Эскизы на тему...

      Горели свечи. И в теплом опаловом мерцании комната расплывалась, лишалась привычной геометрии. Сидя на бамбуковом полу, Сплинтер, опустив на колени руки, пытался погрузиться в медитативный транс. Не выходило. Только удавалось сосредоточиться, как мысли немедленно уплывали куда-то вслед за медовым сиянием свечей. Сегодня был сложный день. Тот самый день. День, которого так ждали братья. И который по мере сил отдалял их отец. Сегодня четверо мутантов впервые поднялись на поверхность одни, без сопровождения мастера. Сегодня четверо — такие непохожие на людей и, на взгляд сенсея, незащищённые — оказались один на один с огромным городом.       Сплинтер глубоко вздохнул, сдаваясь. Хватит бесплодных попыток: он не обретёт сегодня душевного равновесия. Слишком сильна была тревога за детей. Хотя старый крыс понимал, что черепахи давно не дети, что они многое умеют, что всему обучены… Но в голове навязчиво возникало коварное «а вдруг?..» Вдруг Леонардо растеряется и отдаст братьям не тот приказ? Вдруг Рафаэль недооценит противника и подставится в бою? Вдруг у Донателло заклинит какой-нибудь хитроумный прибор, на который его талантливый сын понадеется? Вдруг Микеланджело не заметит скрытой опасности и окажется ранен?.. Сплинтер тряхнул головой, избавляясь от видений, назойливо лезущих в голову. Всё будет в порядке. Всё будет, как говорит напевно его младший сын, хо-ро-шо.       Крыс улыбнулся. Микеланджело… Он оказался самым светлым из братьев. Когда Майки был совсем маленьким, сенсей опасался, что ему не удастся вырастить из сына воина. Потому что черепашонок не обладал ни усидчивостью, ни внимательностью, ни силой старших братьев. Он вертелся юлой на занятиях, изводил прочих детей, мешал им заниматься. Он не мог дочитать даже одного абзаца книги, чтобы не переделать массу других дел: плюнуть жеваной бумажкой в Рафаэля, щёлкнуть резинкой по затылку Леонардо, обмотать скотчем хвост Донателло. Всё уроки заканчивались либо ссорой, либо, того хуже, дракой. И Сплинтер почти потерял надежду. Если бы не один случай.       …Жуткий грохот раздался так неожиданно, что крыс, стиравший белье в старой чугунной ванне, поскользнулся и едва не свалился в грязную воду. На мгновение показалось, что обрушились сами своды подземного убежища. Бросив мокрый пододеяльник, опрометью кинулся в большой зал, служивший им гостиной. И уже на ходу догадался, что могло падать с таким звуком.       Табуретка. Старый телевизор. Ель. Рождественская ель, украшенная простыми, в большинстве своём поломанными игрушками. Она стояла на колченогом комоде, уже готовая к празднику. И почти на самой её макушке Сплинтер развесил сладкое угощение: фигурные пряники и леденцы. Нарочно поднял как можно выше, чтобы сорванцы раньше времени не обобрали праздничное дерево. В этом году старому крысу невероятно повезло: он нашёл коробку просроченных сладостей на мусорном складе, прямо за огромным торговым центром. Рисковал, конечно, пробираясь на поиски еды. Но — повезло! Незамеченный, утащил несколько коробок просрочки, и среди них оказались такие редкие обычно сладости. Развешивая пряничные домики, лошадей и карамельные тросточки, наставлял детей: до Рождества не трогать. После праздника — пожалуйста! Сам будет снимать им каждый день по лакомству. А пока пусть сладости украшают дерево…       Сейчас ель лежала на полу бесформенной мохнолапой грудой. Часть игрушек расколотилась вдребезги, лопнула гирлянда из бус: шарики разлетелись по всей гостиной. И рядом с елью обнаружились двое сыновей, от страха и растерянности то ли не успевшие, то ли не сообразившие спрятаться. Только они любили сладкое так, что иногда не могли остановиться и теряли всякие границы. Рафаэль и Микеланджело. Стояли, потупившись, боясь поднять на отца глаза. А Сплинтер не знал, что делать. Требовалось наказать сыновей, со всей строгостью — шалость была слишком масштабной. Но до праздника оставались считанные часы и, проучив детей, пришлось бы испортить настроение и себе, и им.       — Кто из вас опрокинул ель? — спросил мастер тихо. Головы детей склонились ещё ниже, но ни один не проронил ни звука. Крыс был умён, он очень хорошо знал своих сыновей. Да и не нужно было быть детективом, чтобы догадаться. Рафаэль теребил в руках кусок тонкой проволоки, загнутый крючком. Он был ведущим, он всё затеял, он пытался достать угощение и завалил дерево. А Микеланджело или помогал, или просто крутился рядом с отчаянным братом. Но Сплинтер желал, чтобы виноватый признался сам. И крыс повторил: — Кто из вас трогал ель и уронил её?       Рафаэль молчал, кусая губу. Он знал, что ему попадёт по первое число, и боялся. Но неожиданно Микеланджело как-то криво, исподлобья взглянул на сенсея. И тихо, но внятно произнёс:       — Это я.       И Сплинтер, и хулиган во все глаза уставились на черепашонка. Мастеру потребовалась вся выдержка, чтобы не выдать своего смятения, ведь он знал, что сын лжёт. Но тот даже не моргнул. Только зачем-то сделал неуверенные полшажка вперёд. И повторил:       — Это я, пап. Прости, я… Я нечаянно.       Сплинтер медленно перевёл взгляд на Рафаэля. Тот ещё секунду таращился на младшего и понял, что его выгораживают. Сообразил, что Майки получит незаслуженное наказание. Обернулся и сердито выкрикнул:       — Не слушай его, отец, он всё врёт! Это я уронил! Я… Полез за пряником! А он просто стоял рядом!       — Но достать пряник тебя я попросил. Значит, это только я виноват, — всё так же тихо отозвался младший черепашонок.       — А я мог тебя не слушать, и тогда ёлка бы стояла. Но я же полез, она упала. Я виноват, а ты нет! — угрюмо отозвался Рафаэль. — И вообще, я не маленький! Не надо меня прикрывать!       Рафаэль был не прав, и Сплинтер понял, что ковать железо надо, пока горячо. Всё, что у них было — семья. Все, что они могли дать друг другу — защиту и крепкое плечо. Ситуация была непростая, неоднозначная. Требовалось объяснить братьям, что к чему. И крыс увёл сорванцов с собой в додзё. Усадив, долго говорил с ними о том, как нужно себя вести. О том, что поступок их — скверный, и как учитель, мастер очень огорчён. Но поведение обоих и защита друг друга порадовали его как отца. Поэтому да, они будут наказаны, но не так строго, как того заслуживают. Этот урок оказался полезен не только детям. Сплинтер понял, что Микеланджело не стоит сбрасывать со счётов. Несмотря на неуемно-веселый нрав, младший сын мог быть серьёзным, способным на самопожертвование. На поступок. А несдержанный темперамент… Ничего. Перерастёт. Да и не помешает команде такой никогда не унывающий боец…       Сплинтер печально улыбнулся в седые усы. Если бы все его дети были такие, как самый ласковый и смешливый его сын. Как Майки. Было бы чуточку легче. Иногда крыс мечтал об этом — чтобы с ними со всеми было иногда чуть-чуть попроще. Чтобы самый старший из братьев стал хоть немного похож на самого младшего.       …Он был самым сложным из всех, с самого детства. Леонардо. Молчаливый и замкнутый, всегда сосредоточенный, точно с рождения опасающийся целого мира. Никогда нельзя было с уверенностью знать, о чем он думает в настоящий момент. Мысли его могли крутиться вокруг какой-нибудь банальности, но проникать в неё так глубоко и с такой стороны, что сенсей не раз терялся от вопросов сына. Но в этом было бы ещё полбеды. Леонардо почему-то считал, что все должен преодолеть. Самостоятельно. Не посвящая никого ни в свои ощущения, ни в свою жизнь в принципе. Он был самым преданным и вдумчивым учеником, но никогда бы Сплинтер с уверенностью не смог сказать, понимает ли Леонардо урок так, как должно, или делает свои собственные, подчас удивительные выводы. А ещё мастера иногда пугала аскетичная отрешённость сына. И его отчаянная храбрость.       Зима тогда выдалась голодная. Черепашата (им не исполнилось ещё восьми) целыми днями просиживали в самой маленькой комнате убежища, куда крыс принёс печку-буржуйку и запас дров, и грелись у огня. А отчаявшийся отец рыскал по тёмным улицам в поисках еды. И однажды, возвратившись снова с пустыми руками, застал дома жуткую сцену. Леонардо, перепачканный кровью, скорчившись, лежал на пороге дома. Рядом с ним суетились испуганные братья: собранный Донателло, растерянный Рафаэль и взахлёб ревущий Майки. О том, что произошло, мастер узнал позже. А тогда он просто подхватил сына на руки и кинулся в дом: осмотреть, понять, что делать, чья кровь, опасно ли изранен сын. Уложил на свою кровать, зажигая свет, присел рядом, пытаясь развести руки черепашонка. А Леонардо только плотнее скрутился, пряча ладошками рваную рану на бедре, сжимая посеревшие от боли губы. Всё, что произошло потом, Сплинтер помнил смутно. Как впервые в жизни обрабатывал и зашивал кожу, как заставлял сына пить, как пробовал выяснить, что стряслось. Леонардо не проронил ни слова, не издал ни звука. Только слезы от боли медленно капали в подушку…       Рафаэль и Майки плакали, сидя под дверью отцовской спальни. Донателло стоял, глядя в пол, ковыряя грязным пальцем ноги щели между каменными плитами. Они всё рассказали мастеру. Леонардо ушёл искать еду. Взял кухонный нож и ушёл в тоннели, никого из них не послушавшись, сказав, что отцу нужна помощь. Что они уже большие. Что могут охотиться на крыс. Братья недолго думали, оставить его или отправиться следом. Но всё равно отстали, ровно настолько, чтобы огромные оголодавшие ничуть не меньше черепах серые хищники напали на мальчишку-мутанта. Крики братьев и свет фонариков отогнали крыс, но одна из них успела порвать Леонардо. С трудом он доплелся до дома, поддерживаемый Рафаэлем и Донателло. А на пороге силы закончились, старший брат упал и не сумел больше подняться…       Сплинтер невидяще смотрел на пламя свечей. Да, с Леонардо ему всегда было нелегко. Самый таинственный, самый сложный его сын. Мастер долго думал, стоит ли вручать катаны именно Леонардо. Он мог быть самым лучшим, самым заботливым лидером и вожаком для своей маленькой семьи. Но его скрытность представляла определённую опасность. Ни с кем не советуясь, самолично принимая решения, Леонардо мог невольно подставить всю команду. Однако Сплинтер решил рискнуть. Быть может, ответственность за жизнь братьев научит мутанта доверять. Доверять так, как умел это делать один только Рафаэль.       …Крыс, притаившись, наблюдал. Два его сына на цыпочках пробирались в ванную комнату. Им было шесть, ни скрываться, ни применять навыки ниндзя никто из них ещё не умел. Хитрили, как умели. Ждали, пока отец уснет, и отправлялись на ночные вылазки по темному дому. Сегодня мастер ещё за ужином заметил, как переглядываются и перемигиваются старшие дети. Решил посмотреть, что они задумали. Разбирающий книгу с ребусами Донателло и топящий ложкой кукурузные хлопья Микеланджело явно не были приглашены в игру.       И вот сенсей дождался: почти в полночь скрипнули двери, и братья выбрались на галерею.       — Думаешь, папа спит? — прошептал Рафаэль.       — Наверняка! Он читает всегда до одиннадцати, а потом гасит в комнате свет. Каждый день так. Я следил.       — Потом всё равно заметит, — сказал Раф и почему-то вздохнул.       — Не заметит, — уверенно отозвался Леонардо. — Мы дольём водой!       Сплинтер заинтересованно прислушивался. Не мог пока понять, о чем идёт речь. И только молча удивлялся. Рафаэль, который был всегда заводилой во всех играх и которого сенсей прочил на место будущего лидера в команде ниндзя, странно робел перед непоколебимой уверенностью Леонардо. Кажется, вели ему сейчас старший сунуть руку в огонь, он бы и на это согласился. А дети между тем спустились вниз, потопали в ванную комнату.       — А трубочка как же?.. — вдруг замешкался Рафаэль.       — Я уже всё приготовил! Спрятал под ванной! Идём! — улыбаясь (Сплинтер слышал по голосу), прошептал Леонардо. — Не волнуйся, со мной не пропадёшь!       Братья прикрыли дверь в помещение, но не до конца, чтобы не хлопнула. Крыс тихо последовал за ними, заглянул в оставшуюся узенькую щель. Рафаэль сидел на закрытой крышке унитаза, Леонардо — на краю ванны. Сосредоточенно разбалтывал пластиковой трубочкой мыльную воду в суповой плошке. Сплинтер увидел — братья взяли шампунь, вспенивали, чтобы…       — Можно я, Лео? Ну, пожалуйста, можно я? — прошептал Рафаэль.       Сенсей видел, что Леонардо не хотелось отдавать плошку брату. Снова просчитался, думая, что тот и не отдаст. Но неожиданно черепашонок протянул хулигану посуду и трубочку. Сел удобнее, притянув одну ногу к животу, обхватив колено руками. И, благостно жмурясь, наблюдал, как Рафаэль медленно-медленно выдувает гладкие, блестящие мыльные пузыри. Лицо у маленького забияки было абсолютно счастливое, и Сплинтер не смог удержаться от улыбки.       Рафаэль был верен, а взрослея, становился болезненно, по-собачьи предан тем, кого любил. Конечно, Сплинтер радовался тому, что черепах всегда станет горой за родных. Но это была тяжкая ноша для братьев, потому что хулиганистый мутант был склонен идеализировать других. И соответствовать его идеалам было очень непросто. Он не позволял себе разочаровываться, иногда задирая планку так, что она становилась родным не по плечу. И тогда мутант впадал в ярость, неоправданную, безудержную, которой сам же потом стыдился. Но эта, порой почти недостижимая высота позволяла ему одно: никогда не сомневаться. Ни в любви Микеланджело, ни в правоте Леонардо, ни в словах Донателло. И верить, слепо верить каждому из них. Рафаэль оказался самым безрассудным, самым взбалмошным, но самым ранимым из всех его детей.       Свечи догорали. Сплинтер поднялся, потянулся за тростью. Опираясь, медленно вышел в тёмный холл. Протянул руку к выключателю и замер, снова не удержавшись от улыбки. До чего бы он ни дотронулся, за что бы ни взялся с доме, всего так или иначе касалась рука Донателло. Что-то он починил. Что-то — собрал. А что-то сам придумал. Сын один никогда не метался и не сомневался. Он с раннего детства знал, чего хочет.       …Сплинтер видел, что Донателло отличался от своих братьев. Он не любил шумных игр. Никогда не носился по дому, никогда не кричал и не спорил. Включался в развлечения только тогда, когда было некуда деваться. Покладисто становился недостающим участником забавы, смиренно, не делая одолжения. Иногда казалось, что ему даже интересно. Но Сплинтер знал, что только казалось. Как только появлялась возможность, Донателло немедленно выходил из игры. И усаживался где-нибудь с блокнотом, в который то и дело подклеивал новые исписанные листы. Или брал книгу, и тогда его было не дозваться.       — Чем ты занят, сынок? — однажды сенсей подсел к нему и заглянул через плечо. Донателло увлечённо рисовал какую-то масштабную, одному ему понятную схему.       — Хочу придумать одну такую штуку, — черепашонок задумчиво прикусил кончик карандаша и замолчал.       — Какую же? — напомнил о своём присутствии мастер.       — Такую, чтобы можно было всегда собирать дождевую воду и снег, по трубам подводить к нам в ванную. Ну, чтобы всегда была вода. Сейчас-то она не всегда есть, — улыбнулся. Не жаловался, не ныл, принимал как данность. И хотел поправить ситуацию по мере сил.       — Но тогда вода всегда будет только холодной, — заметил Сплинтер. Конечно, он не верил в то, что сын когда-нибудь соорудит нечто подобное. Но считал, что любой творческий порыв стоит поощрять.        — Неа, смотри. Если здесь сделать ответвление, то теплом от печки может подогревать ещё и небольшой котёл. В нём вода будет нагреваться и уже горячая попадать в кран… Эх, мне бы только достать трубы, я бы попробовал всё это сделать! Уверен, оно бы работало!        Сплинтер ничего не сказал. Но через время нашёл для Донателло кое-какие инструменты, куски старого трубопровода. Сейчас, умываясь каждое утро тёплой водой, ни сам сенсей, ни братья уже даже не вспоминали, что именно благодаря интеллекту и фантазии Донателло у них в доме был водопровод. Был тостер и микроволновка. Была приставка и стиральная машинка. Была даже электрическая духовка. А ещё единственная в своём роде охранная система и защита от внешнего мира.       Мастер медленно прошёлся по дому. Ему не нужно было света, чтобы обойти мебель, не споткнуться о разбросанные вещи сыновей. Он знал их хорошо, настолько, чтобы предугадать, где Леонардо оставил книгу, где Микеланджело бросил скейт, где Рафаэль положил гантели, где Донателло раскладывал свои записные книжки. Сплинтер легко угадывал в темноте, чья толстовка небрежно наброшена на спинку стула, чье полотенце аккуратно сложено на полке. Так же легко узнавал, чья чашка осталась на столе и кто из братьев кинул в спешке в кресло наушники и зарядное устройство…       Сплинтер знал о них всё. Или почти всё. Но одно — наверняка. Судьба наградила его, подарив настоящую, крепкую семью. Лучших детей. Сыновья были и будут самыми-самыми. Только бы они поскорее вернулись домой...