Мам, прости меня за всё. Я была неблагодарной дочерью. Но как только тебя отключили от аппарата искусственного дыхания, я поняла - мы ценим только когда теряем.
POV Саша Паркер
Я никогда не жалуюсь кому-либо на свои проблемы. Обычно, провожу разговор сама с собой в голове или же, сцепив зубы, ругаюсь под нос. Кому какое дело о моих проблемах? Мне даже иногда плевать на них, как бы сильно я сама себя не любила. Только что мне пришло уведомление из центральной больницы Малибу, которое выбивает меня из колеи постоянных тусовок, алкоголя и секса, за которыми я пытаюсь скрыться. За этой кривой усмешкой, флиртом и обожанием самой себя, я совсем забываю о настоящей проблеме, которая именно во мне. Безответственная, эгоистичная натура, что не даёт мне нормально жить. Теперь-то, я это понимаю. Я сама себе перекрываю воздух. Я конченая, отбитая дура, каких свет не видовал. И сообщение из больницы — это доказывает. Мне хочется начать трястись, упасть на землю и биться в истерике, кричать от боли — так бы сделал человек, которому действительно больно. Но вряд ли я могу чувствовать такую боль. Я дышу — не задыхаюсь. Я еду по шоссе трезвая — не пьяная. В моей голове определённая мысль — не тысяча. «Аппарат перестал поддерживать жизнь вашей матери. Пожалуйста подъедьте в ближайшие дни для оформления некоторых бумаг» — это ебучее сообщение открыто на телефоне. Я просила врачей, чтобы они мне не звонили, мне легче воспринимать информацию, когда она в письменном виде. Определённо сейчас это не так. Мне кажется, или моя машина начинает меня бесить?! Как я только сама себя не бешу? Придерживая коленом руль и мельком поглядывая на дорогу, я вытаскиваю из спортивной сумки черный пиджак и накидываю его себе на плечи. Не парясь, ставлю машину на месте для инвалидов и быстро вхожу в помещение больницы. Какие же вы, блять, врачи, если не смогли спасти ее…?! Быстро распахиваю знакомую больничную дверь. В нос ударяет запах лекарств. Ее еще не отключили, пульс идет медленно. Уже третий год ничего не происходит. Я живу во временной петле и каждый день жду, когда зелёные глаза матери посмотрят на меня, её рука накроет мою и она скажет: «Всё хорошо, я с тобой». Но этого не происходит. Врач смотрит на меня поверх очков и кивает. Я понимаю, что это правильно — поддержание ее жизни не имеет смысла. Мама бы согласилась со мной, ведь она полная противоположность меня. Хотя имеет такие же рыжие кудряшки, такие же беззаботные глаза и такую же мягкую улыбку. Я присаживаюсь на краешек койки и дотрагиваюсь до пока еще тёплой руки мамы. Господи, у меня впервые за три года текут слёзы. Шмыгаю носом. Кажется, я преувеличиваю, что в порядке. Боль в груди появилась еще в машине, но теперь щипает и глаза, и тело. Я натягиваю улыбку, пытаясь доказать самой себе, что это к лучшему. — Не осуждай меня, мам, — никогда такого не было, чтобы я шептала от того, что мне не хватает воздуха, чтобы говорить нормально. — И прости меня. Я пошла по стопам отца, — улыбаюсь, а кожу прожигает первая слеза. — За что же нас Бог так не любит-то? Сначала он, а теперь и ты. И ты всегда говорила, чтобы не случилось, я должна жить, но какой смысл? Какой смысл во всем этом? Каждый день менять партнёра, каждый день хлестать алкоголь как вне себя, и каждый день думать, что это конец. Начало конца. Финал. И ты никогда не встанешь. Тебе никто не поможет. Потому что ты отвергла всех. Своим поведением ты показываешь, что тебе нормально одной, но люди не могут быть одни. В особенности такие как ты, Саша. Ты слабее, чем тебе кажется. Врач вновь появляется в палате. Я кидаю взгляд на маму. Поджимаю губы, сильнее укутываюсь в пиджак и делаю этот блядский кивок. И в следующий миг двое врачей отключают аппараты, а комнату наполняет писк. Действие замедляется. Вновь. Я придерживаюсь за косяк двери, чтобы на негнущихся ногах дойти до машины. Всё, что происходит дальше, я помню в тумане. Помню хорошо, но, видимо, сама себе пытаюсь стереть воспоминания. Выжимаю из машины всё, что только можно и несусь по ночному Малибу. Кажется, даже перегоняю уличные гонки, хотя какая разница? Звук тормозов. Помню, как хватаю бутылку бурбона с полки магазина, как предъявляю документы кассиру. Торможу около Вениса. Пляж открыт по распоряжению городских властей, чтобы туристы могли провести романтический вечер. Но там сидит всего пара человек, и то не на центре. Ничего не сказав охраннику, я вхожу на пляж. Кажется, он заметил моё лицо. Где-то на полпути к воде, я начинаю пить огненное пойло. В основном я пью коктейли, один-два за ночь. Но сейчас в моих руках литр виски, которое обжигает горло до боли. Хотя эта боль несравнима с той, которую я пытаюсь заглушить. Я плюхаюсь на песок, в который раз пригубив бурбона. Моя семья до чёртиков религиозная, в церковь ходили, пост соблюдали. А что из этого вышло? Их любимый Бог предал их, а может наказал меня, так как я отказывалась принимать что-то более, чем я сама. Да я даже в любовь не верю. Это обыкновенная романтизация человеческой привязанности, которую решили оправдать. Куда не глянь, везде эти целующиеся счастливые парочки. Но почему проституция — это не любовь? Секс же есть и там, и там. Я ненавижу окружающий мир. Мне он определённо не симпатизирует. Меня все знают такой. Оторвой, красивой девушкой, но абсолютно никто не знает меня настоящей, кроме мамы. Только она могла сказать «отключись» и я превращалась в девочку-подростка, которой нужна помощь. Теперь, это кодовое слово ляжет с ней в могилу и я больше никогда не превращусь. Когда в бутылке есть, хотя, правильнее сказать нет, больше половины, я откидываюсь на песок. Жмурю глаза, из которых тут же начинают идти слёзы, голова кружится и хочется кричать. И я кричу. — Ты же сотворил нас! — на четвереньках подползаю к воде, глядя в небо. — Тогда какого хуя ты так поступаешь? Тебе в кайф видеть, как люди чувствуют боль?! — это так страшно, видеть себя со стороны. Шатаюсь, по колено в воде, смеюсь во все горло. И это видит лишь ночь, которая молчит. — СОСИ, БОГ! — средний палец куда-то в небо. Боже, что я творю. Какая-то доля совести меня колит и я возвращаюсь к полупустой бутылке. Пить больше не хочется. Я вновь лежу на этом долбаном калифорнийском песке, только в этот раз полностью сломанная. Дурацкая луна отражается в зеркально чистой воде Тихого океана, и где-то в деревьях издают успокаивающий звук сверчки. И я засыпаю. Проснутся мне удается скоро. Еле разодрав глаза, я понимаю, что только светает. Я приподнимаюсь на локтях и горизонт колыхается. Взгляд фокусируется минут пять, пока наконец-то не находит непонятный бугорок в воде около берега. Вряд ли я могу что-либо соображать на голову после похмелья, но поднимаюсь на ноги. Интуиция меня не подводит — в воде мёртвый человек. Меня даже не дёргает. Вообще. Я просто набираю знакомый номер горячей линии и называю адрес. А уже через десять минут на лучшем пляже Малибу стоит следственная группа и два агента ФБР. Натянутая жёлтая лента, криминалисты, что фотографируют жертву, и я, которая стоит около этих двух агентов ФБР. — Кто бы сомневался, что ты найдёшь себе приключения, — ухмыляется Коулсон. Приятный мужчина высокого роста. Он главный отдела детективов в Америке. — Могу поздравить с добавлением к делу. Я поднимаю на него красные глаза, мол, что за добавление. — Теперь ты будешь расследовать это дело и параллельно искать наркоторговца, — говорит Майклсон, который стоит рядом. В академии я была лучше него. — Центральный полицейский участок выделил тебе кабинет, работники будут законопослушными, — парень подмигивает мне. — Пиздец, — ругаюсь я и оборачиваюсь к следственной группе. — Нет, ну полный же пиздец, — определённо, моё лицо выражает все чувства без дурацкой ухмылки. Ударяю руками себя по ляжкам, где сразу же образовывается два красных пятна. По-моему, я забываю кое-что рассказать. Кроме того, что моё имя Александра Паркер, но все зовут меня Сашей, и того, что работаю спасателем в Велесе, я — одна из лучших агентов ФБР. Карты на столе появятся чуть позже. Но такое проявление эмоций было не из-за задания. Мне теперь мало двадцати четырёх часов в сутки. Полицейские расходятся, открывая вид на труп. События вчерашнего дня окатывают меня, будто холодная вода. Я шагаю прочь, пытаясь сдерживать ком в горле, что настойчиво пробирается к глазам. Моим планом на ближайшие пять дней было: не появляться на пляже. Кая знает все сплетни, и, конечно, разболтает всем, что я такая бедная и несчастная ушла в себя. И пока она это рассказывает, я смогу ознакомиться с уликами и достойно похоронить маму, ведь теперь важнее этого у меня ничего нет. Машину я разбила. Наверное, поэтому охранник на меня так ночью посмотрел — фара напрочь разбита. Утро же, зачем мне эта фара сейчас? В сообщении от больницы указан морг, куда поместили тело мамы, но ехать туда в шортах и купальнике, поверх которого надет пиджак — ужасная идея. Я живу в одном из популярных районов Малибу. Это широкий дом с сорока восемью этажами, я же живу на пятом, мне не очень хочется переплачивать двести долларов лишь за то, чтобы наблюдать за океаном. Бесплатная парковка с охраной, балкон, две комнаты — вполне прилично, учитывая, что на пяти верхних этажах расположены: бесплатные сауна, бассейн, библиотека и тренажерный зал. Перешагнув порог квартиры, что за эти пять лет стала мне родной, я вдыхаю свежий аромат своих духов, которые разбила три дня назад. По коридору гуляет сквозняк, ведь я хочу, чтобы всё выветрилось. Поставив в прихожей сумку, я прохожу в гостиную, где на меня смотрят золотые глазки моей собаки, породы акита-ину. — Ри-ичи, — протягиваю я и присаживаюсь около животного. Он лишь наклоняет голову. Спасибо, что в США есть услуги волонтеров, которые сразу придут на помощь, ведь я третий день не была дома, а с Ричи постоянно гуляет волонтер по имени Марк. Я слегка наклоняюсь к мягкой шерсти и чешу пса за ухом. Тот лишь удовлетворенно тявкает. Я выпрямляюсь и оглядываюсь по сторонам. Теперь мне кажется, что стены давят. Чувство одиночества начинает наполнять меня с ног до головы. И если еще два дня назад я готова была орать песни на танцполе, то сейчас готова откреститься от этого занятия раз и навсегда. Белые часы показывают двенадцать дня. Мне приходится выгрести шкаф. Среди шортов и купальников мне удается найти черное офисное платье, такого же цвета джинсы и блузку, болотного цвета фланелевый комбинезон. Выбор падает на платье, хотя на улице дышать нечем, и я с удовольствием бы завалилась к полиции в коротком топе и шортах, но мозг не позволяет. На голове делаю подобие укладки, ведь вычесать из головы два килограмма песка довольно сложно. Накраситься дело десяти минут. Когда из зеркала на меня смотрит моё отражение, только без ухмылки, я остаюсь довольна. Впервые за три года я беру не мятного цвета ключи, а черного. Это машина матери, которую мы с сестрой подарили ей в честь переезда в ЭлЭй, но она так и не успела покататься на ней. Последний раз за день дотрагиваюсь шерсти Ричи и вновь закрываю квартиру. В лифте еду на минус второй этаж, где под серой плёнкой стоит машина. Не самая последняя модель, но и не рухлядь. Я-то больше именно «рухлядь» люблю. Черная с кожаным салоном, вполне для деловых людей. Хотя из меня такая деловая, как из Леонардо Ди Каприо — балерина. Мы переехали с семьёй в Лос-Анджелес пять лет назад из Лондона. В старом городе нам всё напоминало об отце, мама ужасно убивалась по нему и это действовало на всех. Первым пунктом на карте стал именно ЭлЭй, ведь мама у меня писательница. В основном она была как Ватсон: обожала записывать папины истории с работы. Что не дело, так целое приключение, наверное, поэтому мне так хотелось стать детективом. Но в этом городе мы надолго не задержались. Грабеж, разврат, мусор и на каждом шагу папарацци — явно не то, чего мы хотели. В основном мы учитывали только мнение мамы, нам с сестрой было всё равно где обитать. Предложение о Малибу пришло не сразу, мы думали над Нью-Йорком, Ванкувером. В какой-то день сидели перед телевизором, и даже не сразу заметили, как мама изменилась в лице. Первым утренним автобусом мы уехали на лучший берег Тихого океана. Лучше бы не уезжали… По радио играет песня Imagine Dragons, которой я мимоходом подпеваю, поглядывая в боковые зеркала. Светофор переключается и я поворачиваю к участку. Остановившись, в бардачке нахожу значок и удостоверение, и наконец-то покидаю злополучную машину. Только зайдя в отделение, в уши ударяет звук постоянных телефонных звонков. Что же, когда я работала около года в отделении ФБР, там фиг дождешься хоть одного звонка. Мне не хватало этого, но теперь точно будет тошнить. — Я могу вам чем-то помочь? — за стойкой около входа сидит темнокожий мужчина со щетиной на лице. Его голос слегка грубоват, но с такой работой не только огрубеешь. Я снимаю очки с носа, поднимая их наверх головы. Одной рукой показываю значок и удостоверение. — Да, покажите мне мой кабинет, — мужчина сразу же подрывается с места и приставляет руку к голове. — Боже, почему вы все такие дерганные? Возьми себе выходной, — сдержав смешок, проговариваю я и прохожу мимо стойки. Как не интересно. Комната для допросов слева, четыре стола для работников, справа — кабинет экспертов-криминалистов, прямо — «обезьянник», мой кабинет рядом с криминалистами. Со мной сразу все начинают здороваться, будто я не просто специальный агент ФБР и детектив, а как минимум какой-нибудь офицер, которым я никогда не хочу стать. Карьерный рост это, конечно, круто, но ужасно сложно и выматывающе. Хотя папа был лейтенантом… Маленький кабинет с книжным шкафом, маленьким диванчиком, столом, двумя стульями и компьютером — на большее департамент полиции не разорился. Кабинет в отделе ФБР у меня был раза в три больше, хотя уюта в нем не было. Как всегда в нижнем ящике стола, я обнаруживаю ключи от оружейного склада, которые лежат абсолютно без присмотра. Выйдя из кабинета и закрыв его на ключ, я подхожу к тому самому мужчине, он вновь вздрагивает. — Моя фамилия Паркер и я хотела бы получить оружие, — по накладной ФБР у меня в обиходе два пистолета, один на восемь патронов, второй на пятнадцать. Но так как я теперь начальница этого отделения, на мою душу припадает ещё один пистолет с магазином на пятнадцать патронов. Склад с уликами рядом со складом оружия и оба были дополнительно под биометрическим замком. Как оказывается позже, мужчину зовут Исаак Грейсон и он любезно помогает мне зарегистрироваться в базе данных. Спасибо, что хоть моё начальство соизволило предупредить отделение. Окей, когда наконец-то получаю оружие, я захожу в кабинет криминалистов, а точнее криминалистики. Она одна. — Привет, есть что-нибудь по сегодняшнему делу? — сложив руку в руку, я подхожу к столу, на котором сейчас что-то в спешке делает девушка. — О, да… Я — Элла, кстати… Для вас — как хотите, — быстро проговаривает она. Элла мне чем-то напоминает Каю, такая же шустрая. Брюнетка, с хвостиком на голове, распахнутом халате и в лиловой футболке с надписью «Я люблю единорогов». Была бы я в другом месте и обстоятельствах, обязательно пошутила на этот счет, но не сейчас. — Вот, — она пододвигает документы. — Заключение патологоанатомов говорит, что этот красавчик захлебнулся собственной рвотой, но предварительно его накачали наркотиками. — И как же он оказался в воде? — я это спрашиваю сама у себя, скорее всего. Ведь отдаюсь мыслям и рассматриваю преподнесенные бумаги. — Скорее всего, там была компания. Вода многое не смыла, на одном кроссовке остался песок и гранулы крови. Билли Ваканте в нашей базе данных числился только за вождение в нетрезвом виде, и то только один раз. Практически у всего его окружения есть алиби и… — Практически? — я резко вскидываю бровь. — Да-а, — протягивает Элла и отводит взгляд. — Понимаете, мы все ожидали вашего приезда, поэтому детективы не успели… — Ясно. Короче, Элла, я не очень-то люблю рядовых детективов, они частенько запарывают работу, поэтому я здесь. Всё что происходит в Малибу, кроме банд, — это моя специальность. Меня часто не будет на месте, я работаю ещё и под прикрытием, так что, если что-то происходит схожее на это или похуже, набирай мне. Рабочий номер тот же, что и у прошлого лейтенанта, поняла? — Да, — кивает девушка и я иду к выходу. — И ещё: те, кто видел его последними, говорили о том, что тот постоянно говорил «Ягель». — Имя? — Да! Точно, как я раньше не подумала, что это имя, — стучит себя по лбу Элла. Мне определенно не хочется оставаться в этом офисе. Работать я могу и дома, но очень хочется сходить на Велис. Поэтому, я сажусь в машину и отправляюсь в главную точку спасателей Малибу, где меня не ожидают увидеть в таком прикиде. Дело близится уже к вечеру, поэтому многие из работников уже сидят в приёмной на диванчиках. Крайние стороны Велиса закрываются, так как ночью прилив особенно сильный. Центральная же часть абсолютно не затапливается водой. Наверное, именно поэтому Велис популярнее Санта-Моники. — Утро доброе, Майки, — я машу ладонью начальнику, у которого тут же вспыхивает огонь в глазах. — Утро? Ты время видела? — вскрикивает, что мне не очень нравится, да и не одной мне. Рядом с парнем появляется Кристофер Рэй — глава ФБР, отчего мои глаза округляются. Этот мужчина вел мои курсы около двух лет и даже учил меня стрелять, ведь был хорошим другом нашей семьи и лучшим приятелем отца. Когда-то, папа уступил ему место начальника, так как не хотел быть выше всех, тогда-то их дружба стала самой крепкой. Сейчас он выглядит практически так же. С усталой, искренней улыбкой, добрыми глазами, но возраст никого не красит. — Майк, не обижай мою лучшую ученицу, — рука начальника ложится на плечо спасателя, последнего же передергивает. Майк кивает, и сразу же ретируется в кабинет, лишь бы глаза его не видели меня. Я отлично умею раздражать и лишь этот человек способен показывать ко мне неприязнь. А то, я ведь в курсе всех его секретов и издержек «спасательной» работы. Придурок конченый. Так ещё и извращенец, который считает, что ему всё можно. На лице вновь появляется привычная кривая ухмылка. Увольняться я отсюда не собираюсь, но стоило бы забрать кое-какие вещи из спасательного домика, ведь раньше я чуть ли не жила там. Солнце уже соприкасается с горизонтом, когда я наконец-то появляюсь на пляже. Я не прохожу по ещё теплому песку, а сразу же поднимаюсь наверх. В столе я обнаруживаю пару блокнотов, что исписала стихами, к которым когда-нибудь подобрала бы аккорды, и в руки попадается несколько фотографий. На одном снимке только мама с лучезарной улыбкой, беззаботными глазами, в углу дата, как раз за день до того происшествия. А на втором фото я и Элис — моя старшая сестра прижимает меня к себе. Она точная копия отца. Блондинка с голубыми глазами, которая просто обожает музыку. Не знаю, как так получилось, но на моём лице появляется та самая улыбка, которую всегда хочет видеть Элис. Она, в отличии от меня, всегда смотрит на всё через розовые очки и выделяет в людях только хорошее. Жаль, что мы прекратили наше общение… — Это может показаться глупым, но… — дверь распахивается и в домике появляется Кая, и те два парня, что вчера подходили. — Саша, ты как? Я приподнимаю бровь, мол, какого черта ты спрашиваешь. — Жива здорова, вот иду запивать горе лучшим виски в городе, а ты, Кая, как? Небось человечество спасла! — на одном дыхании проговариваю я и, слегка задев девушку плечом, покидаю домик. Кая хороший человек, но слишком часто сует свой нос в чужие дела. Её не интересует: ранит это человека или нет. Она это будет делать до тех пор, пока, скорее всего, не увидит моих слёз или моей злости, настоящей злости, когда я могу одной рукой сжать её горло и перекрыть воздух навсегда. Дура. И это сейчас я про себя. Кидаю фотографии куда-то на задние сиденья и кладу голову на руль. Реально, сейчас мне вновь хочется забыться, приехать в любимый клуб, подойти к знакомому диджею Салли и попросить его включить любимую композицию, которую привыкла исполнять вместе с ним. И, черт, я поддаюсь этому чувству.POV Том Холланд
Не могу поверить, что Харрисон второй день подряд тянет меня на пляж. Хотя, я даже не против. Вчера я понял, что где-то уже видел эту рыжеволосую девушку, вот только вспомнить никак не мог. И сегодня я надеялся познакомиться с ней лично, хотя бы уточнить некоторые детали жизни, но на спасательном посту её не оказывается. Вторая спасательница что-то говорит о семейных проблемах, но я не вникаю, так как в основном она говорила это Остерфилду, а я лишь стою рядом и краем уха слушаю. Что-то мне не даёт уйти в отель или пройтись по набережной, так весь день я и ходил то из воды, то в воду. И спасибо, что не ушел. Она всё-таки появляется на пляже, скорее не на пляже, а в спасательном домике, где сидела Кая, которая на данный момент делает обход крайних пляжей, как я понимаю — это обязанность рыжеволосой. Я даже рта раскрыть не успеваю. У девушки такой взгляд, какой я видел лишь раз в жизни. Взгляд полный боли, которая перекрыта злобой и ненавистью. Много лет назад, в Лондоне я видел точно такие же глаза. Зеленые со слезами и такие же рыжие волосы. — Пошли в клуб, — говорит Харрисон, когда мы уже вышли с территории Велиса. — Пошли, — не задумываясь, отвечаю я и надеваю на себя футболку. Друг явно в шоке, ведь я частенько тяну кота за одно место, прежде чем согласится, такая уж у меня привычка, которая появилась не так давно. Наверное, в туре по Европе с новым фильмом мне слишком часто задавали один и тот же вопрос, на который я отвечал «нет», что это «нет» заело в моей голове. Я не знал, куда Харрисон повезет меня, так как это он любитель всего откровенного и запретного. Я мысленно надеялся, что это будет не ночной клуб и что мне не придется смотреть на всё это сквозь ладонь. Спасибо, Остерфилд, что это оказывается обыкновенный ночной клуб под названием «Нэймлесс» совместный со «Speak easy», которым даже в Лондоне бредилт Харрисон. Заведение не из дешевых и чтобы туда попасть нужно, как минимум, двести баксов на одного. Но хорошо иметь лицо, которое везде узнают, поэтому мы проходим за сотню долларов на двоих, и то с горем пополам всучиваем их охраннику. Когда мы заходим, играет какая-то клубная попса и танцпол заполнен так, что яблоку негде упасть. Первым делом, мы проходим к бару и заказываем привычный для нас двоих напиток — пиво. Конечно, потом Харрисон может пойти в разнос и раскидываться деньгами, но, надеюсь, что сегодня этого не произойдет. Внезапно, музыка прерывается и все оживленно гудут. Мы что пришли в ночь кого-то известного? Я и Харрисон оборачиваемся в сторону, где на возвышении стоит диджей. Клянусь, я готов выронить жестяную банку на пол. — Малибу! — вскрикнула девушка. — Я здесь теперь крайне редкий гость, а уж тем более трезвой вы меня здесь будете видеть о-очень часто, — она смеется и облокачивается на диджейский стол. — Салли любезно предоставил мне офигенный бит, поэтому, — переводит взгляд на мужчину за диджейским пультом, — что это, медляк, или что? — диджей пожимает плечами. — Короче, кто хочет ловите свою парочку и танцуйте медленный танец, для одиночек супер крутой трек в исполнении кого? Верно, меня, — она вновь смеётся и кивает Салли. Это она. Та самая рыжеволосая спасательница в невероятно коротком платье, что сейчас отражает все цвета танцпола. Но даже в этом свете, я вижу её глаза, будто всем этим она пытается показать, что всё в норме, но что-то мне подсказывает, что это далеко не так. С этой ухмылкой на лице, движениями, она кажется такой открытой и доступной, от чего мне становится тошно. Что меня сподвигло, не знаю, но сейчас я уже не сидел за барной стойкой, а стоял посреди танцпола, где разбрелись все по парочкам, и я казался каким-то изгоем. Но черт, кто же знал, что такая девушка, так читает? Я не хочу показаться сексистом, но чтобы читать рэп нужен талант, а у нее он прямо бил фонтаном. </right>Jah Khalib — Сжигая до тла</right> Она пьяна, а в голосе слышится хрипота, от которой идут мурашки по коже. Она виляет бёдрами и постоянно откидывает назад густые рыжие волосы. Прикрывает глаза и оттопыривает мизинец от микрофона. Никогда раньше я бы не взглянул на такую девушку, хотя и сам не ангел, но сейчас не могу оторвать взгляд. Эта её стервозность, мне казалась, есть прикрытием для чего-то большего. Чего? Мне не известно. Но я так и не знаю её имени.