~~~
— Хен~а, — ворчит Пак, и его звонкий голос эхом разносится по одинокой студии. Студии Мин Юнги, известного рэпера и лучшего продюсера своего времени, имеющего возможность даже построить вторую Великую Китайскую стену из своих наград. Миллиардер, успешный музыкант, в очередь к которому выстраивается бесчисленное количество знаменитостей, чтобы попросить о совместной работе. И лишь для того самого Пак Чимина, пухленького мальчика из детства, Хен остается всего лишь «мяумяушным», но таким любимым и родным рэпером. Пак просто не представляет, как можно назвать «золотой надеждой музыкальной индустрии» этого свернувшегося в маленькое облачко миниатюрного парня в черной огромной толстовке и потрепанной кепке. — Ты опять здесь ночуешь?! — все еще ворчит Чимин, усаживаясь рядом на мягкий красный пуфик. К удивлению младшего, тот не выглядит сонным, хотя на улице уже светает. Скорее… — Ты чем-то расстроен? — снова заговаривает Пак, не дождавшись от Юнги за это время ни единого ответа. Тот лишь молчит, сжимая в руке что-то похожее на старую полароидную фотографию. — Зачем ты пришел? Поздно же уже, — наконец отмирает Мин, пряча фотографию в карман толстовки. У Пака внутри неприятно сосет под ложечкой. Но почему? — Ответь сначала ты. — Я заработался и решил переночевать здесь. Зачем мотаться лишний раз туда-сюда? — отвечает Мин, потягиваясь. — А я тебя искал, — все еще расстроено шепчет Чимин, подтягивая колени к себе. Он чувствует что-то неладное. Пак Чимин, конечно, не может похвастаться миллиардом долларов на счету или же неплохими связями с важными людьми, но в осуществлении своей мечты он также не отстает, поступив в престижную танцевальную академию Сеула благодаря своему упорному труду. Он лучший ученик, его имя озвучивается далеко за пределами учебного заведения, но Пак все еще младше своего Хена, поэтому понимает, что ему предстоит преодолеть немало трудностей на своем жизненном пути. И лишь самое крепкое плечо в его жизни всегда его спасало и продолжает спасать. Юнги — самый близкий для него человек. И он хочет также быть для него опорой. — Я же вижу, Хен, тебя что-то тревожит, — наконец произносит Чимин, пододвигаясь ближе и укладывая голову ему на плечо. Он понимает, что каждый имеет право хранить свои скелеты в шкафу, но если бы Пак Чимин не был таким доставучим и надоедливым, Мин не раскрыл бы о себе не единой детали за все это время, кроме своего имени. Впрочем, как раз именно поэтому он дает о себе мало интервью, избегая темы личной жизни, а всю душу вкладывает в лирику. Лирику, которую Чимин знает наизусть. Мин тяжело вздыхает, все же извлекая помятую фотографию из толстовки. — Я снова думал о нем, — только и отвечает он, но Пак понимает сразу, едва бросая взгляд на двух маленьких счастливых мальчишек. — Хен, пожалуйста, прекрати себя винить во всем. Мы же уже говорили, что каждый делает собственный выбор. Он сделал свой, и ты не мог повлиять на это. — Потому что был занят своими про… — Своей жизнью? Потому что был занят своей жизнью? Верно, так и должно быть. Ты не должен забывать о себе, даже если очень любишь и ценишь кого-то. Мне жаль, что он стал таким. Но прошлое должно остаться в прошлом, если не хочешь тянуть его грузом всю свою жизнь. Юнги поджимает губы. Понимает, что его маленький пирожочек уже давно не Минни. — Ты когда так успел помудреть, мелкий? Ты ж вот таким был! — смеется Мин, убирая фотографию и выставляя перед собой руки, а потом тянет Чимина на себя и тормошит его за волосы. —Эээй, противный котяря, я уже давно не маленький! — шипит младший, отталкивая от себя парня. И, честно признаться, сил у него действительно предостаточно умножилось за эти годы. И даже в мышечной массе старший ему немало уступает, ведь Чимин на самом деле уже давно не «пирожочек». Щеки его пропали, позволяя миру лицезреть даже ярко выступающие скулы; сам он вытянулся, а ежедневные кропотливые тренировки в танцевальном зале представлялись взору в виде щедрого укрепления всех мышц. Только Юнги все еще не готов признать, что Чимин уже давно не его малыш, которого он все эти годы оберегал, как самое ценное сокровище. А может… может, просто боится стать ненужным. В конце концов, за все это время было немало ссор между ними, когда Чимина были готовы выхватить из его рук не самые лучшие компании ребятишек в его подростковые годы. И каждый раз Юнги боялся проиграть. Однако Чимин всегда возвращался: иногда побитый и разбитый после очередного предательства, иногда со слезами, а иногда просто с потухшим черным взглядом после разочарования. Возвращался прямо в его объятия, прося прощения за то, что не послушал. А Юнги просто аккуратно гладил по мягкой макушке, успокаивая и всегда принимая без упреков, ведь знал, что у каждого бывают эти переломные моменты. Всего лишь боялся потерять. Очень сильно боялся. Даже по сей день он отгоняет не самые лучшие мысли, из-за которых может разрушиться эта связь. Но чем старше становится Пак, тем тяжелее это удается. Именно поэтому Юнги в последнее время все чаще запирается в студии, работая над лирикой. И все больше смятых листков оказывается в мусорной урне. Ведь перед глазами постоянно маячит… — Ух ты, а это что? Новая песня? Осознание приходит не сразу. Ну, или же эти секунды просто длятся неминуемую вечность, когда Чимин хватает черновики с пола и вскакивает, чтобы лучше рассмотреть при свете. После неудобной позы, в которой Мин лежал долгие часы, встать получается не сразу из-за окоченелых конечностей и онемевших пальцев, но адреналин делает свое дело. — Чимин, отдай немедленно! — кричит Мин, пытаясь выхватить злосчастные листки, но младший слишком проворный и быстрый, слишком пластичный и слишком… он не хочет даже мысли допускать об этом, но она все же пролетает. — Что тут у нас… More than a friend? Ох, мой Хен влюбился?! — визжит Чимин, пытаясь налету разглядеть строчки, но Юнги продолжает хлопать его по рукам. — Отдай! — только и шипит старший, безуспешно следуя за нахалом. Чимин привык, что Хен ему все прощает, что все сходит ему с рук, но сейчас совсем не подходящий для этого случай. — Чимин! Мне неприятно это, слышишь? Верни сейчас же! — достаточно агрессивным и жестким тоном кричит Юнги, остановившись. Глаза его, покрасневшие от недосыпа и тяжелой работы, искрят настоящей злобой, и Пак покрывается гусиной кожей, виновато хлопая ресницами. Он не думал, что эта песня настолько важна для старшего. А вдруг и человек из этой песни важнее его? Эти мысли вызывают в нем толику ревности, но он все же протягивает листок, обиженно вытянув и без того пухлые губы. Парень совершено не ожидает, что в следующую секунду эти листки Юнги разорвёт в мелкие клочья. Но он делает это прямо перед его носом. — Заче-е-ем? Хе-е-ен, ты чего наделал? У тебя же были копии? — Нет, единственный экземпляр, — цедит Юнги сквозь зубы и отворачивается, сжимая кулаки. — Хен, прости, я не думал, что для тебя это так… Мне так стыдно, ты лишился песни из-за меня, я очень виноват! — сразу же тянет Пак, чуть ли не со слезами на глазах, от досады бросая взгляд на клочья на полу. А потом подходит к Юнги и обвивает руками его талию со спины, уткнувшись носом тому в плечо. Юнги расслабляется, разжимая кулаки и горько вздыхает. — Все нормально, малыш, я бы и без тебя поступил также. Я не хочу, чтобы ты это читал. Просто не делай так больше. Это важно для меня одного. А потом покидает комнату, оставляя Пака наедине со своими мыслями. Не самыми лучшими мыслями. Оставлять человека одного после такого вообще беспощадно, потому что Чимин так сильно винит себя прямо сейчас. Несмотря на то, что знает: Юнги называет его малышом редко и тогда, когда действительно на эмоциях хочет выразить свою любовь. А значит, ясно дал понять, что не злится. Но Пака это от самобичевания, конечно же, не спасает. А вдруг? Может ли быть такое, что Юнги скучает по тому самому другу, которого посадили в тюрьму, потому что… любит его? Эти мысли почему-то еще больше бьют под дых, и он думает об этом все оставшееся время, пока подбирает остатки песни с пола. До тех пор, пока на более-менее большом куске бумаги не улавливает взглядом то, что заставляет его кожу покрыться испариной. «<Я устал видеть эти сочные пухлые губы, не имея....... поцеловать> И кусать....... хочется уже совсем не по щеке, малыш, я......блять> Что?! Пак оборачивается, дабы удостовериться в том, что Хен ушел, и еще раз перечитывает содержимое, активно моргая. А потом опускается на пуфик, кладет голову на колени и проводит пальцами по волосам, больно сжимая пряди. Почему-то по телу проносится неприятная дрожь, а к горлу подступает тошнота. Он наверняка все не так понял, верно? Как всегда делает поспешные выводы, толком не разобравшись. Хен ведь... Хен ведь всегда был для него как старший брат, авторитет, защита. Он. Воспоминания один за другим вспышками возникают в голове, собираясь в цепочку. В последнее время Юнги~Хен действительно отдалился от него. Сначала Пак сильно расстраивался по этому поводу, а потом все перекладывал на его занятость, не желая думать о том, что надоел. В конце концов, не каждый смог бы постоянно решать его проблемы, утешать и помогать во всем, вытаскивать из передряг, брать на себя ответственность за его поступки и никогда даже словом не обмолвиться о том, что устал. Даже родители Пака так не пекутся о судьбе своего сына, как он. Чимин и вправду думал о том, что Мин хотел отдохнуть от всего этого. Но покусывая губу он также вспоминает, как иногда таскал одежду старшего, переодеваясь прямо при нем, на что тот смущённо отворачивался, не желая пялиться на голый торс; как тот злился, когда Чимин садился и ерзал у него на коленях, мешая, пока тот пытался сосредоточиться на работе; как в итоге он, взбесившись, просто отталкивал младшего и уходил. Как просил не рассказывать подробности своих отношений, морща лицо и постоянно хмуря брови. А Чимин всего лишь хотел делиться каждой частичкой своей жизни…***
— Да ладно тебе, Юн, не впервые же он так поступает! Я думал, ты уже привык, что твой ненаглядный постоянно во что-то впутывается, — ворчит Хосок, одновременно опустошая завидную коллекцию алкоголя друга на его кухне. Мин же носится из стороны в сторону по комнате, даже не замечая этого и не отрывая трубку телефона от уха. —Ты не понимаешь, Хо. Никто не знает его лучше меня, я его буквально вырастил. Я чувствую, что что-то не так. Он уже давно так не поступал! — бубнит Юнги, а потом, в конце концов, все-таки психует и запускает телефон в стенку кожаного дивана, откуда все еще доносится ответ оператора о том, что абонент недоступен. Самые отвратительные слова для раздражённого, отчаявшегося от безысходности и испуганного человека. — Расслабься, старик, я уверен, что ты драматизируешь, как все старики, впрочем, — бросает равнодушно Хосок и сразу же отмахивается от полетевшей в него подушки. — Ты не помогаешь, блять, а только нервируешь! В тот вечер, когда я отвозил его домой, он был будто не в себе, смотрел как-то испуганно, исподлобья, без привычных шуточек и попыток достать меня. А вдруг... а вдруг он что-то понял и осознал, Чон? — наконец выдает Юнги на одном дыхании те самые мысли, что мучали его вот уже долгое время. — Ты о своих чувствах к нему? Так это даже к лучшему. Я уже устал от твоего нытья по поводу этого. — Клянусь, еще хоть слово, и нотки грецкого ореха и соленой карамели Hennessy X.O, который ты бесстыдно сейчас хлестаешь у меня перед глазами, после сегодняшнего дня будут являться тебе лишь во снах. — Воу, воу, полегче, — отвечает Хосок, приподнимая руки в честь поражения, — я о тебе же забочусь. Уже давно нужно это все уладить, понимаешь? Ты совсем не свой в последнее время: весь испереживался, не спишь нормально, не ешь. Чем раньше вы разберётесь со всем этим, тем лучше. — Я не могу! — Юнги опускает голову и разглаживает морщинку между бровями, — я боюсь его потерять… Я даже мысли об этом допускать не должен, я. — Тебе пора уже смириться и принять тот факт, что он уже давно не ребенок, Мин. Юнги лишь молчит, поджав губы, а потом подходит к барной стойке и выпивает вышеупомянутый коньяк залпом. — Как все запущено, — только и выдает Чон и повторяет вслед за лучшим другом. В конце концов, Юнги просто звонит к Паку домой, спрашивая о нем у родителей. И к его удивлению, Чимин в целости и сохранности спит дома, игнорируя его. А Юнги пьет уже два дня.***
Чимин бесцеремонно (впрочем, как всегда) все же вваливается в студию Мина, как к себе домой, спустя какое-то время. Но на самом деле, как бы он не старался сохранять всеми силами невозмутимый вид, чувствует, как на душе противно и хорошо отточенными когтями скребут кошки, а точнее маленькие Юнгинята, и это совсем не дает покоя. Впервые Пак игнорировал Хена такое долгое время, пытаясь разобраться в себе. Однако запутался еще больше. Теперь ему еще хуже, ведь он не понимает, как вести себя после сложившейся ситуации, как объяснить свое исчезновение. Делать вид, что ничего не было? — Привет, Алко-Хен! — восклицает Чимин, лучезарно улыбаясь Хосоку. Последний работает над новым треком друга, сидя за аппаратурой в наушниках, поэтому не сразу замечает появления младшего. Зато как же сильно сменяется его выражение лица с сосредоточенного и расслабленного на злобное и угрожающее. Чимин даже пятится назад. — Ты где шлялся, ушлепок?! — возмущается Хоби, отложив наушники и вскакивая с места. Он преодолевает расстояние в несколько шагов между ними в огромной студии и оказывается рядом с младшим так быстро, что тот даже успевает почувствовать едва поднявшийся ветерок. Чимин в ответ закрывает глаза в испуге, хотя прекрасно знает, что Чон не способен и пальцем его тронуть. Старший просто-напросто хватает его за плечи и силком усаживает на уже приевшийся красный пуфик, а потом опускается на корточки рядом, прожигая взглядом. — Правда и ничего кроме правды, — угрожает Хосок, злобно тыча пальцем. Чимин вздыхает и запускает пятерню в волосы. — Где он? — только и выдает Пак спустя минуту молчания. — Чимин, я тебя сейчас… — Хен, пожалуйста… — Да он все эти дни места себе не находит! Только и делает, что закрывается в студии или на квартире и пьет, не просыхая. Даже я в шоке! Не думал, что буду своего друга из запоев выводить! Почувствовал на своей шкурке теперь как это дерьмово, аж пить скоро брошу совсем! — Он, что совсем дурак? Кто из-за игнорирования пить-то начинает? — ворчит Пак, а сам мысленно проклинает себя за такой глупый и необдуманный поступок. — Думаю, у него просто накопилось за последнее время, а самый близкий человек еще и добил безжалостно, — бубнит Чон, вставая с корточек и присаживаясь на соседний пуфик. — Слушай, Чим, ты же знаешь какой он упертый, поэтому из вас двоих я лучше тебя попрошу, поговори с ним, ради всего святого. — А что случилось то? — все еще разыгрывает спектакль Пак, хлопая наивно ресницами. — Не включай дурачка, ты же ясно понимаешь, в чем дело. — А… как давно, Хен? — задает вопрос парень, грустно вздыхая. — Как давно он в тебя влюблен? — наконец ставит точку Чон, сказав вслух то, чего боятся оба. Чимина аж передергивает. — Мелкий, скажи, ты чувствуешь что-то по отношению к нему тоже? Пак отворачивается. Он не ожидал такой прямолинейности. И, если честно, ответить он почему-то не может. — Хен — самое дорогое, что у меня есть в жизни. Самый близкий и любимый человек, но… Я не знаю, — Пак опускает голову, еле сдерживая себя, чтобы не расплакаться прямо здесь. Он просто привык быть всегда ребенком своего Хена, и ему пока тяжело принять тот факт, что… — Хо, я пришел! Знаю, что ты работаешь над аранжировкой той песни, но я вроде как начал еще одну, хочу чтобы ты глянул! — раздается голос откуда-то из коридора, а спустя минуту в дверях появляется и сам его обладатель. — И ты прав, больше никакого алког… Чимина впервые трясет от перевозбуждения при их встрече, так как Хен, напротив, всегда был для него успокоением, но сейчас сердце колотится с таким остервенением, что даже несмотря на то, что он сидит, ему кажется, что он падает в бездну. Хосок прокашливается, нарушая тишину: — У нас тут гости, — а потом встает, разжимает кулак друга силой, чтобы забрать листок с песней, и молча покидает студию, оставляя парней наедине. Тишина и напряжённость в воздухе неизмеримо давит на все органы чувств, заставляя съежиться. Чимин встает и неуверенными шагами направляется к Мину, опуская попутно взгляд, как делал это все прошлые годы. — Прости… — только и шепчет виновато. Юнги хочет просто очень сильно накричать, встряхнуть его за плечи и вывалить все накопившееся за это время; пнуть очень сильно по попе и расплакаться одновременно. Он сжимает и разжимает кулаки, открывает и тут же закрывает рот, сдерживаясь, чтобы не наговорить глупостей. 12 дней. 12 чертовых дней. Почти две недели он не давал ничего о себе знать. Просто будто вычеркнул из своей жизни, заставив пережить самые худшие минуты с этой пустотой в душе. А точнее самый большой страх: потерять его навсегда. Лучше бы он накричал, выразил свое отвращение, разорвал их дружбу, но хотя бы попрощался. Ведь неизвестность еще больше сводит с ума. В конце концов, Юнги просто отворачивается и собирается молча уйти, пока не слышит за спиной всхлипы. Не может. Медленно поворачивается и сразу же делает шаг назад, потому что в грудь резко влетает светлая крашеная макушка, сжимая края его толстовки в руках. Чимин крепко стискивает его в объятиях, обнимая до хруста костей, утыкается носом в ключицы и громко плачет, бормоча какие-то извинения, а руки Юнги на какое-то время висят в воздухе, не решаясь обнять в ответ. Но разве он может отказать хоть раз своему пирожку? Впрочем, краем уха сквозь неловкие бормотания он выделяет главное: — Я за эти дни понял, что просто без тебя не могу, Хен! Для меня нет никого дороже тебя, противный котяра!!! Я все это время всю твою лирику перебрал, все фотографии, все видео наши, в каждой частичке моей жизни есть ты, ты у меня уже где-то в легких. — В сердце, может? — мурлычет Юнги, довольно поглаживая младшего по волосам, и улыбается. Шутит, совсем не ожидая... — В сердце, Хен, — серьезно шепчет Пак. Поднимает заплаканные глаза, встает на носочки и едва заметно чмокает старшего в нос, тут же смущенно зарываясь лицом в его шею. А Юнги удивлённо хлопает глазами и не может закрыть от шока рот. — Ты сейчас чего наделал? — говорит Юнги и выпускает его из объятий, таращась. Чимин едва заметно смеется, потому что замечает, как сильно покраснели уши Мина, и какое смешное у него лицо, когда он в замешательстве. Тот еще ребенок с потерянным взглядом. Чимина веселит эта реакция, к нему возвращается румянец, а с ним в придачу еще игривость и озорной огонек в глазах, поэтому, ехидно ухмыльнувшись, он так же быстро чмокает Мина в щеку, вот только тот хватает его в этот раз за плечи и сжимает, не позволяя отстраниться. —Ты хорошо подумал, маленький? Ведь одними чмоками не отделаешься, — хрипит он, спускаясь пальцами к пояснице. Чимин съеживается в его объятиях. И не пугается. Наоборот, окончательно понимает, что очень хочет. Все же он на самом деле… — Я не был уверен, пока не увидел тебя. И тогда я точно понял, Хен. — Понял что? — Что любить тебя мне хочется очень даже по-взрослому. Юнги смеется со своего малыша, облегченно выдыхая, когда неожиданно Пак притягивает его к себе за затылок, завлекая в весьма страстный поцелуй. Да еще и властно и дерзко пускает в ход язык, удивляя своей ловкостью, стирая все границы и представления Юнги насчет наивности младшего. А потом Мина как по голове вспышкой бьет. Он же сам просил мелкого не рассказывать о приключениях бурной личной жизни, а теперь вот уже боится, что Пак с ним сотворит. — А… песню? — вдруг шепчет Чимин, прерывая тягучий поцелуй. — Что? — искренне не понимает Юнги, пытаясь оправиться от сладкой истомы. Все еще не верит. — Я… нашел большой кусок и там было… прости, Хен. Ты просил, а я не послушался. — Помнишь, что я говорил тебе при нашем первом знакомстве? О том, что я делаю с непослушными мальчиками? — ухмыляется старший, осознавая тот факт, каким все же образом Чимин узнал о его чувствах. — Ммм, ешь их? — довольно бурчит Пак, приподнимая бровь. Он деловито толкает Юнги на пуфик и седлает его, хитро посмеиваясь. Мин понимает. Он попал по уши. И это делает его самым счастливым котенком на планете. А Чимин теперь, кажется, не против того, чтобы котик наконец полакомился пирожочком.