Numquam obliviscar

      Их век несовершенен. Многое ещё оказывается вне человеческого понимания и знания, и жизнь каждого, на самом деле, рулетка. Если повезёт, она будет долгой и крепкой. А нет — оборвётся, не успев начаться.       К сожалению, медицина не входила в число сильных сторон их времени, и смертность, в том числе и по незнанию того, как устроена человеческая природа, была очень высокой. Особенно таковой она была среди маленьких детей.       На самом деле они молили Бога о том, чтобы Он помиловал их дочь. Чтобы Его кары обошли её стороной, и она выжила и выросла крепким здоровым ребёнком. Господь, однако, остался глух к мольбам родителей, и в первый раз Жанна-Мария заболела на третьем месяце своей жизни.       Малышка горела в лихорадочном огне, тяжело дышала и похныкивала иногда. Тревиль, мрачный и встревоженный, то и дело бросал на неё долгие взгляды и каждый раз хмурился всё сильнее и сильнее.       Никто из лекарей не возьмётся за лечение такого маленького ребёнка как минимум потому, что никто из них толком не знает, как их лечить. Да и зачем, если всегда можно родить другого ребёнка, когда все знают, как высока детская смертность. Лишь уповать на Бога — вот всё, что они советуют в таких случаях, и надеяться на то, что детский организм окажется достаточно крепким.       Арман, приходящий как всегда тайно, выглядит бледнее обычного. Он холоден и сдержан, и вместе с тем хмур. Конечно, он ещё до своего прихода знает, чувствует, что их дитя не в порядке, а потому его беспокойство не намного меньше беспокойства Тревиля.       Жан устало кивает на немой вопрос Армана, и кардинал бесшумно подступает к колыбельке, где лежит ребёнок. Аккуратно забирает дочь на руки и прижимает горячее тельце к себе. Прикрывает на мгновение глаза, легко касаясь сухими губами влажного детского виска, а после решительно смотрит на альфу перед собой. — Идём со мной, — тон его не требует возражений, и омега быстрым движением набрасывает на себя глубокий капюшон плаща. Тревиль удивлённо вскидывает брови и колеблется мгновение, прежде чем пойти следом.       Лишь невежды могут думать о том, что богатые и сильные мира сего ничего не знают о жизни простого народа. Нет, разумеется, кто-то из разнеженной аристократии, может, и не знает, но кардинал, ещё будучи мальчишкой, умудрился облазить Париж едва ли не вдоль и в поперёк, а потому обвинить его в подобном невежестве было бы заблуждением. Так что конечно, он знает, где находятся парижские прачечные, и знает даже, как можно попасть в них незаметно от прачек. — Что мы тут делаем? — слегка сбитый с толку, интересуется Тревиль, едва попадая в наполненное влажным горячим паром помещение, пока Ришелье осторожно отстраняет о своей груди хрипящего ребёнка, заботливо заглядывая в пылающее жаром личико и удобнее перехватывая малышку, укладывая на согнутую в локте руку.       В конце концов, он — омега, родивший это дитя. И его связь с ним была намного сильнее, чем у альфы. Он знал, чувствовал, в чём сейчас ребёнок нуждается, равно как и знал, чем может помочь — не даром же в семинарии, кроме высоких богословских вопросов, он также тесно интересовался анатомией и медициной. В том числе и некоторыми народными средствами. — Просто поверь в то, что я не желаю нашей дочери столь скорой смерти, — хмыкнув, насмешливо отозвался кардинал, одарив альфу взглядом сверху-вниз.       Тревиль в ответ фыркнул что-то невразумительное, но больше задавать вопросы не стал. Замер напряжённой натянутой стрелой, защищающей своё семейство от любой потенциальной угрозы, в конце концов доверяясь материнскому инстинкту своего омеги.