Frau Groupie

- Я читал твой дневник. Оборачиваюсь. Сидит смирно, пьет кофе, словно мне показалось. - Что? Не смотрит. - Я с тобой говорю. - Я слышу. Как-то нервно обнимаю себя, почесывая локоть. Даже не знаю, что сказать на такое откровение. - Кхм… И когда? - Когда ты была в Германии и выпускалась. - О боже… - тяжело вздохнув, закрываю лицо ладонью, - то есть уже тогда ты все знал. - Ну… Да. - Пи*дец… - выдыхаю я и выхожу на балкон. Этот год был безумным. Безумным во всех планах, потому что все произошло настолько спонтанно, что я несколько раз успевала пожалеть о поспешном замужестве. Вроде не чужой, вроде люблю, но страх ушел лишь частично. Облизнув губы, оперлась на перила, глядя на утренний город. И вот он снова все перевернул. А я думала, наивная, никто не видел мою книжицу. И Кристина так яро уверяла меня… Ну да откуда ей было знать. Больше всего на свете я бы не хотела, чтобы он это читал. Прочесть все, что там написано, значит проникнуться жалостью, а значит… Может ему просто стало меня жалко? Вроде симпатичная, вроде есть секс, бедняжка такая, можно жениться. А выйду из образа несчастной, может и бросит. Потираю ногтем палец, сбоку на котором выбита самая простая буква «B», украшенная вензелями. Не знаю, что меня тогда дернуло согласиться… Миленькая тату, но уверенности в ней чуть. Я всегда много думала, это не прошло и сегодня. Иногда я просто лежала ночью, глядя в потолок или на него, задумчиво кусала губу, слегка хмурясь. Не восхищалась про себя божественной красотой, как он спит и всей прочей ересью. Просто думала, на что подписалась, и как дальше. У него часто во сне подрагивали веки, он постоянно ворочался. Что-то снилось, он все время беспокойно спал и словно не мог найти идеальную позу для сна. Однажды предложила ему попробовать поспать раздельно. Этот дурак обиделся, но я сумела его убедить, что это на пару-тройку ночей, просто посмотреть на реакцию. В общем, провалился мой эксперимент. Полночи мы просто болтали, оставив двери нараспашку, потом я уснула, а он проворочался до утра. Другой раз я проснулась под его тяжестью. Иногда он как-то странно себя вел, были постоянные перепады настроения. В первое время я списывала на собственно само внезапное замужество, потому что это удар, удар по всем. Он все время повторял, что совершенно необязательно это освещать в прессе, так никто и не спешил. На меня смотрели как на врага. Не все, конечно, парни вроде бы были за нас рады. Но вся основа «айсберга» была в бешенстве от такой выходки. Но тут уж ничего не попишешь. Он здорово напрягался тогда, много нервничал, осознавая, что ему грозит, но все равно сделал. Достойно похвалы. Кажется, за год все поняли, что, кроме нескольких подписей в документах, ничего особенно не изменилось. И это, собственно, всех и примирило. Иногда его словно отпускали эти приступы непонятно чего. Целыми неделями он мог ходить спокойным, жизнерадостным парнем, а потом срывался. Срывался, выходил из себя, орал, бесился, потом занимался каким-то самобичеванием. И вот теперь только, кажется, я начинаю понимать. Кажется, этого человека сожрала с потрохами… совесть? Смешно. Несколько лет назад я бы прохохоталась от такой новости. Так бывает, в подсознании человека сидит «грешок», в прямом или переносном смысле, что-то, что его мучает и не может оставить. Незавершенное дело или мысль, что кому-то должен. Прошлый месяц был особенно тяжелым. Видимо, что-то окончательно надломилось, и этот человек, страшно представить, рыдал, правда немо, но смотреть на все это было куда больнее. Я боялась заходить в комнату, где он заперся. Там все время что-то гремело, что-то разбивалось, и этот крик… Мне кажется, я никогда его не забуду. Он переживал настоящий нервный срыв, откровенно сходил с ума, не имея как таковой никакой причины для стресса, потому что тур был откатан двумя месяцами ранее, но причины крылись глубже, в голове. Я очень боялась, что он поранится. Вспомнила саму себя тогда, очень давно, когда просто резала кожу, чтобы как-то спустить мыслительный пар. Но это был подростковый период, он давно в прошлом. Самое страшное, что мне язвительно дали понять, что врач в персонале – я, и мне им заниматься. Сэкономили, выродки. Не сломали меня, так решили доломать его? Зачем, он же золотой слиток… Я молча плакала от безысходности, потому что понимала, что ничем не могу помочь человеку. Зверь заперся в клетке и занимался самоистязанием. Я просила пустить меня, иногда он спокойно просил оставить его, иногда кричал. Я даже пыталась угрожать, но ответом мне была тишина. В общем, когда все закончилось, а точнее пару дней спустя, после того, как уже несколько часов оттуда не доносилось ни звука, я осторожно подергала ручку: дверь была открыта. Что значит, когда запершийся человек хотя бы молча открывает? Он нуждается в помощи. Хуже он выглядел только в те дни после аварии, на койке в клинике. Вокруг глаз лежали черные тени, почти синяки, какое-то сплетение синего, черного и красного. Глазные яблоки были сильно воспалены, лицо вымученное, исхудавшее. Губы сухие и,кажется, немного кровоточили, обветрились, не знаю. В воздухе стоял тяжелый запах дыма. Он сидел между кроватью и комодом, держа в неестественно сухих пальцах свой любимый тлеющий окурок. Ногти были частично содраны. Когда я присела напротив, он перевел на меня свой стеклянный взгляд и тихо, хрипло засмеялся, а я поняла – началось, снова началось. Слышать истерический хохот ужасно. В университете нам показывали документальные короткометражки на общих курсах психологии, что представляют из себя разные виды заболеваний. На это безумно тяжело смотреть. Порой мне казалось, проще вытащить героинщика со стажем, чем его. Тогда я вернулась к нему со шприцом. Затея была не из простых, но на мое удивление, он спокойно просидел с вытянутой рукой, пока я вколола успокоительное. А я боялась, начнет вырываться. Можно было бы попросить помочь Тома и Крис, но это все время. - Не кури никогда, хорошо? – прижимая к груди, я пыталась его успокоить, - Слышишь? - Слышу, Билл, не буду. - Поклянись. Оно выжжет тебя изнутри, никогда так не делай. - Клянусь, не буду. Тише… Я с тобой и ты дома, все в порядке. - Дома… - кивнул он, - дома… Когда он уснул, я расплакалась. Отличница тоже устала. Отличнице тоже страшно.

***

- Извини, ладно? – становится рядом. - Проехали. Надеюсь, ты не из жалости это все затеял. - Боже, только вот так не думай! - Не заводись. - Просто я решил, что ты должна знать. - Спасибо за откровенность. - М-м, - протянул он, закрывая одной рукой пламя зажигалки. Невольно я посмотрела на пальцы. Два из них все еще были заклеены, на здоровых – короткие ногти. Поддавшись какому-то порыву, взяла его за руки, отложив зажигалку, и медленно поцеловала каждую руку. Он непонимающе уставился на меня. - Ты чего… - Солнце напекло, чувствуешь, уже жара начинается. Как всегда завис, как всегда не сразу понял, глядя вслед, затем на свои руки. Еще через какое-то время пришел ко мне, серьезный. - Теперь все точно заживет. - Почему? - Ты как-то это делаешь, - пожимает плечами, - как в детстве, поцелуешь – и все проходит. - Да ну брось. Он присел рядом. - Ну это же прошло, - показал на лицо. - Это бы по-любому прошло. - Ох, не знаю, не знаю. Знаю только то, что когда тебя не было, наша судьба очень жестоко решалась. При том не в нашу пользу. Меня негласно скинули в помойку. - Мне было бы все равно. Главное, что жив и… и в общем со мной. Он покосился на меня. - Это ты уже тогда так думала? - Тогда я молилась. Я ни в чем не была уверена. И точно так же я была брошена один на один с тобой. - Я тебе поражаюсь. - Приятно, что год спустя ты все еще поражаешься. Поерзав, он уселся поудобнее. Забавно вот так сидеть, молча. Ни телевизора, ни музыки, ничего, тишина. Плавно накреняясь влево, больше не сопротивляясь равновесию, устраиваю голову на плече. Какой-то немой кризис, помноженный на немую благодарность вкупе с немой жалостью и немой любовью. Хотя вру. Любовь тут такая же больная, как и мы сами. - Просто я люблю тебя. Так же глядя в никуда. Погладив его руку, обнимаю покрепче. Я знаю.