Блики сонного песка

      Она не хотела садиться на реечную скамью — традиционную для станций метро, без спинки, — в своих любимых коротких шортах, чтобы бедрами не касаться «грязи» всех предыдущих сидевших здесь, посему стояла за моей спиной, словно совершенно случайная девушка, мне вовсе не знакомая. На руку такому впечатлению играла и визуальная разница между нами двумя: она — одетая с иголочки, я — черти как (на старой летней рубашке нижние пуговицы — усыновленные, не в размер и не в цвет); у нее в руках — смартфон с бесконечной лентой новостей, у меня — потертый блокнот да шариковая ручка с поцарапанной рекламой давно сгинувшего банка; она фотографировалась на фоне будто бы инопланетных гигантских кольцевых ламп под далеким сводом станции, а я решал очередной поэтический ребус — именно так для меня ощущается написание стихов, подбор рифм, образов и смыслов. Рыжий свет грел просторнейшую зону ожидания, открытые взорам рельсы, газетные киоски, карты метро на метровых столбцах. Здешняя малолюдность не внушала оптимизма: поезда придут все равно забитыми, дай бог втиснуться.       Погруженный в зарождающийся текст и мелькающие по бокам от него посторонние мысли, я, казалось, не обращу внимания и на прибытие поезда, пропущу лязг колес, топот сотен ног. Но зрачки сами двинулись вверх, зацепились за абсолютно невзрачного, ничем не примечательного незнакомца. В чем-то темно-коричневом и черном — одежда делала его столь незапоминающимся, что, закрыв глаза на секунду, я не смог бы назвать хотя бы один элемент его гардероба; никакое лицо без ярких, резких черт; на стеклах, похоже, лишенных диоптрий очков лениво плыли миниатюрные призрачные, полупрозрачные отражения всего вокруг. Он шел медленно, бродил в ожидании, как и любой другой пассажир, в то время как взгляд его выдавал с потрохами: был прикован к желанной цели… Как нагой скульптурой в музее, он любовался плечами, предплечьями, кистями и пальцами той, что поедет со мной. На обманчиво безэмоциональном лице едва заметно мерцала удовлетворенность — уголками губ, вальяжной полурасслабленностью век. Он прошел мимо «оживленной глины», всего лишь материала, которым так и тянуло занять руки, однако, я знал — по нему было видно, вернется, сделав короткий кружок. Всего на секунду… я заметил, как он повел носом, по-волчьи, дабы наполнить иссушенные легкие да бурлящую кровью голову ароматом ее духов. Ему нравилось, что он видел: в минимально скрывающей кожу летней одежде она казалась ему наполовину готовой, распакованной для последующей, одной из десятка, игры.       Как я и предсказывал: постояв недолго у карты разноцветного лабиринта станций, он вновь пошел по широкой дуге, обходил длинную скамью слева. Когда его клокочущая самодовольством, вседозволенностью, безнаказанностью фигура показалась «на десять часов», я беспардонно ухватил ягненка за запястье, чем изрядно вспугнул.       — Ты чего так внезапно?       — Тань, иди сюда.       — Хорошо…       Чуткая, отменно читающая, увы, только близких и оттого встревоженная моим поведением, она присела ко мне на колени, на мягкую бежевую ткань. Обняла вокруг шеи, вновь поглощенная смартфоном. Мой взор и ледяной взгляд волка встретились, будто дула непоколебимых револьверов. Моя сердитость, твердость, каменность его забавляла: он знал, что я вижу его, как и то, что больше помешать ему никак не смогу. Лишь спрятать то, что «мое».       Металлический гул вылетел из туннеля, опередил, как всегда, прибывающий поезд. Таня встала, но я не спешил.       — Может, лучше на следующем?       — Ты что, мы и так уже почти опоздали, — расстроилась, вспомнив, она. Пришлось спрятать блокнот в нагрудный карман, по-старперски зацепить за его край выключенную ручку.       Мы подходили к открывающимся дверям, держась за руки: по привычке, не от великого романтизма, а чтобы не потеряться в повалившей наружу толпе. В вагоне было относительно свободно, хотя бы можно было не дышать в затылки другим людям. Таня встала у дверей, прислонилась к прозрачной перегородке сидений, я — к ней лицом, ухватившись за поручень. Близ соседних дверей, уже закрывшихся, я приметил волка в человеческой шкуре, окончательно потерявшего, к счастью, интерес к нашей чудом избежавшей беды паре. Перед ним, держась за тот же вертикальный поручень, что и он, только выше, стояла молодая женщина в приглушенно-оливковом юбочном костюме. Прямые каштановые волосы были подобраны в строгий узелок на затылке, по бокам от открытой длинной шеи болтались в такт с покачиваниями поезда длинные тонкие серьги, прозрачные льдинки, выросшие на мельчайших бронзовых цепочках. От обыденной скуки женщина изучала рекламные плакаты, усеивающие стены, хотя всего раз взглянув на отражение дверных стекол, могла б приметить монстра, приблизившегося пугающе, критически сильно… Зная, что никому в вагоне до него нет ни малейшего дела, Тот-Кто-Делал-Это-Не-Единожды подался к шее девушки лицом, вобрал цветочный аромат, и уголки тонких блеклых губ его дернулись выше. Он этим не ограничится, нет сомнений. Не ограничивался уже ужасно давно. Над нами, вне каменного колпака, вечереет, и хоть темнеет нынче поздно, его такая мелочь не усмирит. В победном раже он вцепится в хрупкую шею зубами, попутно распаковывая рывком очередной материал — и приступит к лепке, невзирая на слезы и финальные мольбы. Я могу упасти от той участи лишь того, кто мне дорог; не ходить же за ним по пятам; таких, как он, в этом городе — толпы… «Всех не спасти»?..