блядский ты боже
груботы в курсе, что ты должен доставить её из изолятора в бюро?
приказ был ЗАБРАТЬ её из изолятора, а куда именно я её должен доставить не уточнялосьты злоупотребляешь полномочиями сотрудника мида
и это говорит мне человек, который выделывался удостоверением на собачьей выставке дама голодна, а я всё-таки джентльменчто ж ты отвлекаешься на переписку, когда рядом дама
где ты сейчас?тебе зачем?
моего джентльменства хватит на всех, ну и цунэмори очень просит взять тебя с нами так-то я тебе бы и не написалда пошёл ты
шучу же ну так где ты?идите ешьте вдвоём, вам так-то нужно провести время вместе??
гино ты. едешь. с нами. откуда тебя забрать?с кладбища
а если серьёзнокогами я СЕРЬЁЗНО на кладбище я навещал могилу отца
ане акай а приезжай и забери меня
что за ресторан ты хоть выбрал?
кому нужны эти рестораны, мы едем в шокозадницукогами ты сдурел?
ты её из изолятора везёшь в заброшенный район?
в день моего приезда ты поехал туда без возраженийну так то я, её-то за что в эту помойку?
а ты готов со мной в любую помойку?как будто сам не знаешь ответ
я сказал цунэмори про шокозадницу, она в восторге всё мы едем за тобой, ждинас всех посадят
не в первый раз Заброшенный район налетает огнями под горло и подхватывает хлынувшим шумом голосов на разных языках, никогда не засыпает и пестрит в ночи дерзящим красным. Зазывающая карусель кипящих жизнью кварталов, плывущие толпы и кочующий по углам смех, полосатые бесчисленные палатки и пары из котлов уличных лапшичных, неон назойливый и дразнящий, портал в другой мир и островок напускного беззаконья, запертый в кольце автострад и взмывших в погасшее небо монорельсов. У Аканэ сомнений нет — это определённо лучший вечер. — Ну конечно, в меня же так мало шишек прилетает из Бюро, — Фридерика по ту сторону сигнала обречённо вздыхает. — Когда вы её примерно привезёте, к десяти? — Утра? Возможно, — Когами неопределённо пожимает плечом, и Аканэ зажимает ладонью смешок. Мике отзванивается Гиноза, в двух словах объясняет ситуацию, заверяет торжественным “под ответственность министерства”, извиняется за якобы плохую связь в заброшенных районах и на возмущённых криках сам прерывает вызов, бессовестно лыбясь. В кафе — в баре, в забегаловке, в сомнительной дыре, Аканэ без разницы — они занимают столик в самом углу и тесно усаживаются на угловом диване. Аканэ держится спокойно, но взглядом всё равно мечется, восторженно осматриваясь. Народу много, но толпа не мешает, каждая компашка существует в своём отдельном гогочущем мирке, тёмно-зелёные стены завешены фоторамками и антикварными постерами, расставленные на полки сквозного шкафа декоративные бутылки в подсветке набрасывают на столик цветные пятна. — Почему всё-таки такое название? — Аканэ первая набрасывается на меню, как самая голодная. — Насмешка над концептом цивильной кофейни, которая в городе называлась бы “Шоколадница”, и туда хорошие человечки приходили бы поесть хорошие шоколадные тортики, — Когами, устроившийся посередине, культурно складывает сброшенную куртку. — А здесь, ну, сама понимаешь — задница. — Да, а здесь мы жопу сосём, грубо говоря, — Гиноза интеллигентно покашливает, с меланхоличным видом открывая алкогольный раздел. — У тебя всё ещё есть возможность потребовать Когами отвезти тебя в нормальный ресторан. И сохранить веру в нас как в приличных людей. — Я работала с вами обоими, — с усмешкой отмахивается Аканэ. — Про приличных людей врите кому-нибудь, кто вас совсем не знает. Когами и Гиноза переглядываются с мелькнувшими улыбками, и Аканэ вдумывается только сейчас, всматривается и вслушивается в идиллию их воссоединившейся троицы. Теплом обнимает почти дурящим — они знакомы, так давно и так хорошо знакомы. — Заказывай всё что хочешь, не стесняйся, — подбадривает щедрый Гиноза. — И мыслей о стеснении не было, — Аканэ нетерпеливо пробегается глазами по названиям блюд. — Вот эти роллы вкусные у них? — “Пикантный” бери, самый вкусный из списка. — Нет-нет, бери тот, в котором сёмга и сливочный сыр, — вмешивается Когами. — Не слушай его, пикантный лучше. — У Гино одни пикантные штуки в голове. — М-м-м, — Аканэ перелистывает страницу. — А что тут по салатам у них? — Пиво будешь? — перебивает Когами. — Да, угощает всех Когами, если что, — Гиноза невозмутимо отворачивается от возможного возмущённого взгляда и отвлекается на фото бутылки коньяка. Аканэ поглаживает меню почти заворожённо — книжные, осязаемые, редкий кусочек мира без технологии звучит шелестом бумажных страниц и отдаёт в кончики пальцев лёгким покалыванием. Гиноза заглядывает в меню притихшего Когами. — Что ты собрался брать? — Треску в хурме. Гиноза и Аканэ обмениваются тяжёлыми взглядами. — Мы можем отсесть от него, ты только скажи, — Гиноза вздыхает и демонстративно отодвигается от Когами подальше. Аканэ прикусывает улыбку и наконец-то определяется с заказом. Подошедший официант вяло приветственно улыбается, по виду настроенный на худшее, и становится даже интересно, что тут министерская парочка вытворяла в прошлый раз. Когами с Гинозой тоже делают заказ и спорят из-за коктейлей, выбирая для Аканэ самый вкусный, пока официант терпеливо ждёт их примирения — уже явно привыкший — и у Аканэ едва не кружится голова от осознания, что она наконец-то вернулась. Они переговариваются ни о чём и обо всём сразу — повседневное вскользь, пара каламбуров и рандомные интересные факты про хурму от Когами, отстранённое и не задевающее ничего из больного. Аканэ поглядывает в сторону — в бар приходят и громко здороваются с барменом музыканты, обмениваются рукопожатиями и проходят на сцену, стягивают с плеч гитары и расставляют аппаратуру. — Ого, тут живая музыка будет? — Да, и если нам повезёт, то ближе к ночи придут классные ребята с аккордеонами и скрипками, — Когами тоже оглядывает сцену и машет одному из гитаристов. — Главное, чтобы не пришли те иммигранты, у которых ты украл укулеле, — Гиноза довольно потирает руки, увидев на подносе у идущего к ним официанта свой заказанный креветочный салат. — Ещё можем нарваться на пивной конкурс. — Ох, да, — Когами понимающе кивает. — Нам, наверное, лучше уйти отсюда до его начала. — А что это за конкурс? — оживляется Аканэ. — Соревнование, кто больше выпьет пива, — Когами подозрительно прищуривается. — Хочешь остаться и посмотреть? — Да нет уж, — Аканэ утирает салфеткой уголок рта. — Хочу поучаствовать. Гиноза роняет из палочек креветку и переглядывается с Когами — тот улыбается со смесью настороженности и восхищения. — Занятный вечер нас ждёт, — Гиноза тюкает локтем под бок. — У тебя с собой губная гармошка? — Блин, — Когами скорбно хмурится. — Забыл. — Ну вот, минус одно мероприятие в сегодняшней развлекательной программе. Программа у них спонтанная совершенно, и в ней главным пунктом пока только одно — разговоры-разговоры-разговоры, которых не хватало и за которыми часы тают и теряются, и разговоры всё ещё не о главном, и в этом нет натянутости и осторожности на каждом слове, просто темы плавно и мимо, о сложном говорить не хочется, и будущее кружит лепестками сакуры, но за стихающим вихрем по-прежнему маячит ждущая петля — как-нибудь сложится, отболит и утихнет, к новому привыкнется, по старому будет изредка выться по вечерам — по четвергам почему-то чаще. Они упоминают Караномори с Кунидзукой — девочки, которые вырвались — и что здорово будет получить приглашение на свадьбу, если Шион с Яёй вообще про них ещё помнят. Они воспринимаются до сих пор как чудо — обе аномально исцелившиеся и вернувшиеся в свободную мирную жизнь, и это даёт надежду другим, к кому система ещё может оказаться благосклонна. Вот только Аканэ не думает, что их троица попадёт когда-нибудь в число прощённых. Гиноза опять дёргает Когами — замечает всегда, когда тот подозрительно замолк. — А ты чего молчишь сидишь? — Я хурмы поел, мне рот вяжет. Гиноза устало цыкает и отворачивается — сам улыбается бессовестно в стену. Аканэ невольно ими любуется. Такие сочетающиеся и гармонирующие до неприличия — будто и не было их прошлых, где каждая фраза на риск и шагом по минному полю. Они, наверное, всегда такими и были, пока их жизни не вывернуло трагичным изломом, развело обоих по разным углам копить обиды и недосказанности, а позже раскинуло по разным континентам без надежды на новую встречу, и вот они вновь — смахнувшие пыль с забытой идиллии и будто никогда и не расстававшиеся. Аканэ чувствует сама, как глаза светятся — наивно наверняка, счастьем каким-то дурным и до воображаемых звёздочек. Когами этот взгляд ловит почти с умилением. — Гуляла когда-нибудь вот так допоздна? — Мне двадцать восемь лет, Когами-сан. — Ну так гуляла всё-таки? — Нет. Аканэ ожидает насмешливого смешка или какой-нибудь подколки, но ничем таким Когами ей не отвечает. Аканэ и не скрывает, что она неисправимый домосед и из гулянок припоминает только посиделки в кафе с подругами, и конечно же она не имеет в виду “не быть вне стен за полночь” — служба в полиции вообще сбивает режим напрочь, и не раз во втором часу она с исполнителями осматривала место преступления, не спала сутки и первые лучи заставала на крыше Бюро, ловя в чашку с кофе их упавшие отблески. Но есть разница — не спать вынужденно, из-за ночной смены или душной бессонницы, а иногда — когда время не тревожит вовсе, отсчитывается где-то фоном и не касается, и утро не торопится или вовсе передумало наступать. — Что ж, прости, что именно с нами тебе приходится делить такие важные воспоминания. — Не могу представить компанию лучше, — улыбается она, вертя по стакану коктейльную трубочку. Когами кивает, поняв и услышав. И Аканэ говорит искренне — здесь и сейчас ей хорошо, вне стен — выбеленного реабилитационного центра и своих внутренних — и под переливы живых гитар, и это быть в компании, но не быть чужой, это не чувствовать тоскливый сквозняк кожей, когда все смеются, это не поглядывать незаметно на время и искать повод уйти. Это не отводить глаза и бояться вспомнить, что уйти рано или поздно придётся. Пивной конкурс они всё-таки застают — Аканэ влетает в ряд участников под восхищённое улюлюканье готовящихся делать ставки зрителей. Гиноза с вызовом закатывает рукава под чьё-то впечатлённое присвистывание. Когами в состязание втягивается скорее от безысходности и из солидарности к товарищам, раз уж у них троих одновременно отказали мозги. — Эта затея может оказаться опасной, — предупреждает он в последний раз и держит наготове свою кружку. — Тогда у вас ещё есть время отказаться от участия, — Аканэ же отступать не собирается, ухмыляется и складывает пистолетом пальцы. Участники начинают по сигнальному свистку — Аканэ набрасывается на пиво, будто все годы службы в Бюро только с ним и проводила вечера после тяжёлой смены, на порыве шальном и диком, пьёт большими глотками и жмурится до белого шума под веками, чувствуя себя королевой мира под хор восторженных возгласов. Она обходит их всех — под вой болеющей толпы вливает в себя кружку за кружкой, прерываясь передохнуть и заесть кусочком бекона, который ей любезно подаёт на вилке довольный Когами, хитро соскочивший с соревнования ради наблюдения со стороны. Возможно, остальные ей уступают просто из душевности, позволяя насладиться победой, — мелочь, но зато эйфория и гордость за себя на весь вечер, удивительно хорошие люди для такого плохого места. И только Гиноза продолжает биться всерьёз и не поддаваться. — Цунэмори, — он упирается ладонями в стол и тяжело дышит, почти до хрипов. — Куда. Куда, мать твою, в тебя столько влезает? — Вы бы присели, Гиноза-семпай, а то вас пошатывает, — усмехается Аканэ, запрокидывая в себя очередную кружку. — Она права, Гино, твой лимит так-то исчерпался ещё на втором круге, — Когами тянет выбывшего Гинозу за руку, чтобы уселся рядом и успокоился. — Но ты бы тоже притормозила, с пивом лучше не шутить. — У вас усы. — Не завидуй, — Когами хмыкает и очерчивает свои пенные усы пальцем. Аканэ смеётся — лицо горит и тело без опоры, ткни под лопатки остриём и смотри, как посыплется. Ей весело почти до истерики, счастье пенится и пузырьками царапает горло, привыкшее не выпускать крик, — мама, не жди домой, здесь музыка и смех, я безрассудно пьяна и на подхвате лучших сильных рук. мама, я поломала свою жизнь и всё равно смеюсь. мама, у меня нет больше дома. Вскоре она стукает по столу последней допитой кружкой — весь ошалевший бар взрывается аплодисментами. — Серьёзно? — Гиноза таращится попеременно на гору выпитого и на светящуюся счастьем Аканэ. — Она победила? Когами! — он изворачивается и дёргает Шинью за воротник. — Мы воспитали монстра! — Чш-ш, угомонись и пожуй картошечку, — Когами успокаивающе дует ему на чёлку и суёт в раскрытый рот картофельную соломку. — Если начнёте тут целоваться, я попрошусь обратно в тюрьму! — кричит Аканэ, угрожающе ткнув в них пальцем и громко икнув. Когами примирительно поднимает руку и хулиганисто целует разомлевшего Гинозу в щёку. Аканэ задирает голову к потолку с ликующим воплем — потолок в ответ кувырком и по глазам всполохами, отсветы фонариков и тени цветных стёкол вперемешку, зелёное от стен обрывочно мазками-вспышками-печатью по ободку радужки. Так хорошо не было давно — если было вообще хоть когда-то. Выпитое не прилетает коварным бруском с крыши и не засыпает расколовшейся кирпичной крошкой, а обнимает почти заботливо и кутает в ватную обездвиженность — лениво и тепло, воздух густой и почти осязаемый целует в разгорячённый лоб. Аканэ отлёживается в убаюкавшем мареве, сняв обувь и подогнув на диван ноги, — голова на правом плече Когами, левое занял дремлющий Гиноза, пока сам Когами молчаливо ест лазанью. Мир вокруг кружит чужие голоса под знакомые мотивы, сплетая неразрывный и терпимый гул. Аканэ прикрывает глаза, чтобы лучи вплелись под веки и легли дрожащей завесой на зрачок. — Когда ещё мы вот так соберёмся? — Аканэ спрашивает в пустоту, в рябь поплывших столиков и плавное мерцание гирлянд на замедленном режиме. — Или мне стоит запомнить этот вечер как первую и единственную такую нашу вылазку? — Мы с Гино можем раз в неделю разбивать витрину или угонять чей-нибудь мопед, чтобы ты приезжала нас арестовать и заодно с нами повидаться. — Интересно, начальство поверит нам, если будем отпрашиваться в заброшенный район исключительно по работе? — Придётся поверить, мы будем серьёзны и убедительны, уверяя, что для сбора нужных сведений нам необходимо посетить караоке-бар. — Трудно будет пересечься, работая в разных структурах. — Пересечёмся ещё не раз, поверь, — Когами елозит наколотым кусочком по смазанной соусом тарелке. — МИДу в последнее время часто приходится сотрудничать с Бюро. Ну то есть как сотрудничать — вмешиваемся без спросу в расследования, а своими данными не делимся. — Вы, получается, как бы “Министерство не твоих собачьих дел?” — Хах, да-а, именно, — Когами смеётся — не улыбка мимолётная уголками губ, а широкая и очаровательная до ёканий в груди, лучики у сощурившихся глаз, и в них искры-искры-подкожно. Аканэ смотрит на него, как на видение, которое до паники страшно сморгнуть — не верится до сих пор, что реально и рядом. — Обещайте, что оба как-нибудь меня ещё выкрадите и снова увезёте туда, где даже не ловит связь. Когами поворачивает к ней голову — блики дрожью по краю зрачков, тепло впаянное и щемящее — наклоняется слегка и тянется поцеловать растрёпанную макушку. — Всё будет, родная, — обещает он, приобнимая за плечо — ободряюще и крепко, чтобы запомнилось и спасало даже потом, когда случится очередное не вместе. Аканэ не хочет ни в будущее, ни под ветер перемен в лепестках, ни навстречу горизонту без облаков — просто остаться здесь и не решать больше ничего, не бояться и не биться, уткнуться уставшей девочкой и забыть хоть на время, какой сильной ей приходится быть. Отрубившийся, как казалось, Гиноза вдруг резко поднимает голову и объявляет: — Хочу петь! — Ну здрасьте, — Когами придерживает Гинозу на всякий случай под спину, пока тот поднимается. — Вот и слетела последняя планка нашего образа приличных людей. — Эта планка держится, пока мы остаёмся в штанах, — Гиноза выходит из-за стола, сдёргивая зачем-то резинку и распуская волосы. — И даже она готова рухнуть с минуты на минуту. Аканэ отстраняется от плеча и потягивается, зевает и недоумевающе ищет ногой на ощупь одну туфлю, которую запнула куда-то то ли под диван, то ли под соседний столик. Гиноза трёт переносицу — гравитация наверняка крутанула перед глазами потешный зигзаг — покачивается и бредёт к доисторическому музыкальному автомату. Что-то там нажимает, разбирается с микрофонами, перещёлкивает треки и застывает от зазвучавших первых нот, затем рывком подлетает обратно к столу. — Это же та самая песня! — Гиноза цепляет Когами за плечо и трясёт. — Слышишь, ты узнал её? — Не припоминаю такую. — Да как так? Та самая, которую ты включал нам на выпускной! — Первый раз слышу. Гиноза растерянно икает и упирает руки в бока. Когами смотрит на него неотрывно и в непоколебимом спокойствии дожёвывает лазанью. Аканэ зажимает рот, чтобы приглушить смех — годами ранее она бы боялась, что вот-вот полетят стулья, но сейчас между ними иное совершенно, их весна переплавила пули в спасающие слова и беспокойные головы украсила венками из ромашек. — Ты обалдел?! — Гиноза негодующе встряхивает волосами — зрелище-загляденье. — Ты сам увёл меня на стадион танцевать медляк под баскетбольными кольцами! — Воспоминаний нет, голова пуста. — Ты включал в этот грёбаный день на своём грёбаном браслете эту грёбаную песню, как ты мог забыть? — Я не думал тогда о песне. — А о чём тогда ты думал? — О твоих глазах. Гиноза застывает в своём комичном возмущении, прыскает и пальцами зачёсывает назад чёлку, сверкает хмельным румянцем дурным и пихает лыбящемуся Когами под нос микрофон. Аканэ на фоне драмы находит наконец-то улетевшую туфлю и обувается с победным пританцовыванием. — Вот, держи, — бармен появляется откуда-то сбоку и протягивает маракасы. — Я верил, что они понадобятся. — А я, кстати, отсидела, — зачем-то хвастается Аканэ, забирая маракасы и задорно ими встряхивая. — Молодец, — радуется за неё бармен. — Сказала бы сразу, сейчас принесу тебе коктейль за счёт заведения. Когами, до последнего делавший вид, что не знает песню, запевает безошибочно первые строки. Гиноза подхватывает, путает слова, за что получает пристыжающий злобный зырк, хохочет в микрофон и затыкает сам себя, чтобы не гоготать на весь бар. Они поют мимо нот, тянут друг к другу руки в наигранной надломанности и разворачиваются к Цунэмори, продолжая петь теперь уже ей. Аканэ трясёт маракасами и смеётся до слёз, смотрит во все глаза и боится моргнуть — вдруг секундная темнота сотрёт их и выкрадет из хоровода вспышек, оставив вместо образов звенящую пустоту. Они покидают бар на рассвете. Выходят втроём под руки — Аканэ идёт посередине и пару раз поджимает ноги, чтобы её пронесли над землёй — покачиваются и задирают головы под светлеющее небо, бледная лазурь с розоватыми потёками, проблески солнца слабые сквозь разводы смешавшихся акварельных мазков. Когами останавливается и закуривает. Гиноза притормаживает тоже, головой прирос снова к его плечу и явно умудрился уснуть стоя. Аканэ просит сигарету — Когами молча делится и подносит зажигалку, помогая прикурить. Аканэ благодарит немым кивком, запахивает края накинутой на плечи его куртки и отходит чуть в сторону, выдыхая на ходу дым. Шаги такие громкие и эхом по стихшему переулку, воздух ранний-утренний и проливающийся ледяным в горло, безлюдность редкая и контуры погасших фонарей. Она курит неспешно, встречает рассвет по оттенкам прорезающегося неба и не упускает ни один луч, на привязи у времени и не щадящих в этой эпохе цифр, цепляясь за тающие минуты истекающей безмятежности. И стены не всегда реальны, но душат даже фантомные, а здесь выдох ровный и кутающий дым, надежда из ниоткуда, ещё не растраченные возможности творить мелкие хулиганства и удивлять саму себя — а значит, и жизнь ещё может нарисовать что-то новое. — Это не конец света, — Когами будто читает мысли и заставляет обернуться. — Правда, уж мне-то можешь поверить. Аканэ задумчиво вертит сигарету, смотрит с расстояния и почти верит — и безмятежность иногда обретается в чьём-то нужном присутствии. — Я практически повторила вашу судьбу, Когами-сан, — она склоняет голову набок, дым качается перед глазами нитями и туманит растёртыми штрихами. — Гордитесь своей воспитанницей? — Меньше всего мне хотелось, чтобы ты брала с меня пример, — Когами глушит скользнувшую улыбку затяжкой и выдыхает в сторону, чтобы не дымить на Гинозу. — И по итогу ты стала гораздо лучше меня. И именно поэтому я бесконечно тобой горжусь. Аканэ ведёт прикрытыми плечами, сгоняя озноб. Она не считает себя лучшей — есть совершённое, за что вина никогда не отпустит, есть секреты, за которые собственное отражение пытается пристыдить с презрительной ухмылкой. С Когами когда-то было так же — какой-то из рассветов стал отправной точкой, встретил не лучами, а необратимостью цифр, и в таком же почти возрасте, с такой же перебитой верой в мир, если она вообще осталась, реальность швырнула об асфальт и не раз ещё протащила. Неизбежное падение, и всё ради благой цели, конечно же — да только боли шрамам это умаляет едва ли. — Неужели до сих пор никаких сожалений? — Аканэ припоминает их давний разговор — отголоски и отмотанные назад года. — Мы гнались за попытками сделать мир лучше, но какой ценой? Остановившись и обернувшись на оставленный за собой след — что можем мы сделать, кроме как ужаснуться? — Посмотри на нас, — Когами разводит руками и гладит дёрнувшегося Гинозу по голове. — Где мы, кто мы и сколько всего у нас позади. Есть чему ужаснуться, согласен, но не все наши выборы и свершения были ошибочные. И есть тоска по безвозвратно утраченному, есть боль, которая с годами всё же утихнет, но сожаления? Нет места и времени им. Аканэ слушает, не упуская ни слова, как слушала всегда и с самого начала, когда совсем ещё юная и с дрожащими коленками, говорящая часто невпопад и колеблющаяся перед своим первым выстрелом. И они ведь такие же — нигде им места нет, и времени всегда так несправедливо не хватает. Она смотрит на нелепо спящего Гинозу — когда-то отчитывал её в коридорах за каждое действие, а сегодня закружил в танце под овации шальной толпы — улыбается и задирает голову. Подсвеченные облака разгоняются и несутся к горизонту, и Аканэ провожает их взглядом, сжимая тлеющую сигарету в озябших пальцах. Момент застывает в раздробленных секундах и тонет в рассветной тишине, ловящей отзвуки пробуждающегося мегаполиса, и жизнь продолжается, осколочное прошлое стелется у ног и остаётся позади перезвоном на ветру — Аканэ обещает больше не оборачиваться.