incipiens a stellas

— о боже, донхёк, мы не будем снова смотреть великого гэтсби и утешать тебя после просмотра, — громкий голос лукаса нарушает тишину, приятно окутывающую стены кофейни, в которой пять студентов проводят перерыв между парами. сам обладатель голоса в надежде на поддержку обводит взглядом остальных друзей, которые мгновенно утвердительно кивают. хёк незаинтересованно оглядывает стол в поисках подходящего предмета, тянется к стопке салфеток и кидает одну в друга. — вы просто ничего не понимаете в любви, — театрально вздыхает и отпивает из своего стакана с холодным кофе. — мы понимаем только то, что ты сентиментальная сука, которая приглашает нас к себе, но никогда не даёт выбрать нормальный фильм, — отрываясь от телефона и исподлобья наблюдая за младшим, голос подаёт марк, за что получает лёгкий удар ботинком под столом. джемин и джонни, не желая вступать в препирания, строго по графику присутствующие в их общении каждую пятницу, когда в доме хёка проходит марафон фильмов, лишь безучастно кивают на слова марка, продолжая листать твиттер, иногда отрываясь на то, чтобы показать друг другу какой-то мем. хёк показательно громко ёрзает на стуле и тихо хлопает в поднятые над столом ладони, привлекая к себе внимание. — поправочка, — смотрит в глаза старшему ли и продолжает, поддаваясь вперёд и сокращая расстояние между ними, — марк ли не приглашён. — поправочка, сентиментальная абьюзивная сучка, — марк зрительный контакт не прерывает, но лениво прикладывает два пальца на лоб хёка, лицо которого находится в жалких сантиметрах от его собственного, и отталкивает, на что тот лишь игриво хихикает, подмигивая старшему. их гляделки, к великому сожалению донхёка, который втайне наслаждался этим сомнительным занятием, прерывает джонни, напоминающий всем о скором начале пары, и марк первый отводит взгляд, поднимаясь со стула и направляясь к выходу. хёк выходит за ним и, блаженно прикрыв глаза, вдыхает свежий воздух, полностью пропитанный запахом цветущей сакуры. он бы хоть целый день так простоял, но джемин хватает его за плечи и возвращает в жестокую реальность, в которой вместо весенних ароматов его ждут только душные аудитории, а вместо щебечущих птичек — монотонные голоса преподавателей. но хёково настроение это не портит ничуть, и он, сравняв шаг с друзьями, лишь вполуха слушает их разговор и иногда безучастно вбрасывает какие-то фразы. он смеётся с какой-то шутки лукаса и мысленно возвращается в позапрошлую осень, когда благодаря джемину он только познакомился с джонни, лукасом и марком. и если с первыми двумя, даже несмотря на свою не особо коммуникабельную натуру, общий язык он нашёл сразу же, то с третьим дела обстояли гораздо хуже по многочисленным причинам, большинство из которых сводились к его откровенно отвратительным для донхёка принципам, связанным с соулмейтом, из-за чего почти полгода они только и делали, что спорили, пытаясь что-то друг другу доказать. апогеем вышеизложенной проблеме являлся тот факт, что донхёк с самого начала был прав и марк, как оказалось, действительно его родственная душа. и хёк, в свою очередь, продолжает безбожно надеяться, что оказалось так вовсе не зря и когда-нибудь марк перестанет придерживаться мнения, что ему не нужен соулмейт. вот тогда младший ли, возможно, и решится раскрыть все карты, не боясь быть отвергнутым. а пока он готов довольствоваться тем, что в перерывах между почти перманентным взаимным буллингом они неплохо справляются с задачей ненамеренно продемонстрировать всем вокруг, как хорошо они с марком чувствуют друг друга, а донхёку персонально — что их природная связь никуда не девается даже с учётом того факта, что марк об этой связи и не подозревает вовсе. естественно, любая связь соулмейтов в их мире имеет свои особенности и к своей, всё ещё нарушающей покой хёка в самые неподходящие (читать: в абсолютно любые) моменты, уже не получается относиться с былым равнодушием, которое под сомнение-то ставилось когда-то лишь из-за банальной и абсолютно оправданной злости юноши. однако он старательно пытается ее игнорировать, отгоняя надоедливые мысли, противно въедающиеся в сознание и не сулящие юноше ничем хорошим. получается не всегда и не легко. хёк, полностью погруженный в свои мысли, не замечает, как они уже доходят до главного корпуса университета, пока джонни не щёлкает перед глазами пальцами, пытаясь привлечь внимание парня. они с лукасом прощаются с оставшимися тремя и уходят в сторону здания своего факультета, договорившись встретиться после пар на этом же месте. остальные заходят в свой корпус и идут по длинному коридору. донхёк опережает джемина и марка на шаг, становясь лицом к ним, и уже открывает рот, чтобы сказать что-то, как вдруг взгляд марка устремляется на кого-то позади хёка, и он, похлопав последнего по плечу, проходит мимо него. от изучающего взгляда джемина не ускользает то, как секундой ранее воодушевлённое пришедшей в голову мыслью лицо хёка омрачает грустная полуулыбка, стоило ему только услышать за спиной голос рюджин — девушки марка. ли совершенно точно знает, что марк к ней не чувствует ничего, но по донхёку от этого бьёт не меньше. однако он пытается не подавать виду, почти сразу же натягивает маску беззаботной улыбки и переводит взгляд на друга. — ты намного лучше, — утешительно произносит джемин, одаривая друга самой очаровательной улыбкой, на которую только способен. донхёк на это лишь наигранно смущённо опускает взгляд, заправляя за ухо воображаемую длинную прядь волос, и заливается смехом, когда друг толкает его и проходит в аудиторию. джемин точно знает, какие мысли, а точнее, мысли о ком крутятся в голове друга, поэтому пытается отвлечь его, рассказывая совершенно нелепые истории, которых начитался в твиттере на перерыве. донхёк заливисто смеётся и садится на своё место. он поворачивается к другу, внимательно его слушая и улыбаясь тому, как забавно тот жестикулирует. секундное эфемерное касание в области талии выбивает от неожиданности весь воздух из легких, и хёк немного подпрыгивает на месте, заставляя друга прервать повествование. — всё хорошо? — взволнованно спрашивает на. донхёк почти убеждает себя в том, что ему показалось, однако в следующую секунду он явственно ощущает чьи-то, он даже знает, чьи, губы на своих. взгляд в еле заметной панике мечется по пустой аудитории, а затем возвращается обратно на обеспокоенного джемина. — да, всё хорошо, — натягивает улыбку и изо всех сил пытается выглядеть спокойным, — ты можешь продо… блять. ли тонкими пальцами хватается за голову, оттягивая пряди волос и звучно падая лбом на деревянную поверхность стола. — как ты меня заебал, марк ли, — гневно шипит и неосознанно впивается ногтями в кожу там, где чувствует очередное прикосновение. джемин всё понимает и лишь обречённо вздыхает, сочувствующим взглядом наблюдая за другом, который несколько минут не поднимает головы и лишь сдавленно дышит. — тебе стоит рассказать ему, донхёк. джеминова фраза, как старая заевшая пластинка, противным скрипом отдаётся в голове ли, и возвращает его в реальность, в пустую аудиторию, в которой только джемин, сам донхёк и его тщетные попытки избавиться от фантомных прикосновений, мерзким холодком распространяющихся по всему телу юноши. омерзительно. омерзительно, когда твой собственный соулмейт сейчас зажимает кого-то в университетской уборной, а ты вынужден чувствовать на себе каждое чёртово прикосновение, которое чувствует он. донхёк всё никак не привыкнет к тому, как марк ли, сам того совершенно не подозревая, вмиг разрушает все его надежды и мечты, заменяя их ненавистью и отвращением — двумя верными спутниками хёка в каждый из подобных моментов. — как всё просто, — горько усмехается, резко поднимает голову и, кажется, призрачные касания чувствовать перестаёт, — прямо сейчас пойду и скажу «хей, я твой соулмейт, а точнее тот, кто нахуй тебе не сдался, но это не так важно, как то, что я вынужден практически находиться в твоём теле каждый раз, когда оно контачит с другим телом, поэтому не мог бы ты перестать трахаться и не мешать мне клоунить самого себя, думая, что ты когда-нибудь будешь готов принять и полюбить меня?». донхёк заходится в истерическом смехе, игнорируя настойчиво подступающие к глазам слёзы. ему стыдно за то, что он в таком тоне разговаривает с лучшим другом, который не сделал ничего плохого, и злость на самого себя пуще прежнего застилает ему глаза. джемин не обижается и понимает, что ли язвит вовсе не из-за его слов, поэтому лишь терпеливо ждёт, пока тот успокоится. — я, — хёк уже несколько минут сидит с закрытыми глазами, вздыхает и потирает переносицу, — я злюсь не из-за тебя, ты же понимаешь. извини, что веду себя, как мудозвон. — кто мудозвон? — внезапный голос марка, появившегося буквально из ниоткуда, заставляет хёка открыть глаза и посмотреть на источника звука. — ты, — коротко рявкает он, одаривая подошедшего полным ненависти взглядом и сразу же опуская голову на сложенные перед собой руки. — всё понятно, биполярочка, — заключает старший ли, заинтересованно листая страницы учебника, — стоило мне отойти на пятнадцать минут, как ты снова меня ненавидишь. — отвали, марк ли, — еле слышно бубнит в ответ, не поднимая головы. со скоростью света произошедшую смену настроения младшего ли заметили все, потому что невозможно было не обратить внимание на донхёка, который несколько часов не шёл на контакт абсолютно ни с кем, отстранённо мотая головой на любой вопрос. игнорировать подобное поведение труднее всего давалось марку, которого либо открыто не замечали, либо одаривали резкими взглядами, полными гнева. старший ли наивно оправдывает это шуточной перепалкой в кофейне, совсем не удивляясь тому, что донхёк способен на это обидеться. но в голову всё равно закрадываются сомнения, что копать нужно немного глубже. донхёк же всё это время мечтает избить себя до смерти за подобное поведение по отношению к друзьям. он видит, как они пытаются помочь ему, при этом не доставая расспросами о том, что с ним произошло. он не хотел, чтобы его эмоциональная нестабильность отражалась и на их настроении тоже, однако чувствовал какое-то удовлетворение от мысли, что, отталкивая их, он делает хуже себе и лучше им, что лишь наполовину является правдой, ведь лучше от этого не становится никому. к концу последней пары донхёк всё-таки понимает, что ему стоит хотя бы предупредить о своём решении отменить их сегодняшнюю мини-тусовку у него дома, так как планы резко и бесповоротно метнулись в сторону одинокой бутылки вина на кухне и размышлений о том, как сильно он заебался. последнее он, конечно же, опускает, но с джемином и марком остальных двух друзей у выхода из здания дожидается, за своё поведение извиняется и, оповестив о своём решении, удаляется под выкрики написать в групповой чат сразу, как доберётся домой. сразу получается только разуться, пройти в спальню и обессиленно завалиться на кровать. а потом пролежать так час, вперив невидящий взгляд в окно, где за соседними зданиями солнце багровым заревом клонится к горизонту. в кармане телефон, вибрирующий от поступающих уведомлений, в голове — абсолютная пустота, а в спектакле его омерзительных надежд — слишком много перерывов на реальность, в которой для марка он навсегда останется просто другом. сил что-либо делать не прибавилось совершенно и спустя два часа. однако меланхоличное настроение постепенно сходит, и хёк всё-таки сползает с кровати, намереваясь принять душ и ответить друзьям. после водных процедур и короткой переписки с друзьями, которой предшествовали многочисленные сообщения беспокоящихся за хёка парней, становится значительно легче, и он снова чувствует себя живым человеком. даже готовится к завтрашнему учебному дню, после чего, прихватив ту самую бутылку вина и ноутбук, собирается провести время за просмотром какого-то сериала, чтобы окончательно избавиться от нагнетающих мыслей. но планы его срывает внезапный звонок в дверь, непрекращающейся трелью разнесшийся по квартире. хёк смотрит на часы, показывающие половину двенадцатого, осторожно кладёт ноутбук на журнальный стол и тихими шагами крадётся к двери. увидев через дверной глазок нежданного гостя, он даже не знает, облегченно вздыхать ему, ведь там не пьяный сосед из квартиры напротив, в очередной раз спутавший двери, или напрягаться сильнее, ведь там марк, увидеть которого он не ожидал даже больше, чем первого. однако дверь он открывает, впуская ночного гостя. старший ли без слов заходит в квартиру, еле держась на ногах и своим видом давая понять, что он, кажется, не менее пьян, чем обычно бывает тот самый сосед. донхёк устало вздыхает, облокотившись о стену в прихожей. — привет, — заплетающимся языком бормочет старший, пытаясь держать равновесие, — впустишь? смотрит провинившимся котёнком, и у хёка болезненно ноет сердце. — а у меня есть выбор? — максимально сухо отвечает, помогая другу доползти до гостиной и усаживая на диван. хёк помогает стянуть куртку и нащупывает ключи от машины в кармане. — ты на машине? — обеспокоенно спрашивает он, вопрос повисает в воздухе, а марк снова поднимает на хёка виноватый взгляд, встречаясь с глазами, в которых уже полыхает огонь, — ты бухой приехал на машине? марк, ты долбоёб или да? — пожалуйста, хёк, не ворчи, — тянет за повисшую в воздухе руку младшего и усаживает рядом с собой, укладывая свою голову на оголённые короткими домашними шортами ноги донхёка. у последнего сердце делает кульбит, а потом и вовсе, кажется, уходит на перекур, потому что марк проводит холодной ладонью по поверхности дивана, пытаясь нащупать руку младшего, а потом укладывает её себе на голову. донхёк сомневается, что это не сон. — пожалуйста, посиди так немного, —шепчет старший, обдавая донхёковы бёдра горячим дыханием, когда как у последнего это дыхание спёрло вовсе. он совсем не привык к подобному поведению канадца, который почти всегда шарахался от любого скиншипа со стороны хёка, и поэтому не знал, что ему делать. и тот факт, что его соулмейт пьян до безобразия и вряд ли отдаёт себе отчёт в своих действиях, тормозил его ужасно. однако рука, покоящаяся на смоляных волосах, хоть и подрагивает немного, но всё же начинает неуверенно двигаться, успокаивающе поглаживая макушку. и вся злость из-за вождения и, в принципе, из-за всего абсолютно вмиг испаряется, будто всегда был только этот момент, в котором лишь он, пьяный ластящийся к нему марк и гостиная, освещённая лишь уличными фонарями. — я порвал с рюджин, — выдаёт спустя несколько минут гробовой тишины. — ты поэтому так напился? — спрашивает хёк, пытаясь скрыть нотки волнения в голосе и продолжая играться с волосами старшего. марк поворачивается на спину, щекоча прядями волос кожу хёка, и закрывает глаза. — я похож на идиота? — незаинтересованно спрашивает в ответ. — да? марк смеётся, и выходит слишком пьяно и слишком грустно. — тогда в чём дело, марк? почему ты решил положить конец вашим отношениям? — не выдерживает хёк. — у нас и отношений-то не было, — язык марка всё ещё заплетается жутко, — только секс, и это устраивало нас обоих, пока она не начала просить большего. — просить чего? — интересуется хёк, когда марк обрывает речь на мучительные для первого секунды. — того, что я никогда не смогу ей дать. ей в голову, кажется, весна ударила, и она решила доёбывать меня тем, что я ничего к ней не чувствую, — тело старшего немного сотрясается от приступа смеха, и хёк недоуменно опускает на него взгляд, не понимая, что того так развеселило. но он ничего не спрашивает, а марк больше ничего и не говорит. однако через десять минут тишина начинает давить на младшего ли, и он все-таки решает без ответа последние слова не оставлять. — действительно, как она могла забыть, что ты выпендрежная хуила, неспособная на любовь, — и это из разряда шуток, которыми они постоянно пытаются друг друга задеть, однако задетым сейчас звучит (и является), почему-то, донхёк. он аккуратно поворачивается на бок, поднимая ноги на диван и упираясь локтем в его спинку. марк глухо смеётся и поднимается, повторяя позу хёка и находясь неприлично близко к нему. его колено упирается во внутреннюю часть бёдер младшего, а взгляд кажется слишком трезвым для человека, который в хлам. — а ты? — стальной голос пробирает младшего до мурашек, но он продолжает в упор смотреть в глаза напротив. — что я? — почему ты думаешь, что способен, если ты только и делаешь, что, весь такой хороший и невинный, отталкиваешь всех под предлогом, что ждёшь соулмейта? а вдруг этот человек не захочет терпеть твои нескончаемые истерики, которые терпим мы?— губы марка искажаются в полуулыбке, но донхёку от этого только сильнее хочется исчезнуть. больно. — не волнуйся, он вполне может оказаться такой же сволочью, как ты, с охуительно крутым кредо «мне не нужен никто», за которым скрывается трусливый ребёнок, не умеющий в искренность. и тогда ему не придётся терпеть меня, — донхёк не знает, откуда в нем столько стойкости, чтобы договорить всё без позорно задрожавшего голоса, и откуда столько тупости, чтобы ссориться с человеком, который на утро даже не вспомнит ничего из произошедшего этой ночью. однако сейчас этот человек выглядит трезвее, чем когда-либо, и донхёк считает это хорошим оправданием тому, что он просто не в состоянии больше держать всё в себе и ждать, пока марк соизволит заюзать свои последние клетки мозга и понять до безобразия очевидные вещи. — удивительно, что мы ещё не поубивали друг друга, — задумчиво заключает старший так, будто последние слова хёка не распороли его старые раны. «удивительно, как ты не хочешь замечать того, что только это и делаешь.» — я поеду домой, — продолжает и встаёт на подкашивающихся ногах, но хёк тянет его обратно за руку, а сам встаёт и уходит в спальню за подушкой. — куда ты поедешь в таком виде? ещё не хватало, чтобы ты сбил кого-то по пути, — хёк кидает подушку на диван и удаляется на кухню, чтобы убрать вино обратно в кухонный шкаф. на обратном пути кидает сухое пожелание спокойной ночи и скрывается за дверью спальни. он заваливается на кровать и, вплоть до макушки головы накрывшись одеялом, пытается заснуть, однако на периферии сознания на повторе крутятся последние год и семь месяцев. для донхёка это было буквально самое тяжелое время, наполненное сплошными разочарованиями. хёк отчётливо помнит день, когда эпицентром всех его бед стал марк ли. и сегодняшняя ночь лишь освежает в памяти то ужасное время.