Numquam obliviscar

      Рано или поздно это должно было случиться. Рано или поздно срок должен был подойти к своему завершению, а Арман — разрешиться от своего тяжкого бремени. Тревиль, на самом деле, ждал этого момента с ужасом.       Как минимум потому, что до сих пор никто, ни одна живая душа не знала о том, что кардинал ждёт ребёнка — лишь Арамису была известна эта тайна, и он хранил её за семью печатями своего сердца. А сам капитан не обладал необходимой компетенцией для того, чтобы помочь ему привести в мир ребёнка и не погибнуть самому во время родов. — Наши жизни в руках Господа, — Арман выглядит чересчур спокойным, полулежа на широкой кровати в окружении множества подушек и поглаживая себя по уже довольно большому животу. — Но в наших же силах хоть немного ему помочь, — Тревиль едва заметно хмурится, с тревогой поглядывая на своего любовника. — Твоё время скоро придёт… — Я никому не могу доверять, кроме тебя, Жан, — кардинал в странном отчаянии закусывает губу, отворачиваясь, и Тревиль понимает его беспокойство. Подсаживается ближе и берёт в свои руки чужую свободную руку, поднося к своим губам. — Если ты доверяешь мне, — он смотрит прямо в серые глаза омеги напротив. — То позволь мне сделать всё, чтобы позаботиться о вас…       Арамис действительно считал себя мастером хранения тайн, а потому никто, ни его друзья, ни возлюбленная женщина не знали о небольшой тайне кардинала, что грозилась вылиться настоящим скандалом. Ещё он считал себя сведущим в медицине. Хотя бы потому, что ему часто приходилось латать своих боевых товарищей, лечить их раны и травмы. Чего ему, однако, совершенно точно никогда не доводилось делать, так это принимать роды.       Тревиль оказывается рядом с кардиналом в ту минуту, когда у него начинаются схватки. Ришелье хватается руками за высокую спинку стула, наклоняясь и скрипя зубами. Альфа мгновенно чувствует изменения в чужом запахе и витающий в воздухе страх, а потому в мгновение ока оказывается рядом, придерживая и хоть немного успокаивая. — Здесь нельзя оставаться, — Арман делает глубокий вдох и говорит удивительно твёрдым голосом. Он придерживает живот, и лишь похолодевшие пальцы выдают с головой зарождающуюся внутри панику. — Идём, я выведу тебя в безопасное место, — Тревиль поддерживает возлюбленного любовника, и ноги сами приводят его туда, где надёжней всего.       Туда, где вообще-то главный источник всех его проблем.       В казармах нынче пустынно — мушкетёры уходят сопровождать короля на празднестве, а часть занимается патрулированием улиц. У неразлучной четвёрки, однако, сегодня выходной, а потому именно к ней Тревиль и приводит Армана в поисках помощи и — в определённой мере — защиты.       Портос давится вином, а у Атоса с д’Артаньяном глаза сами по себе лезут на лоб. Лишь один Арамис кажется невозмутимым тогда, когда на пороге казарм появляется капитан Тревиль, придерживающий кардинала Ришелье.       Глубоко беременного кардинала Ришелье. — Ты серьёзно привёл меня сюда? — Арман шипит, сузив глаза, не хуже змеи, прожигая альфу гневным уничижительным взглядом. — А куда ещё я должен был тебя привести? — Жан в ответ хмурится и фыркает недовольно.       Кардинал силится ответить ему что-то в меру язвительное, но очередные схватки болезненными спазмами стягивают низ живота, вынуждая его зажмуриться и, стиснув зубы, простонать от боли. Положить руку на живот и крепче сжать чужой локоть, упираясь лбом в плечо, отчего четвёрке мушкетёров всё окончательно становится ясно без лишних слов. — Кардиналу нельзя здесь оставаться, — первым молчание нарушает Атос, внимательно глядя на капитана. — Патрули могут вернуться в любую минуту. — Он сейчас не выдержит долгое путешествие, — Арамис скептично хмурится, качая головой. — Нужно место поблизости… — Я знаю такое место, — твёрдо и решительно произносит д’Артаньян. — Идёмте! — и он первый выходит быстрым шагом, увлекая за собой и остальных.       На самом деле, Констанция никогда не думала, что ей когда-нибудь придётся принимать роды. И уж тем более она не думала, что принимать их ей придётся у самого кардинала Франции. Однако когда он, ведомый капитаном Тревилем, в окружении Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна появляется на пороге её дома, особо выбирать не приходится.       Лишь скрыть своё невероятное изумление и решительно втащить непрошеных гостей в дом. — Мой муж сейчас на ярмарке, его нет в Париже, — опережая возможные вопросы, твёрдо произнесла мадам Бонасье, хлопоча над всем необходимым для того, чтобы принять роды. — Хорошо, — Тревиль кивнул, с тревогой посмотрев на кардинала, схватки у которого становились всё чаще и ощутимей. — Капитан, — внезапно из всей четвёрки на него посмотрел Портос. — Вам с Атосом и д’Артаньяном лучше подождать снаружи, — после же он обернулся на удивлённого вскинувшего бровь Арамиса и держащую в руках таз с водой Констанцию. — Я вырос в трущобах, мне доводилось принимать роды, — спокойно произнёс он и, скосив глаза на кардинала, добавил: — Не только у женщин, бет и омег, но и у омег-мужчин. — Мы поможем, — Арамис в ответ лишь кивнул, переглянувшись с Констанцией, которая также решительно кивнула в ответ.       Мушкетёры вместе уводят кардинала в комнату, и Констанция следует за ними, закрывая за собой дверь. Оставляя оставшихся мужчин в звенящей напряжённой тишине в компании друг друга. — Об этом никто не должен знать, — Тревиль, конечно, знает, что верность этой четвёрки не знает границ, но напряжение, которое пропитывает всё его естество, требует хоть какого-то выхода.       Атос и д’Артаньян лишь молча переглядываются между собой, но к их чести ничего не говорят в ответ. Самое главное — ни о чём не спрашивают.       Из-за закрытой двери доносятся болезненные стоны и крики, и Тревиль едва может держать себя в руках от захлёстывающего его беспокойства. Он думает о том, что стоило всё-таки нанять какого-то лекаря, даром что его в конце концов пришлось бы убить, чтобы он молчал. Тут же, правда, гонит от себя страшные мысли и как молитву повторяет сам себе, что всё будет хорошо. Что Арман справится, что ребёнок выживет, что Портос не подведёт…       Мука ожидания растягивается долгими часами, что длятся для Тревиля словно вечность. Сам он — будто загнанный в ловушку хищник, что теперь не может найти себе в клетке места. Он чувствует, остро чувствует боль Армана, его страх и страдания, и это ещё сильнее сводит альфу с ума.       Пока наконец напряжение не достигает своего апогея и взрывается громким пронзительным криком новорожденного ребёнка.       Тревиль замирает на месте, и лишь многолетняя выдержка не позволяет зверю тут же метнуться к своей семье. Многолетняя выдержка и твёрдая рука Атоса на плече.       К Арману его пускают не сразу. Лишь когда Констанция, счастливая и широко улыбающаяся, выходит, легко кивая головой, Тревиль позволяет себе сдвинуться с места. И едва переступив порог комнаты, тут же почувствовать себя абсолютно беспомощным и растерянным.       Арамис и Портос стоят по сторонам, заканчивая приводить себя в порядок и убирать всё лишнее. Арман же лежит на кровати, уставший и измученный, и прижимает к себе ребёнка, глядя на него с такой странной и, казалось, совсем ему несвойственной нежностью. Тревиль вдруг чувствует себя каким-то лишним, но всё же пересиливает неуверенность, осторожно приближаясь. — Это девочка, — Арман едва заметно приподнимает вверх уголки губ; смотрит с усталой насмешкой в своих стально-серых глазах, когда Тревиль замирает рядом, но всё же чуть в отдалении. — Пошла ни в тебя, ни в меня, — капитан и сам сразу, ещё по едва слышному запаху своего ребёнка, усиливающемуся с каждым мгновением его жизни, понимает, что малышка — бета. — А значит будет самым обычным ребёнком, — он улыбается, всё же подходя совсем близко, и наклоняется, заглядывая в крохотное личико девочки.       Арман тихо фыркает, прикрывая глаза, но Жан не обращает на это никакого внимания. Он знает, что даже сейчас в их случае мечты о семье так и останутся мечтами, однако всё равно не может не запечатлеть в памяти крепко этот момент.       Единственный момент, когда они действительно — семья.