Numquam obliviscar

      На самом деле он не хочет приходить сюда. Боль тяжестью отзывается в груди, но долг и общественная роль, и тайна, которую они так хранили, вынуждают его пересилить себя и всё-таки прийти.       В соборе стоит непривычная тишина. Собравшиеся лишь изредка переговариваются друг с другом шёпотом. Да и самих собравшихся здесь не так уж и много, чтобы организовывать какой-то дополнительный шум.       Тревиль заходит одним из последних и тут же прячется в тени. Ему не хочется никого видеть и ни с кем говорить. Он приходит сюда против воли, и ему кажется, будто стены сами вот-вот раздавят его. Ему тяжело дышать, а глаза против воли начинает печь, но Тревиль упрямо стоит в своей тени, наблюдая за происходящим. Хоть и повод, по которому они здесь собрались, самый что ни на есть печальный.       Похороны кардинала Ришелье.       Тревиль блуждает отстранённым пустым взглядом по затылкам присутствующих и с горькой иронией думает о том, что действительно горюющих здесь всего двое: он и король, всегда благоволивший своему первому министру и очень ему доверявший. Все остальные же наверняка в глубине души испытывают радость, что Ришелье наконец-то отбыл в мир иной. Ведь среди собравшихся большая половина — враги почившего кардинала, а не друзья, в которых он всегда был ограничен.       Когда за кафедру выходит епископ, начиная заупокойную молитву, Тревиль отворачивается. Он не вслушивается в богослужение и всеми силами пытается подавить в себе порыв выскочить на улицу. Это тяжело, морально тяжело, особенно для альфы, потерявшего своего омегу.       Но всё же Тревиль не мог не прийти. Он не мог не уважить Армана последний раз. Не мог не выказать ему свою любовь и уважение и не провести его в последний путь.       Пусть и при этом всё внутри самого Тревиля просто распадалось на части от невыносимой боли.       Его могилой становится собор, в котором его и отпевают. Хоронить кардинала собираются в крипте под землёй, а потому прежде чем гробовщики спустят туда гроб, епископ позволяет всем желающим в последний раз попрощаться с этим великим сыном Франции.       Тревиль подходит последним. Он с трудом заставляет себя взглянуть на серое спокойное лицо Армана. Кажется, будто он спит, и лишь трупный цвет лица выдаёт факт смерти. Вечного сна, от которого в этом мире уже не существует пробуждения.       Он задерживается дольше остальных. Смотрит с тоской и печалью так, словно пытается запомнить до мельчайших подробностей лицо, которое и без того никогда не смоется из его памяти. Не может сдержать отчаянный порыв, а потому касается мимолётно кончиками пальцев ледяной скулы, задыхаясь застревающим в груди воздухом и невероятной тяжестью, от которой печёт глаза. — Будь покоен, Арман, — беззвучно шепчет Тревиль, прикрывая устало веки. — Я позабочусь о нашей дочери. И она, как и я, никогда не забудет тебя.       Тревиль уходит, резко, импульсивно. И знает точно, что в этот собор он больше никогда не придёт. Живым, по крайней мере, уж точно.