Numquam obliviscar

      Арман тяжело вздыхает, прикрывая глаза. Усталость растекается по его телу, словно яд. Беременность с каждым днём утомляет его всё сильнее и сильнее — он уже давно не молодой, полный сил омега, а потому подобное испытание несколько более обременяющее, чем могло бы быть.       Но тем не менее он улыбается. Скупо и сдержано, но нежность к маленькому существу внутри него теплом согревает его изнутри. Кардинал плавно скользит узкими ладонями по округлости, мягко поглаживая упругую натянутую кожу, и горечь тлеет на дне его глаз невысказанными сожалениями.       Он всегда рос в строгости и отстранённости. Намного раньше родни он понял свою истинную природу, а потому сам держался в стороне, пытаясь скрывать её как можно дольше. Омега — не то чтобы позор в семье, но разочарование в глазах отца и сочувствие в глазах матери слишком явны, чтобы их скрывать.       Отныне их сын — разменная монета. Удобное средство для желанного и выгодного родства. Осталось только подыскать ему подходящего альфу. Арман, всегда слишком своенравный и свободолюбивый, никогда не смирялся с диктатом общественных норм.       Он сбежал из отчего дома тайно и так больше никогда в него не вернулся. Добровольно отрёкся от собственной семьи, которая, однако, не дожила даже до его выпуска из семинарии. И это было к лучшему, ведь больше не было на свете никого, кто знал страшную тайну беты Армана Ришелье.       Однако обмануть можно людей, даже самых недоверчивых и бдительных, но обмануть природу и самого себя просто невозможно, как ни старайся. Омежья натура напоминает о себе каждый цикл, это само собой, но после всегда оставляет осадок, тянущий, вяжущий, вызывающий в душе постоянную тоску и уныние.       Семья. Он так тянется к семье. К своему альфе и ребёнку, которого он сможет ему подарить. Арман, однако, усилием воли гонит прочь все малодушные мысли и слабости, и впервые примеряет на себя кардинальскую робу.       Он не создан для семьи. Он создан для расчёта и политики. Он бездушен и бессердечен. Он…       Он запутался. Он устал. Он мечтает о том, о чём не должен мечтать, тогда, когда остаётся один на один с собой и Господом. А ещё его бессознательно тянет к Тревилю — такому же неправильному альфе, как сам Ришелье неправильный омега. Возможно даже, он в него влюблён. Но Ришелье гонит прочь, прочь от себя всё малодушие…       Пока не случается то, что случается. А тянущие мечты о семье вдруг становятся почти реальными. Хотя кого он обманывает?..       Его мечты о семье так и останутся мечтами. Недостижимым миражом, что маячит на горизонте, но ускользает, стоит к нему лишь приблизиться. Он не сможет быть вместе со своим альфой и ребёнком, что его нынче он носит под сердцем; он не сможет признать свою омежью натуру.       Как минимум потому, что это смертельно опасно. Ведь общество не простит омеге-выскочке его дерзость и проигрыш, когда природа и инстинкты взяли верх над холодным разумом.       Арман за это ненавидит и презирает себя. Но в то же время он благодарен Господу за этот призрачный шанс построить хотя бы какое-то подобие семьи. Любить кого-то, кто любит и будет любить тебя в ответ, пусть даже они и не смогут всё время быть вместе и жить как полноценная семья. Их встречи будут коротки и отрывочны, редки, словно благословение Небес, и ценны так, как не ценятся самые дорогие людские сокровища.       Вряд ли на другую семью он мог бы рассчитывать в принципе. Вряд ли, в общем-то, другую семью он смог бы построить — не то сейчас время и не те обстоятельства… Да и они с Тревилем не те. Однако в их отношениях тем не менее гораздо больше искреннего и настоящего, чем во многих знатных семьях, где супруги и дети живут вместе.       Поэтому когда Жан снова возвращается к нему и застаёт омегу спящим, трогательно обнимающим во сне свой круглый живот, он улыбается мягко, и взгляд его теплеет. Заботливо накрывает беременного возлюбленного покрывалом и остаётся рядом, охраняя его сон.       И пусть их мечты о семье так и останутся мечтами, они всё равно будут друг у друга.