бракосочетание

      кто-нибудь считал, сколько всего звёзд на небе? а во всей космической материи? она тянется от бесконечности к бесконечности. она как пустыня из чёрного песка и звёздной, блестящей пыли. в ней ни воды, ни воздуха, ни звука, ни жизни. в ней — одинокая, звенящая пустота. так звенит колокольчик, который повесили в храме мэйдзи дзингу¹, из-за шелестящего ветра, бродящего меж высоких деревьев.       саяка не посещает храмы, не верит в богов и не носит расписные кимоно и юкаты. саяке чужда религия — бога нет. он не бродит ни в космической материи, ни в какой из бесконечностей, ни по людской земле, которая, если судить по глупой книжке, когда-то его приютила. те же люди и погубили его, а он, как назло, восстал из пепла, словно феникс. глупые христиане. глупые буддисты и приверженцы ислама. глупые синтоисты. ещё более глупые язычники. глупые, глупые люди. верят в какие-то глупости, придуманные глупыми предками, которые были настолько недоразвиты, что придумали всему сакральное объяснение. глупые не понимают: кумир, которого они себе сделали, никогда им не поможет.       — хм, это же нарушение одной из заповедей, — звонко замечает кирари, и саяка вздрагивает от неожиданности, пальцами сжимая вторую ладонь.       она не знает, ходит ли кирари в храмы и верит ли в богов, но видит, что президентка носит прекрасное кимоно и деревянные сандалии, надетые на белый носок, звонко стучащие подошвой по плитке, которой выложены дороги к храму. тёмно-синий бант на спине идеально ровно завязан, а широкий пояс очерчивает и сжимает тонкую талию. кирари приходится семенить, чтоб быстрее передвигаться и идти вровень с саякой, и делает та это так утонченно, что и не заметишь, тяжело или привычно ей подобное испытание.       они поднимаются по высоким и длинным ступеням ко входу в храм и снимают обувь, чтоб ступить на деревянный тёплый пол. в здании царит приятный полумрак, горят ароматные свечи, палочки благовоний; у угловатой колонны стоит монах, склонив голову в безмолвной молитве. кирари, будто наплевав на все, что вокруг, проходит прямо к столу, на котором стоит курильница, лежат несколько дощечек с желаниями. она садится на ноги, берёт чистую дощечку и кисть с тушью, чтоб написать на ней своё. саяка сжимает губы, но подходит к ней сзади, наблюдая. кирари прижимает кончик кисти к своим губам, покрытым блестящей голубой помадой, которая отливает зелёным из-за тёплого пламени свечей. тихо хмыкнув, та всё же начинает выписывать иероглифы аккуратными чёрными мазками.       — этот цвет так похож на твои глаза, саяка-сан, — шепчет кирари, кидая взгляд за своё плечо и улыбаясь своей привычной улыбкой, и саяка, смутившись, слегка краснеет.       — спасибо, — тихо отвечает и знает: не услышала. или просто не обратила внимания.       кирари возвращается взглядом к своим иероглифам, и чем больше саяка наблюдает, что получается, тем сильнее бьётся сердце в грудной клетке. это похоже на очень злую шутку, которые так любит её президентка, или на самое обыкновенное издевательство, которое для той привычно. саяке кажется, что она сейчас заплачет, и слёзы обожгут щёки, словно маленькие язычки пламени от свечи.       — я закончила, — говорит кирари, и тело прошибает холодным потом: он течёт по спине реками. та поднимает табличку, поворачивает лицевой стороной к ней и лукаво спрашивает: — хорошо получилось, да?       боги, я хочу, чтоб саяка       меня разлюбила.       саяка лишь склоняет голову с нервной улыбкой, и чёлка закрывает прядями и тенью слезящиеся глаза. кирари всегда говорит, что, когда она плачет, её глаза похожи на космос: такие же глубокие, с блестящими в них звёздами. она не знает, насколько это правда, да и не хочет знать. пустая лесть или даже ложь — не то, на что нужно тратить время. саяка теряет его сполна, и ей больно, больно, больно.       — вы очень красиво пишите, президентка, — дрожащий голос через тихий всхлип выбивается из-под дрожащих связок в горле. кирари молча оглаживает пальцами дощатые края, пока к ним не подходит тот самый монах. сначала он кидает взгляд на саяку, замечая её слёзы, но ничего не говорит. улыбнувшись, обращается к кирари:       — вы написали своё желание? — кирари кивает и протягивает дощечку монаху, улыбаясь шире и лучезарнее.       — посмотрите, как красиво вышло, — говорит та и роняет её на стол.       дощечка с грохотом задевает тушь и близ стоящую свечу, падает с края стола на пол и оказывается испорченной. пламя свечи касается разлитой туши и увеличивается, пока монах не выливает из чашки воду, набранную в колодце.       — очень плохая примета, — качает головой он, сдвинув брови.       кирари лишь пожимает плечами и наигранно-печально причитает:       — значит, моё желание никогда не сбудется? — не дождавшись ответа, она встаёт на ноги и проходит мимо поражённой и потерянной саяки. — ну и ладно. всё равно там не было ничего важного.       саяка не знает, смеяться ей или плакать. резко обернувшись, она широким движением ладони стирает с лица слёзы и сопли, шмыгает несколько раз носом и поворачивается к монаху, который с осуждающим покачиванием головы поднимает дощечку и тушь с пола.       — извините за беспорядок, — кланяется она, и монах пожимает плечами.       — радуйтесь своей удаче, — отвечает он и уходит. саяка, застыв в удивлении, сжимает края своей юбки. постояв перед свечами, она всё же зажигает палочку благовоний и уходит из храма.       светлое небо дня слепит и заставляет желать вечер сильнее. саяка осматривает площадь перед храмом и наконец-таки находит одиноко стоящую кирари, смотрящую куда-то вдаль. она подбегает к ней, и та поворачивает голову. в голубых глазах отражается чуть розоватое лицо саяки.       — идём, — говорит кирари и проходит через ворота.       саяке хочется что-нибудь сказать. сказать, что так, как поступает с ней президентка — нечестно. сказать, что играть с её чувствами — это подло и неправильно. сказать, что такие шутки никак не смешные, и что ей хочется плакать от того, насколько та с ней жестока. но вместо этого — очередной согласный кивок и слепое следование по пятам. потому что знает: президентка хочет ей что-то сказать. донести важное. хочет, чтоб саяка догадалась сама. и пока она этого не сделает, кирари будет устраивать всё новые и новые представления.       должно быть утомительно.       — скоро новый год, — весело подмечает кирари, когда они подходят к другой части храма.       здесь по традициям проводятся бракосочетания — саяка прочитала это в путеводителе прежде, чем прийти в мэйдзи по приглашению президентки.       — а ещё здесь обсуждалась конституция, которая была действительна во время правления этого императора, — снова читает мысли. саяка это тоже знала, поэтому молча кивает, осматриваясь по сторонам.       высокие деревья шелестят своей пышной листвой и тянутся к редким облакам своими длинными стволами и ветками. скоро стемнеет: на небосводе загорятся звёзды, как лампочки, сойдутся в созвездиях и осветят прекрасную японскую землю, вместе с величавой луной провожая всех к новым свершениям. слишком пафосно, — думает саяка и вздрагивает, чувствуя, как чужие руки оплетают талию.       — саяка-сан, — дыхание кирари горячее, а голос томно-нежный, — теперь ты всегда будешь любить меня?       саяка теряется и чувствует, как из-под ног уходит земля.       — вы хотели, чтоб я вас разлюбила, — припоминает она, и та, подождав мгновение, начинает звонко смеяться.       [в её игре смешно только ей][так было, есть и будет]       — дурочка, — произносит кирари, резко поворачивая саяку к себе лицом и прижимая к первой попавшейся стене, — зачем же мне тогда выливать тушь на своё желание?       саяка чувствует, как чужие бёдра прижимаются к ней, и хочется выть. от того, насколько воздух между ними горяч, как тесно, и как ей это нравится.       [боги, разве это — правильно?]       — затем, что вы этого никогда не желали?       [еле успевает договорить — чужие губы накрывают и затягивают в жаркий поцелуй][язык к языку; бьются зубами — они как дикие звери, решившие сожрать подруга подругу и не оставить ни косточки и ни хрящика][жадно, жарко, влажно и пошло — кирари лезет под юбку пальцами, проводя ими по промежности под хлопковой тканью]       — нам лучше уединиться, — говорит она. голос шелестит, словно крона деревьев где-то высоко в небе.       темнеет стремительнее, особенно в глазах.       [она кладёт её на алтарь — так по-богохульски и грязно, грешно][в ответ же раздвигает ноги, и юбка спадает с бёдер, оголяя их и колени][кирари опускается на колени, скользит взглядом по телу и языком между ног][лижет сквозь ткань, вызывая дрожь][желание разорвать всё, что мешает им подругу подругой сожрать]       — вы так красивы, — выдыхает саяко и пытается убрать прилипшие к вспотевшему лицу волосы. она не боится, что президентка доведёт её так, что после нового года ноги не унесут её отсюда, нет. боится лишь, что кто-нибудь увидит.       [узнает, как ей от неё хорошо][узнает, как извивается и просит бо́льшего][а у кирари нет ни стыда, ни совести][она слизывает с неё всё и обсасывает клитор, пальцами растягивает внутренние стенки, вызывая и что-то близкое к оргазму, и неприятные спазмы]       кирари любит играться и задавать противолежащие аккорды, смешивать не сочетающееся и на всё плевать. ей нравится — значит, так и будет.       саяка не против: ей нравится всё, что нравится её богине [а кирари прекрасно играет роль божества: ей, как и любому из “них”, нельзя верить].       [но и забыть... ох, никогда].