей, — обратился к братьям Минцзюэ, понимая, что мешать этим двоим не стоит, и направляясь к двери. — Я пока выйду — нужно сделать несколько звонков, — перед тем как покинуть кабинет, он ободряюще кивнул старому другу через плечо и закрыл за собой дверь. Теперь все зависит лишь от Лань Сичэня, и Минцзюэ надеялся, что в этот раз тот не допустит старых ошибок. На несколько мгновений воцарилась тишина, пронизанная десятками невысказанных слов, и напряжение в которой было столь ощутимы, что ещё немного — и заискрит. — Сичень, послушай… — Прости меня. Слова были сказаны одновременно. И оба брата подняли взгляды друг на друга: в глазах одного плескалась вина и сожаление, в другого — боль и удивление. — Что ты сказал? — первым нарушил молчание младший. — Я прошу у тебя прощения за то, что сказал тогда, — Сичень обошёл стол и встал напротив, так и не решаясь подойти ближе, — Ванцзи, я виноват перед тобой, и признаю это. Те слова… На самом деле я не… Я не считаю так. Теперь я многое для себя понял. Но столько времени прошло. Ты сможешь простить меня? Я понимаю, что уже может быть слишком поздно и… Ванцзи смотрел на человека перед собой и всей душой, всем свои существом старался поверить ему. Все эти слова. Он так долго ждал их, но старая обида была слишком сильна — она взращивалась им столько месяцев, не так то просто через неё преступить. Но раз он пришёл сюда, то должен выслушать, должен всё узнать. — Скажи, — младший перебил поток слов, задавая тот единственный вопрос, который волновал его эти два года, — Ты знал о его разговоре с Вей Ином? Сичень с недоумением посмотрел на брата, не понимая, что тот имеет в виду. И одного этого взгляда светло-карих, точно таких же, как и у него самого, глаз для Лань Чжаня было достаточно, чтобы всё понять.  — Чей разговор? Что ты имеешь в виду? — Дяди и Вей Ина, в котором он упрекал моего любимого человека, втайне от меня, в том, что тот собирается испортить мне жизнь своей «извращённой» и «отвратительной» любовью, — всё же ответил Ванцзи, чувствуя, что должен выговориться, — И ведь ему почти удалось. — Но я впервые об этом слышу, — тонкие брови изогнулись, показывая недоумение мужчины от услышанного, — Неужели он мог… — Как видишь. Мог. — Ванцзи, — Сичень всё же шагнул ближе и положил руку на плечо собеседника, — Я клянусь тебе, что не знал ничего об этом. Этих слов для младшего было достаточно, чтобы почувствовать, как догадки, столько месяцев тяготившие его, не дававшие дышать в полной мере, начали отступать. Он верил брату. Каждому его слову. Знал этого человека столько лет, точно так же, как и сам Сичэнь знал и его самого, а потому мог понять, когда тот врёт, а когда честен. И слова, сказанные только что, были чистой правдой. Правдой, которую он так хотел услышать. Ванцзи больше не сказал ничего. И, сделав также шаг навстречу, просто обнял брата, без слов объясняя, что прощает, и показывая, как скучал все эти годы. Сичень на мгновенье замер, ошарашенный столь несвойственным для младшего порывом, но быстро опомнился и также обнял брата. Он понимал, что им ещё предстоит о многом поговорить, но и этой, пока ещё совсем тонкой ниточки доверия, пока достаточно, чтобы дать обоим почувствовать себя лучше. А уж потом он сделает всё возможное, чтобы вернуть прежние узы. *** Завершив, наконец, разговор со своим сотрудником, который должен был представлять дела фирмы на сегодняшней конференции в Токио, Минцзюэ нажал кнопку отбоя. Сведения о вызове показали, что с того времени, как он вышел из кабинета Сичэня, прошло уже больше сорока минут. «Что-то увлёкся я. А ведь Ванцзи ещё назад ехать — его парни ждут, наверное, уже. Не забыл ли А-Сан нормально одеться? На улице сегодня хоть и не льет, как вчера, но всё же прохладно. А он ещё мёрзнет постоянно. Интересно, что же там за книжный магазин такой особенный, что он даже согласился в Чаоян поехать. Какой-то ограниченный тираж выходит? Так мог бы в интернете заказать…» Незаметно для хозяина, мысли переметнулись в сторону младшего — но он не придал этому значения. Для Минцзюэ подобное не было чем-то необычным или новым. Забота о Хуайсане — часть Минцзюэ. Задумчиво крутя в руках телефон, мужчина снова направился к кабинету, но на этот раз он не стал заходить внутрь слишком быстро. Из-за двери доносились спокойные голоса и Минцзюэ облегчённо вздохнул — значит, всё прошло более или менее гладко, во всяком случае — если беседа не ведётся на повышенных тонах, то буря уже миновала. Негромко стукнув несколько раз и услышав приглашающий голос хозяина кабинета — Минцзюэ зашёл внутрь. Братья мирно сидели на светлом диване и, кажется, ни один из них не планировал снова бросаться громкими фразами, или торопливо покидать страну. — Как дела? — всё же уточнил пришедший, но увидев мягкую улыбку Сичэня, сам же себе и ответил. — Помирились? Вот и хорошо! Я, конечно, не хочу разрушать вашу идиллию, но, Ванцзи, нам пора возвращаться. — Почему так быстро? — в голосе Сичэня прозвучало разочарование и грусть, — Нам ещё так много нужно обсудить. Ванцзи, ты приехал на машине с Минцзюэ? Давай я тебя потом сам подброшу, если он спешит. — Нет, спасибо, но правда пора, — парень поднялся, — Меня Вей Ин и Хуайсан ждут, у нас ещё были некоторые планы. Лань Чжаню тоже не хотелось так быстро уходить, но он понимал, что если Минцзюэ вернётся один, то может пересечься с ребятами, а тогда без лишних разборок не обойтись. Нужно было возвращаться, а ещё написать Вей Ину, чтобы поторапливались, если они до сих пор там. — Ванцзи, — старший поймал брата за локоть, — Я бы хотел сам извиниться перед Вей Ином. Ты не против этого? — Я поговорю с ним. Спустя некоторое время чёрный BMW покинул подземную стоянку GSL-Corp. Лань Сичень наблюдал из окна, как ловко Минцзюэ выруливает на главную дорогу, и вскоре машина уже теряется среди пёстрого потока прочих авто. Мужчина глубоко вздохнул и опустился в кресло — на его губах играла грустная улыбка. Он понимал, что проступок, который он совершил, не так просто забыть, и тем более простить его. Но его брат всегда был особенным. Да, они с Ванцзи во многом были равными. Знания. Физическая сила. Внешние данные. Способности и так далее. Они никогда не конкурировали ни в одном из этих показателей, всегда идя рука об руку. Но время показало, что есть всё же ниша, в которой Ванцзи дает своему старшему брату сто очков вперёд. Когда Сичэнь это понял? Немного больше двух лет назад, когда брат смог отстоять свои чувства, проявить стойкость против воли дяди, защитить своё счастье. В этом-то и проявилось их главное отличие. Он смог сделать то, что оказалось не по силам самому Сичэню. Ведь, когда подобное случилось с ним самим — он лишь покорился правилам, слушаясь «мудрых» и «правильных» слов Лань Циженя. Он так глупо и слабовольно отпустил свою любовь, слепо веря в то, что она «неправильная» и «противоестественная», пожертвовал ею ради пресловутого блага семьи. Он правда старался отречься от этих чувств, выбрасывая воспоминания о любимых чертах лица и искренне веря, что всё это — всего лишь блажь и скоро пройдёт. Всего лишь легкомысленное увлечение, ради которого не стоит забывать о своём главном предназначении. У этих отношений не могло быть будущего, даже если бы они смогли начаться, так стоило ли подвергать такой опасности честное имя семьи? «Стоило! Стоило, чёрт возьми!» — кричало тогда глупое сердце, которое так хотело упасть, раствориться в этом новом, непонятном ещё, но таком пьянящем чувстве, коснуться этого тёплого и светлого, которое просто не могло оказаться чем-то плохим или опасным. Но разум холодно говорил голосом человека, который воспитывал его с самого детства, что так нельзя. Он не может себе этого позволить. Он послушался второго — не мог иначе, ведь привык доверять ему не задумываясь. Просто покорился, заглушая ноющую боль в груди, будто там умирало что-то важное. Что это было? В тот день, когда Ванцзи спросил у дяди про то, что разве его собственное благо не является частью этой семьи, Сичень вдруг осознал, что тот прав. Действительно прав! А поняв, почувствовал, как заныла старая рана, которую он старательно прятал глубоко в душе. Но он постарался отбросить эти мысли, и, как полнейший глупец, всё ещё отчаянно цеплялся за привычные «правильные» мысли, которые так рьяно прививал себе, стараясь заглушить ими все прочие. Те слова, что он сказал Ванцзи после ухода дяди, были не столько адресованы брату, сколько ему самому. Словно ещё одна отчаянная попытка доказать себе это. «Ты должен уступить. Это ведь будет лучше для тебя.» Он столько лет повторял для себя эту фразу. Так будет лучше. Так будет правильно. Так должно быть. Но для кого? Кому стало от этого легче жить? И, даже если так, почему ради этого «лучше» и «правильно» он должен каждый миг умирать в душе, отравляясь собственным смирением, которое всё больше горчит отчаяньем на губах? Это точно так должно работать? Или он что-то не понимает? Когда же он узнал, что брат покинул Китай, то среди прочих чувств, что бурей пронеслись внутри, с непонятным для себя беспокойством понял, что рад за него. Ведь Ванцзи теперь наконец-то свободен. Он смог уберечь своё чувство, не дал отнять его и изувечить, как малодушно сделал это сам Сичэнь. Он много раз звонил брату в Лондон, понимал, что должен объясниться. И каждый раз, слушая безнадёжные гудки, корил себя за слова, которые не должен был говорить. Он обязан был поддержать его, стать на его сторону. Но не смог это сделать, и теперь должен наконец-то всё исправить. Лань Сичэнь не знал каких богов должен благодарить за то, что они с братом наконец-то смогли объясниться, но он постарается приложить все усилия, чтобы Ванцзи больше не чувствовал себя одиноким, чтобы он знал, что его поддержат и поймут. Он наконец-то сделает то, что должен был ещё два года назад. Он прекрасно понимал, что Цижень так просто это не оставит, но теперь всё иначе. Он уже позволил погубить своё счастье. Да, те чувства всё ещё живы — они бережно спрятаны глубоко внутри, на таких задворках души, чтобы никто больше не смел очернить их скверными словами. Но, увы, им так и суждено оставаться там, ведь даже если он и решиться признаться в них — в этом нет никакого смысла. Слишком поздно. Мужчина устало откинулся на спинку кресла и отвернулся от стола к панорамному окну, бесцельно разглядывая начавшее распогоживаться небо. Серые тучи, впервые за прошедшую неделю, начали расступаться, пропуская неуверенные солнечные лучи и хрустальную синеву. Множественные окна небоскрёбов замелькали сотнями бликов, придавая урбанистической панораме ещё более загадочный вид и завораживая случайного зрителя своим калейдоскопом. Если бы в жизни также просто всё менялось. То, что мгновенье назад было серым и мрачным — представало вдруг ярким и солнечным; холодное и пустое — блестящим и завораживающим; разбитое и сломанное — целым и живым. Но так не бывает. И за своё счастье приходится бороться, не уступая ни на миг. Оно не приходит просто так. Но стоит хоть на секунду допустить слабину — и ты уже держишь в руках лишь осколки. И никто не виноват в этом, кроме тебя самого. Всё что остаётся — сожаления, раскаяние, понимание того, что ничего больше не вернуть, и острые грани, которые когда-то так ярко сияли. Но ведь ты остался тем, кем хотел, и всё ещё верен своим принципам и правилам. Ты ведь этого добивался, да? Ради этого ты согласился отдать часть сердца, самолично делая первый надкол, а потом лишь смиренно наблюдая, как рушатся те воздушные замки, которые так никто и не увидел. Ты помнишь этот звук? Кажется, что-то разбилось… Он не знал о твоих чувствах. И ты сам их предал. Так кого теперь винить в том, что ты своими руками превратил всё самое светлое и чистое, что было в тебе, во что-то измождённое и серое, слабое и простуженное. Ты видишь свою любовь сейчас? Какая у неё форма? Счастлив, что допустил подобное? В твоих руках её обрезанные крылья — а ты всё ещё не можешь отпустить её, хоть и сам понимаешь, что ничего кроме боли это не приносит. И всё, что есть у тебя — это слабое, эфемерное тепло от редких встреч и полу-болезненные, лихорадочные сны, в которых всё сложилось иначе. Сны, в которых любимые губы не целует никто, кроме тебя. И только там есть право пропускать сквозь пальцы шёлк чужих волос, любуясь, как солнечные зайчики пляшут в глубине карих глаз. Но это лишь сны, как бы тебе ни хотелось остаться в этом забытье навсегда. Но ты сам построил свою реальность. Так можешь ли обвинить кого-то в том, что она вышла именно такой? Это твоё творение — любуйся, живи им, с болезненной завистью смотря на чужое счастье, раз за разом вспоминая, как разрушил своё собственное. Разрушил ради чего-то, во что сам не веришь уже. Ты доволен? Хотя какая теперь разница. Вот пьедестал. Возьми то, что осталось тебе — обломки чувств и его рука, сжимающая чужую. Слышишь этот звук? Замки все ещё рушатся. *** Уже на обратной дороге Минцзюэ позвонил секретарь, сообщая, что срочно требуется его присутствие — поэтому скорость пришлось прибавить. Дорога назад заняла куда меньше времени. И когда машина припарковалась — Минцзюэ попросил Ванцзи, передать младшему, чтобы к ужину его не ждали, после этого мужчина быстрым шагом направился к зданию компании. Хуайсан и Вей Ин, как и договаривались, ждали в машине. Стоило Ванцзи захлопнуть за собой дверь, как начался шквал вопросов. — Как всё прошло? — Почему так быстро вернулись? — Он ничего не понял? — Что сказал Сичэнь? — Вы не поссорились вновь? — Минцзюэ ничего не спрашивал? И прочее, в этом же роде. Быстро и лаконично отчитавшись по всем пунктам, Ванцзи наконец спросил: — А что у вас? — Тоже неплохо, — ответил Хуайсан, понимая, что Вей Ин всё еще занят тем, что «переваривает» сказанное парнем, — Как мы и думали, Чжунхуэй был на месте, рассматривая бумаги, что они разбирали с Минцзюэ до того, как вы ушли. Он конечно несколько удивился моему приходу. Но я сказал, что в Лондоне многое переосмыслил и теперь хочу помогать брату. Он тогда предложил, что лучше, чтобы Минцзюэ сам мне всё рассказал, ну и тогда мне пришлось соврать, что я не хочу, чтобы брат видел мою неосведомлённость в делах компании, — парень немного покраснел, вспоминая, как они с Вей Ином на ходу начали сочинять всю эту ахинею, и лишь удивлялся, как вообще получилось так, что всё вышло хоть немного правдоподобно, — В общем, мы договорились встретиться в его выходной. Чжунхуэй обещал, что поможет мне разобраться в делах фирмы и в сферах её деятельности, думаю, что где-то там я и поверну разговор в нужное русло. — Интересно, — наконец вставил своё слово Вей Ин, — Он ведь знает, что Ванцзи живёт с тобой в одном доме. Ему не приходило в голову, что ты бы мог всё это выспросить у него? — Я тоже об этом подумал, — согласился младший, — Но он скорее всего посчитал, что это мои собственные капризы. — А он не скажет Минцзюэ о твоём визите? — поинтересовался Лань Чжань. — Не должен. Я попросил его не рассказывать брату об этом, ссылаясь на то, что хочу сделать ему сюрприз. — Оригинальные у тебя сюрпризы, — в голосе Ванцзи появились, столь редкие для него нотки сарказма. — А знаешь как я был удивлён? — воскликнул Вей Усянь, заставляя друга немного покраснеть. - Хуайсан, не ожидал от тебя такой актёрской игры. Ты меня просто удивил. И скажи, — он немного замялся, — Я конечно лезу не в своё дело, но до этого я ни разу не видел, чтобы ты так близко подходил к человеку, которого узнал чуть больше недели назад. — И сам не знаю, — Хуайсан задумался, — Просто есть чувство, что ему можно доверять. Ведь Минцзюэ же верит, а брат редко ошибается в людях. Наверное, поэтому. А ещё… Не знаю, как это объяснить. Вы ведь тоже заметили, что они немного похожи? Характеры. Манера поведения. Жесты. — Чжунхуэй и Минцзюэ? — протянул Вей Ин, — Да, теперь, когда ты сказал… Да, что-то есть. — Хорошо, значит завтра вы увидитесь, — подвёл итог Ванцзи, заводя мотор и выруливая со стоянки, — Нам пойти с тобой? — Думаю, что не стоит. Ведь это я должен учиться, а не вы. Да и ваше присутствие, может показаться ему подозрительным. — Уверен, что справишься? — немного с беспокойством спросил Усянь. — Я постараюсь, ведь других вариантов у нас пока нет. За подобными разговорами они и доехали домой. *** Минцзюэ вернулся уже далеко за полночь, когда все в поместье давно уже спали. Им удалось отвоевать контракт у Molin Su Corporation, но это треклятое совещание, больше похожее на игру в которой каждый старался выставить оппонента в наиболее неприглядном свете, используя при этом максимально приятный тон, слишком затянулось. В определённый момент Минцзюэ показалось, что заказчик так долго тянет с решением лишь из-за того, что ему забавно наблюдать за подобным шоу. Но этот цирк наконец-то закончился с перевесом в их сторону. Потом пришлось задержаться с инвесторами, коллегами и новыми партнёрами для того чтобы «отпраздновать» подписание контракта. Одним богам известно, как Минцзюэ ненавидел всё это. Ещё больше, чем бумажная волокита, его убивало это расшаркивание и приятные речи, от которых лицемерием веяло просто за версту. И выслушивая очередные поздравления, в которых искренности было лишь на одну миллионную процента, мужчина думал только о том, что завтра, в свой законный выходной, точнее уже сегодня, он в кои-то веки возьмёт и проспит чуть ли не до обеда. Мысль была непривычной, но столь соблазнительной и многообещающей, что давала силы вежливо улыбаться в ответ и даже говорить ответные любезности. Поднимаясь вверх по лестнице, он чувствовал, что голова немного кружилась — что не удивительно, день был напряжённый и богатый на события, да и ещё этот банкет. Не то, чтобы он был сильно подвержен влиянию алкоголя, как, например, это бывает с Лань Сичэнем. Будь это так, он бы спился ещё на первом году управления — ведь подобные мероприятия нередкое явление. Но сейчас он был уставший и расслабленный, а в голове играл лёгкий хмель. Поднявшись на второй этаж, Минцзюэ, стараясь никого не разбудить, тихо ступал по тёмному полу коридора. До его спальни оставалось несколько поворотов, когда он внезапно остановился, сначала сам не понимая, что привлекло его внимание. Из слабо прикрытой двери младшего просачивался голубоватый свет, который точно не был светом ночника или люстры. — На часах уже почти два, а он кино решил посмотреть, — негромко проворчал Минцзюэ, заглядывая в комнату. Но он ошибся. Да, Хуайсан действительно сидел возле включенного компьютера, но монитор показывал вовсе не фильм. Немного подойдя ближе старший присмотрелся: какие-то графики, схемы, тексты. Уставший и немного захмелевший мозг воспринял это лишь на периферии, концентрируя всё своё внимание на другом. На совсем коротких и немного взлохмаченных черных прядях, которые отбрасывали обрывистые тени на прикрытые веки; на беззащитной линию шеи и аккуратного круглого плеча, показавшихся из съехавшего набок и растянутого ворота старой футболки — кажется она когда-то принадлежала Минцзюэ, но он не стал на этом фокусироваться. Хуайсан мирно спал, подложив руки под голову и даже не догадывался, как выглядел сейчас в глазах старшего. Прекрасно. Уютно. Желанно. Маняще… Мысли были неправильными, спутанными, туманными. Но запреты, что он так тщательно для себя составил, спали, убаюканные мягким полумраком ночи, усталостью от старых несбыточных желаний и алкоголем. «Всего лишь сон?» «Хорошая отговорка. Пусть так и будет». Мягкая даже на вид кожа будто сама манила прикоснуться, почувствовать желанное тепло, вдохнуть свой невероятный запах, который, он был уверен в этом, пьянит не хуже самого дорогого виски. Приоткрытые во сне пухлые губы, густые ресницы, едва заметные родинки на висках. Всё это сводило с ума своей невинностью, которая вопреки всем законам логики будоражила сильнее самых откровенных фантазий. Но он всё ещё держал себя в руках, чувствуя, как демоны внутри всё сильнее натягивают сдерживающие их цепи. Напряжение. Желание. Страсть. Не переоценил ли он себя, когда давал обещание, что оградит брата от этого? Если раньше он был в этом уверен, то сейчас чувствовал, что близок к краю как никогда. Он уже чувствует это свободное падение. Так не проще ли прыгнуть самому? Но кроме этих сжигающих изнутри чувств есть другие. Светлые и чистые, те что позволили ему не выгореть в душе, за все эти годы. Ведь он не просто хотел этого человека. Будь это обычная похоть, он сам бы ещё много лет назад изолировал Хуайсана от себя, не смея даже в мыслях осквернять его светлый образ чем-то столь приземлённым. «Любовь». Глупое слово. Его недостаточно, чтобы просто взять и описать то всепоглощающее, разрушительное и одновременно дарящее такое желанное ощущение покоя и гармонии чувство, которое возникало внутри, стоило посмотреть в глаза, цвета кофе, и утонуть в них в следующее же мгновенье, не допуская даже мысли о том, чтобы попробовать спастись. Разве можно всё это просто взять и вместить в один иероглиф? Что за глупости? Так не бывает. Многие масс-медиа, как достаточно известные, так и простые грошовые газетёнки, описывая молодого владельца компании QingHe Group, как холодного и не склонного к сантиментам человека, который слишком увлечён своим делом, чтобы находить время на любовные притязания. Знали бы эти «авторитетные» издания, что так называемый «мужчина с каменным сердцем» в действительности готов бросить весь к чёртов мир к ногам одного единственного человека, стоит тому это просто сказать об этом. Что та маска, что он носит ежедневно — всего лишь надёжное прикрытие для чувств, которые он прячет в себе вот уже столько лет. «Скажите, Не Минцзюэ, каково это — любить собственного брата?». Забавное вышло бы интервью. Все были бы в восторге! Он хорошо научился всё это скрывать, может быть став иногда даже слишком радикальным в своих методах. Но в такие моменты, как этот, хотелось просто сдаться. Пустить прахом все установки, внушения и запреты. Позволить себе то, чего хотелось вот уже многие годы. Словно завороженный он шагнул вперёд, бесшумно и осторожно ступая по мягкому ковру. Руки привычным жестом подняли почти невесомое тело — сколько раз он таскал его на руках в детстве? Вряд ли возможно сосчитать. От светлой кожи отчётливо веяло сонным теплом и уютом, размеренное дыхание, которое ощущалось где-то в районе ключиц — они сливались воедино, успокаивая сбившийся ритм сердца, звуча как волшебная колыбельная для тех церберов, что напряженно сидели внутри, выжидая момента вырваться наконец на волю, и превращая их в послушных котят. Только Хуайсан мог действовать на него подобным образом. Мог заставить сгорать, плавясь в жару собственных желаний, а в следующее мгновенье — дарить блаженный покой, словно каждым своим вздохом отпуская все грехи и обещая забвение. Мужчина осторожно опустил спящего юношу на кровать, лишь удивляясь про себя, как крепко тот спит. «Такой беспечный и наивный. В секунде от тебя была буря, но ты даже не догадываешься о её существовании. Хуайсан, ты такой удивительный. Как возможно не любить тебя?» Он много раз спрашивал себя об этом. Но со временем лишь убеждался в том, что этот вопрос — риторический. Да и не нужен ему никакой ответ. Лишь бы свет в глазах цвета горького шоколада никогда не гас. И больше ничего. Со всем остальным он как-то справится. Он мягко убрал разметавшиеся пряди с сомкнутых век, аккуратно проводя пальцами по тонкой линии бровей. А потом, всё же не удержавшись — наклонился, оставляя невесомый поцелуй, в уголке манящих губ и чувствуя привкус чего-то сладкого на своих. Прикосновение не длилось больше нескольких секунд, но ему и этого было достаточно, чтобы почувствовать, что силы вновь возвращаются. Больше не ноет противно в виске, а энергии столько, что хватило бы ещё на десяток людей. Да, так на него может действовать только этот человек. Самый дорогой. Любимый. Важный. Желанный. Единственный, кто может удержать на краю, и в тоже время — тот, ради которого Минцзюэ готов без оглядки шагнуть в пропасть, оставляя за спиной весь остальной мир. Одно слово и свободный полёт. Лишь ради него.