Пытка

Варе было чудовищно страшно. Свет казался ей не мил, а происходящее напоминало отвратительный балаган. Ещё с утра ничто не предвещало беды. Она как обычно позавтракала невкусной, но питательной манной кашей. Мама как обычно рассеянно поцеловала ее в щеку и отправила девочку в школу, повязав перед выходом дурацкий синий бант на волосы. Варя не любила банты и косички, которые ужасно тянули ей кожу на голове, но как обычно она не сказала ни слова, потому что знала, что так ходить в школу прилично, а с густой копной красивых распущенных волос, как Надя Аристова из одиннадцатого класса, неприлично. Придя в класс, она села за свою парту, третью у окна. Как обычно по средам, она сперва отсидела урок математики и урок русского. Третьим уроком должна была быть музыка. Музыку Варя любила и старательно выводила песенки своим звонким симпатичным голоском. Ей вообще нравилось учиться в школе и на продленке. Особенно нравился тот факт, что так она будет реже видеть отчима Василия Ивановича, чей взгляд на одиннадцатилетнюю падчерицу из-под кустистых темных бровей всегда был недобрым и тяжёлым, а неприязнь сквозила в каждом его жесте, вплоть до поворота головы. Родной отец Вари, Николай Васильевич Конюхов, был строителем. Когда Варе было пять лет, а ее младшей сестренке Свете два года, случилось несчастье — он сорвался со стропил недостроенного объекта и погиб на месте. Был он трезвого поведения и вдобавок хорошим человеком, а потому их семья получила приличную компенсацию и сочувствие всего двора. Однако мама Вари, работавшая бухгалтершей на фабрике детских игрушек, горевала недолго и довольно быстро нашла дочерям нового отца. А затем ещё нового отца. А затем ещё. Предыдущие папы Варе нравились больше, а этот просил называть его исключительно по имени-отчеству и разговаривал с девочками неохотно. Варя не любила его и сбегала от семейных проблем в мир книжек. Но в этот день Варя сто раз пожалела о том, что не осталась дома. Она была готова провести с отчимом взаперти месяц, но только не услышать на музыке эти страшные слова. — Это 5 «А» класс, верно? — незнакомая учительница зашла в актовый зал. — Да!!! — хором ответили дети. — Сегодня ваша очередь на прививку от кори. Заходите в медицинский кабинет по одному, директор просил передать. Простите, что помешала, — женщина виновато посмотрела на учительницу музыки Алевтину Степановну. — Ничего страшного, — махнула та. — Дети, уходить будете по одному в алфавитном порядке. Прошу вас, тихо. Услышав эту кошмарную новость, Варя похолодела. Она чувствовала, как липкий ужас отморозил ей ступни, лизнул голени, и страх стал подниматься все выше и выше, к пояснице. Вскоре панический ужас перехватил горло, и она не могла больше спеть ни строчки. — Варя Конюхова! Что с тобой? — обеспокоенно спросила ее Алевтина Степановна. Варя была белой словно мел, словно чистый лист бумаги, словно белая тряпка, что выбрасывали, прося о перемирии, словно… — А Конюхова прививки боится! Уколов боится, ахахах! — заржал противный Вадик Семёнов. — Нет, Конюхова боится Змеюки, — проницательно и как-то сочувственно сказал Серёжа Андреев. Он внимательно смотрел на Конюхову, на ее толстую рыжую косу с синим бантом, плотно сомкнутые губы и его раздирала жалость к ней. А ещё он заметил, как играло в ее волосах весеннее солнце, отчего они казались похожими на корону или венчик, и эта его приметливость вызывала у него смутное беспокойство. Змеюкой звали за глаза их школьную медсестру Марию Васильевну. Это была очень пожилая, толстая и злобная женщина, заплетавшая свои седые волосы в какие-то сложные косы по моде ещё своей молодости. У неё были неприятные поросячьи голубые глазки, брезгливо поджатые губы и огромная бородавка на носу. Варе она напоминала Джаббу Хатта из «Звездных войн», и характер ее, уж поверьте, соответствовал внешнему прототипу. Змеюку не любили все, а она ненавидела детей. Когда кто-то шумел у ее этажа, она угрожала уколоть самой толстой иглой. Когда кто-то начинал плакать, нарочно говорила, что сделает ужасные вещи и словно впивалась шприцем побольнее. Ещё она обидно смеялась, если кто-то не выдерживал и ходил при ней в туалет как маленький. Ходили слухи, что кого-то Змеюка даже ударила по лицу за хныканье, но вряд ли это было правдой. Ведь не стали бы тогда ее держать в школе, не стали бы… Мысли о стальной блестящей игле, вонзающейся в руку словно жало шмеля (кто там говорил про укус комарика????), о минутах наедине с этим монстром били в голове Вари словно молот. Ноги перестали ее держать, а ухо лишь слышало перечисление фамилий да равнодушно-спокойную речь Алевтины Степановны, которая, пытаясь утешить Варю, прочла дежурную лекцию о необходимости прививок. А…Д…З…Калинин… И вот… — Конюхова! Конюхова! Ты слышишь? Твоя очередь! Варя на негнущихся ногах шла к кабинету. По ее щекам уже текли горячие слёзы, противно капая с подбородка, а лицо горело огнём. — Что ревем?! — рявкнула Змеюка со шприцем наготове. — Быстро села! Варя мотала головой. Ноги отказывались делать лишний шаг, а мозг воспринимать страшные слова. Змеюка чуть не пнула ее, отправив на стул. И тут Варя обрела неожиданную силу. Она резко вскочила, больно наступила на ступню мучительницы и, не слушая ее крики, попробовала добраться до окна, вырваться, сбежать, прыгнуть… Она так и не вспомнила, как вновь оказалась в кресле. Но в этот раз завхоз Степаныч, спокойный и добродушный мужик, крепко держал ее за руки, а сама она была плотно примотана к стулу каким-то шарфом. — Не бойся, милая, не плачь, — успокаивающе говорил он. — Прости, что связал, так уж вышло. С удивлением Варя, вся мокрая и красная от слез и тяжелейшего шока, поняла, что смотрит не на Змеюку и даже не на вспухающее место от укола, а на опутавший ее шарф. Он обвивал ее кольцами словно змея, только какая-то пушистая, мягкая и почему-то красная, с нелепыми кисточками на концах. И тут впервые в жизни ее посетило странное незнакомое чувство, очень тянущее книзу, постыдное и чёрное, что-то из тех глубин ее личности, о которых она и не подозревала. Ей было очень страшно, очень жарко и в то же время любопытно, и казалось Варе, будто она разом она и не-она, и та самая не-она смотрит на Варю со стороны с любопытством, изучая какую-то странную новую реакцию, которой у неё не было ранее. Ноги и уши Вари горели огнём, и ей страшно хотелось и прекратить эту невыносимую муку, и в то же время чтобы ее связали плотнее и посильнее, и тоже держали за руки, тёплые руки… От последней мысли она закрыла глаза, сглотнула и была готова провалиться сквозь землю, но это все было словно выше ее самой, больше ее самой, словно она была больше не Варей, а самой матерью-землей… Экзекуция окончилась, и Варя Конюхова вернулась на урок музыки. Но петь она по-прежнему не могла и все ещё пребывала в состоянии глубокого потрясения от произошедшего. Ее трясло словно от удара током, а тело — и она почему-то понимала, что именно тело — жаждало какого-то нового ощущения, неведомого, пугающего и манящего. Она смотрела в пол своими большими зелёными глазами и боялась их поднять, боялась, что все узнают ее страшную тайну и непонятные ей самой до конца переживания. Почему-то она знала, что не расскажет об этом ни маме, ни Свете, ни тем более отчиму. Когда она подняла глаза, то встретила взгляд Серёжи Андреева. Тот смотрел на неё внимательно и осторожно и вдруг отвёл глаза, смутившись и заметив какой-то непонятный ведьминский огонь в глазах Вари, который привлекал его как мотылька. Ему хотелось рассмотреть ее глаза поближе, вплоть до пятнышек у зрачков, но он не смел. И он тоже знал, что никогда никому не расскажет об этом. Но оба они ещё не знали, что в тот страшный день бесповоротно закончилось их детство, и прежними они больше никогда не будут.