Солнце сползало к горизонту, превращало небольшие уютные домишки, рассеянные по территории затерянного в жаркой американской степи городка, в черные силуэты — угли на фоне закатного апельсинового небесного пламени. Сквозь большие окна, занявшие всю стену длинной забегаловки-дайнера, я любовался окончанием дня, также знаменующим начало моей рабочей смены. Сидя на высоком табурете, спиной оперевшись на барную стойку, отродясь не видавшую в этих стенах алкоголь, я наслаждался размеренным течением времени. Из расположенных рядком под окнами обеденных секций, представленных квадратными столами и окружающими их с двух сторон диванчиками, была занята лишь одна — седым стариком, неторопливо прихлебывающим подостывшим томатным супом.
Я слез с табурета, подошел к его столу — так, чтобы пожилой посетитель меня видел, если уж не слышит практически ничего, и мое появление поблизости не напугало его.
— Я могу подогреть суп! — широкой улыбаясь, выкрикнул я. — Хотите?
Старик ответил беззубой улыбкой, покачал головой. Для него я, несмотря на третий десяток с хвостиком, все равно «милый мальчик». Пенсионеры всегда оставляют щедрые чаевые, но я стараюсь не потому: во-первых, если делаешь что-то, подходить к этому всегда нужно с душой, ответственностью, полной отдачей! А во-вторых, для каждого из нас этот день может стать последним: стоит улучшить его как только возможно…
Быстрее пули я смотался за барную стойку, из-под стеклянного колпака взял один из трех оставшихся кусков малинового пирога и вместе с вилкой принес к столу единственного на данный момент посетителя. Он посмотрел на приземлившуюся перед ним тарелку с удивлением, теми же расширенными глазами, торчащими как теннисные мячи из-под мохнатых снежных бровей, взглянул на меня.
— Пирог за счет заведения! — вновь улыбнулся я. Разумеется, само заведение никогда ни за что не платит — платят сотрудники, произносящие вслух подобные слова, ну и почему бы и нет, это всего лишь кусок пирога, а столько радости в ответ. Старик и правда засиял, поблагодарил от души, посему я вернулся на излюбленный табурет, светясь куда ярче на четвертинку скрывшегося солнца.
Надвигалась ночная тьма — над крышей нашего «вагончика», ветер в степи холодал, но здесь, в тепле, в свете, в окружении тихой ретро-музыки, постанывающей из пары динамиков под потолком, холод и темнота не были заметны. Они казались нереалистичными, невозможными, выдуманными, как страшные сказки для детей: как на смену этому абрикосовому небу могут прийти чернила, усеянные мельчайшими каплями белой краски? Ночи здесь тоже красивые, небо полно звезд, однако ими сложновато любоваться, когда поблизости снуют хищники. Дикие места, пусть с детских лет и родные сердцу.
Прозрачная дверь открылась внезапно: я не заметил приближение нового посетителя, как если бы он крался по стеночке. Мальчишка лет шестнадцати был взъерошен: давно не стриженные волосы грязными иголками спутались, прикрывали брови, но не юркие зеленые огоньки глаз, изучающие все вокруг за считанные секунды. Под тонкой расстегнутой курткой, покрытой пленкой пыли, что помогла создать дождевая вода дней пять назад, виднелась серая кенгуруха (судя по всему, первоначально у нее был немного иной цвет, болотный). Свободные, элементарно, не по размеру, а не из-за фасона, темные джинсы были пообтрепаны внизу, одна штанина даже порвана немного; шнурки состояли из крупных уродливых узлов, держащих их, с десяток раз рваные, как единое целое; кроссовки совсем скоро угрожали протереться окончательно и начать «просить каши».
Чувствуя себя явно не в своей тарелке в таком чистом теплом месте, но упрямо изображая обратное, мальчишка пошел направо, к дальнему столу, уселся на скрипнувший диванчик ко мне спиной, а лицо спрятал за заламинированным листиком меню. Необычный юный посетитель, раньше его не встречал. Может, потому что работаю в ночную смену: в это время обычно захаживают только чужаки, останавливающиеся в нашем городке только для того, чтобы перекусить, заправиться и ехать дальше. Пусть повыбирает минуту-другую…
— П-с-с! — послышалось из малюсенького окошка за стойкой, сообщающегося с кухней. Полноватый круглощекий повар с сеточкой на жидких темных волосах тщетно пытался просунуть голову в окошко, предназначенное для блюд и только. — П-с-с!!!
Что за шпионская конспирация?.. Удивленный, я обошел стойку, приблизился к окошку, одним выражением лица транслируя: «Ч-что происходит?.. Ты чего?..»
— Выгони его! — сердитым шепотом приказал повар.
— Почему?..
— Выгони!
— Ой, да с каких пор у нас дресс-код?
— Не в этом дело! Этот паршивец приходил несколько раз днем, в смену Ширли, заказывал еду, почти все съедал, а потом вытворял такое, из-за чего убегал, не заплатив! В первый раз на дне миски с супом у него нашелся таракан! Причем целый, огромный! Ты знаешь, как дневной повар супы варит! — только лапки бы и остались целехонькими, упади таракан в кастрюлю во время готовки! Этот мелкий наглец его точно в кармане принес!.. В другой день под его вафлями обнаружилось битое стекло! — откуда ему взяться?! В третий день он, оставив на столе нетронутым салат, вышел «на минутку» в туалет, никто не стал бить тревогу, раз салат на тарелке, вернется, думала Ширли, а этот гаденыш сбежал через туалетное окно! И хватило же наглости опять заявиться! Думает, что ночная смена не знает его, а я подменял дневного повара раз, именно во время туалетной истории! Гони его отсюда! Хоть шваброй гони!
Покрасневшая от злости пуще прежнего злая голова закатилась, совсем как солнце, за раму окошка, и в воцарившейся тишине я обернулся на грязный затылок вороватой бродяжки. Мог ли он хитрить, чтобы питаться бесплатно? Конечно. Как и любой, одетый получше, но в отличие от упомянутых у этого мальчишки были на то весомые причины: имел бы лишние деньги, выглядел бы чище, ухоженнее, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание до того, как сунет таракана в миску или насыпет под вафлю стекла. Разумеется, мне было его жаль, но в первую очередь мне стало интересно, что же такого он придумает в этот раз. Или использует старый трюк на мне, о котором только что рассказал повар?
Достав блокнот и карандаш из кармана черной рубашки с коротким рукавом, я подошел к его столику и заглянул за баррикаду из меню.
— Добро пожаловать! Что будете заказывать?
Мальчишка с плохо отыгранной невозмутимостью положил меню на стол, сплел пальцы в замке поверх него, точно серьезный бизнесмен в личном кабинете с шикарным видом на мегаполис.
— Мне… эгхем… — прочистил он горло. — …бекон, картошку фри и пару тостов.
— Бекон, картошка фри, два тоста, — по привычке отчеканил я, чиркнув три коротких строчки на листке. — А что будете пить?
— Лимонад…
— Лимонад. Скоро буду, — блеснул я зубами и отправился к окошку за стойкой, чтобы передать заказ повару.
Последний недовольно сощуренными глазками оценил меня на здравость мысли и в ту минуту обернувшегося мальчишку (подозрительный посетитель, заметив осуждающий взгляд глаза в глаза, тотчас снова спрятался за меню).
— Если он не заплатит, будешь платить ты, — донес до моего сведения повар, все же взявшись за приготовление еды.
— Знаю.
Произведя нехитрые расчеты, я положил в кассу и за четыре позиции в данном заказе, и за кусок пирога для старика. Мальчишка не заплатит, это понятно. Мне было важно другое.
Как только недовольно звякнул настольный колокольчик по ту сторону оконца, я забрал с подоконника поднос, на котором красовались две тарелки — с поджаренным до хруста беконом и тостами на одной и золотистым картофелем на другой, — да высокий стакан с лимонной газировкой, на бесконечном рое пузырьков коей едва заметно подпрыгивала полосатая соломинка, точно катерок на мирных волнах. Обычно посетители смотрят мне в глаза, благодаря за принесенную еду; это же тяжкое «Спасибо…» укатилось куда-то вниз, под стол. Испытывает вину за задуманное — отлично, значит, еще не все потеряно. Я вернулся на табурет, выбрал на этот раз место поближе к склонившемуся над тарелками мальчугану: чумазый ребенок голодно запихивал в рот картошку и бекон, игнорируя салфетки и завернутые в них вилку с ножом. Приложившись раз к соломинке, он выцедил половину стакана. Бедняга, после такого количества сахара ему будет хотеться пить еще больше, но какой ребенок заказал бы воду вместо лимонада?
Когда одна тарелка опустела, даже крошки были слизаны, а на второй остались только хрустящие промасленные тосты, мальчик умерил пыл и все чаще оглядывался на пристально следящего за ним меня, ломая по чуть-чуть один тост, а второй оберегая для свершения «коварного плана». Он ждал, когда же я отвлекусь, займусь своими делами, вот только посетителей как назло не было, а я неотрывно смотрел на него, на всякий случай решив сократить количество морганий до минимума. Наконец, поняв, что я отворачиваться не собираюсь, юнец избавил от салфетки вилку и как бы случайно ее уронил: сперва все пошло не по плану — вилка приземлилась на диван, но мальчишка, встревоженно обернувшись мимолетом, отфутболил ее пальцем под стол, и металл зазвенел, поскакав по кафелю. Любопытствуя, приподнялся старик, однако, ничего занимательного для себя не найдя, осторожно плюхнулся обратно и продолжил уплетать бесплатный десерт. Мой малолетний антипод скрылся под столом, быстро вылез, в правой руке держа подобранную вилку, а левую подозрительно сжимая в кулаке — явно что-то достал из кармана, пока ползал по полу.
— И-извините! — окликнул меня он, и я, расплываясь в искренней улыбке, приблизился к столику. — Не могли бы Вы принести мне другую вилку? П-пожалуйста… — добавил он, протянув мне столовый прибор.
— Вилку, — кивнул я и взял оную, — для тоста.
— Ну да, для тоста. Что, у вас тут запрещено есть тосты вилками?.. — растерялся он, спрятав взгляд.
— Нет, не запрещено. Сейчас принесу.
Мне идти было всего ничего, до барной стойки, и по пути я чуть шею себе не свернул, стараясь уследить за проблемным клиентом: мальчишка активно проводил какие-то манипуляции с оставшимся тостом, тот аж хрустел. Торопиться мне уже не было резона; я достал из ящика пару чистых вилок, с полки под стойкой взял две тарелки, положил на них по оставшемуся кусочку пирога и вернулся к дальнему правому столу. Соприкоснувшиеся со столешницей тарелки прозвучали для мальчишки как предупредительно выстрелившие в небо пистолеты. Я сел напротив, отковырнул вилкой самый краешек своего куска и сунул в рот сплошное малиновое варенье, балансирующее между тончайшими корочками теста. Из лежащего перед недоумевающим вором тоста торчал ржавый гвоздь.
— Я… Я надломил его, — развел он руками, — а в хлебе — это. Т-так не годится. Я не буду за такое платить. И пирог тут не поможет…
— Я уже за все заплатил. Ну, кроме этих двух кусков пирога, но как только доем, положу и за них деньги в кассу. Ешь.
Переставший окончательно что-либо понимать, он потянулся к тосту, но я успел вовремя вырвать из его пальцев тарелку:
— Да нет же, пирог ешь. Ты грязными после ржавого гвоздя, неизвестно где найденного, руками весь тост облапал — такое в рот совать нельзя.
— Ел и похуже… — стыдливо буркнул он, наконец, взяв новую вилку и воткнув ее в кусок пирога, немного припорошенный сахарной пудрой.
Я тяжело вздохнул, не спуская с сорванца глаз, подпер липкие от варенья губы кулаком, в него же приглушенно спросил:
— Ты здешний? — Мой собеседник покачал головой, пихнул за щеку как можно больше сладкого, словно я грозился отобрать угощение. — Я наслышан: ты далеко не в первый раз сюда приходишь и сбегаешь, не заплатив. Пытаешься выжать максимум из единственной здешней забегаловки; альтернатив нет — приходится наведываться сюда опять и опять. Ждешь кого-нибудь, кто подвезет в соседний городок, чтобы и там проворачивать то же?
Вместо внятного ответа я снова получил кивки. От пирога осталась одна корочка, вилка ее только крошила, потому мальчишка отложил вилку на край тарелки и доел руками. Все съедает здесь, ничего с собой не уносит, значит, один, ничего не должен сдавать в «общак». Без дома, без семьи, без друзей, без денег и документов, скитается по дорогам, играя в «русскую рулетку» с водилами, среди которых могут запросто попасться конченые мрази… Он дотянулся-таки до тоста, я не посмел остановить его во второй раз; грубые тонкие пальцы ломали белые хлеб вокруг гвоздя, на тарелку просыпались крошки и чуток ржавой рыжины.
— Хочешь работать здесь? — спустив кулак к подбородку, спросил я.
Безымянный мальчик поднял на меня бегающие глаза, почесал висок, заодно добавив свежих крошек в спутанные волосы.
— Чего Вы хотите, мистер? — печально вымолвил он. — Не отпустите меня, пока не оплачу счет? У меня нет денег, у меня вообще ничего нет. Вот! — За секунду он сорвал с лишенных носков ног кроссовки и протянул их мне над столом, насыпав грязь на мой кусок пирога. — У меня больше ничего нету! Вы можете продать их: весь мой долг это не погасит, но хоть что-то. Могу еще отдать кофту, — указал он на кенгуруху. — Куртку — не могу, иначе в дождь мне конец…
— Мне не нужны твои кроссовки, — скорее переставил я изрядно поношенную обувь на пол. — Мне вообще ничего от тебя не нужно, долга нет, все: я положу в кассу деньги за все, что ты съел; имей в виду, ничего не бывает бесплатным, и вместо меня за тебя платила бы девушка, работающая тут днем, Ширли, а у нее самой денег нет, иначе бы уехала давно из этих глухих мест, на что, собственно, и пытается копить с горем пополам. Стыдно? — склонился я к нему, повесившему нос. — И хорошо, что стыдно: не стыдно только неисправимым подлецам. Стыдно всем хорошим людям.
— Я не от хорошей жизни этим занимаюсь… — шмыгнул носом он, скрывая лицо за грязными патлами.
— Я понимаю. Правда. Потому и предлагаю тебе с этой неправильной, сложной, преступной жизнью распрощаться и начать новую, действительно хорошую. Законопорядочную. Ты будешь подрабатывать здесь: мыть посуду для начала, потом, если будешь вежлив, станешь официантом. Будешь получать деньги, питаться здесь три раза в день, а стоимость заказов будет вычитаться из твоей зарплаты. Где ты ночуешь?
— Сплю на автобусной остановке, — после непродолжительной паузы ответил он и положил на тарелку голый гвоздь, тост был весь съеден. — Будете доедать пирог?..
— Нет, но и ты не будешь: ты насыпал на него земли с кроссовок.
— Простите…
На всякий случай отставив тарелку к себе на диванчик, чтобы уж точно не дотянулся, я в раздумьях постучал пальцами по столу.
— До первой зарплаты ты можешь пожить у меня, — принял я нелегкое решение и удостоился шокированного взгляда бродяги. — Как появятся деньги, сможешь снимать на постоянку номер в мотеле: выйдет недорого, там чистенько, приветливый персонал. Ты понимаешь, как сильно я рискую, доверяя тебе и протягивая руку помощи? — сурово заглянул я мальчишке в глаза. — Я понятия не имею, что ты за человек, и если ты обнесешь мой дом или еще что учудишь преступное, это в первую очередь разобьет мне сердце.
— …сердце?..
— Я верю в тебя, я поверю твоему честному слову, если пообещаешь, что помощь тебе не выйдет мне боком. Ну так что, — протянул я ему ладонь для рукопожатия, — мне стоит тебе помогать?
Он глядел на мою руку как на неведомого зверя, дотрагиваться до которого ему ранее не доводилось. Неловко стряхнув с пальцев крошки и ржавчину, мальчишка подал кисть, худую, хрупкую, подрагивающую, ледяную и влажную от нервного пота. Это было не столько рукопожатием, сколько простым прикосновением: я не сжимал его пальцы, опасался их сломать; при таком несбалансированном, еще и не систематическом, питании у него наверняка проблемы не только с костями, вообще с чем только можно.
Легонько встряхнув его руку, я одарил, выходит, уже сожителя сердечной полуулыбкой, от которой он вмиг покраснел.
— Ну что же, не разбейте мое сердце, молодой человек.
***
Три месяца спустя…
Солнце за только-только намытыми окнами дайнера укладывалось на степную перину. Я допивал кофе. Через два столика над спинкой дивана торчал седой затылок знакомого старика, наведывающегося к нам ежедневно: с тех пор, как четыре месяца назад не стало его супруги, домашнюю еду он может поесть только здесь.
Входная дверь, также отмытая до блеска, распахнулась: за стойку прошел миниатюрный парнишка с ежиком темно-серых волос, и спрятал ведро, щетку и моющее средство в самый низ, где им и место. Еще не наша смена, но приятно видеть его инициативность!
— Всего пять минут осталось, — взглянул он на круглые часы, висящие высоко над кухонным окошком.
— Целых пять минут, — поправил его я и удовлетворенно прихлюпнул кофе.
Он оценил мои слова улыбкой, по-домашнему теплой, естественной; подумать только, впервые он сделал то же всего два месяца назад, а до того проскальзывал мимо, как призрак, страдающий, застрявший меж двух миров и потому не находящий себе хоть где-нибудь место.
Звякнул стеклянный колпак, один из кусков вишневого пирога переместился на тарелку. С ней и двумя вилками официант-в-ночную-смену присел за мой столик, протянул одну вилку мне. Я усмехнулся собственной неосторожности — сам же сказал: «
Целых пять минут…» Вот и результат.
— Ты слишком часто меня угощаешь «за счет заведения», — сказал я и все же отделил от общего куска немного варенья — с половинками вишневых ягод.
Какое блаженство… — Давай эта вкусная пауза будет за мной…
— Нет, плачу я, — в который раз отказался он. — Это не покажет и капли моей благодарности, но хоть что-то… А еще Вы мне нравитесь… — буркнул он в корку пирога.
Я положил вилку на край тарелки, залпом допил четверть кружки кофе: мой перекус явно закончился, хоть часы меня и оспаривали…
— Еще рано, — поднялся он вместе со мной, но из-за стола не вышел, подчинившись мановению моей ладони.
— Это тебе рано, а мне надо кухню подготовить. Поешь как следует: в последнее время после заката много клиентов.
Я скрылся на кухне, уперся обеими руками в ледяную плиту. В пронизывающих кожу лица сосудах гудело пламя, как и после всякого его признания. «
Вы мне нравитесь…» Сердце отразило гулким эхом собственный удар.
Черт… Надо было переселять его в мотель после первой зарплаты, а сейчас уже…
слишком поздно…
