Говорят, что в этом мире может исчезнуть всё, что угодно, кроме Солнца над нашими головами. Но дело в том, что даже если главное светило нашей системы внезапно пропадёт, а всё человечество окажется у порога гибели — мне ничего не будет страшно, ведь… Часть Солнца, каким бы большим оно ни было для моих обожженных ладоней, уже давным давно у меня в кармане.
И, знаешь, даже если это будет единственным шансом спасти целую Вселенную — никому его не отдам, потому что центр своей я уже нашёл. А без него ничего не имеет смысла — ни спасение, ни забвение.
.
Задумывались ли вы о том, что находится у нас под ногами? Светофор мигает несколько раз с характерным шипением, прежде чем переключиться, когда молодой человек, стоящий перед оживленной дорогой, слишком часто крутит головой из стороны в сторону, пока, в конечном итоге, не натягивает капюшон. Бесконечно огромный мегаполис — тысячи людей, чьи судьбы нитями пролетают мимо друг друга, и сплетаются лишь изредка. Потерять здесь гораздо легче, чем что-то найти, но речь идёт не только о вещах — вполне реально растерять самого себя. Обратный отсчёт последних секунд вот-вот закончится, но явно не это беспокоит молодого щуплого паренька, что практически дрожит. Только вот, в чём дело — отнюдь не от холода. Чистой воды тревога и нервозность. В конце концов, когда светофор наконец переключается, а он может прекратить стоять на месте, непонятно чего ожидая от толпы, нога в массивных берцах делает шаг на зебру — одновременно с сотней других людей. И он растворяется в миллионах таких же, которые, на самом-то деле — никогда не будут похожи на него даже близко. Захлебнуться в потоке из людей даже в тот миг повседневности, когда светофор сменяется с красного на зелёный, а поток из одинаковых чёрных макушек устремляется в разные направления на каком-нибудь шичонском пешеходном переходе — проще простого. Именно так, легко теряющиеся, точно как какие-то вещи — в толпе раз и навсегда, бывает, пропадают ещё и люди. Потому в мире с каждым днём растёт число бесследно исчезнувших. Рифлёная подошва ездит по асфальту в попытке очиститься от прилипших к ней листьев, а заодно с ловкостью надрывает упавший на землю плакат с фото подростка в розыске. С того самого изображения на в доли секунды наклонившегося вниз обладателя берцев смотрит совсем юное, милое личико — ярко выраженные скулы и ямочки на щеках, хотя сфотографированный явно не в хорошем настроении, далёкий от улыбки. Пирсинг по всему лицу — колечко на нижней губе, шарик в брови, септум между ноздрями, проколотые повсеместно уши, на которых уже не осталось живого места — крашенные в милирование волосы впридачу. И маленькая татуировка, о которой знает лишь её обладатель, потому как она в виде родинки под глазом и выглядит единственным естественным явлением на его очаровательной мордашке — как вишенка на торте. Можно было бы назвать милым, если совершенно не знать подробностей о его жизни.Имя: Ян Чонвон
Возраст: Шестнадцать лет.
Рост: 173 см.
Вес: 56 кг.
Дополнительная информация: выпускник средней школы для мальчиков Ахён, подающий надежды тхэквондоист. В случае обнаружения просьба связаться по номеру…
Дата исчезновения — 13 апреля 2023 года.
Ежегодно в мире без вести пропадают сотни тысяч людей, и Корея, как очередная точка на карте со статистикой — никогда не была исключением в виде дественно чистого пятна. Люди пропадали, пропадают и продолжат пропадать, вот только… Последние десятки лет страна совсем прекратила признаваться, как безопасная — сотни тысяч потеряны вновь, ещё большая часть так и не оказалась найдена. Очередная головная боль для полиции. Жаль, что такие головоломки любят не все. Паренёк заворачивает за угол, пока точно мимо его широкого плеча пролетает такой же плакат, как тот, что он только что втоптал в грязь, изваляв в треснутом асфальте — бумажка проскальзывает в закоулок, летая с легкостью, напоминающей древесные листья в сезон опадания. Подошва с размером в 280 миллиметров наступает на очередной плакат, оставляя на нём огромный отпечаток. Но что находится под этой самой подошвой? — Джэюн! — кричит полный мужчина в давно не стиранной рубашке, и пока ждёт, сверяясь с часами, ровно две секунды, пока явится его мальчик на побегушках, отпивает тысячи лет назад остывший кофе. — Джэюн, твою мать, у нас ещё несколько списков! В Сеуле, столице Южной Кореи, людей пропадает не меньше, чем в иных мегаполисах мира. Однако… Было ли так всегда? Названный Джэюном делает глубокий вздох, пока сидит чуть ли не на четвереньках в дальней комнатушке (ладно, на самом деле просто скрючившийся в подсобке) и как можно тише, но по-прежнему агрессивно отхлебывает холодную собу из пластикового бодочка-доставки. На этой дебильной работе люди не знают, что такое обеденный перерыв, как и любой другой (хотя бы на туалет, не то что бы на сон) — справляться, играя по правилам, далеко от возможного. Ладно, на самом деле, всё запущено не до такой степени, чтобы обозвать работу «дебильной». Шим Джэюн, пришедший к воротам полицейской академии после армии, знал, куда безвольное тело пёрло чутье — его сюда привела в первую очередь великая цель, а во вторую уже желание заработать. На вопрос «о чём ты мечтаешь» ответить приметивное «о деньгах» будет глупо — ведь все мечтают о деньгах одинаково, но гораздо важнее выяснить «чем именно занимаясь ты желаешь разбогатеть?». На деньги не купишь счастья, коли его не приносит процесс их добычи. Джэюн обещал себе, что будет счастливым лишь в случае, если сыграет свою роль в переклонении чаши вселенских весов на сторону добра. И он был на правильном пути, ведь где, как не в полиции, будут гнаться за справедливостью, скручивая ублюдков и возвращая людям утерянные вещи или даже предотвращая потерю чего-то куда более важного — жизни? Правда, в подобном этому полицейском участке хороший работник равно мёртвый работник — потому как никто не выдержит в таких условиях, не нарушая устава: не спи, не ешь, не ходи на свидания и вообще, растворись на атомы, пока пачка со свежими делами высотой в потолок не превратится в чистый стол. А такого, на секундочку, никогда не будет! Шим Джэюн, что устроил консперацию в шкафу с мукулатурой, просто пытаясь по-человечески поесть, давится японской лапшой, когда его именем начинают звенеть стены (начальнику отдела стоило идти в оперу с таким голосищей, а не раздавать люлей коллегам — такой талант пропадает, даже как-то жаль) — и как от сердца отрывает судочек с заветным обедом. Сейчас не до просидки штанов — положение только усугубляется, потому что ни с того ни с сего в Сеуле начало пропадать ещё больше людей. Все на взводе, все напряжены, все пытаются понять, что за чертовщина происходит, но не то чтобы это напряжение хоть от части помогало — лишь заставляет всех страдать от нервного перегруза, ничуть не способствуя течению накопившихся дел. Честное слово, в последнее время это всё больше напоминает «серийное похищение» — в противном случае не может исчезнуть с чистеньких улиц столицы такое количество людей за столь короткий промежуток. И… Какие бы попытки отрегулировать этот странный (а что главное — беспочвенный) феномен государство ни пыталось предпринимать, не помогает ничего. А Джэюн, мечтающий однажды зайти в кабинет и увидеть на столе ноль, становится от своей мечты ещё дальше, чем высота бумаги от его макушки — и так ростом не вышел, а здесь ещё столько новых дел… Многие из которых о детях. Взрослый ведь может пропасть по своему желанию, мечтающий сбежать и зажить новой жизнью, но. Ребёнок на такое пойти не сможет, потому как просто не знает законов выживания — значит, за его пропажей стоит нечто гораздо хуже желания начать с чистого листа. Ребёнок — и так чистый лист. — Обещаю, что вернусь к тебе, душа моя, — шепчет он оставшейся еде (ох, будь у неё уши, нашептал бы прямо туда), поглаживая щелкнувшую на закрытии крышку, прежде чем спрятать её за сгибом шкафа и ретироваться в сторону зова, напоминающего лосиный вой. — Джэюн, у нас ещё три подростка! — Да, капитан Им! — отдаёт честь мужчина, запихавшийся затормозив на пороге и пытаясь сделать вид, что не жевал несколько минут назад. — Ты что, тайком трапезничал? — Никак нет, капитан Им! — так же чеканит младший по званию Джэюн, неловко кривя улыбкой, и именно в этот момент сдаёт себя с потрохами — из зуба торчит кусок зеленого лука, оставшегося из-под собы. — Пока ты ешь, поиск не двигается, а шанс отыскать хоть какой-то след становится всё меньше! — начальник должен был бы погневаться, но кажется, будто даже на такое извержение у него толком не осталось сил — от всего сохранился лишь уничижительнвый взгляд: блин, как будто на голодный желудок можно быть продуктивнее, и так же из участка никто не вылазит вторые сутки! — Ты хотя бы пытался изучить дело из особого разряда? Наши земли плотно заселены людьми, у нас принято говорить о своей стране, как о чем-то маленьком, напоминающем тот самый переполненный в час пик вагон метро — ни продохнуть, ни выдохнуть. И, казалось бы, как можно потеряться в месте, подобном этому, когда все друг друга видят, даже сами того не желая? — Особого разряда? — изгибает бровь Джэюн, не понимая, почему кто-то вроде самого обыкновенного бунтующего (по крайней мере, весь вид мальчишки кричал о протесте против общества) подростка, многие из которых, как правило, «гуляют и возвращаются», не просто попал на рассмотрение (что уже удивительно), а ещё и в особый разряд так называемого усложненного поиска. — Почему?.. Начальник отвешивает хорошего подзатыльника, после чего заставляет читать дело лучше, и, пожалуй, только со второго раза, когда Джэюн преодолевает помутнение в виде бегающих перед глазами после удара звёздочек — взгляд наконец цепляется за самую важную строчку. И становится понятно одно: Сам мальчик вряд ли найдётся, даже если потерялся по своей воле. Порой фраза об иголке и её поиске в стоге сена подходит как никогда лучше — жаль, что сжечь сено и облегчить этот бессмысленный процесс никак не получится. Стог сена есть, а вот иголка… Точно отрастила себе ножки и теперь бегает по городу, нося обувь не по размеру, чтобы ни за что не узнали по оставленным в дождевой слякоти и грязи следам. На поверхности его найти невозможно, ведь… Джэюн замирает на месте, долго рассматривая плакат с фотографией подростка, чья губа проколота криво, а сережек в ушах насчитано как минимум с пять, и это ведь только на правой части! Пускай такие дети изначально кажутся проблемными, места возможного поиска таких, как он, весьма ограничены — клубы на Хондэ или подзаборные сборы, где разбирают вещества; хоть место периодически накрывают повторно, подростки продолжают там собираться. Решись на усиленные поиски, такого типичного тусовщика Шим нашёл бы сразу, вот только получилось бы это, будь паренёк на земле. На деле же ни одна попытка не увенчалась успехом, а сам Ян Чонвон… Как под землю провалился. …Мир кругом так мал и густо заселен. Однако так ли обстоят дела в местах не столь отдалённых? Если остановиться на миг в любой точке города, прикрыть глаза, забыв о звуках города — сигналах машин, пиликанье светофора, переговорах проходящих мимо незнакомцев, сигналах, скрипе дверей, забить на то, что кто-то врезался в тебя и зацепил плечо, проигнорировать то, что заставляешь толпу себя обойти — один раз глубоко вдохнуть, и… Просто представить. Картинка в голове перенесет с поверхности в самый низ, воображаемо пробивая кронки асфальта и занося глубже — покажутся какие-то трубы, дальше — помещения, сделанные для оснащения метро, сами тоннели, по которым идут поезда, но. Неужели на этом всё, а глубже ничего, кроме залежей труб, рудников и древних костей, не осталось? Шим Джэюн тяжело вздыхает, понятия не имея где, а главное, как его искать. И всё это отчаяние настигает после того, как он закрывает страницу с главной частью всего досье. Ян Чонвон — немой, а потому даже будучи живым не расскажет, где его искать..
Много лет назад, в старину, полную жестких уставов — люди, чьи взгляды на Богов и способы проживать отведенные человечеству годы, отличались, оказались изгнаны с поверхности земли. Во время жестокой засухи, не способные отобрать у ополчившихся против них последний хлеб и поддавшиеся гонениям за инакомыслие, но не спешившие покидать полуостров, они ушли по доброй воле. Оставили родное, несогласные принимать чужие обычаи. Но, как оказалось позже, в своём изгнании забрели не так уж и далеко.
74 стр
Маленькая ладошка осторожно перелистывает страницу после того, как рассказчик смачивает пальцы слюной, чтобы разлепить свеже напечатнную бумагу, пока глазки с лисьим разрезом внимательно водят по буквам, внимая каждое слово. — С лица некогда Корё было стёрто целое поселение, обладавшее тайными знаниями, — тоненький голосок точно разливается по помещению, пока помимо людских ушей его, кажется, слушают даже сами стены, впервые радуясь тому, что всегда, даже нехотя, становятся всему свидетелями, а на этот раз стали такому чуду, — которое, согласно легенде, не было ни истреблено, ни умерщвлено, ни выдумано, а вполне реально — всего лишь покинуло поверхность земли, чтобы оказаться… Под самим её покровом — под ногами тех, кто продолжил ходить по священной земле. Все секреты духов, которым поклонялись, они, как древнее племя, ничего не оставившее после, забрали с собой и, если судить по памяти свидетелей, который не сочтешься (как и не узнаешь, кто лгал, а кто ведал истину) — их тыл навсегда пропал в разрезе священной горы, которая, приняв их, как гостей, схлопнулась. — Что? — вскрикивает писклявым отзвуком, чуть ли не свистом. — Как это произошло?! Прямо внутри горы? Которая после всего ещё и схлопнулась? Они все погибли от нехватки воздуха? Что ж, понятно, почему он задаёт такие вопросы, являясь далеко не глупым ребёнком — Ханбину восемь и у него астма, так что переживания, связанные с невозможностью дышать, даже когда они касаются других людей, просто автоматически выходят на передний план. — Дослушай для начала, — прикрывая глаза и строго вытягивая руку с выпрямленной ладошкой, (будто пытаясь тем самым остановить чужой словесный понос), вперед, приговаривает старший, на что ребёнок часто-часто кивает, боясь, что хён, однажды запнувшись, больше не станет для него читать. Однако парень постарше прокашливается в свой миниатюрный кулачок, после чего, сжалившись, всё же продолжает: — Зашедшие внутрь, они сами устроили обвал, чтобы отрезать дорогу назад. Однако, вопреки мысли о том, что на этом всё кончено, ведь в темной и сырой пещере невозможно выжить из-за сырости, страха перед неизвестностью, нехвати воздуха и пропитания, а придавленным под валунами десяткам и сотням изгнанников, как и самой их судьбе, не позавидуешь — никто из них не погиб ни в тот день, ни спустя года. Они выжили, пока оставшиеся на поверхности пачками мёрли от жесткого голода и… Чумы. Именно так, что казалось потерей, стало спасением — и под землей появилась иная ветка человечества, — вытягивая указательный палец вверх, мальчишка постарше говорит так, как будто сам там присутствовал тысячи лет назад и отдаёт пусть не руку, но палец на отсечение, утверждая, что всё из этого — чистая правда. — Ничего себе… — шокированный ребёнок раскрывает глаза пошире. — А что потом? Это же ещё не конец легенды? — Не конец, — отрицательно вертит головой шатен, — их история бесконечна, но в те годы, когда она взяла своё начало… Вместе с переходом сотни из одной древней деревни под землей разрослась целая цивилизация, перевалившая за несколько нулей в численности, — это он говорит уже по памяти, начав размахивать полуприкрытой книгой в воздухе вместо того, чтобы нормально жестикулировать. — Та цивилизация, которая, отрезав себе дорогу назад к Солнцу, скорее всего, остаётся жить там до сих пор. Приспособленная к вечной темноте и обреченная провести свои века в слепоте — ведь многие потеряли не только источник света, но и зрение за ненадомностью. Они научились ориентироваться иначе — думать сердцем и чувствовать головой, видеть подушечками пальцев, прикасаясь к предметам и их ощупывая, — дочитывает главные строки на семьдесят пятой странице паренек, сверяясь с написанным, пока водит по буквам пальцем. — А что местные жители? — не унимается ребёнок. — Как они на это отрегировали и пересекались ли ещё хоть раз? Поняли, что совершили ошибку, изгнав великих магов? — Местные же жители, оставшиеся на поверхности и выжившие после страшного мора — старые девы и юные невестки, выходящие стирать что-то в устьях реки, расположенной неподалёку от тех самых легендарных гор — с давних пор рассказывали, как слышали звуки, доносящиеся из-под земли, со стороны заваленной пещеры, и, было пожелавшие рассказать кому-то, что узнали, как звучит Ад — встретили ответ в виде «там живут изгнанники». Изгнанники, спустя тысячелетие мало похожие на людей. Поговаривали, что они — низкорослые, почти в половину от современного человека, с полностью белыми глазами, чьи белки перекрывают зрачки, и говорящие на неизвестном, вместо всеобщего, древнем языке Богов, которым молились с самого начала и до самого конца, за что были исключены с поверхности. Обладающие лучшим ментальным зрением в знании о будущем и даже сверхспособностями, однако так и не вышедшие на поверхность, а потому и не столкнувшиеся с современным человеком. — Ва… — восхищённо вздыхает маленький Ханбин, продолжая крепко прижимать к себе подушку, пока сидит буквально в ногах не своего, но очень близкого хёна, который развлекает в очередной день, когда ребёнок не может веселиться с погодками на улице в первопричину в виде плохого здоровья. — А как ты думаешь, Сону-хён, если эти люди существовали много веков «до», то что с ними стало сейчас? — М-м, — тянет старший, постукивая ноготком по припухлой нижней губе, пока задумчиво уводит взгляд ни то на потолок, ни то на дальний уголочек стоящего напротив них шкафа, — думаю, что они до сих пор… — Так, вы видели, сколько времени? — раздаётся как гром среди ясного неба, когда дверь, открытая не по собственному желанию, почти слетает с петель, а на пороге появляется запыхавшийся мужчина в полицейской форме, который ни на секунду не прекращает движение, пытаясь стянуть с себя рабочую рубашку. — Час дня, — в одночасье проговаривают сидящие поодаль дети (Сону тоже считается, потому как он, пускай намного старше Ханбина, по-прежнему несовершеннолетний). А Шим носится из стороны в сторону, что-то ища и попутно приговаривая: — Правильно. А значит что? Значит время тихого часа! Спят усталые игрушки… Давай, Ханбин-а, шуруй в кровать, тебе надо отдыхать, а то придёт монстр и украдёт твой ингалятор. Шим Джэюн и Ким Сону — далеко не кровные родственники (и их внешность, как и характер, не похожи даже близко). Джэюн не относится к миру чеболей в пятом поколении, а имеет за плечами достаточно скромное происхождение и смиренный во все века род, но. Также он имеет ещё и большую удачу. Если то, что случилось с ним, разумеется, вообще так можно назвать. Во всяком случае, не по плану, но по правильному стечению обстоятельств сказочно разбогатевший, Джэюн должен был благодарить отца Ким Сону, который принял его в семью из-за… — Ханбин-а! Кто у нас такая булочка? — приговаривает полицейский, дуя щеки при взгляде на ребёнка. Ким Ханбин расстроенно крутит головой, чисто по-детски мыча, после чего поворачивается к Сону, который продолжает сидеть на своём кресле мини-троне, но, несмотря на всё желание, никак не может помочь — и в ответ на уговоры ребенка побыть в стране бодрствования ещё самую малость, а не отправляться в мир Морфея насильно, лишь сжимает губы в тонкую «сострадательную линию», качая подбородком, мол «прости уж, но здесь я ничем не смогу помочь — главного хёна в доме придётся послушаться». — Ну хё-ё-ён! — выстеняет ребёнок: — Я хочу побыть с Сону-хёном ещё немножко! Собственно, как именно восьмилетний Ким Ханбин появился у двадцативосьмилетнего Шим Джэюна обьяснять так же долго и сложно, как обьяснять, как Шим Джэюн появился у Ким Ханбина; причём это не одно и то же — это как одна история с разных концов, типа голова и хвост одинаковой рыбы. Они же совершенно отличаются! — Побудешь, когда проснёшься, никуда твой Сону-хён не денется, — гладит мальчика по голове Джэюн, после чего, минутно подхватив на руки (несмотря на свой возраст он весит копейки, что даже меньше, чем пуховая подушка), передает в руки подоспевшей няне, стоящей на пороге. С Сону они остаются наедине, и Ким не спешит делиться подробностями своего дня, как и спрашивать о шимовском рабочем — только снова утыкается в свою книгу. И так внезапно (да ладно, вполне ожидаемо от старшего) слышит это противное: — Опять ты про своих гномов читаешь, сказочник? — Прекращай меня так называть, иначе я кину эту книжку в тебя и не подумаю о том, что ты меня за это арестуешь, господин злой полицейский, — хмыкает Сону, дуя свои милые пухлые губки, и надменно скрещивает руки на груди, когда Джэюн продолжает заниматься своими делами, будто совершенно не реагируя на эту колкость. — Или ты хочешь сказать, что своими легендами собираешься помочь мне с работой? Глупая затея, потому что никто не станет искать пропавших без вести людей под землей. — Кто на этот раз? — участливо интересуется Сону, потому что по выражению лица своего хёна он научился вычислять примерный возраст рабочего материала — каждый раз, когда шимовское лицо темнее тучи, можно смело делать вывод: — Пропал ребёнок? Опять? — Не опять, а снова, — очень «кстати» поправляет полицейский, и вовремя дополняет: — подросток, — и зачем-то принимается копашиться в ящиках. — Говорят, что он жил в трущобах и сбежал из-за тяжелого материального положения. Наверное, верил в то, что хуже уже не станет… А теперь не ясно, искать его по частям или целиком. Как сын богатеньких родителей, один из которых, прямо-таки скажем, депутат при влиятельной партии нового президента — Ким Сону за жизнь страдал максимум от праздности, и никогда не испытывал ни нужды, ни жажды, ни голода, в отличие от пропавшего без вести паренька. Потому ни его мотивов, ни целей Киму не понять. Его главная задача по жизни — побороть своего худшего врага, имя которому «скука». И это даётся весьма не просто в его условиях, которые подразумевают личных водителей, телохранителей и нянечек вокруг — одним словом, сплошная гиперопека, которая Киму только претит. Не зря же говорят, что богачи самые депрессивные, в то время, как у простого населения просто напросто нет такой роскоши, как время для впадания в длительную и глубокую, разношерстную печаль. — И никаких зацепок? — Ага, он как под землю провалился. Однако, увы, печаль сама отыщет себе даже самых богатых. У них своя трагедия — полное или же, по молодости, частичное (но всё равно полное позже) отсутствие свободы. Сону порой задыхается в своей золотой клетке, поставив как главную жизненную цель для себя — метаморфоз в человека-желе, который способен пролезть через любой прут и сбежать восвояси. Глупо, некрасиво и даже отчасти жестоко так говорить, но пропавшему мальчишке, о котором они с мистером полицейским прямо сейчас спорят — Ким Сону даже немного завидует. Ну ищет его полиция, и что с того? Пропавшим больше, пропавшим меньше, а этот подросток наверняка делает, что хочет, и продолжит дальше. А вот если бы пропал Ким Сону! Страшно представить… Подняли бы на уши не город и даже не страну — как минимум полконтинента, и это же со связями отца! А Сону так не хотел бы. Порой ему, если совсем уж по-честному, хочется пропасть совершенно бесследно — и так, чтобы его не то чтобы даже не искали, а просто никогда не нашли. — Так может реально провалился? Ему бы тоже провалиться под землю — где не станут даже проверять, веря, что в её обьятиях могут лежать только кости… Что за человек Ким Сону, чьи мысли столь неординарны и порой абсурдны? Говорят, что если хочешь узнать побольше о ком-то — расспроси о его увлечениях. И, как страдающий от той самой скуки, Ким Сону (а у всех богатых свои причуды) — развлекается известным лишь одному себе способом. Потому как одногодки из обыкновенных семей среднего класса сторонились мальчишку, почему-то опасаясь, что он станет смотреть на них свысока, хотя до сих пор ни разу себе подобного по отношению к кому-либо не позволял — оттуда и одиночество в толпе. Сам же ведь, в свою очередь, сторонился компании птиц своего полёта — одним словом, золотой молодежи. Потому что вот они как раз-таки никакими мерзкими вещичками не брезговали. Наркотики — это первая и самая безобидная из ступенек на лестнице, по которой предстояло бы пройти в случае, если бы Ким Сону решился водиться в воде с подобными акулятами, что пока ещё относительно забавные и даже имеют свою линию романтики в этих нескончаемых тусовках, рок-н-ролле, сексе и алкоголе — но потом ещё обязательно станут смертоносными хищниками. Долго их очарование подростковой свободы и безнаказанной вседозволенности не продлится. И Киму даже в свои шестнадцать этого знания достаточно, чтобы понять элементарную вещь: молодость прощает всё, однако саму молодость никогда не прощало и не простит время. Оно-то и раздаст люлей всем желающим и не очень — может чуть раньше, может чуть позже, вот только Ким Сону свою голову от всякого рода дачных инструментов, наподобие вил, грабель и лопат, хочет поберечь смолоду и, желательно, сохранить целой до самой старости. Потому от среднестатестического сыночка богательнкого папаши он отличается — осторожностью, уважением к себе и своей честью. Не распыляется, если можно так сказать. И таким образом Ким, вопреки моде на разврат, хочет сохранить себя непротоптанной цветочной поляной — и отдать свою любовь (заметьте, любовь, а не просто развлечение) только лучшему человеку на свете. Ни больше, ни меньше — остаётся только пожать плечами на любой упрёк, продолжив обнадеженно ждать прихода «того самого». Во всяком случае, его одногодки-коллеги, чей кошелек так же привык оставаться порванным от переполненности — так не считают, давно, в отличие от Сону, потерявшие не только девственность, но и совесть. Ведь ничего никогда не будет сильнее связей и… В принципе, речь не об этом. А о том, что Ким Сону, как ребёнок, которому оставалось лишь развлекать себя самостоятельно — отыскал хобби, которое ничего бы в его чистейшем послужном списке (он пустой, агада) не испачкалось бы кляксами, и для наслаждения которым ни одна живая душа ему не понадобилась бы. Самодостаточность выращивала себя сама, и только потом к себе за шкирку подтягивала Ким Сону, заставляя ноги того, низкого и щупленького, отрываться от земли. И всё, чтобы… Спускаться в канализацию раз в неделю. Да-да, совестный лист, может, и не испачкался бы, но вот щёки и недешевая одежда — ещё как, но к чёрту все эти тряпки, раз можно повеселиться без последствий в виде стыда и сожалений о содеянном. Ким Сону не пальцем деланный — а чем-то гораздо тоньше в плане душевной организации и способнее, потому как к своим шестнадцати годам он мог похвастаться тем, что знал… Не просто всё строение даже заброшенных станций сеульского метро, но и подземные ходы, о которых не было никакой информации в интернете; простыми словами — канализации. — А ты никогда не задумывался о том, что под землей что-то может быть? — Хочешь сказать, что Ян Чонвон провалился под землю по-настоящему, а не образно? Это ты к чему, мой дорогой несостоявшийся сантехник? — Раз нет на земле, то разве не следует поискать под? — Послушай, Сону-я, — устало вздыхает Шим, наконец отыскав нужную себе вещь в ящике, — мне, конечно, очень жаль, что ты родился и вырос в настолько богатой семье, которая не позволяет тебе полноценно осуществить мечту лазить по сточным трубам, но это не повод так расходиться. Прекращай эти свои штучки, пока я не передумал и не рассказал отцу про твои специфические вкусы, — проговаривает Джэюн чуть ли не голосом Кристиана Грея из пятидесяти оттенков серого, цитируя его же, — боюсь, он не поймёт. — Я же пытаюсь тебе помочь, господи… — оправдывается Сону, к слову, несколько оскорблённый подобным восприятием своих интересов; хотя сам признает, что те действительно не из заурядных. Но ведь это не повод осуждать! И никак не может Сону помешать работе своими предложениями мыслить шире. Как говорят, заставить пропащего пропасть ещё сильнее — это надо совсем упороться, постаравшись. Так что Сону искренне не считает, что способен сделать хуже этими разговорами, только вот Шим, наверное, другого мнения. — Можно просто хён, — неловко потирает шею старший, наконенц настраивая с чуть обиженно обнимающим подушку Сону серьезный и весьма напряженный зрительный контакт, что, тем не менее, ничуть не пугает подростка. Между ним и Джэюном пропасть в двенадцать лет, но этого мужчину Ким готов воспринимать исключительно одногодкой в таком же пубертате: и для Ханбина они хёны, а не названный брат и отец. — А если серьезно… Хочешь мне помочь — многим лучше хорошенько подумать, как такой же подросток: куда мог устремиться другой одного с тобой возраста, только с уточнением, что он совершенно немой и, куда бы ни пошёл, поговорить ему будет, скорее всего, не с кем. А если же и дальше собираешься внушать мне рассказы про выдуманные подземные миры — можешь даже не начинать. Потому как я отомщу и, рассказав отцу о том, что ты снова лазил в шахту Гимпхо на выходных на встречу не с людьми, а с нечистотами, смытыми с унитазов всей столицы — обязательно тем самым устрою тебе сладкую неделю под домашним арестом. Сону лишь закатывает глаза и дёргает верхней губой, как типичная стервочка из сериалов. Прекратить болтать про свои «выдуманные» миры? Ага, конечно, сейчас. Это жизнь Ким Сону, так что, как обмазывать её теми названными «нечистотами» он как-то решит и справится сам, понятно? Может, никто не поймёт, что подземное строение мегаполиса не менее интересное, чем наземное, и пусть, что нет никаких доказательств существования жизни далеко за его пределами, а Шим Джэюн так и не начнёт верить ни одному языку, кроме языка фактов, но. Сону, не будучи математиком, настойчиво считал, считает и продолжит считать, что… Ким открывает рот, чтобы возразить, но его тут же останавливает на подлёте: — И ни слова больше, — переодевая рубашку, мужчина тщетно пытается справиться с галстуком самостоятельно; похоже, собрался куда-то после работы, — всё это бред, а тебе, мой милый тонсэн, самое время прекратить жить в фантазиях и спуститься в реальность. Для мира грёз, знаешь ли, возраст, в отличие от Ханбина, уже не тот. Сону предпочитает не слушать то, что говорит ему Джэюн, и, поскольку никто ему в целом мире не указ, (кроме отца, разумеется, хотя и его влияние порой под вопросом, потому как трубочиста-Сону лишением кредитных карточек не напугаешь — он и так в них не нуждается) — включает первый новостной канал и ставит громкость на максимум. Чисто на зло, но там вдруг слишком вовремя звучит то, что ни на шутку пугает… «— Около месяца назад учёные высказали обеспокоенность…», — твердит голос репертёра, — «Согласно новейшим данным, наша планета не отдаляется от огненного шара, однако сам он… Постепепенно гаснет. На данный момент сроки не ясны, но прогнозы явно не утешительны — скорее всего, каждый из молодых людей нашего века застанет момент, когда Солнце полностью погаснет. Неизвестно, что ждёт нас дальше наверняка, но у нас есть определенный запас времени. К тому сроку учёные собираются разработать замену, чтобы сохранить прежний ритм человечества, но попытки пока что не…» Джэюн и Сону молча переглядываются, забыв о своей минутной перепалке..
Подземного мира, разумеется, не существует. Не существует так, что с самой тонкой полоски асфальта и ниже — к грунту, сквозь трубы и переплетения проводов, сквозь метро, технические подвалы, полные крыс и насекомых, в самый низ, сквозь оттоки и канализацию, глубоко под землёй, туда, где уже не остаётся следов современного человека и где встречаются максимум водные ключи и сплошная глиняная мазня… Бывшую опущенной голову поднимает совсем молодой парень, раскрывая свои потрясающе красивые миндальные глаза, и вид перед ним открываетсят на огромный подземный город, в котором не видно от края до края — ни конца, ни начала — место, куда не попадаёт ни одного луча Солнца. Он вытирает с щеки остатки прилипшей грязи, которая присосалась к коже, пока он скользил по потайным ходам, в которых никто никогда не делал уборку — и делает уверенный шаг вперёд, стоящий на возвышении. Довольна маленькая ножка, избавившись от огромных сапог чёрного цвета, спрятав их за одним из камней, переобувается в плетёные тапки (уже, наконец, по размеру) и переставляется одна за другой, когда он ловко сбегает с довольно высокого склона, с которого может лицезреть весь подземный «мегаполис». Мальчишка по привычке крутит головой из стороны в сторону, прячась за капюшоном от страха оказаться замеченным и тут же схваченным, но довольно быстро понимает, что здесь за ним никто гнаться раньше времени не станет. И всё равно на скорости, приравниваемой разве что к бешеной, он направляется к чужому дому, адрес которого отлично выучил — сливается со стенкой каждый раз, когда видит чужие тени. Проверяющие и гасильщики готовятся к отбою. Сейчас одиннадцать ночи по местному времени — начинается комендантский час, так что нежданных уличных гостей обязательно выловят и начнут расспрашивать, что они, собственно, забыли снаружи — все должны сидеть строго по своим муравейникам, когда наступает подконтрольное время. Бояться, конечно нечего, так как в запасе ещё несколько минут, а поддельные местные документы при себе, однако то, что он так старательно несёт уже почти сутки за пазухой — никак не имеет права растерять, не доставив адресату. Это буквально вопрос жизни и смерти. Именно так, пробегая меж деревянных зданий, высота которых не привышает два этажа, потому что здешнее небо расположено слишком низко и оно всегда неизменного, коричневого цвета, сотканное из земли — он добегает до места назначения в последние минуты перед тем, как стрелка часов, в свою очередь, достигает ровно одиннадцати. А значит, что стоящие наруже факелы вот-вот начнут гасить — прежде искусственно подсвеченный людьми подземный мир провалится в кромешную, ничем не освещенную темноту. Его сто процентов ждали, как единственное спасение, потому что… Ручка с легкостью прогибается под нажимом, и он, влетевший в помещение, тяжело дышит, но глаза так и не отводит, стоит им всего раз с порога столкнуться с такой же удивлённой парой, но не карих… Мальчишка замирает, и всё, что может слышать, глядящий не в тёмные омуты, а в настоящие полупрозрачные, отдающие северным авквамарином, Ледовитые Окены — лишь набатом стучащее в ушах, смешанное точно с отзвуком волн (и как будто в других органах тоже, не одних только слуховых) сердце делает его ещё более немым, чем он был прежде. — Чонвон… — твердит владелец того самого океана в отражении, когда всё вопреки окружающей темноте вокруг и внутри его духа блестит, пока он в полуобороте, сидящий над чьим-то спящим телом на краюшке старой, шаткой койки, проговаривает имя подростка так, как этого не делает никто в целом мире. Вместо приветствия, столь особенный человек интересуется лишь одним: — Принёс лекарства? Когда он это произносит, мальчик кивает — и в тот же миг свет за окном, что отдавал оранжевым свечением, полностью испаряется, точно рассеивающийся светящийся дым, гасясь по одному факелу, каждый из которых расставлен в ряд; загорается и тушится строго по расписанию. В последнюю минуту перед заходом в комендантские часы огоньки гасятся по очереди, начиная с самой первой улицы. Они оповещают о наступлении ночи, а здесь темнота в любое время одинаковая, и люди, живущие в подземелье, в необходимости разбивать года на месяца, дни и недели — строго регламентируют наступление разного времени суток, прибегая к таким вот методам. Наконец гаснет последний, стоявший ближе всего к дому, и пустота полностью обволакивает их мир непридуманной ночью. Таким бы он выглядел без огня всегда, но тот, слава Богам, всегда при надежных руках. Мужчина, что сидел над больным, поднимается на ноги и спешит к пришедшему, чтобы, протянув руку, оказаться в шаговой доступности, а после вовсе сократить последние миллиметры. Глаза хрупкого мальчишки, которого мужчина выше почти на голову, расширяются непроизвольно, когда тот естественным образом почти носом утыкается в крепкое плечо — кончиком таки касается серого вязаного свитера и мгновенно ощущает обволакивающий разум аромат; что-то похожее на горные цветы белого оттенка, что-то непередаваемое; здесь не существует порошков — ароматы в самодельное мыло добавляют, накопленные из того, что нашли растущим на стенах. Однако руку он протянул, как и подошёл вплотную, столь близко, вовсе не для того, чтобы обнять или поблагодарить прикосновением — а чтобы тут же закрыть дверь за спиной мальчишки на замок. Комендантский час наступил минуту назад, а ребёнок принёс двум мужчинам контрабанду, пускай не наркотики, а важные лекарства, которых в обрез — ими пользуются только местные власти, а потому, нарушивших это правило, троих воришек никто не должен заметить. В противном случае помилования можно не ждать — наказания здесь так же жестокие. Осталось только подсуетиться и, задернув шторы, зажечь одну из свечей из «дневного» запаса. — Придётся сидеть здесь до утра, — молвит мужчина, заметно опуская зрачки пониже, потому что при такой разнице между ним и подростком приходится не иначе, как сверху вниз; но, почему-то, всё ещё не пытается отойти, дав мальчику побольше воздуха, в котором он при таком раскладе