Любому смертному может показаться, что в мире вещей, которым всегда рано или поздно наступает конец, вечными могут быть одни лишь звёзды. Их на вид бессмертной красотой восхищаются, складывают легенды, посвящают песни и стихи, а покуда сравнивают любовь с чем-то прекрасным, всегда приплетают их. Мечтают стать такими же после смерти — далёкими, но оттого не менее прекрасными и возвышенными. Звёзды действительно могут сиять в течении многих миллионов и миллиардов лет, однако лишь покуда у них есть запас водорода.
Реальность, лишённая романтики, щекочет нервы, не так ли?
Далее же — вспышка, оглушительный взрыв, который так же быстро растворится во тьме и… Будто ничего на том месте никогда и не было. Светила невообразимых величин бесследно исчезают. Как и все в небе, звезда по имени Солнце может казаться вечной, однако с приходом времени и она…
Просто погаснет.
.
Ещё в древности люди, на протяжении многих тысяч лет изучавшие полотно над собственными головами — осознавали, что придет судный час, и ярчайшая из точек, восходящая только днём, исчезнет. Аккадцы, шумеры, киммерийцы, инки, племена Майя, что больше всего боялись потухания ярчайшей звезды на небосводе и обращавшиеся к придуманным Богам с просьбами о спасении… Конец для Солнца с давних времён воспринимался и продолжает восприниматься по сей день, как конец света в каждом из возможных смыслов. В любой ипостаси. Однако люди догадывались, что то, чему суждено наступить, наступит; вопрос лишь в том, когда это случится и существует ли хоть какой-то способ продлить сияние звезды? Жертвоприношения, кровопролитие, создание статуй размером с целые горы, постройки, молитвы и основы, питаемые религией. Самым страшным для них было бы застать исчезновение света при жизни. Тот, кто ещё в годах до нашей эры ориентировался на милость Богов, и тот, кто уже в современности может доверять только фактам и цифрам, найденным с помощью сложнейших формул. О том, что конец наступит, знали все. Однако не подозревали о том, что это «рано или поздно» случится настолько скоро. — И сколько остаётся по прогнозам? Вряд ли Санбин заранее представлял о том, что спросить нечто такое представится в его жизни. Похоже на научную фантастику, нежели на происходящее в «здесь и сейчас», носящее имена «апокалипсиса» в заголовках каждой попадающейся в руки подзаборной статьи явление. И интересно было бы наблюдать за происходящим со стороны, но быть участником и ответственным за попытки предотвращения — нет уж, увольте. Здесь никакая зарплата не оправдает прикладываемых усилий и нервов, только уж врождённая повернутость и геройство. А людям, наделенным подобными качествами, как правило, не до денег. Санбин же обычный учёный на спонсировании (да, может, из-за того, что в него в своё время вложили кучи зелёных богатые дядьки, свободы не осталось никакой) — его человеческая часть по-прежнему хочет домой. Полежать, поспать, да просто посмотреть тик-ток, а не решать проблемы мирового масштаба, ради всего святого. Однако того же не скажешь о Хисыне. Пускай его свобода тоже куплена чужими ожиданиями, вымещена ответственностью, под которой хрустят кости на плечевых сгибах… Ли как будто подобная ноша только в радость. Его дом и есть лаборатория, и он в ней живёт. Смотрит на вещи с энтузиазмом, присущим Богу, который построил человечество за семь дней, с легкостью может разрушить его же, как карточный домик за секунды — и вернуть всё, как было, на место заново. В общем так, будто он всемогущ и разгонит сотни туч, и Солнце зажжет обратно, как лампочку, хотя в обычной жизни учёный Ли выглядит слишком пресным, тихим, мрачномутным и замкнутым для того, чтобы делать столь громогласные выводы о его способностях и сравнение с газовой зажигалкой. — Сколько? Вопрос звучит, как нечто бессмысленное, учитывая, что даже со знанием сроков сделать что-то для предотвращения катастрофы крайне проблематично. Однако, что бы там ни было, на двух мужчин в халатах уже как констатация факта (нечто неотвратимое) смотрят четыре огромных пятна, хорошо видные на обширном экране лаборатории. Зияющие чёрные дыры, только не в пространстве, что принято называть космосом, а на объекте, что зовут Солнцем. — Скорость погасания непостоянная, поэтому мы не можем знать точных временных рамок, — отвечает ему главный учёный, представитель всей ассоциации, что первым заметил странности. О которых спустя сутки начали трубить новостные каналы всего мира, то нагнетая, то облегчая содержание происходящего. — М-м… — коллега, вооружившись планшетом, что был поближе и листающий приближенные и в сто крат увеличенные снимки раскалённого шара, живущего (Вера.
У них не было ничего, кроме веры. У Хисына и современный людей есть гораздо больше ресурсов, но брать подобный пример — первое в списке по спасению зелёной планеты. Столь необходимая ей вера веками умела возникать из ничего, как оазис в пустыне. И неважно, заключалась она в Солнце, в символизирующих его Богах или в самом себе. Когда нужно зацепиться хоть за что-то, неважно, что именно это будет. И если эта самая вера у каждого отличается — пусть с Солнцем будет так же. Ли Хисын верит в то, что сумеет создать своё. Искусственное Солнце, которое сумеет заменить настоящее..
У каждого своё Солнце. Если это так, то с мыслями о нём можно выжить где угодно — даже под землёй, куда не попадает ни единого его луча. Коли оно теплится в сердце, этого будет достаточно. Но действительно ли достаточно, или всё это сказки, а без настоящего светила удел человека — холодная смерть во мраке? Веки подрагивают в попытке поскорее открыться с первого раза, но оказываются слишком липкими после длинного сна, который становится частично забыт на столкновении с границами реальности — ресницы щекочут миллиметры торчащих вместо щёк острых скул, а затем, наконец, поднимаются вверх. Перед глазами всё остаётся размытым ещё несколько секунд, но время дня очнувшийся от обморочного бессознания может отличить по едва заметному желтоватому свету факелов, что горит снаружи и проскальзывает в помещение. Окна зашторены, но не плотно, и сквозь небольшую блеклую полоску, на которой должна смыкаться ткань, видна маленькая часть улицы и дома напротив. Сейчас, наверное, день по их меркам. Но он, во всяком случае, никак не будет отличаться от здешней ночи. Просто в названном дне улица выглядит чуть менее темной, чем комната внутри двухэтажного домишки. Не верится, что проснулся здесь снова после чего-то столь прекрасного — брюнету снилась поверхность, о котором мечтают декадами, слагают легенды. Собственно, только легенды о ней и слагают, потому как даже рассказы о, казалось бы, бывшей частью истории прошлой жизни человечества «над» всеми этими километрами грунта, кажутся чем-то из разряда вон выходящего. Земля, которую он никогда не видел снаружи — вот, о чём идёт речь. Ведь не всем легко даётся вера в то, чего никогда не замечали наяву твои глаза. Пускай их поселение называется «Хэя» в честь Бога Солнца Хэ — в небесный шар, само утреннее небо, в то, что раньше жизнь была совершенно иной, порой верится так же слабо, как в Бога. На этот раз ведь перед собой не видно уже их обоих, а не только одного. Но когда ничего другого у порога смерти не остаётся, его вера сильна по-прежнему, и сны, являющие отнюдь не кошмары, а пределы мечтаний, что с лёгкостью путаешь с явью — тому доказательство. Во сне океан, который он видел только на старых, тусклых фотографиях, щекотал босые ноги, достигал кончиков пальцев, ласково омывая засохшую кожу в мозолях. А затем, с разгона, ударял голени, отдавая брызгами по самые колени. Кто-то с голосом, что казался родным, бегал по сторонам, словно одушевленное эхо, не сдерживал крик от резкой разницы температур: жары, сменившейся влажной прохладой воды, а затем, подобно волне, так же быстро переходил в ласкающий уши смех. Молодой парень не знает, кто обладатель этого голоса, и безмерно жалеет, что так и не узнает. Всего лишь игры разума, или послание свыше? И самое главное — это был день. Настоящий. Нет, даже не так — это было утро, потому что Солнце находилось не в зоне видимости, а над самой головой, в зените. Вокруг не было никакой тени, и уже в тот момент было понятно: мол, быть такого наяву просто не может, а поэтому это абсолютно точно сон. Милее сердцу от этого он не стал. Потому что в реальности Солнца больше нет, и он, брюнет, пробудившийся от чуда, с самого рождения понятия не имеет, как светило вселенной выглядело на самом деле. Жаль, что однажды их родным пришлось покинуть тот, другой мир, которому должен по праву принадлежать человек, но более не принадлежит. Дрожащая ладонь тянется к столу, на котором спустя доли секунд оказывается нащупана зажигалка. И, скрипя матрасом в преодолении дикой головной и поясничной боли, связанных со сном, что длился дольше необходимого, мужчина, кряхтя, поднимается в вертикальное положение, пускай на ноги пока встать сил не хватит. Это приходится принять, как данность, и просто опереться спиной на стенку, попутно чиркая зажигалкой. Язычок огня разрезает темноту напополам, и совсем скоро замирает не исчезающим следом на зажжённой маленькой свечке, что усиливает свечение уже внутри комнаты, делая названный «день» более отчетливым. К шторам мужчина, правда, так и не прикасается. Подползая к части стены над бортиком кровати, на которой висят несколько листочков с собственноручно нарисованными символами и тем, что однажды успел урвать на местном рынке, у храма на окраине поселения, брюнет складывает руки в замок и, наклонив подбородок так, чтобы тот коснулся больших пальцев, торчащих сверху, прикрывает глаза. — Дорогой Бог Хэ, сегодня я был благословлён прекраснейшим сном, который показался мне реальностью. Благодарю тебя за то, что показываешь мне красоты жизни, которая ускользнула от людских глаз многие годы назад. Я безмерно рад тому, что смог наблюдать эту красоту и ощущать её на своём больном теле. Даже если всё это осталось в пределах моего разума и никогда не воплотится в жизнь, ничего страшного. Не могу сказать, что не хочу большего, но мне хватает того, что ты даёшь, чтобы быть счастливым. Говорят, что на благодарных сваливается куда больше добра, чем на тех, кто жалуется и негодует. Я ведь правильно поступаю, так думая, правда? Во всяком случае мне, которому мало что остаётся, кроме как пополнить сад светлячков, радостно от твоих даров. Надеюсь, что даже после того, как стану прахом и отправлюсь в вазу, буду стоять рядом с Сонхэ — продолжу видеть настолько же прекрасные сны. В том, что это случится скоро, должно быть, есть свои плюсы — по крайней мере Сонхэ больше не будет одиноко. Ведь брат, которого она так долго ждала, наконец составит ей компанию. Имя Сонхэ состоит из двух иероглифов, один из которых обозначает «нежное», а второй — Солнце, и то последнее у парня забрали из жизни. Кто знает, может, до тех пор, пока покинувшая мир сестра была рядом, он ещё как-то справлялся? Но когда второго по важности Солнца не стало вслед за первым, которого не было с самого рождения — начало сдавать всё тело. Наверное, оно хотело вслед за ней, пока мужчина наблюдал за тем, как кожа последнего бывшего живым родственника догорает в огне. После кремации ведь остаются только зубы, точнее их стружка — там ткань самая плотная. Остальное же полностью исчезает в языках пламени, плавится и распадается под огромными температурами. Здесь не принято хоронить — негде, но сжигать — да. И к этому относятся хорошо. В конце конов, проживая в относительно узком и замкнутом пространстве, таком, как огромная пещера, не уничтожив тела умерших, люди рискуют подхватить множество заразы, распространив антисанитарию. Потому любому обычаю и культуре есть своя причина, даже если культура строится меньше, чем за десяток лет и носит истеричный характер: либо ты принимаешь что-то за правило, либо почти в то же мгновение сталкиваешься с последствиями. Целью создания обычаев здесь было поддерживать бравый дух и не позволить погибнуть взаперти от безысходности и болезней. Люди Хэи никогда в жизни не видели настоящего Солнца и создают что-то вроде его культа пусть даже неосознанно: сама кремация напоминает «утробу огненного шара», позволяет ощутить тепло, которое невозможно было получить при жизни без света. Но. Это не жизнь оставила Сонхэ, а она жизнь — Сонхэ была нужна миру, даже если весь оставшийся после сброса ядерной бомбы умещался в подземелье, куда не проникает солнечных лучей и чистого воздуха. А ещё на своём примере она позволила старшему брату увидеть, какое будущее без Солнца ждёт его самого. — Поскорее залезем в море по колено вместе. Спасибо за этот сон ещё раз, пускай я позорно забыл половину деталей, которые, должно быть, были очень важны… Ведь то, что ты мне показываешь, не может быть неважным или не иметь смысла. Знаешь, наверное, оно так случилось, потому что вчера мы с Чонсоном ходили к храму светлячков и загадали желание. Не знаю точно, способны ли покойники, коротающие свои дни там, сгоревшие и запечатанные порошком в маленьких вазах, будто некогда живые цветы, видеть сны, но когда я умру, то хочу продолжить ощущать нечто, что ощутил сегодня, — шепчет он, так и продолжив держать глаза закрытыми, — хочу продолжать чувствовать, что свет существует вокруг, и что он гораздо больше круга, горящего около факела. Что небо может быть чуть светлее цвета морской воды, и что она сама способна блестеть, отражая лучи. Когда я умру, пожалуйста, сделай так, чтобы я смог прочувствовать траву под ногами, образом, словно я живу на поверхности…И что я ощущаю настоящий ветер в своих волосах, и что всё это не исчезает, когда я просыпаюсь или открываю глаза. Что я жив, что я наверху — и много чего испытываю.
— Думаю, что только так я по-настоящему перестану бояться смерти, которую ты уготовил мне в ранний срок. Дорогой Бог Хэ, я не сопротивляюсь, потому как знаю, что всему в этом мире есть своё время. И, как и всегда, напоследок я хочу попросить тебя, чтобы однажды ты… — мужчина на секунду замирает, чуть прикусывая губу, и что-то внутри содрогается в сомнении, как будто он считает собственную просьбу во время молитвы бессмыслицей. Но молитва есть молитва, а потому во время неё следует просить даже больше возможного; кто знает, покуда способны исполниться людские желания? Стоит хотя бы просто рискнуть. Вдруг у Богов в этот момент отменное настроение? А потому и брюнет сжимает сложенные в замок пальцы сильнее, пряча пересохшие губы в ямку запястий, пока смиренно наклоняет голову ниже, а на тонкой худощавой, чуть длинной шее костью прорезается, выпирая, явный седьмой позвонок: —… Чтобы однажды ты вернулся в людские жизни, и нам больше не пришлось жить под землей… А если это возможно только после того, как меня не будет в живых, прошу, отправь меня в то место, где существует Солнце. Оно же ведь где-нибудь существует? Пожалуйста, покажи мне, что да. Дай мне знак, — а до тех пор я продолжу верить даже в несбыточное. А если вдруг реальности суждено быть одним словом вместе с трагедией — перепишу заново, с чистого листа. Новую.