Не для меня придёт весна...

– И Вы пришли сюда скорбеть над почившими товарищами? Как редко можно встретить в Ваших летах такую задумчивость. Кто лежит под этим камнем? Он видел Ваше боевое крещение? А может быть, даже был Вашим названным отцом, который пробудил в Вас этот дух свободы? – Родным. – Что Вы сказали? – Это родной мой отец. – И он погиб, геройски защищая свободу этого острова, сражённый вражеской саблей? – Выдумали! Его из дому палкой не вышибить было, успевал только лакать без передышки. Не раз капитан «Покаяния Дисмаса» слышал такие голоса – ещё совсем юношеские, несломанные, которые пытаются казаться грубее, чем есть. В них всегда есть что-то смешное, но вместе с тем трогательное. Этот хилый мальчишка – лет пятнадцати, не больше – поражал какой-то задумчивостью, так не вязавшуюся с его возрастом. Так же не вязался с диким, самовольным воздухом Тортуги, разбойничьего острова, где про умершего не скажут «упокой Господь его душу», а попросту «сдох», если не «околел», сам Хорхе. Сеньор де Сандоваль. Благочестивый кабальеро, придворный, слуга короны... Не ему бы грабить ради наживы и шляться по кабакам. Он и на кладбище пришёл, чтоб сейчас не участвовать во всеобщей вакханалии, а помолиться у чьего-нибудь креста на сон грядущий, как полагается доброму христианину. Может быть, у могилы отца этого юноши? Не напрасно ведь он встретил его в таком месте, а противящийся воле небес не несчастнейший ли из всех людей? – Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis... Какой ровный, бархатистый голос у этого незнакомца – должно быть, важной птицы. С его губ льются какие-то странные слова, похожие на треск горящих поленьев и гудящий гонг одновременно. Такой приятный звук... только немного монотонный. Пиратку невольно потянуло на зевоту. Неудобно. За её же непутёвого папашу старается. – Вы будете молиться за этого забулдыгу? Да если б Вы знали, что он со мной сделал... – остаётся только махнуть рукой. Что этот благородный рыцарь может знать о таких, как они – «из простых»? Странный незнакомец почему-то задерживает на ней взгляд дольше, чем следовало бы, но на непроницаемом лице не вздрагивает ни единый мускул, хоть заговаривает лишь после последнего «amen»: – Я догадываюсь. Такой изящной девушке порок не к лицу. – Да Вы свихнулись? Какая я Вам девушка? – миг – и в руке мелькает лезвие ножа. Когда уже Хорхе привыкнет к тому, что обитателям Тортуги прерывать его молитвы каким-нибудь бесчинством – одно удовольствие? – Какая Вы девушка? – кабальеро не хватается за оружие, не угрожает, даже не защищается, но сила глубокого, чуть давящего взгляда останавливает порывистое движение руки, – Решительная прежде всего, но вместе с тем и мечтательная. Честная – это уже редкость по нашим временам – и искренняя. Отважная, разумеется – не каждая бы осмелилась выступить против мужчины, да ещё ночью на кладбище, но это напрасно, смею Вас уверить. Я не причиню Вам вреда. – Вам и не удастся, – Кристина сжимает зубы, изо всех сил пытаясь разозлиться, но, кажется, получается плохо, – Вы что, пророк? С чего Вы взяли, что я женщина? – Вы не садились на могильную плиту, а подобрали колено под себя, а во время молитвы за усопших прикрыли рот ладонью, как закрытым веером, – объяснения настолько очевидны, что Хорхе нелегко сдержать улыбку, – Это совсем несложно при достаточной наблюдательности. – Пока Вы один такой наблюдательный за четыре года нашлись. Выдумали же – веером! Чтоб Вы знали, я ходила под парусом одноглазого Флинта – самого беспощадного капитана в здешних морях и сражалась наравне со всей командой. Что у меня может быть общего с Вашими дамами? Мешковатая рубаха грубоватого полотна, скрывающая фигуру, поношенные штаны, лихо стянутые повязкой волосы на затылке... Почему-то кабальеро очень нравится, что узел немного ослаб. В первый и последний раз в жизни сеньор де Сандоваль будет столь дерзок. В первый и последний раз в жизни Кристина не выхватит нож. Медленно соскользнувшая повязка жалобно никнет к мужской руке, отпустив на волю тёмные колечки волос. – Первая весна, которой Вы ещё не умеете дорожить. Не Вам сожалеть о прожитых годах, о прежней жизни. О ней не знает никто, кроме этого креста на могиле. Не прячьтесь от прошлого за этой повязкой. Она слишком ревностно охраняет вашу миловидность. Лишь самый зоркий взгляд разглядит её. – Вы на себя намекаете? – Кристина старается острить, но слова незнакомца уже смутили её дух. Говорят, пиратство, как смерть, уравнивает всех. Неправда – никто из пиратов не держится вот так. – В той же мере, что и на Вас. Вы ещё сами не знаете себя. Когда смотришь на нераспустившийся бутон, всегда хочется дождаться цветения. Этому мягкому голосу словно нравится её обезоруживать. С ним так и хочется спорить... чтобы только услышать ответ. – Странный Вы. Тут под каждым камнем гниёт какая-нибудь мразь, а у Вас – цветы, весна... – Голосом природы говорит сам Творец. Смотрите, – вот же наблюдательный, и как разглядел среди пожухлой кладбищенской травы пробившийся вьюнок? У самого основания плиты. Кристина сама не заметила, как, нагнувшись, опёрлась на плечо мужчины. – Отдайте его мне. Пусть он бороздит моря со мной. Белый цветок с могилы в огрубевших, но тонких девичьих пальцах. Лёгкое дыхание весны среди могильного холода. Не всякое таинство совершается при свечах, сеньор де Фантазма.