Numquam obliviscar

      После родов Арману нужно время чтобы хоть немного восстановиться. Он засыпает, уставший и измождённый, осторожно прижимая к себе новорожденную дочку. Тревиль смотрит на него долгим задумчивым взглядом, прежде чем отворачивается, глядя на собравшихся вокруг него мушкетёров и Констанцию. — Кардиналу нужен покой… хотя бы на пару дней, — Арамис откатывал рукава, прямо глядя на капитана. — Роды хоть и прошли относительно легко, но даже после них нужно время, чтобы раны затянулись. — Мой муж вернётся не раньше следующего воскресенья, — торопливо произнесла Констанция. — Он ушёл на ярмарку в Брюгге, так что на дорогу ему понадобится время. Я бы могла пока что побыть с кардиналом и… помочь ему, — на последних словах женщина вдруг смутилась, и Тревиль одарил её всё таким же долгим задумчивым взглядом. — Мы можем дежурить по очереди, — негромко предложил Атос, но капитан достаточно резко прервал его: — В этом нет необходимости, — и вздохнув, более миролюбиво добавил: — Я останусь с Арманом. — Ваше отсутствие не вызовет подозрений? — д’Артаньян нахмурился, с тревогой посмотрев на Тревиля, на что тот ответил острым взглядом. — Это задание я поручаю вам, — вся четвёрка переглянулась друг с другом. — Придумайте что хотите. Но никто не должен ничего заподозрить… И никто не должен узнать. — Вы можете положиться на нас, — за всех отозвался Портос, и друзья вместе покинули дом галантерейщика Бонасье.       На душе Тревиля было неспокойно. Он сидел мрачный и хмурый, пока Констанция хлопотала над ужином. Тяжёлые мысли одолевали капитаном, и он думал над тем, что делать дальше.       Им с таким большим трудом удалось скрыть необычное положение Армана. С таким большим трудом удалось избежать огласки и относительно спокойно дожить до конца срока. Но вот теперь ребёнок появился на свет, и Тревиль совершенно не знал, что делать. — Знаете, — Констанция обращается к нему осторожно, — я бы могла позаботиться о вашей дочери…       Конечно, это слишком очевидно, что Арман не сможет оставить их дочь у себя. Внезапное появление ребёнка у французского кардинала, мягко говоря, вызовет тучу ненужных и неудобных вопросов. Вместе с ними же могут пойти слухи и сплетни, и тогда не только репутация Ришелье станет под угрозой, но и его жизнь. Так рисковать никто не мог, и самым разумным и очевидным вариантом было бы действительно отдать девочку кому-нибудь на воспитание. — Не думаю, что ваш муж будет рад этому, Констанция, — мадам Бонасье, конечно, была самым идеальным вариантом такой «матери» их ребёнку — лояльная бета, смелая и благородная, но… — Я могу сказать, что дитя подкинули нам на порог, — тут же оправдывается она. — А мой муж… я бы смогла убедить его…       Тревиль ничего не успевает ей ответить: из комнаты, которую нынче занимал Арман, доносится детский плач, и ноги капитана сами поднимают его и несут в сторону двери. Отцовский инстинкт альфы работает не хуже материнского инстинкта омеги, и Тревиль в прямом смысле готов впиваться в глотки врагам за благополучие своего ребёнка.       Сейчас, правда, в этом нет никакой необходимости.       Арман аккуратно покачивает дочку на руках, прижимая её к своей груди. Смотрит внимательным цепким взглядом всегда холодных и невозмутимых глаз, но Тревиль всё равно видит в них любовь и нежность, обращённые к ребёнку.       А на самом их дне — невыносимая тоска и боль осознания страшной необходимости. — Что мы будем делать, Жан? — голос кардинала звучит удивительно тихо и даже как-то жалобно, когда Тревиль присаживается рядом с ним на стул. Присутствие альфы рядом успокаивает и слегка уменьшает тревогу, но не забирает с собой невыносимую тянущую муку, сдавливающую сердце тисками.       В этом, на самом деле, всегда была ещё одна ужасающая сила омежьей природы. Материнский инстинкт, сильнее, чем у женщин-бет, который во время разлуки с ребёнком словно тупым кинжалом резал внутри по живому. Девять месяцев Арман носил дитя в своём чреве. Слышал его сердцебиение и чувствовал его движения. А теперь вот держал на руках маленький, родной, тёплый комочек, и одна только мысль о том, что его необходимо будет кому-то отдать, причиняла Ришелье невыносимую боль.       Однако это был единственный способ сохранить им жизнь: самому кардиналу, его возлюбленному, их ребёнку…       Тревиль прекрасно знает, какие муки переживает Арман. Он видит и чувствует его боль, что отголоском сдавливает внутренности самого капитана. Он испытывает сходные чувства, и его инстинкт отца и защитника противится не меньше и в конце концов рождает в голове гениальное в своей простоте решение. — Я позабочусь о нашей дочери, Арман, — Тревиль аккуратно дотрагивается до детской головки, которую на сгибе локтя придерживает Ришелье.       Тот смотрит с удивлением и лёгким недоверием и осторожно хмурится. — Мне будет проще объяснить наличие ребёнка, — Жан поясняет медленно, вдумываясь в каждое произносимое слово. — В конце концов, меня всегда смогут оправдать тем, что я по пьяни нагулял этого ребёнка, а теперь как благородный человек просто не могу бросить его на произвол судьбы, — Арман фыркает недовольно, а Тревиль слегка кривится, неопределённо пожимая плечами. — Тебя в любой момент могут убить, — Ришелье нервно кусает губу, чуть крепче прижимая к себе дитя, на что Тревиль лишь улыбается в ответ: — Тогда у меня будет дополнительный стимул быть осторожней. Да и… Кроме того, если наша дочь будет со мной, тебе будет проще видеться с ней, — этот аргумент — важнее и весомее всех других слов, и омега, который и без того всегда доверял своему альфе, сдаётся.       Арман уходит спустя два дня, когда боль в родовых ранах утихает. Уходит рано утром тайно, напоследок глядя долгим тоскливым взглядом на ещё спящего Тревиля и их маленькую дочь. Закусывает губу, борясь с желанием остаться или забрать ребёнка с собой, и возвращается в Пале-Кардиналь, для слуг которого у него припасена легенда о долгом паломничестве.       Никто из них так и не поймёт, что случилось, с благоговением взирая на господина, в то время как Тревиль проснётся один в доме мадам Бонасье с ребёнком у себя под боком. Он поймёт всё без лишних слов и лишь молча прикроет глаза, аккуратно поднимая дитя и прижимая к себе. Поблагодарит за всё чуткую и верную Констанцию и вернётся в казармы.       Принося с собой их нового жителя.