* * *
Мистер и миссис Дурсли, проживающие в четвертом доме по Прайвет Драйв, всегда считали себя, слава богу, совершенно нормальными людьми. Их сын Дадли также был образцом абсолютно нормального, в меру упитанного ребенка. Их племянник Гарри Поттер, правда, несколько выбивался из понятий нормы, утвержденных в семье Дурсли, но его тетя и дядя в глубине души всегда надеялись, что глупый мальчишка это перерастет. Разумеется, все Дурсли крайне неодобрительно относились к любым странностям, загадкам, нелепостям и прочей подобной ерунде. Но ранним утром 23-го июля 1991 года, когда Вернон Дурсли вышел на крыльцо своего дома за выпуском «Daily Mirror», увиденное заставило его просто остолбенеть. По главной улице Литтл-Уингинга шла толпа народа. Все они были одеты в какие-то балахоны густо-багряного цвета, зачастую с грязной и заношенной кромкой. Очевидно, все эти люди прошли не одну милю пешком, чтобы добраться до Прайвет Драйв. На головах их были глубокие остроконечные капюшоны, скрывающие лица в тени. Конец процессии утопал в утреннем тумане, плотной дымкой наползающим на город. Во главе процессии шел старец, и его длинная седая борода безжизненно свисала из-под капюшона. В руках он торжественно сжимал книгу в черном кожаном переплете, и издалека казалось, будто что-то мельчайшее копошится на ее бархатистой поверхности. За старцем следовало два флейтиста, а за ними – громадная сгорбленная фигура на голову выше прочих. Этот... человек?.. существо?.. медленно переступало своими большими опухшими ногами, задавая ритм движению и превращая всю процессию в неторопливое шествие. Оно играло на волынке – аритмично, совсем не в такт флейтам, но казалось, что при этом в хаосе какофонии присутствуют какие-то новые, неслыханные доселе звуки, притаившиеся на самой границе восприятия. Люди, следующие за музыкантами, держали в руках уродливые, какого-то гнилостного цвета свечи, от синеватого пламени которых исходил густой черный дым, наполняя утренний воздух Литтл-Уингинга омерзительным смрадом. Люди шли и скандировали: – Йа! Пх'нглуи мглв'нафх Ктулху Р'льех вгах'нагл фхтагн! Йа! Ктулху фхтагн! Тем временем в дверях окрестных домов начали показываться соседи. Кто с недовольством, кто с любопытством, а кто – со страхом, но все они не могли оторвать взгляды от фантасмагорической для мирного городка процессии. Вернон поймал себя на том, что покачивается в ритме безумной музыки культистов и резко одернул себя. – Петти! – позвал он жену. – Ты только посмотри, что творится! Если это те же ненормальные, из которых была твоя сестричка, я немедленно звоню в полицию! Петуния выглянула из-за плеча мужа. – Это не они, Вернон, – осторожно сказала она. – У них должны быть волшебные палки или что-то вроде того. Кажется, это те, из новой секты. Помнишь, мы недавно видели по телевизору? Орден Древних, или как там они себя называют... – Безобразие! – выругался Вернон, грозно встопорщив усы. – Да что им вообще тут нужно?! У нас тут, слава богу, никто этой чушью не интересуется! Но культисты, видимо, считали совсем иначе. Во всяком случае их процессия, наконец, остановилась, а звуки музыки стали более приглушенными. Старец раскрыл свою книгу и откашлялся. Из книги, точно змеиный язык, свисала длинная, цвета сырого мяса, закладка. – Йа! – торжественно произнес он. – Йа, Йог-Сотот! Мнглв'шт ср'блв ттул Ктулху ет Дагон кулл'п адл'вххшт! Фхтагн Ктулху, фхтагн Азатот! Йа! Чем дольше Дурсли слушали эту ересь, тем сильнее им казалось, будто бы они начинают понимать глубинный смысл древних слов, произнесенных сейчас верховным жрецом культа. И смысл этих слов был столь зловещ и пугающ, что тот, кто всецело осозна́ет его, должен был немедленно лишиться рассудка или же пасть замертво. – Йа! – подпевали культисты. – Йа! Ктулху фхтагн! Туман, напирающий на Литтл-Уингинг, тем временем становился все гуще и гуще, заполняя промежутки между домами плотной белесой пеленой, перевитой черными лентами смрадного дыма от свечей культистов. Казалось, нечто распирает этот туман изнутри, словно какая-то невидимая тварь пытается прорвать его, дабы вырваться на свободу из иной субреальности. Гарри и Дадли, непривычно тихие и испуганные, из-за спины Петунии смотрели на творящееся на улице действо. Внезапно жрец как-то по-особенному громко вскрикнул и воздел раскрытую книгу к потемневшим небесам. Свернула молния, и жителей Литтл-Уингинга оглушил разрывающий барабанные перепонки громовой раскат. Из туч, сгустившихся над городом, хлынул ливень, но он не прибивал туман к земле, а словно бы напитывал его, делая гуще, темнее и материалистичнее. – Смотрите! – вдруг вскрикнул Дадли, указывая в сторону дома миссис Фигг. Там, куда он указывал, из клубящейся дымки вдруг вырвалось длинное влажное щупальце с отвратительными розоватыми присосками, а следом еще и еще. Одни из них корчились, словно в агонии, другие слепо шарили по окрестностям, ища что-то. Мистер Лапка, любимый кот миссис Фигг, вздыбил шерсть и зашипел на одно такое щупальце. Оно на миг замерло, будто услышав, потом неожиданно резко рванулось к коту, хватая того за горло, перекручивая и разрывая мышцы. Брызнула струйка крови, окропив стену дома, и щупальце скрылось в тумане, утаскивая с собой безголовую тушку. Произошедшее словно сняло горизонт событий с паузы. Раздались истошные вопли людей, пытающихся укрыться в своих домах или спастись бегством. Щупальца на огромной скорости выстреливали из тумана, хватали паникующих людей и утаскивали их с собой. Другие пронзали несчастных насквозь, вырывая из их тел клочья плоти. Иногда некоторые щупальца хватали и культистов, но тут же отбрасывали прочь, точно обжегшись. Вопящие в ужасе Дурсли бросились на второй этаж дома, подальше от щупалец. Гарри бежал вместе с ними, сообразив, что на фоне крупных Вернона и Дадли его явно будет труднее обнаружить. На улице, уже невидимой взгляду, кто-то издал утробный рев, перемежаемый тонким повизгиванием. Послышался грохот шагов, словно нечто невообразимо-огромное быстро бежало по направлению к дому Дурсли. Петуния отчаянно пыталась потерять сознание, но Вернон упрямо пер свою жену за собой. Густой туман, ворвавшись в дверной проем, быстро набирая плотность, пополз вверх по лестнице. В окно со звоном от разбившегося стекла ворвалось тонкое щупальце и обвило Дадли за мясистое запястье. – А-а-а! – заорал тот, выпучив глаза и дергая рукой. Петуния, тут же придя в себя, с визгом попыталась оторвать щупальце от сына. Внезапно оно вспыхнуло, зашкворчав и испуская вонь как от протухших яиц, и начало стремительно обугливаться. В тот же момент внутри дома и на улице возле него начали раздаваться громкие хлопки, с которыми появлялись люди в строгих синих мантиях и с волшебными палочками в руках. – Инсендио! Бомбарда! Конфринго! – слышались их голоса. Один из них, мужчина лет пятидесяти с бешено вращающимся волшебным глазом, рывком оказался возле Дадли и резким взмахом своей палочки уничтожил остатки щупальца. – Работает аврорат! – рявкнул он в лицо загородившему сына Вернону. – Быстро все, хватайтесь за это! Он содрал с руки простой металлический браслет и сунул его под нос перепуганным людям. Под влиянием момента и Дурсли, и Поттер подчинились беспрекословно. Тут же они почувствовали, как будто что-то рвануло их вверх и вперед в области пупка, скрутило в узкой воронке, провернуло и выплюнуло из ничто на поверхность. Вся семья бесформенной кучей повалилась на мягкий красный ковер. Жалобно заскулил Дадли, стукнувшийся локтем. – Добро пожаловать в Хогвартс! – дружелюбно произнесли рядом с ними. – Отныне вы в безопасности.* * *
Зарождение нового культа в Рочестере оставило проживающую в этом городе с родителями Гермиону Грейнджер совершенно равнодушной. Ее куда больше волновали совсем иные вопросы: как заполучить наивысшие оценки по всем предметам в школе, где спрятаться от хулиганов во время обеденного перерыва, как вытащить жвачку из волос, где найти хотя бы одного друга. То, что некоторые учителя и некоторые ученики в последнее время предпочитали любой одежде багряные балахоны с капюшонами, девочку не беспокоило. Хотя, разумеется, она сообщила своему тьютору о том, что кое-кто отказывается носить школьную форму, явно нарушая правила. Однако спустя какое-то время Гермиона обнаружила подобные балахоны и на своих родителях. Джон и Джейн сразу же успокоили дочь, заверив ее, что их любовь к ней осталась прежней, и никакие Древние Боги этого не изменят. Сама же Гермиона к вступлению в культ изначально отнеслась негативно, попытавшись убедить маму и папу, что существование богов, тем более нескольких, однозначно противоречит науке. На что Джон Грейнджер резонно возразил, мол, не попробуешь – не узнаешь. С этим утверждением, спустя несколько дней непрекращающихся споров, Гермиона была вынуждена временно согласиться. Впрочем, быть частью культа ей даже понравилось. Хотя она была всего лишь послушницей, все прочие члены культа, неофиты, и даже адепты – все относились к ней как к любимой родной сестре. Конечно, Гермиона не встречала ни одного иерофанта – верховного жреца культа, не говоря уже об измененных, но прекрасно понимала, что в начальной школе таким иерархам делать особо и нечего. При малейшей попытке хулиганов причинить Гермионе какой бы то ни было вред, другие члены культа бросались девочке на выручку. Учителя-культисты всегда с удовольствием вызывали Грейнджер для проверки знаний, а культисты в столовой непременно накладывали двойную порцию десерта. Любые книги, интересующие девочку, тут же ей предоставлялись, даже если до вступления в Орден Древних мама и папа говорили, что их содержание чересчур взрослое. С Гермионой даже начали общаться культисты-сверстники, хотя она и не считала их полноценными друзьями. Единственное, что смущало Гермиону, так это состояние здоровья всех прочих послушников. Рано или поздно дети, находящиеся на этой стадии посвящения, становились бледными, мрачными и отчужденными. У них появлялись синяки под глазами, как от бессонницы, мелкий тремор рук, подергивание век и меланхолия. Соседка Гермионы по парте как-то призналась той в появившейся склонности к лунатизму. Многие рассказывали и про кошмарные сны. Однако у адептов ничего подобного уже не наблюдалось. Джон и Джейн, с которыми Гермиона регулярно разговаривала на эту тему, успокоили дочь, объяснив, что послушники волнуются перед переходом на следующую ступень посвящения так же, как она сама – перед экзаменами. Другие дети, в отличие от Гермионы, не сомневались в существовании Древних Богов и боялись оказаться у них в немилости. Гермиона Грейнджер верила своим родителям. Но иногда, когда она подолгу не могла уснуть, ворочаясь в кровати, ее болезненно-обостренный в такие моменты слух различал странные звуки в запертом за ненадобностью чердаке, прямо над ее комнатой. Чаще всего это были слабые отзвуки чьих-то шагов, иногда крысиный писк, жужжание или звуки флейты. Все они казались девочке ужасающе реальными, но она предпочитала просто накрываться одеялом с головой и игнорировать происходящее. Иногда ей снилось, как она поднимается с кровати и идет на этот чердак, но сновидение всегда заканчивалось перед его распахнутой дверью. Потом Гермиона как-то обнаружила грязь на своих ступнях, будто она разгуливала босиком. Родители отрицали ее приступы лунатизма, а когда она рассыпала муку возле своей кровати, утром на ней не обнаружилось никаких следов или отпечатков. Тем временем, ее сны становились все ярче и подробнее. На запертом чердаке по ночам Гермиона встречалась с иерофантом Ордена Древних, седобородым стариком, который часами рассказывал девочке про удивительные иные миры и народы. Он говорил ей, что она гораздо важнее всех прочих послушников, и потому должна непременно предстать перед тысячеликим Ньярлатотепом и отправиться вместе с ним к подножию трона Азатота, что правит иными богами из самого сердца Хаоса. Но прежде она подпишется своей кровью в хранящейся в древнем монастыре Книге, тем самым окончательно подтверждая власть Древних Богов над собой. Гермиона никогда не говорила иерофанту ничего в ответ, но каждую ночь видела его все отчетливее, и все отчетливее слышала отзвуки игры тонких флейт, которые, как утверждал иерофант, могли свести с ума любого непосвященного. Гермиона осунулась, побледнела, потеряла аппетит и интерес к учебе. В снах из окна заколоченного чердака она видела, как к ее дому приближается высокий и худощавый человек с угольно-черной кожей, облаченный в черный балахон; и полы этого балахона, извиваясь, расползались от него по земле, точно змеи. Шум его шагов отдавался эхом в ее голове. А на следующую ночь Гермиона оказалась на чердаке наедине с этим черным человеком. Он молчал, и его идеально-прекрасное лицо ничего не выражало, подобно каменным лицам греческих статуй. Он вручил девочке толстую Книгу в бархатистом переплете, раскрытую примерно посередине и полную багровых имен. Другой рукой он протянул ей остро заточенное перо неизвестной птицы. Гермиона попыталась взять его, но Ньярлатотеп покачал головой, а когда она хотела убрать руку, неожиданно быстро уколол кончиком пера ее палец. Она ойкнула от боли, но черный человек успокаивающе улыбнулся ей, не разжимая губ, и передал перо, уже испившее ее крови. Желая узнать окончание этого сна, Гермиона быстро подписалась в Книге и сразу же закрыла ее, чтобы увидеть название на переплете. Оттуда, из кожи и бархата, закованные в золотую оправу, на девочку не моргая взирали два влажных шарика человеческих глаз. Гермиона вскрикнула и уронила Книгу. Ньярлатотеп расхохотался, демонстрируя двойной ряд тонких и острых зубов, как у миксины. Девочка испуганно отпрянула от этого демона в человеческом облике, попятилась и, запнувшись обо что-то ногой, упала на спину. От сильного удара головой об пол, глаза ее непроизвольно широко раскрылись, и Гермиона внезапно поняла, что уже не спит. Она, босая и одетая лишь в пижаму, в полном одиночестве лежала на спине посреди все еще запертого чердака. Это была маленькая тесная комнатка, полная пыли, сломанной мебели и потрепанных книг по медицине и биологии. На табуретке возле круглого окошка стояла наполовину прогоревшая свечка, едва освещающая темноту своим синеватым пламенем. Гермиона подняла свечку и выглянула в окно. Там, полускрытый в ночи, перед ее домом стоял человек в длинном черном балахоне. И Гермиона готова была поклясться, что он улыбался. Она просидела на чердаке до самого рассвета, а потом еще какое-то время, пока ее родители не вскрыли чердак, обеспокоенные ее отсутствием. Она не говорила им, как там очутилась, а они – не спрашивали. Но, наконец, допустили дочь до книг, посвященных Древним Богам и ритуалам. И наняли репетитора, часами трудолюбиво учившего Гермиону играть на флейте. В последний раз Гермиона встретилась с иерофантом наяву, после школы. Приехав домой на велосипеде и заглянув в гостиную в поисках родителей, она обнаружила, что ее уже ждут. Папа, мама, некоторые учителя и совсем незнакомые взрослые сидели полукругом на полу перед вычерченным прямо на паркете символом, значение которого в памяти постоянно стиралось. В его центре, спокойно посапывая, лежал младенец – крошечный, почти не похожий на настоящего человека. К Гермионе приблизился иерофант. В правой руке он нес кинжал с причудливой рукоятью, в левой – чашу из светлого металла, всю покрытую странным, вызывающим безотчетную тревогу орнаментом. Иерофант отдал Гермионе чашу и показал, как нужно ее держать. Он выказал сожаление о том, что у нее было так мало времени на подготовку, но напомнил, что она – особенная, и Азатот уже давно ждет ее, бурля и волнуясь в предвкушении встречи. Иерофант сам забрал младенца из центра символа и, подняв его над чашей, взмахнул кинжалом под монотонное пение адептов Ордена Древних. Резкий жест старца разрушил сковывающий Гермиону дурман. Она вскрикнула в ужасе, и непонятно откуда взявшаяся воздушная волна отшвырнула иерофанта в сторону от девочки. В тот же миг рядом с ним с громким хлопком возник человек в синей мантии и выхватил младенца из его рук. Раздались новые хлопки, а следом крики «Инкарцеро!» и «Ступефай!». Кто-то обнял Гермиону за талию, мир вокруг нее взорвался в бешеном водовороте и померк.* * *
Лондонские храмы никогда раньше не привлекали внимание Дина. Он был простым уличным граффити-райтером, и классическая архитектура не относилась к числу его повседневных интересов. Но черная от копоти, полуразрушенная церковь с высоким фасадом и покрытыми паутиной флеронами прельщала его отнюдь не изяществом оформления. Пусть в ее окнах и сохранилось большинство витражей, а массивные двери крепко держались в петлях, но запустение и тлен, казалось, подобно гнилому плющу окутывали эти сумрачные стены. Дин Томас сразу же узнал коронованную черным шпилем башню без окон, возвышающуюся над церковной постройкой подобием слепой колокольни без колоколов. Конечно, Дин был простым граффити-райтером, но еще он был неофитом Ордена Древних, и сны, нашептываемые мальчику Ньярлатотепом, вели его именно сюда. Дин проник внутрь сквозь незарешеченное подвальное окошко, достаточно широкое, чтобы в него мог протиснуться долговязый одиннадцатилетний мальчишка. Все внутри – старые бочки, мусор, поломанная мебель – было покрыто толстым слоем пыли, похожей на хлопья грязной клочковатой ваты. Очевидно, здесь очень давно не ступала нога живого человека. Достав из кармана толстую свечку, мальчик чиркнул зажигалкой, и вскоре внутренняя часть церкви осветилась призрачным синеватым пламенем. Выбравшись из подвала на первый этаж здания, Дин осмотрелся и, обнаружив несколько огарков в старых канделябрах, поджег их от своей свечи, чтобы хотя бы немного развеять сумрак. Изнутри церкви закопченные витражи на окнах уже не напоминали мальчику знакомые сценки из Библии. Иногда попадавшиеся лики святых казались скорее зловещими, чем благостными. Крест над алтарем выглядел как египетский анх, а не распятие. За алтарем Дин обнаружил первые следы: отпечатки босых ступней появлялись в пыли словно из ниоткуда и вели по ступеням вверх, на второй этаж и дальше в башню. Отложив осмотр церкви, мальчик поспешно разулся и, взяв связанные шнурками кеды в руку, наступил своими детскими ногами в следы иерофанта. Подъем по полусгнившим ступеням осложняли копошащиеся на лестнице пауки, которые, впрочем, не рисковали забираться в отпечатки ног верховного жреца культа. Крошечная комната на самом верху, примерно десять на десять футов, была практически пуста. Лишь в центре устланного пылью пола высился постамент, весь испещренный загадочными письменами и символами. На нем стоял небольшой ларец, поверхность которого неведомый гравер изрисовал контурами всяческих монстров и чудищ. Вокруг постамента стояло несколько стульев с высокими готическими спинками. На них сидели мать Дина, отчим, сестры и двоюродные братья. Все – в балахонах густо-багряного цвета, традиционных для Ордена Древних. В руках они держали свечи с синеватым пламенем. Самого младшего члена семьи, шестимесячного Питера, держал на руках иерофант, стоящий чуть в отдалении от адептов культа. – Исток знаний пуст, – сказал иерофант низким голосом, явно обращаясь к Дину. – Пуст и покрыт пылью. Мальчик приблизился к ларцу и откинул крышку. Внутри обнаружилась книга в черном бархатистом переплете, в верхней части которого виднелась окованная латунью четырехдюймовая пустая выемка. Под выемкой арабской вязью была выведена надпись «Некрономикон». Дин неуверенно коснулся переплета, пробежал пальцами по странно-теплой, будто живой, поверхности. Он попытался открыть книгу, однако та не поддалась его усилиям, храня свои тайны от простого неофита. – Это делается иначе, Дин, – сказала его мать, поднимаясь и вручая сыну чашу из светлого металла. Мальчик недоуменно посмотрел на нее. Его голова немного кружилась от исходящих от свечей ароматов дафны и олеандра. – Ты готов открыть первую Печать, Дин? – спросил его отчим, протягивая кинжал. – Мнглв'шт ср'блв ттул Азатот хоорк'тса фхтагн, – речь медленно приближающегося к Дину иерофанта зазвучала торжественным речитативом. – Ет Ньярлатотеп кулл'п фхтагн. Йа! Ет Дагон фхтагн! – Йа! – вскрикнули вместе с верховным жрецом все культисты. – Ктулху фхтагн! – Йа!!! – закричал Дин, размахнулся и вонзил кинжал в протянутого к нему жрецом Питера. Его семья вопила вместе с ним и молилась Древним Богам. Испытывая легкое чувство дурноты, Дин подставил чашу под струйку крови, истекающую из неподвижного тельца ребенка. Неофитов никогда не готовили к ритуалу открытия первой Печати заранее, но все они всегда откуда-то знали, что нужно делать и произносить. – Этой кровью я открываю первую Печать, – заговорил Дин, и слова пнакотического языка впервые казались ему столь же четкими и ясными, как английская речь. – Кровью, как Дагон, что взбаламутит воды над Р'льехом! Кровью, как Ктулху, что отворит последнюю Печать на узилище! Кровью смертных, которая имеет власть вернуть Древних Богов в этот мир! Йа! – Йа! – согласились культисты. Дин поднес чашу ко рту и сделал несколько больших глотков. Густо-багряная жидкость маслянисто стекала вниз по его пищеводу, наполняя мальчика тонким пением флейт с металлической ноткой на кончике языка. Остатки крови адепт выплеснул прямо на «Некрономикон». Жидкость зашипела, испаряясь, и сквозь красноватую дымку Дин увидел иллюзию камня: черный с красными прожилками многогранник в выемке на переплете. Мальчик не мог отвести глаза, вглядываясь в поблескивающие грани трапецоэдра. В этих гранях он видел ландшафты неведомых мест: каменные башни и титанические горные хребты, ледяные плато и бездонные провалы, из непроглядной тьмы которых что-то бесстрастно взирало на Дина в ответ... Оно говорило с мальчиком и, кажется, он порывисто соглашался со своим собеседником. Из транса Дина вырвали громкие хлопки, с которыми в комнате возникли люди в синих мантиях. – Работает аврорат, твари! – закричал один из них. – Быстро все на колени! Руки держать так, чтобы я их видел! – Инкарцеро! – другой взмахнул волшебной палочкой, связывая культистов. – Ох, боггарта мне в душ, Долиш, здесь мы, похоже, опоздали! – Спокойно, Сэвидж, – холодно возразил Джон Долиш, сдергивая капюшон культистского балахона с головы Дина. – Сдается мне, что магглокровка, на выброс магии которого нас навели в Министерстве, вот этот вот перепуганный паренек. Смотри, как его трясет! – Не удивительно, – поежился в ответ Савьер Сэвидж, – на его глазах только что прирезали ребенка! Причем, наверняка, его же брата или сестру. Да тут все в крови, Моргана побери этих магглов! Прислушивающийся к диалогу незнакомцев Дин исподволь огляделся. Все остальные адепты Ордена Древних были связаны с помощью какого-то волшебства, однако иерофанта в числе прочих мальчик с облегчением не обнаружил. Его самого явно считали просто невинной жертвой обстоятельств. «Некрономикон» безмятежно покоился за поясом штанов под мешковатым балахоном мальчика.