Волчья судьба.

      В груди отчего-то неприятно колет, когда знакомые запахи забиваются в ноздри с появлением людей в масках.       Патре делает шаг назад, пытаясь абстрагироваться от чужих эмоций: будоражащего инстинкты страха, холодной обречённости, тлеющей злости и каменной стены расчётливости. Раньше пума могла бы посмеяться над страхами бывшего работодателя, — она презрительно посмеялась бы и плюнула человеку в лицо, показывая его беспомощность и глупость, отвратительную доверчивость и преданность своим принципам, но сейчас…       Сейчас ей всё равно. Привычные эмоции, бушевавшие внутри звериной Сути, умеренно колышутся, не причиняя того же дискомфорта, что и десятилетие назад. Она не видит в себе ненависти к этому человеку, но и жалости к нему не испытывает. Лишь голый расчёт и странную тоску по прошедшим годам. Ей действительно нравилась «обычная» жизнь, но она слишком дорожит Луче и их связью, чтобы отказаться от его идеалов и идти по собственному пути.       Девчонка с ледяными глазами, где застыла вьюга обречённости и смирения, тоже вызывает едкую тоску, но уже по тем далёким годам, когда она могла наблюдать первый и едва ли не последний снег на Алом полумесяце, смеяться за спиной у своего жениха над его выкрутасами и просто сидеть на берегу лунного «моря», теплясь в лёгких отголосках счастья единственной на острове Ди.       В тоже время эмоции Каку и Луче слабее, но от того не менее ощутимы. Патре не понимает, на что злиться Каку, ей этого просто не дано, ведь он простейший человек без каких-то экстравагантных заскоков, в отличии от той же Калифы, которую девушка и вовсе читать не может — сказывается кровь кого-то из Крылатых, как предполагает Патре, ощущая запах палёных перьев от хорошо спрятанного в кармане семейного украшения-кулона. Луче же… От Луче всегда веет своеобразной прохладой, которую так обожает пума, и холодной расчётливостью, пускай её и нельзя назвать эмоцией.       Появления Бруно и Калифы кошка замечает не сразу. Кожу приятно опаляет собственное пламя, когда Скрывающая завеса спадает, открывая Патре взгляду Айсберга. Мужчина заметно дёргается и на пару секунд теряется, едва ли не падая на пол от напряжения. Кошка отчётливо слышит, как чужое дыхание становиться всё тяжелее и чаще, будто бы он собирается вот-вот покинуть мир живых, но за этим кроется нечто куда более интересное. Айсберг узнаёт её не только как ещё одного предателя, но и как существо иной Сути. Это кажется странным, ведь за всё время прибывания на острове Патре никогда не замечала даже намёка на связь главы Галлей Ла с кем-то из нелюдей.       Это является странным, но не настолько, чтобы уделять больше внимания, чем лёгкой заметки в голове.       Патре бросает косой взгляд на Луче, позволяя себе поплыть — глубокий и холодный голос позволяет ей ненадолго расслабиться, ощутить себя как за каменной стеной. Но, тем не менее, она всё ещё ловит за хвост странную мысль: с Луче сегодня что-то не так. Фактически, глава их секретного задания по поиску чертежей древнего оружия коротко и чётко ставит Айсберга перед фактом того, что они более не подчинённые, не союзники, не друзья. Пума никогда не замечала за мужчиной подобной болтливости, потому едва заметно раскрывает рот, тут же прикрывая. Она привыкла доверять своему человеку, своему мужчине, и никогда не сомневаться в его действиях или словах.       Внутри Айсберга вспыхивает ярчайшее непринятие, которое только усиливается каждый раз, когда Луче упоминает оружие или Правительство. Она понимает, потому просто молчит, «краем уха» отслеживая каждое телодвижение замершей Нико Робин и крики снаружи. Археолог же с каждым словом всё больше уходит в себя, не желая знать больше, чем уже имеет. Патре не понимает — Нико Робин, по их данным, всегда стремилась к раскрытию древней истории, к знаниям и к информации, но сейчас, когда у неё есть шанс едва ли не возглавить «путь к истории», женщина закрывается в себе, отторгая даже мысли о подобном будущем. Пума ощущает себя обманутой, впервые за последние несколько лет.       — Просто я знаю людей, пацан. — без особых усилий, но вкладывая в эти слова всю душу, упрямо произносит Айсберг, дёргая за самые сокровенные ниточки души оборотня.       О, он действительно может знать.       И она, и Луче, и даже Каку, который остаётся едва ли не третьим членом их небольшой «семейки» после вступление в Дозор, тоже знают, кто такие люди. Кто такие Мировое Правительство и чем их действия грозят всему миру.       Снаружи — привычный холод, внутри — яркая вспышка злости. Патре стискивает зубы, когда мощный удар в челюсть вышибает из главы Галлей Ла воздух. Луче не вспыхивает, он мерцает таким глубоким и слабым принятием, что на фоне общих эмоций даже сложно заметить этот малый огонёк. Он с непоколебимой уверенностью принимает каждое слово Айсберга, что раньше, что сейчас, доверяя, но не прислушиваясь. Единственное, что задевает его — неуважение и насмешка полудохлого «начальника». Пума помнит: Луче — человек, но несмотря ни на что подчиняется основному закону Природы — побеждает сильнейший.       В руках сильнейшего может находиться абсолютно всё, но в первую очередь — свобода и безопасность.       — Следи за языком, — почти рычит. — Ты нам больше не начальник.       Робин рядом вздрагивает, наконец возвращаясь в «основной» мир, и мельком оглядывается по сторонам, особенно сильно приглядываясь к стенам. В голубых глазах странное, оживлённое ожидание. Патре вздрагивает так, что это замечает разве что Лучи, привыкший отслеживать любое изменение в поведении кошки — животные инстинкты и реакция не раз спасали их из особенно тяжёлых ситуаций молодости.       — Каку, Патре, — в голосе нет ничего, но пума ощущает мелкую дрожь в воздухе — волнение, которое может подцепить только она. — Пульс. — Больше для квадратноносого произносит мужчина, качнув головой на Айсберга.       Один читает правду по крови, другая — по колебаниям эмоций. Тоже отработанная схема.       Страх, отчаянье, ужас, ожидание, неверие, злость, ненависть. Всё мешается в один коктейль, заставляет временно теряться в чужих ощущениях. В дедукции Луче и общем умении собирать информацию никто не сомневался, поэтому происходящее — не более, чем формальность. Но что-то продолжает зудеть на подкорке мозга. Патре медленно ведёт носом по воздуху, складывая ладони с отросшими когтями вместе, чтобы повысить концентрацию. В здании, как не странно, достаточно много людей, поэтому пума изначально старалась не распространять свою эмпатию дальше определённого контура в пять метров, избегая перегрузки и Первого, и Второго сознаний. Сейчас же внутренняя Суть утробно рычит и скалится на что-то извне, скребясь куда более мощными когтями, чем у самой девушки, о грудную клетку Патре, раздирая всё в кровь, буквально. Всего на мгновении вместе с приходом «чувств» с трёх ближайших этажей, а это почти всё здание, по телу проходится ощутимая дрожь, а сознание поглощает страх.       Но не чужой, а свой.       Возможно, Патре слишком «глубоко» погружается в чужие эмоции, оттого нечто инородное в её собственном сознании, во втором, животном, резонирует с невероятно глубокой и резкой ненавистью далеко не человека, который направляется в сторону членов CP-9. С другой стороны стремительно уменьшает расстояние кто-то с похожей аурой, но иной подавляющей эмоции — холодным гневом. Другие огоньки чувств, следующие за подавляющими своей силой, меркнут на фоне огромных пожаров, но не теряются, скорее резонируют.       — Патре? — первой реагирует Калифа, делая шаг на встречу оступившейся кошке, за что получает угрожающее щёлканье зубами.       Звери редко подпускают в момент беспомощности кого-то чужого.       — Что происходит? — мгновенно ориентируется Луче, не в первый раз наблюдающий подобную реакцию.       Около трёх лет назад они оба отлучались в главный штаб Морского Дозора к Главнокомандующему для «консультации» (на самом деле это явно заигравшийся Спандам пытался их заслать куда подальше, чтобы неконтролируемые даже по одиночке фигуры сгинули с его миниатюрной шахматной доски), где с Патре произошло что-то похожее.       Оборотни, в большинстве своём, бесстрашны перед лицом неизвестной им опасности. Бесстрашны, пока внутренний Зверь не начинает подавлять разум и стремиться к максимальному выживанию. Луче помнит, что в такие моменты первое желание пумы — бежать, не оглядываясь. И лучше бы ему быть и последним, иначе аномальное любопытство и временная эйфория могут привести оборотня к скорой гибели.       — Грохот. Ярость. — Качает головой пума, скалясь заострившимися клыками.       Спустя считаные миллисекунды стена за спиной Луче ломается в щепки, а основная и, в общем-то, единственная дверь рассыпается на ровно нарезанные кусочки.       — Робин!       — Луффи?!       Археолог удивлённо смотрин на застывшего Мугивару, пока сам Луффи кидает косой взгляд сначала на сбежавшую накама, а потом и на всех остальных в комнате. Ророноа молча негодует, но следует примеру капитана, плавно перехватывая катаны поудобнее. В комнате пахнет кровью и смертью настолько сильно, что у мечника на пару секунд темнеет в глазах.       Огромный пожар бушующей ярости и едва уловимое за этим огнём смятение, смешанное с решимостью — вот что видит Патре, машинально вынимая клинки из спрятанных под плащом ножен. Она не боится мальчишки, но она боится его эмоций, потому что Суть мгновенно затихает и никак не реагирует на «призыв» Патре, будто бы обжигаясь о расходящиеся во все стороны языки пламени.       Никто, кроме неё, не реагирует, потому что не видят и не ощущают на том же уровне, что и оборотень.       С другой же стороны поджимает ощутимо давящий на лёгкие ветер, вернее, ураган промораживающего всё вокруг гнева. Палитра эмоциональных красок скользит и перемешивается, оставляя на языке вязкий вкус дешёвых чернил и крови — её кругозор всего на мгновение схлопывается, и тут же восстанавливается под давлением более слабой, но куда более приятной эмоциональной «краски».       Странное удовлетворение Луче дарит временное успокоение.       — Явились наконец.       Комнату заполняют крики и простейший шум, потому что Мугиварам, а Патре видит почти полный состав, несмотря на то что листовок нету большей половины, откровенно плевать на посторонних. Кошка видит это даже во взгляде «просыпающейся» Нико Робин — кажется, будто бы раньше она была не более чем промёрзшим и почти безвольным куском мяса, который мгновенно оттаял под напором голосов и эмоций пиратской команды. Тяжёлое дыхание Паули меркнет на фоне происходящего бедлама и голимого фарса.       Но, вот проблема, этот фарс весьма далёк от лёгкой и непринуждённой комедии!       Патре покорно прячет лезвия в ножны под предупреждающим взглядом Луче, который даже не оборачивается на ворвавшихся пиратов. Страх внутри утихает, оставляя только звериное любопытство и зависть.       Она начинает понимать, чем Сапфиру привлёк с виду простенький паренёк в соломенной шляпе. И это раздражает в десятки раз сильнее без того чувствительную натуру.       Какое он имеет право быть столь необычным и притягательным даже для закрепившейся на своей Паре Клеопатры?!       Паули медленно, но верно, закипает. Для того, чтобы это понять не нужно даже особого дара — у человека всё на лице написано. Кошке даже жаль его, совсем чуть-чуть. Понять вкуса предательства ей не дано — так уж сошлись звёзды, что за всю жизнь в роли предателя выступала только она, и, как бы сильно Патре не хотела хоть разок поменяться местами, чтобы понять ту боль, которой терзалась её дорогая Сапфира, этого не происходило. Сначала играли инстинкты, мгновенно ориентирующие изгнанного из рода и племени детёныша в мрачном очеловеченном мире, который в юности казался ей милым и красочным, затем она нашла человека, который велением самой Судьбы был направлен ей для покоя (или в упокой — глубоко внутри ей плевать, в этом суть Истинных Оборотней).       А Паули им верил и пытался отрицать истину с таким рвением, что обжигающая ярость, от которой дышать становилось с каждой минутой труднее, растекалась кровавыми реками вокруг Луче. Тот прекрасно знает вкус предательства, ненавидел его, возможно, больше кого бы то ни было, но ещё больше он ненавидит чужую глупость всем своим окаменевшим сердцем. И за одну только неуместную тупость и обыденный человеческий эгоизм, который всегда и везде стремиться подстроить окружающую среду под нужды носителя, мужчина готов убить кого угодно. Даже, наверное, её…       Хотя кто знает.       Дернувшийся было Мугивара не успевает вытянуть плотника из-под атаки, потому Патре слегка кривиться от противного звука расходящейся плоти. Кривиться и негодует. Почему же Луче не ударил прямо в сердце? Или не сломал человечку рёбра? Почему он делает такую едва уловимую, но всё ещё глупую ошибку?       — Эй, парень с верёвками? — Монки Ди Луффи всего на мгновение, но копирует мимику кошки.       Неожиданно даже Патре понимает: это не «он не успел», это «он не захотел вмешиваться». Удивительно правильный с точки зрения этики нелюдей поступок, оборотень даже могла бы ему похлопать, да только не к месту будет её немного наигранная похвала. Внутренний зверь содрогнулся под тёмным взглядом ониксовых глаз. Тот, кто лишь похож на человека внешне, немигающе наблюдает за ней, пытаясь усмирить пылающий коктейль злости и ненависти к тем, кто отнял что-то его. Вернее, кого. Сердцебиение Нико Робин медленно успокаивается до обычного состояния, а собственное сердце набирает обороты. Страх, ужас, презрение — она пытается направить эти эмоции на молодого капитана пиратов, рассчитывая, что сможет подавить чужую волю, но посыл возвращается ей в троекратном размере. Кайма зрачка Монки Ди выцветает, становясь идеально белой, но в глазах нет понимания — эмпатическую атаку, к которой просто не бывает иммунитета у людей, Мугивара отражает инстинктивно, потому что страха в подобной ситуации он не испытывает совсем. От переизбытка чувств её начинает штормить, потому даже зоркий кошачий глаз не успевает уловить хоть каких-то колебаний в момент атаки Луче.       А мужчина бьёт сильно и резко, не обращая внимание на не самые слабые удары оппонента, подавляя рвущийся из горла рык. Его цель — убить ублюдка, нарушившего его душевный покой. Его цель — горло. Молниеносное движение и всего один палец отбрасывает Мугивару назад, хотя даже хорошо подготовленный человек уже был бы мёртв с порванной глоткой. Но Монки Ди резиновый. А ещё чертовски хитрый и изворотливый. Патре знакома с ним от силы сутки, а общалась и того меньше, но это не мешает ей выстраивать логические цепочки — Мугивара выжидает и наблюдает, а не стремиться убить или покалечить. Даже если Айсберг или Паули для него что-то да значили — сейчас это не имеет значения, потому что вожак оберегает только свою стаю, а главная угроза стае, как не странно, Клеопатра, удерживающая рядом Нико Робин и спрятавшая Сапфиру где-то на просторах города. А стая у них под стать вожаку — источающий могильный холод в своей ярости Ророноа, названный охотником за головами не за красивые глазки, ревностно охраняет периметр, ожидая решения капитана. Патре видит дрожь в руках и расширившиеся от прилива адреналина зрачки, слышит удивительно громкий шелест ножен, из которых, кажется, вот-вот явит себя лезвие, огранённое не одним десятком смертей. Существо, внешне напоминающее оленя, тоже выжидало, пытаясь скрыть нервную дрожь. От него тянуло поверхностным страхом, но всё перекрывало раздражающее и сбивающее с мысли волнение. Побелевшая рыжая на фоне колоритных мужчин блекла, но Патре невольно передёрнула плечами — сейчас девушка была шокирована и совершенно неопасна, но зверь недовольно вилял хвостом, призывая быть внимательнее.       Ария не выбирает слабых. Она ненавидела слабость во всех её проявлениях, поэтому так и не смогла простить слабачку-Клеопатру, поддавшуюся влиянию деда, верно?       Верно же?!       Пока капитан команды пытается выстроить хоть какую-то стратегию или выпустить свой гнев (с какой стороны посмотреть), мечник, прямо сейчас особенно раздражительный и отдающий зловонием смерти, особенно плотоядно заглядывается в сторону Каку, видимо, машинально играя мышцами ног. Патре понятия не имеет какая искра проскользнула между мечниками, да и не особо ей интересно, но тем не менее ситуация обостряется, когда взгляд оголённой стали падает сначала на Робин, а затем на саму кошку. Кажется, Ророноа единственный из команды, кто полностью осознал и принял предательство археолога, как должное. Оборотня начинает шатать от холодной уверенности и окончательно проснувшийся жажды крови — мужчина намерен, если не лично выпотрошить черноволосую, так принять в этом участие, потому что… Остаточный фон эмоциональной бури Охотника за головами просматривается чрезвычайно плохо, как у Калифы, но тот хотя бы не пытается себя подавлять — стоит кошке встретиться с мечником взглядами, как по телу расползается глумливый холод-предупреждение. Беги и не оглядывайся — кричит инстинкт, пока зверь широко скалится, предвкушая кровавую бойню.       — Ты… — одними губами шевелит Ророноа и Патре почти что в живую видит, как холодный расчёт, ранее превозмогающий жажду крови, наконец покидает мечника. Лицо человека, если он, конечно же, всё же человек, искажаются и искривляются, теряя естественную живость и краску. То, что бурлит в мужчине, уже далеко не ярость или ненависть — отчаянное омерзение, от силы которого даже её тянет блевать.       — Зоро!.. — гаркнул злобно Монки Ди, одним свирепым взглядом останавливая своего старпома от действий. Мечник заметно вздрагивает, а вместе с ним и рыжеволосая, старающаяся сохранять хоть какое-то спокойствие, пока остальные, даже Чоппер, «бесятся».       Луффи хмурится, ощущая ноющую боль в скулах — наружу рвётся ядовитый оскал, демонстрирующий предельный накал его эмоционального состояния, его пока лишь нарастающего безумия и желания отринуть привычные принципы. Но этого делать нельзя. Его принципы — их, его команды, защита от всего: от людей, от Дозора, от самих себя. Монки Ди безумно сильно хочется позволить Зоро ринуться вперёд, потому что он уверен, если не в победе мечника, так в его силе воли. Но вместо этого он вытягивает руку, преграждая накама путь, будто бы не верит в его верность приказам капитана, и говорит, продолжая хмурится и в перерывах между словами закусывает губы, едва ли не до крови, минуя способности фрукта. Он должен сдерживаться, если желает добиться результатов из происходящего: его чутьё хватается за нить этого отвратительного мотка старых историй, страхов и стремлений людей, собравшихся на острове из-за дрянных обстоятельств, и тянет, только сильнее всё запутывая. Сейчас он видит отвратительно верную и правильную ширму, поверхностную искренность тех, кто годами существовал бок о бок, рассчитывая не привязываться к куклам безумного театра жизни, но… Но ничто не скрывает истину, как ложь, принятая за правду.       Дело Айсберга и всего Water-7 кажется Луффи второстепенным (не кажется — является, потому что даже при его искреннем намерении вмешаться в конфликт он остаётся лицом извне конфликта). Мугивара действительно собирается помочь, собирается протянуть руку человеку, которому симпатизирует, потому что так было всегда, это часть его самого, но перед этим он обязан разобраться в сложившейся ситуации распада. Раскола. Предательство Робин для него — главная проблема, если, конечно, это предательство — Луффи в это мало верит, в отличии от того же Ророноа, чьё критическое мышление постепенно отказывает с того самого момента, как палубу покинул сначала Усопп, а за ним и Ария.       — Робин, почему? — на вопрос своего бывшего капитана девушка жуёт губу, машинально отмечая момент, когда кошка скользнула ей за спину, готовясь в любой момент заткнуть. Едкое, инородное чувство злости медленно поглощало археолога — кошка-оборотень была чертовски сильным эмпатом, потому сопротивляться едкой патоке чужих эмоций было практически невозможно. Как и подчиняться рациональному мышлению.       — Вот именно, Робин! — Нами нервно вздёрнула руки и мотнула головой — кошке-воровке это не нравилось всё сильнее.       — Какие же вы надоедливые, — ядовито, совершенно не свойственно себе, пробормотала археолог, чувствуя едва уловимую боль на уровне сердца. — Я уже попрощалась с мистером Коком и мистером Врачом. Неужели они вам не говорили.       «Говорили, конечно, говорили. Чоппер должен был учуять неладное, ведь так?»       — Конечно я сказал! — вскрикнул олень, отбивая гневный ритм копытом. — Но почему, чёрт побери, я должен в это верить! Ты не тот человек, который так просто уйдёт, ничего не объяснив. К тому же Сапфира…! — доктор уже было хотел напомнить о своеобразном сигнале оборотня на теле археолога, но вовремя спохватился — люди из правительства казались крайне заинтересованными в той информации, которую можно было бы получить от накама оборотня о самой волчице, а Луффи рядом до хруста сжал кулаки. — Робин!       — Я должна осуществить свою мечту! — сильнее нахмурилась Робин, ощущая подступающую тошноту. Это были её слова, вернее, самые потаённые страхи, которые медленно всплывали на поверхность её тихой лагуны-самосознания, оголяя самые болезненные воспоминания о лишениях и потерях. Она не хотела ещё большей боли, чем и пользовалась оборотень, манипулируя не только эмоциями, но сознанием. — Мечту, которую не смогу осуществить, если останусь с вами! — Робин заметно вздрогнула, когда обжигающе горячая ладонь Патре коснулась её поясницы, будто подталкивая. — Что касается мисс Волчицы… Кто знает, возможно, она тоже… — Робин сморгнула, пытаясь совладать с онемевшим языком. Тонкое веретено контроля медленно разрушалось, опадая прозрачными хрупкими нитями. — Она тоже, наверняка… — Патре надавила сильнее, пытаясь совладать с резко возросшим сопротивлением.       Монки Ди приподнял одну бровь, внимательно отследившая реакцию противников — ни одна манипуляция или простейший намёк не прошли мимо него. А это многое значит.       — Ложь, всё ложь. — едва шевеля губами пробормотал Луче, пристально наблюдая за Мугиварой. — Никогда не доверяй тому, кто тебе солгал. — Позволил наконец себе лёгкую быструю ухмылку правительственный агент. — Не так ли, Мугивара?