Путешествия двух бродячих

— Гизмо, мы с тобой неплохо сыграли, а я действительно успел пропустить несколько мыслей о вероятности, что мы не встретимся. Это также вероятно грубо с моей стороны, — Полночь был позади Гизмо, но ненадолго, хотелось взглянуть и обыденно хмыкнуть в лицо собеседника, — Я оживлённо побегал по улицам того городка. Знаешь, ненавижу снег, банально несносно. А вообще я даже наткнулся на лёд! Под ним была такая округленная позолоченная вещичка, изначально мне показалось, что это монета, но нет, всего лишь конфетти. Будут ещё людишки разбрасывать свою валюту. Как же, — Полночь торжествующе поднял коготь с золотым мятым кружочком, готовился к удивлению, а может и восхищению с чужой стороны, однако получил всхлип. До Мистера Полночь дошло только сейчас. Гизмо плакал. Он рыдал и уже не понимал почему. Полночь не остался в другом мире и это даже воодушевило. Гизмо чувствует себя ребёнком из детского сада на прогулке, что потерял свою группу с воспитательницей, а после, невозмутимо найдя народ в паре метров от себя, жалко зарыдал от бывалой беспомощности. Что чувствует ребёнок при этом? Самоненависть? Ну а что можно чувствовать, когда ты, маленький и несамостоятельный ребёнок, потерял всех за тебя отвечающих, все, кому ты доверял и полагался, резко пропали, а когда нашлись, безмолвно посмеялись над тобой. Ха-ха, глупый дитятко расплакался от испуга, это так мило. Вот и Полночь улыбнулся только без насмешки. Скорее странно понимать, что Гизмо тоже переживал по этому поводу. И как же приятно от подобного осознания. — Ничего не говори. Просто промолчи, — рыжий относительно успокаивался. Или заставлял себя сделать это, — Мы рядом с каким-то отелем. Гизмо наконец-таки присмотрелся. Здание явно была не людским строением. Это настораживало Гизмо после нескольких пространственных путешествий, кажется он снова свыкся с человеческой культурой. С этими двуногими, что следуют собственной рутине. На здании светилась надпись, словно на некогда знакомой психушки, но это навсего "Hotel dog's". Силуэты в окошках окончательно подтвердили предположения котов. Собаки. Никто иной, как вид глупых, наивных и удручающих вертихвостов. Гизмо относился к ним с пренебрежением. — Ты точно хочешь внутрь? — Гизмо слегка ежился. Здесь было гораздо теплее, чем в предыдущем месте, и летний бриз приятно трепал шерсть. Если здесь, конечно, есть лето, — Собаки, псины эти очень неприятные типы. Моя последняя встреча с ними закончилась на не самой лучшей ноте. — А что так? Ты уже был тут? — Полночь наблюдательно смотрел на отель и силуэты в окнах, — Субъективно, но мне кажется это те же люди. Не в плане сущности. Просто присмотрись, на первом этаже стоит бар, я тебе вещаю, на верхних этажах номера. Много ли меняет шерсть и их четырехногая походка? — Не конкретно тут, возможно вовсе не тут, но с собаками дело имел. Грязные делишки они вели. Не нравится мне это всё равно, — Гизмо мысленно признал, что и люди ему симпатизировать перестали, — Ладно. Других вариантах я не вижу. Другие варианты всё таки были. Можно было пойти в противоположную сторону от hotel dog's. Прямо таки на белую гору. Белизна настолько удивительно чистая, что кажется стоит только взять карандаши, краски и можно будет спокойно рисовать, как на листке бумаги. Таком новом и гладком. Гора гладкой не была. Она острая, как наточенный карандаш, прорезает небосклон своим концом. Идти туда - такая себе альтернатива, когда перед тобой здание, тем более отель. Ну кто захочет из тепла возвращаться обратно в холод и снег? — Ты беглый баскервилейский знаешь? — Гизмо тоже пристально смотрел на построение, на рамки окон, на дверь без ручки, словно из знакомого Гизмо мира людей, банальная маленькая дверца для домашних животных. Много он дверей повидал за свою жизнь, — Веселые истории с собаками я расскажу тебе позже. Уши *навостри. — Что? Это такой язык? Нет, не знаю. Почему ты уверен, что они будут говорить именно на этом языке? — Я не уверен. Точнее уверен, но всяко возможно. Если что - мы туристы, неместные собаки. Ты меня понял? — Я не настолько глуп, Гизмо. Я тебя понимаю, но всё таки задам ещё один вопрос, — Полночь подошёл поближе. Теперь расстояние между ними было комфортно обоим, — Можно больше информации? Ты знаешь какая у них валюта? Что вообще знаешь о них? — Всё что узнаю, как только зайду, — Гизмо прошёл в здание, а Полночь ничего не оставалось, как пойти за ним. Помещение освещала люстра с кривыми изгибами. Это был неравномерный купол с человеческими следами рук на поверхности, странная собачья культура со своими причудами. Гизмо не хочет думать об этом, тем временем как Полночь успел засмотреться. — Привет, — он уже заговорил на беглом баскервилейском с псом за регистрационном столом. Ресепшн тоже напоминал о человеческой культуре. Сходств было много. И, честно говоря, Гизмо уже устал находить их и проводить эти общие черты. Гизмо просто не может перестать. Он привязан к своему первому миру. Можно ли назвать его патриотом ? — Здравствуйте, — этот пёс чётко проговаривал все буквы и не упускал момента на порычать, — Так вы неместные? У нас редко останавливаются путники. То есть не так редко. То есть, я думаю, вы из куда более далёких будок. — Я вас понял, — Гизмо кинул взгляд на бейдж шпица, что, видно, крепко держался на ошейнике, — Гаврима, сколько мне и моему компаньону нужно вам дать за заселение? — Этого будет достаточно? — Полночь ворвался в этот диалог, как когда-то в жизнь Гизмо. Резко и неожиданно, но с приятными сюрпризами. Наверное приятными. Он не говорил на баскервилейском. Жёлтое конфетти оказалось на столе. Мистер Полночь решил провернуть шалость. Он серьезно надеется, что, во-первых: его поймут, а во-вторых: валюта в виде куска целлофана валидна и используется здесь на постоянной основе. Идиот однозначно, но попытка не пытка, а тем кто не пытается напросто не выжить в этой телепортационной катастрофе. Катастрофе ли? Гаврима и Гизмо долго смотрели на этот жёлтый кружок, в воздухе повисли вопросы со стороны путников и пса. — Извините за моего компаньона. У него беда с головой. Путешественники они такие, давайте разберёмся по-человечески, — Гизмо проморгал, кажется он допустил ошибку, заставив Гаврима подозрительно смутиться, — Просто скажите расценки. — Вы серьезно? Я, — Гаврима не находил слов, смотря на позолоченное конфетти. Кажется ещё немного и он сам заискриться золотым блеском, — Вы собрались дать нам так много? За этот баркоин вы заслуживаете глюкс! — пёс притих, издав лишь жалобный стон. Проскулил так по-собачьи, что Гизмо захотелось уйти отсюда. Слишком паскудно по его меркам, — Это так много, я не знаю что сказать. Это спасёт hotel dog's, спасёт меня от всяко гавнодушия. Гизмо заткнулся. Он явно недооценил Мистера Полночь с конфетти. Ну кто мог знать, что ситуация сложится подобным образом. Никто и не догадывался, что кусок целлофана здесь так ценится, хотел бы Гизмо быть уверенным в этом, но Полночь-то догадался. Раздражает своей догадливостью. Тем временем Гаврима ждал ответа, жалостливо поглядывая на рыжего гостя. Действительно ли он собирается забрать столь ценную вещь обратно? — В общем, Гаврима, показывай ваши люксы-глюксы, — Гизмо осмелел и снова собирался рвать когти. Гаврима показал им номер с двумя собачьими лежанками, балконом с видом на ту самую гору. Правда не сейчас им было рассматривать номер, пёс не хотел останавливаться только на нём. Теперь им придётся обойти весь отель. И странно что эти собаки не знают о существовании кошек. Может Гизмо ошибся? Или все они притворяются и строят очередную западню, очень подлую ловушку. Целый отель против двух чужаков, море против капель воды. Этого не получится узнать, от чего только тревожнее. Гаврима привёл гостей в столовую, решив именно здесь оставить их самих на себя.Почему нет? Он провёл постояльцев по всем надобным местам отеля, пересказал все случившиеся мероприятия и те, которые только должны случиться и посадил за, видимо, vip стол. Он действительно выделялся своим размером, видом. Странные приборы были везде. Это тебе не человеческие железные ложки или вилки. Гизмо не знает, как же их охарактеризовать, ни одно сравнение из головы не подходит или имеет больше отличий, чем сходств. Странно, но даже воодушевляет. Странно, но они приобрели всё это на людской мусор, что воодушевляет ещё больше. — Как тебе? — Гизмо спрашивает не так громко, как мог бы, и нагло смотрит на Полночь, — Только посмотри на эти непонятные вилки. Это, как палочки для суши или я не знаю. Тодд любил суши. — Честно, меня напрягает всё это, — он нервно оглядывает зал, словно человек, проверяющий свой холодник ещё раз и ещё раз. Вдруг там что-то появится? — Всё это. Я не представляю, как ты...Это так странно, — Мистер Полночь выглядел не очень. Его вечно гладкая и непоколебимая для всех обстоятельств шерсть, чёрт возьми, растрепалась. — О чём ты? — спросил он так будто не в курсе, что вокруг них множество столов с собаками, псами, этими шумными шавками, безжалостно смотрящими на сцену, явно чего-то выжидая, — Ты выглядишь не так, как обычно. Да что ты, Гизмо, он выглядит обычнее некуда. Подступающая тревога вовсе не сжирает мозг, пробираясь маленькими шагами по каждой извилине, сказал бы Мистер Полночь, но это будет откровенной ложью, таким смачным плевком в жаждущую правды морду Гизмо. Мозг Полночь работает слишком быстро, анализирует, хотя самые разумные доводы уже давно обдуманы, но кто будет ставить границы воображению? На самом деле не сами псы вызывали жгучие мысли, что дымятся внутри, а их количество. Мистер Полночь не имеет ничего против Гавримы. И уж точно не имеет претензий к тому, что он пёс. А что насчёт самого Гавримы? Или его беспокоит только конфетти? — А если они поймут? Поймут, что мы коты, — Полночь переглянулся с Гизмо пристальным взглядом, стараясь передать все свои внутренние гонения. Как же хочется, чтобы хоть кто-то тебя понял, — Гизмо, дорогой мой компаньон, ты преодолел множество миров. И, я понимаю, здесь нет ничего такого необычайно нового для тебя, но и ты меня пойми, я…Я не готов к такому, мне страшно, я хочу быть честным. Он хотел бы быть честным, но вышло как всегда прямолинейно. Словно эту прямую линию чертили с помощью живой линейки, с каждым движением приговаривающей: "Одна неровность, и твоя жизнь становится ломанной кривой". Жутко. — Полночь, ну уж я-то тебя понимаю, — и действительно понимал. Гизмо видел себя же. Такого боязливого и непонимающего свою новую жизнь. Правда Гизмо был один, казалось даже блохи отказались от рыжего, а ещё у Гизмо такого крутого наставника напросто не было, — Я тебе всё расскажу, правда. Не расскажет, свет потух также резко, как свечка, помещенная под купол. Паника Полночь возрастает, хочется не видеть всего последующего, хочется взять и выколоть себе глаза. Вытащить глазное яблоко из глазницы, обрезая когтем каждый сосуд, словно отстригаю ненужные нитки. Страшно. Он в ужасе. Вертит головой и в конце концов смотрит на сцену, словно сейчас увидит свою смерть. Каково умирать и видеть, как ты умираешь? — А вы чувствуете звёзды, — запела собака кажется породы мопс, у неё был небольшой микрофон, прикрепленный к морде, Гизмо не сказал бы, что это похоже на человеческий, — Они так ярко горят. Горят, как гора Хомосапи. Сгорела на раз-два! — Хомосапи? Хомо Сапиенс? — кажется у Гизмо скрутило желудок, словно сделал несколько оборотов вокруг себя, возомнил себя планетой. Неприятно. — Мне это не нравится. — Чувствуешь, мы сгораем? Останется череп. Останется голова? — собака провыла, а Гизмо был готов придраться к чему угодно, только бы не думать о людях, — Нас поглотит космос, нас поглощает вечная тьма, мы рассеиваемся в тумане, падаем капельками дождя, мы горящие языки огня. Гизмо слушал, смотрел и вообще не удивлялся. Он видел слишком много, видел сотни концертов и музыкантов совсем непохожих друг друга. Иногда музыканты из разных измерений прямо таки помазаны одним миром, а иногда музыканты из одной квартиры, как две сплошные черного и белого, две полосы бед, две полосы жизней и жизненных обстоятельств. Это забавно, Гизмо может ассоциировать каждый шелест с чем-то особенным, может вспомнить сражение, что видел только он, да и как тут не вспомнить песни из всех тебе знакомых или когда-то знакомых забегаловок. Это забавно и знакомо. Знакомо, пока певица продолжала петь. Знакомо, пока не сцену не выбросили труп человека. — Ужин подан, мои замечательные др-р-р-узья. Псы. Собаки. Все псины бросились на кажется уже разлагающегося человека. Он кусали со всех сторон, оставляя по-странному кровавые укусы, откусывали различные части тела. Гаврима смачно выцепил глаз и на это уже Гизмо банально не хватило. Это ужасно. Это отвратительно. И это удивительно. Вот такого рыжему увидеть ещё не удавалось, а ведь весь отель отделан человеческими костями, даже кухонные приборы уже не казались приборами какого-то там непонятного мирка, это были части людей, части когда-то привычного для Гизмо мира. А что ещё удивительнее, так это гора "Хомосапи", что раз и навсегда приобрела для Гизмо очертания человеческого черепа. Странного белого черепа. Собака друг человека. Но явно не здесь. "Собака друг человека" , – вспомнил рыжий и просмелся. Смех защитная реакция на всяких собак-не-друзей-человека в реальности. Гизмо уже давно потерял реальность, от этого хотелось смеяться больше и больше. Рыжий повернулся, дабы поговорить с Полночь, но черного и след простыл. Он сбежал, а Гизмо даже не заметил. Было ожидаемо увидеть его в номере. Либо восприятие Гизмо играло с ним великие и "смешные" шутки, либо комната действительно опустела, приобрела серые тона, а Полночь был темной точкой на фоне всего этого, он лежал в углу. Тем временем окно, раскрытое нараспашку, открыто заявляло своим видом, что на гору Хомосапи Полночь насмотрелся вдоволь. Стоит ли бить тревогу? Аможет просто лечь рядом? Стоит расспрашивать Полночь о самочувствии или тактично промолчать? Гизмо не понимает. — Знаешь, я долго не мог принять, что это это гора - череп. Не похоже. А потом я понял, что да, это череп. Но он разделён на две части. На более острую и ту, которая соответственно поменьше, — Полночь поднял голову и смотрел на Гизмо, — Я просто не понимаю. Совсем ничего не понимаю. Это меня пугает. — В такие моменты я вспоминаю человеческий мир. Тот самый. Который мой. Я не знаю есть ли большие отличия между нашими измерениями, но слушай внимательно, — не услышав возражений, Гизмо продолжил, — Я вспоминаю детишек. Особых любителей порисовать. — Думаю художники есть везде. Даже в этом отеле мракобесов, — Полночь вздохнул, пытаясь избавиться от воспоминаний со всякими трупами и бешеными Гавримами. Однако вздохом тут не отделаться, а самообман только усугубит проблему внутри головы. Прикрыв труп тряпочкой, тот в свою очередь меньше вонять не станет, — Мои извинения, я не хотел перебивать, продолжай. Гизмо раздражённо фыркнул, но грубить из-за какого-то там делового тона речи не стал. Иногда хотелось бесконечно злиться, царапать стены и собственную шерсть, впадать в истерики и спрашивать у воздуха - "за что?", "почему ты так со мной общаешься?". Правда всё это происходило мысленно, где-то в глубине разыгравшегося воображения кота. Вот что и стоило сделать, так это начать принимать некую фишку Полночь. Он же у нас сама элегантность. — С вашего позволения, — дразнился Гизмо, — Короче эти дети рисовали свои же половые органы везде, где только можно. — Фаллосы на заборах? Как в какой-то древней Греции. — Не думаю, что в древней Греции это было…— Гизмо чуть ли не ушёл от первичной темы, но вовремя поймал себя на мысли, это как уцепиться за крысиный хвост. По правде говоря, Гизмо никогда не ловил крыс, — Взрослые же не понимают. Никто не понимает. Вопрос "зачем" вечен. Поэтому взрослые часто скидывают это на банальное - "Дети - они дети, а значит они идиоты". Но почему никто не пытался в самом деле понять? Почему никто не задавался вопросом "зачем" по-настоящему? Может дети выражают этим протест, может сегодня член на парте, а завтра огромная картинная галерея, может это зов на помощь или крик о собственных комплексах, которые стоило бы проработать с кем-то? Полночь безмолвно уставился на Гизмо, очевидно излучая ты-идиот-но-я-не-скажу-тебе-об-этом, ну или неочевидно имея ввиду я-совсем-ничего-не-понимаю. — Я никогда не думал об этом, — признался Полночь. — Неужели всем правда плевать? — Не тем, кому предстоит оплачивать это или отмывать, — Полночь зевнул. Странно находится непонятно где и непонятно когда, быть вокруг бесконечного количество странных объектов и существ, но всё равно обсуждать те самые места с пенисами на заборах. Чёртовы патриоты. Они сидели в углу и поглядывали на невзрачную гору Хомосапи в окне. Тихо. Тихо и тревожно.