Любовь по буквам

Чарльз почувствовал гнев. Дикую ярость, которая подобно пожару сжигала его разум. Он чувствовал разливающийся яд ненависти, что проник в его тело, заставляя сердце испуганно замереть. А затем был вскрик Ванды, который оборвал связь. Омега поспешил — как мог в своем положении — на место событий. В гостиной были только дети — Ванда, которая готова была плакать, и Питер, прижимающий испуганно руки к груди. — Что случилось? — спросил взволнованно Чарльз. Дети отмерли, услышав голос родителя, а Ванда бросилась к нему, утыкаясь в колени. — Папа, — всхлипывала девочка, цепляясь за одежду омеги тонкими пальчиками. — Отец… он.. мне было так страшно. — Что произошло? — вновь спросил профессор, внутренне холодея от страшного предчувствия. Питер указал дрожащей ручонкой в сторону. На полу в стороне лежал брошенный шлем. Тот самый, который когда-то для защиты от телепатии носил Магнето. Чарльза самого передернуло от взгляда на него. Он помнил все, связанное с ним. Помнил боль от пронзающей череп монеты, помнил барьер недоверия, не пускающий в родной разум, помнил попадание пули. Чертово прошлое, что не отпускало их, но которое они старательно прятали от самих себя и от детей, чтобы его тень не тревожила их настоящее. Но оно снова всплыло. — Откуда он здесь? — дрожащим голосом спросил Чарльз, судорожно поглаживая дочь по голове. — Я у Хэнка нашел, — всхлипнул Питер, дрожа, как осиновый лист. — Он сказал, что этот шлем когда-то принадлежал отцу, и я решил его вернуть. — Ох, Питер, — испуганно произнес Чарльз, прекрасно понимая, как мог отреагировать Эрик на такой привет из прошлого. — Что он с тобой сделал? — Он выбил его из моих рук, а потом… — пытался сказать Питер, все-таки начиная плакать. — Я так испугался его. Мне казалось, что отец… что он убьет меня. — Он навредил тебе? — неверяще спросил Чарльз, холодея внутри, инстинктивно в защитном жесте кладя руку на живот. — Нет, — резко покачал головой Питер, вытирая кулаком глаза. — Он просто смотрел на меня, на нас, но он выглядел не как наш отец, а как кто-то чужой, страшный! — Ох, Питер, — вздохнул омега, немного успокоившись — зря он не верил в Эрика, своим детям он никогда не причинит вред. — Иди сюда, дорогой. Питер подбежал к отцу, приобнимая его за шею, а Ванда поднялась с его колен, зеркаля действия брата. Чарльз обнял детей, успокивающе поглаживая, стараясь снять их испуг. — У вашего отца было очень тяжелое детство, — тихо произнес омега, делясь с детьми, пожалуй, впервые своим прошлым. — Из-за этого он стал очень жестоким и закрытым, не доверяющим никому. Он совершил многое в прошлом, что сейчас не хотел бы вспоминать. И этот шлем, как раз связан с теми ужасами, что переживал ваш отец и которые ему пришлось совершить. Он ненавидит эту часть своей жизни, и не хочет к ней возвращаться. Думаю, ему тоже стало страшно, когда он увидел шлем в твоих руках. — Я не хотел, — всхлипнул Питер, цепляясь за родителя. — Я знаю, милый, — зашептал Чарльз, чуть сильнее прижав к себе сына. — И знаю, что Эрик тоже не хотел причинять вам вред или пугать вас. Он вас любит, но не хочет, чтобы вы знали о том, каким в прошлом он был. — Папа действительно был плохим? — спросила Ванда, утыкаясь в отцовское плечо. — Он не был плохим, но из-за того, как с ним ужасно обошлись, ему пришлось совершать плохие поступки, — ответил Чарльз, подбирая слова. — Он старается исправиться. Каждый день, Эрик доказывает, что он хороший человек и заслуживает быть счастливым. Он сильно любит вас, что умереть за вас готов. Дети молчали, продолжая искать утешение в папе. Но Чарльз понимал с болью, что Эрик с ним не сможет утешиться. Как бы омега не пытался, но он не может сразить призраков прошлого, что продолжают держать его альфу. Чарльз сам по себе является напоминанием об ошибках Эрика, которые тот не хотел совершать и которые причиняют ему боль. Он поможет. Чарльз поможет Эрику, но только после того, как тот сам придет в себя, сразив свою необузданную ярость и горечь прошлого. А пока его главная задача успокоить детей и заверить, что их отец их правда любит и его не надо бояться. Это важнее, чтобы Эрика не стало еще больше сожалений.