Баллада о конце и начале

— Гореть тебе в аду, паскуда! — Это ж надо, девчушечку до смерти замучить… — Кассию забрать надо! — Заберешь, и он тебя прирежет в ту же секунду! — Сердца у ведьмаков-то и правда нету! — Пущай тоже пострадает, скотина! — Вот супостат, приполз в деревню, гадюка этакая, совсем совесть потерял! — …Это его пленники? — Это сообщники, дурья башка! Чародей авось порталы колдует, чтобы безнаказанно уходили! — Никогда его тута не видывала… Смотри, глазищами своими синими как рыскает! УХ! — А этот чаво делает? Который в кровищи весь? — Хрен его знает… Хотя погоди, это ж тот бард! Ошивался здесь недельку-полторы… — Точно, точно! На днях пропал еще. Живой, мать его перемать… — Ужоль и он с ними заодно? Ох-ох-ох, а мне так нравился этот, как его… Одуванчик? — Лютиком его звать. — Да хоть Ромашкой, тьфу ты!       Толпа продолжала гудеть, иногда сквозь бесконечный галдеж проскальзывали ругательства, искренние пожелания вроде «будь ты трижды весел и четырежды счастлив» и философские размышления на тему того, что же все-таки здесь происходит. Лютик и Аллиот (его-то обвинили почти правильно), в конечном итоге, оказались в банде Геральта, став его сообщниками, и на их счет автоматически приписали все преступления против народа. Кто-то даже заикнулся о чёрной магии и о неурожае. Ведьмак барду толком ничего не объяснил, во-первых, потому что им мешали десятки орущих голосов, во-вторых, он и сам, по всей видимости, был не уверен, в чём их оклеветали. Крестьяне лишь размахивали вилами и угрожали, во всю глотку крича беспочвенные обвинения. На Геральта никто пока не нападал, народ хоть и жаждал зрелищ, да только после вымещения праведного гнева на обвиняемых.       Лютик изумленно перевел взгляд на ведьмака, который молча стоял перед толпой и, судя по выражению злобного умиротворения на небритом лице, готовился оторвать каждую голову, маячившую перед глазами. Кассия рыдала, на её раскрасневшееся лицо со лба текли горячие струйки пота, смешивающиеся со слезами боли. Потом Лютик посмотрел на Аллиота. Тот стоял с нечитаемым выражением лица — на нём отражалось слишком много мыслей и эмоций. Чародей явно о чём-то усиленно размышлял, причём озабочен он был явно не тем, что ведьмака, видите ли, беспричинно обвинили в убийствах. Наконец, Лютик смотрел на разгневанные лица вокруг, с их пожелтевшими зубами, брызгающей слюной, выпученными глазами и кривыми от драк носами. Многих в этой смешанной массе он узнавал. Когда говорят, что ты можешь привыкнуть к тому, что тебя раздражает, они нагло врут. К шуму и оглушающим воплям привыкнуть просто невозможно, даже если ты по профессии актёр или другой деятель искусства. Все-таки непрерывный фон воплей давит на барабанные перепонки, заставляя нервы раскаляться до предела. Бард уже не мог тут находиться: его воспаленная от усталости голова просто не переваривала весь этот гам. Захотелось стать птицей и улететь отсюда куда подальше, даже не тратя усилий на то, чтобы красиво покружить над головами. И когда Лютик уже на полном серьёзе решил попытаться уйти, растолкав столпившихся людей, Геральт вдруг снова взялся за дело. На этот раз он громко забасил, заставляя замолкнуть сначала парочку, а затем постепенно и все голоса: — …лять! Не видите, что у Кассии вот-вот должен родиться ребёнок? Я не лекарь, но могу с уверенностью заявить, что в курятнике, который здесь образовался, она родить не сумеет. Сначала вы просите меня привезти домой вашу любимую дочь старосты, а потом оставляете меня с ней на руках!       Кассия, с растрепанными волосами и бешеными от боли глазами, как будто в подтверждение слов ведьмака, громко заверещала, оглушая первые ряды «зрителей». Те, словно впервые, уставились на неё с легким испугом. — …Ме….литэле! МЕЛИТЭЛЕ! — роды явно начинались, и девушка затрепыхалась, завыв в небо, как одичалый волк.       Раз Кассия звала саму Мать Природы и патронессу плодовитости, значит схватки становились всё сильнее и ребёнок уже отделился от чрева. Геральт поморщился от очередного крика, грязно выругавшись. Крестьяне смолкли, и тогда он угрожающе предупредил их: — Если вы не хотите, чтобы она спокойно родила здорового ребёнка, тогда я сам отнесу её в дом. И только попробуйте мне помешать!       Но ему этого делать не пришлось, потому что сквозь толпу уже остервенело протискивалась какая-то пожилая светловолосая женщина с красным передником в белый узор, чьё лицо было искажено тревогой. Крестьяне послушно давали ей дорогу, с уважением и любопытством провожая её взглядом. Между тем, она завопила уже на полпути: — Кровинушка ты моя! Что ж вы делаете-то, люди.… Ведь она сейчас разродится! Дайте пройти! — требовала она, пока крестьяне спешно освобождали путь.       Кассия, услышав голос женщины, взбудоражено попыталась приподнять голову, облизнув пересохшие от жара губы, позвала хриплым голосом: — Мамочка… — Родимая! — вмиг откликнулась та и подбежала к ведьмаку, ласково протягивая к девушке свои мозолистые от тяжкого труда руки.       Лютик понял, что мать и дочь очень похожи: черты лица у них были на редкость одинаковыми. Женщина отчаянно схватила девушку за руку и сжала ее, стараясь поддержать. Во взгляде Кассии что-то потеплело: ей на секунду полегчало от того, что мать в этот трудный момент находилась рядом. Не отпуская руку дочери, та повернулась к затихшей от волнения толпе и прокричала надломлено: — Господи, помогите же ей!       Геральт рассуждать о доверии не стал, лишь спокойно и аккуратно передал бедную девушку добровольцу, появившемуся сразу после душераздирающей мольбы женщины. Крепкий на вид парнишка со смешными рыжими веснушками осторожно понес мечущуюся и стонущую Кассию прочь. Мать, подбирая широкий подол, засеменила следом, охая и ропща. Народ так же молча расступался перед этой странной процессией, потом снова смыкаясь в единые ряды. Лютик с интересом и непонятно откуда взявшейся тоской в груди наблюдал за тем, как сутулая спина плывет сквозь толпу и потом сворачивает за угол, исчезая.       Крестьяне, до глубины души пораженные своим неверием и глупостью, виновато смотрели друг на друга и неловко пожимали плечами. Этим жестом они пытались оправдать то, что чуть не заставили несчастную рожать прямо тут, посреди деревни.       Руки ведьмака устало опустились — он смог наконец расслабиться. Он окинул торжествующим взглядом толпу и потребовал ровным голосом: — А теперь без кудахтанья объясните, кто вам про меня что-то наплёл.       Лютик в душе понимал, что вряд ли с ними что-то случится, несмотря на ярость бушующих жителей: Геральт бы такого не допустил. Да и опасались обычные деревенские мужики нападать на Белого Волка, славящегося своим мастерством и неустрашимостью. Однако необъяснимое волнение бурлило внутри, наводя в душе беспричинную панику. Может быть, его всё же пугало число людей, собравшихся вокруг них троих, потому что количество иногда побеждало качество, а бард не стремился быть затоптанным очумелой толпой. Она, между тем, молчала, ожидая некоего смелого предводителя, готового выступить перед ведьмаком с речью и таким образом официально объявить ему войну. Забавно, как все дружно орали и галдели, предъявляя обвинения, а потом единогласно испугались декларировать по одному. Стадное чувство всегда преобладало над индивидуальностью.       Геральт возвышался над всеми огромной каменной глыбой, спокойно разглядывая окружающих его простолюдинов. Он казался олицетворением силы и превосходства. Лютик вдруг почувствовал себя защищенным и уверенным; эта поза абсолютной невозмутимости каким-то образом помогала справиться с тревогой. — Где ваш староста? — устало выдохнул ведьмак, которому стал надоедать этот спектакль. — Дома он, — после минутного замешательства неуверенно откликнулись из толпы, — захворал малость. — Давайте скажу я, — внезапно «проснулся» какой-то худощавый мужчина лет сорока, который пролез в первый ряд и наигранно прочистил горло.       Лютик с искренним любопытством осмотрел его маленькое, будто детское личико с бездонными, мутноватыми глазами непонятного оттенка, его тонюсенькие губы, выглядящие так, будто человек все время ухмылялся, и большой нос с горбинкой, на которой красовалась родинка заметного размера. Его необычная, немного карикатурная внешность очень выделялась и привлекала внимание. Впечатление усиливала и одежда незнакомца: не богатая, но цветастая и интересная на вид, она делала его образ ярким и запоминающимся. Лютик даже с некоторым удовольствием заметил, что мужчина, несмотря на несимпатичное лицо, имел тут неоспоримый авторитет. — Я скажу, — повторил человек, гордо отделился от остальной массы, близко подходя к Геральту, и представился. — Меня Иаковом звать.       В глазах ведьмака едва заметно мелькнуло уважение. — Так вот, — продолжил тот и нахмурился, — Ероним, сын Макария, хозяина нашего, недавно прибежал запыхавшийся из леса, весь в грязи. Его вон Яцек наш заметил, клич поднял, вся деревня сбежалась. Так Ероним сказал, что сбежал он из плена, в который его некий сумасшедший ведьмак захватил, чтобы зверски убить и принести бренное тело в жертву. Добавил, что скоро он появиться может тут, так что мы должны быть готовы обороняться. Что, мол, он попытается всех нас порезать и провести главный свой ритуал… Вот уже пять лет люди из нашей деревни пропадают, спохватились мы только на третий год, искали всем честным народом, лес прочистили, не нашли. Думали, нечистая сила завелась, проводили обряды, ничего не помогло… И вот, значит, оказалось, что это ты у нас на земле хозяйничаешь… Зачем ты к нашей деревеньке прицепился?! Зачем сюда повадился?!       Толпа возмущенно загудела, соглашаясь с отчаянными вопросами своего представителя. Лицо Геральта напоминало надутую жабу. Лютик же ощущал, как все внутри поднимается от праведного возмущения. Сволочь, которая промышляла всеми этими злодействами, мучила бедную Кассию и его, обыкновенного барда, попыталась выйти сухой из воды и свалить всё дерьмо на ведьмака! Иметь такую наглость было целым искусством, Ероним, к несчастью, обладал им сполна. Поэту хотелось плюнуть ему в лицо с близкого расстояния, и он прямо-таки жаждал увидеть, как крестьяне, узнав об истинном облике своего любимца, будут мстить мерзавцу. Посмотрев на Аллиота, Лютик заметил, что тот замешкался и стоял с опущенным взглядом. Видимо, что-то для себя решал. — Поэтому я освободил девушку, которую вы так просили меня отыскать, и барда, который пропал пару дней назад, — невозмутимо, с едва заметным ехидством, заметил Геральт и сложил руки на груди. — Хотите сказать, что сейчас я пытаюсь вас всех порезать и «провести главный свой ритуал»?       Казалось бы, логичные вопросы должны были сбить Иакова с толку, но этого не произошло. — Конечно, твой пленник сбежал, ты знал, что он вернётся домой и всё нам расскажет. Решил увильнуть от преступлений? Не получится! А барда своего не предъявляй как доказательство, типчик подозрительный, мы его не знаем. Крутился тут по всей деревне, песенки напевал… Кто евой знает, может, он с тобой заодно? Выискивал жертв тебе на удовольствие, чтобы ты своей рожей тут не мелькал.       Лютик задохнулся от переполняющего его возмущения и активно зажестикулировал, забывая про физическую усталость и болезненное состояние: — ДА КАК ТЫ… ТЫ… С УМА СОШЕЛ?!       Геральт с насмешливым удивлением поднял брови, кажется, такое заявление и реакция поэта его немного повеселили. — Это всего лишь бард. Скажи ещё, что выглядит он так плохо, потому что Кассия его избила на радостях.       Кто-то неуверенно хихикнул, тут же замолчав. Иаков стоял с каменным лицом. Ему было совершенно не смешно, он выглядел грозно, как настоящий защитник деревни, хоть и словесный. На шутку с подвохом мужчина промолчал, видимо, просто не зная, что придумать. — Почему девушка тогда позволила своему мучителю держать её на руках? — уже серьёзно добавил ведьмак, и его взгляд резко стал презрительным. — Доверие — штука тонкая… — неслышно пробормотал бард. — У Кассии жар, она страдала от боли, поражающей её чрево. Она не понимает, что творится и кто перед ней, — уверенно ответил Иаков, и многие согласно закивали. — Однако она узнала собственную мать, — бесстрастно заметил Геральт. — Мать даже слепой узнает, — проворчал противник в споре и тоже скрестил руки на груди, смотря на него сверху вниз, — Откуда мы знаем, может быть, она тебя в глаза не видела. Только твоих сообщников.       Ведьмак сильно помрачнел, и Лютик уже хотел вступиться, привести другие аргументы, которые, к сожалению, были бы абсолютно бесполезны против слепой веры в злодеяния Геральта, однако тот перебил его своим металлическим голосом: — Вижу, вас невозможно переубедить даже обычной логикой. Выслушайте же истинную историю. Вы были обмануты тем, кто на самом деле стоит за всеми этими злодеяниями. Человек, который на протяжении пяти лет организовывал похищения, а потом быстро подчищал следы — это сын вашего хозяина Ероним. И то, что он позорно спрятался у себя в доме, подтверждает мои слова.       Отовсюду раздались возгласы удивления и возмущения, женщины дружно ахнули, кто-то замотал головой в неверии. Иаков побледнел, его глаза сильнее выделились на худом лице. Лютик резко вступился, еле шевеля языком: — Я был его пленником. Он сам и рассказал о своих замыслах… А потом, когда пришел этот ведьмак, — Лютик решил, что если притвориться, будто Геральта он не знает, это сыграет им обоим на руку, — Чтобы освободить меня и Кассию, он сбежал. Как раз… он… захотел увильнуть и… свалить вину на нашего спасителя. Вы правда верите, что человек, освобождающий… землю от монстров… способен на… такое? Вы впервые увидели ведьмака, когда он пришел сюда, чтобы… предложить помощь… А Ероним живет здесь уже давно… Поверьте, иногда нож в спину… получаешь от того, кому ты доверял…       Последняя фраза заставила Геральта сжать губы и хмуро посмотреть куда-то вниз. Лютик тоже отвел взгляд; он даже не подумал о невольной отсылке. Ему стало неловко. Не то, чтобы эти жалкие попытки спасли положение, но они вместе с уверенностью и железными аргументами ведьмака точно заставили некоторых засомневаться в том, что в ситуации было всё так предельно ясно. Люди зашептались, переглядываясь между собой. Аллиот упорно молчал и бегал глазами, не зная, что ЕМУ надо делать в такой истории. Лютик не понимал, почему Геральт его ни в чем не обвиняет и даже имени его не упоминает, но решил, что если так, нужно придерживаться его тактики и плыть по течению. Иаков, первое время всем своим видом выражая полное недоумение, внезапно принял решение и, обернувшись к товарищам, предложил: — Ребята, пойдем к самому Ерониму с этими людьми… Там и разберемся, кто прав, а кто виноват.       Крестьяне согласно зашумели и дружно, словно по волшебству, развернулись и «поплыли» в сторону более богатых и красивых фасадов. Стоящие позади люди прикрикнули на осужденных и начали угрожать вилами. Лютик, который послушно поплёлся вперед, облегченно выдохнул: двое против одного — это непременно победа. Аллиота он в расчет не брал, был уверен, что тот скоро сбежит или, по крайней мере, будет молчать. Тот, кстати, шёл сзади, понурив голову, но пока что не предпринимал никаких попыток ретироваться. Геральт двинулся уверенной и тяжеловесной походкой, взяв под узду Плотву и ласково прошептав ей что-то в дернувшееся ухо. Он обернулся к Лютику и одарил его долгим, странным и теплым взглядом. Тот всё ещё чувствовал себя плохо, а потому не начал шутить на тему тупости крестьян и жаловаться на жизнь, лишь слабо и кисло улыбнулся в ответ. Дождавшись, пока его обойдет Иаков, ведьмак вдруг спросил, намеренно замедляя шаг: — Ты как?       Бард, заставив себя прибавить скорость, поравнялся с ним и устало пожал плечами, искренне говоря: — Не очень. Хочу пить и есть… Ещё хочу, чтобы всё тело прекратило гореть… А ещё неплохо бы поспать трое суток…        Ведьмак горько усмехнулся и посмотрел на него с новой долей жалости. От этого взгляда внутри разливалось что-то приятное, похожее на тягучий мед. Лютику даже стало немного легче, потому что Геральт с его немой поддержкой был сейчас бальзамом на душу. Задавать ему кучу возникших вопросов бард пока не решился, решил оставить всё на потом, пока они не разобрались с насущной проблемой. Конечно, ведьмак бы мог наплевать на мнение окружающих и просто уйти в закат, ведь ему не впервой было выслушивать обвинения в свою сторону; к тому же, он ясно давал понять, что ему неважно, что о нём думают. И он, и Лютик знали, что это было ложью. Видимо, сейчас Геральту расхотелось принимать на себя чужой удар, предназначающийся отменному мерзавцу. — По сути, они правы. Насчет того, что он убийца. Ведьмаки славятся далеко не пчеловодством, — вдруг в голове мягко прозвучал голос Аллиота.       Лютик приостановился и удивлённо уставился на него. Тот поднял голову с нечитаемым выражением лица. Бард знал, что чародеи умеют силой телепатии проникать в чужие головы и говорить, вслух не произнося ни слова, но с ним такие фокусы никогда не проворачивали. Поэтому сейчас ему стало неловко: с него будто бы прилюдно стянули нижнее белье. Он всегда надеялся, что этот неоспоримый факт является всего лишь легендой, потому что никому не будет приятно, если к его тараканам в голове заглянут на огонёк откуда-то со стороны. — Ты же в курсе, что я читаю твои мысли, да? — насмешливо поинтересовался Аллиот, внешне лишь приподнимая красиво изогнутую бровь.       «Тебе настолько лень разговаривать? Боже, а я думал, это Геральт не любитель потрепаться. Дай ему возможность использовать телепатию, он бы проникал в чужие умы только чтобы сказать «Иди к черту». Кстати говоря, он нас слышит?» — поэт посмотрел ведьмаку в спину. Аллиот красноречиво промолчал. Видимо, ответом было нет, хотя Лютик прекрасно знал, что чародеи способны залезать в головы двум людям сразу. Аллиот задержал взгляд своих синих глаз на нем еще на пару секунд, будто изучая его, потом резко отпустил, и Лютик почувствовал, как в голове стало пусто. Странно, но он не ощущал невидимое присутствие чародея, пока тот не покинул его разум. Он не успел удивиться во второй раз, как сзади громко объявили: — Пришли.       Они остановились перед огромным, богатым домом, который Лютик видел неоднократно за своё недолгое пребывание в деревеньке. Дом был двухэтажным, с серебристой, играющей лучами вечернего солнца крышей, с чистым, шоколадным деревом и четырьмя белыми колоннами, подпирающими вход. Колонны были не из мрамора, но точно из какого-то благородного материала. Лютик, например, подумывал о кости бурманского тигра, однако он в этом не разбирался. На первом этаже на незваных гостей смотрели шесть больших окон с белыми вышитыми занавесками, на втором красовалось всего четыре, правда, были два дополнительных на своеобразном выпирающем куполе, похожем на башню часов. Дворянский дом, бывший тут будто не к месту, каждый раз вызывал у барда внезапный приступ написать балладу о красоте и изяществе жилищ. Правда, писать бы пришлось только о сливках общества, потому что вряд ли кого-то заинтересовали бы маленькие деревянные постройки с узкими окошками и гнилью на стенах. Но и их можно было описать интересно, тем более, внутри, с колоритным бытом и своеобразным уютом.       Вспомнив про песни, Лютик по привычке пальцем погладил гладкую поверхность лютни и… Опомнился, когда дотронулся до мягкой ткани рубашки. На красивое лицо тут же нашли тучи, а в глазах появилась настоящая тоска. Инструмент великолепной эльфийской работы был навсегда утерян, и вряд ли поэт сможет найти ему равноценную замену. Ему вдруг стало невероятно одиноко, в груди неприятно защемило. Чувство было такое, словно Лютик потерял близкого человека, с которым он прожил много-много лет душа в душу. Может быть, музыканты — слишком ранимые создания, но у каждого живого существа, не обделенного эмоциями, когда-нибудь да возникало чувство утраты при потере любимой вещи. А для поэта лютня была и подругой, и спутницей.       Толком погоревать ему не дали; четыре крестьянина уже подошли к дверям: один из них настойчиво, но вежливо стучал по гладкому дереву, другие же смирно стояли рядом, двое даже сняли с головы шапки. Лютик внимательно посмотрел на окна, ожидая, что сейчас красивые вышитые занавески приподнимутся и из-за них выглянет напуганный Ероним. Этого не произошло, как снаружи, так и внутри дома стояла удивительная тишина. В голове Лютика промелькнула мысль, что дворянин, возможно, сбежал, осознав все варианты развития событий. Деревенские, кажется, подумали о том же самом, поэтому они неуверенно переглянулись, потом тот, кто стучал, смущённо прочистил горло и громко позвал: — Милсдарь Ероним! Нужно поговорить… Не гневайся!       Все напрягли слух в ожидании хоть какого-то ответа. Снова оглушающее молчание. Аллиот упёр руки в бока и поднял брови с выражением необычайного интереса; Геральт, стоявший далеко слева от Лютика, прищурившись, пристально рассматривал окна дома, пытаясь вычислить любое движение за плотно закрытыми занавесками. Лютик затаив дыхание ждал развязки всей этой истории. И когда один из крестьян около двери разочарованно махнул рукой, возвращаясь в толпу, послышался робкий звук открывающегося ключом замка. Трое поспешно отошли назад. Бард про себя хмыкнул, что либо Ероним запирается в собственном доме исключительно в экстремальных случаях, либо у него в комнатах случайно завалялись нелегальные вещички.       Дверь застенчиво приоткрылась, но дворянин не выглянул с боязливо бегающими глазами — он прямо-таки выплыл с гордо поднятой головой и презрительным взглядом, показывая, что ему нечего бояться, ведь правда на его стороне. Поэт смотрел на него с нескрываемой ненавистью, не замечая, что его злость представляет собой ноль по сравнению с окаменевшим лицом ведьмака. Аллиот был спокоен на вид, но Лютик замечал его глубоко спрятанное волнение. Чародей не знал, как будет действовать Ероним и как будет вести себя по отношению к вроде как товарищу. Бард тоже не имел ни малейшего понятия о поведении дворянина, но у него хотя бы была защита в виде здорового ведьмака с таинственным прошлым.       Люди зашептались, забормотали с интересом, поднимая нерешительный гул, однако он был вмиг «затоптан» громким и даже ни на секунду не дрогнувшим голоском дворянина: — Зачем вы привели к моему дому этих преступников? Я думал, вы встанете на защиту своей деревни, а не поддадитесь влиянию обмана.       Да уж, он решил действовать, а не сдаваться, причём драться до последней капли крови, чтобы, не дай бог, не быть растерзанным недовольной толпой. Лютик, вспомнив, как тот отреагировал на замечание про родителей, отметил, что Ероним, скорее всего, больше боится гнева не крестьян (которые были под властью местных дворян и максимум могли пожаловаться кому-то свыше), а родной крови. Хотя, возможно, он сильно недооценивал деревенских ребят, на вид робких, но способных на мятежи и массовые беспорядки. — Милсдарь Ероним, не гневайся, — Иаков, почувствовав себя истинным дипломатом, вышел вперед и слегка наклонил голову, — Мы лишь хотели… — Объясни, как ты приносишь жертвы Рацилле, веришь в богов, а потом нагло лжёшь в лицо собственному народу, — подвинул Иакова в сторону Геральт, оказавшись впереди толпы.       Ероним презрительно скривился: — Ты считаешь, что имеешь право беспочвенно обвинять меня во лжи? Тем более, что веришь в Рациллу ты сам, поэтому и организовал свой нелепый и ужасный культ.       Он обратился к сбитым с толку крестьянам, его голос приобрел жалобные нотки: — Я лично слышал, как он обсуждал с этим чародеем и бардом предстоящий ритуал: они собирались зарезать бедную Кассию, а потом убить меня… Рацилла — какая-то богиня, которой, как они считают, нужно приносить жертвы, поэтому они беспощадно орудуют тут уже пять лет… Мне жаль, что мы не смогли поймать их раньше. Чародей создавал мощную защиту, поддерживая ближайшую к нам заброшенную деревню невидимой, чтобы никто не смог ни увидеть их, ни проникнуть в то ужасное логово… Мне чудом удалось сбежать.       Дружные вздохи удивления и шепот в очередной раз облетели толпу, потому что слова звучали действительно убедительно. Обыкновенные фразы были усилены невероятной верой в собственные слова, тем более, всё было правдой, за исключением информации о действующих лицах. Ероним решил польстить Лютику и рассказать всю историю от его лица, поэтому почти развеял все сомнения людей, которые и без того слепо глотали каждое его движение. Бард, несмотря на горящую внутри злость, оценил ораторские способности дворянина. Из него бы точно получился прекрасный политик или агитатор. Красивое лицо Аллиота слегка побледнело, но в глазах не было и доли удивления: он будто бы предполагал будущее предательство и был морально к нему готов. Что ж, теперь у него был только два варианта — нападать в ответ или признать вину, в любом случае, он уже оказался в одной лодке с Геральтом и Лютиком. — Скажите честно, кому вы верите? Мне, человеку, которого вы знаете с самого детства, или этим трём проходимцам, которых вы видите второй, а может, первый раз в жизни? — между тем продолжал убеждать Ероним и резко дернулся, когда ведьмак сделал два угрожающих шага в его сторону, — Видите? Он уже бросается на меня!       Если бы Геральт хотел причинить ему вред, Ероним был бы уже ранен или мёртв, не успев даже моргнуть, так что эта ложь окончательно уничтожила всё терпение Лютика. — Как это нас все эти пять лет упорно не замечали, если мы приходили в эту деревню, чтобы похищать людей, а? Это тебе не кошку в мешок засунуть! — возмущенно захрипел он, тут же обратив на себя внимание. — Тем более, за незнакомцами обычно пристально следят, — внезапно подтвердил Аллиот, задумчиво рассматривая растерявшееся на секунду лицо Еронима. — А ты, как тот, кому доверяют, волен делать всё, что угодно, не вызывая подозрений.       Лютик мысленно полюбопытствовал, делает ли он это из мести или из намерения спасти собственную шкуру. Может, всё сразу? — Чародей с помощью гипноза делал себя невидимым, — убеждённо проговорил Ероним, а потом ткнул пальцем в поэта, — А этот бард выискивал жертв и подчищал следы. В последнее время он обнаглел окончательно и заявился сюда без прикрытия. Любой из вас может подтвердить, как этот мерзавец обнюхивал каждый дом и пробирался даже в самые тайные закоулки. Я предупреждал родителей и Климека, что это не просто так, но… — Не знал, что у меня есть способность делать себя невидимым с помощью гипноза, — с театральным удивлением произнес Аллиот и положил руку на сердце. — Чародеи действительно всемогущи. Видимо, поэтому я сейчас стою тут, а не исчезаю с глаз долой, чтобы пропустить это великолепное представление. — А каким это образом я подчищал следы? — опять возмутился Лютик и взмахнул рукой, сглатывая. — Лучше расскажи, как ты домогаешься до пленников, используя их беспомощность. А еще расскажи, как ты поишь их какой-то гадостью и держишь на цепи, как собак. Или хочешь мне тут заявить, что все это делал я? Ты, недавний пленник, без единой царапины на лице! А я, наверное, в грязи повалялся или неудачно упал?       Ему хотелось плюнуть в лицо этого отвратительного человека, но у него была идея получше — сочинить самый ужасный и запоминающийся стишок, который бы высмеивал и позорил его до конца дней. Так он и в истории останется, и удовлетворит клокочущую в груди злость. Ероним, между тем, был готов обороняться и нападать дальше, в его глазах была неутомимая решимость и презрение, за которыми кое-как скрывался страх. Надо признать, у него всё-таки были железные нервы. Против него выступало аж три противника. Остальные же люди водили взглядом из стороны в сторону, смотря то на одного, то на другого, с открытыми ртами, не зная, кому верить и что делать. — Откуда я знаю, может, ты специально попросил себя ударить для того, чтобы история выглядела правдоподобной? Тем более, с тобой всё было в порядке, пока не… — Прекращай этот балаган, Ероним, — устало произнес Геральт, пальцами дотрагиваясь до переносицы, — И не делай вид, будто видишь меня первый раз. После моего разговора с местными ты лично подошёл ко мне и начал убеждать, что это всё полная чушь, и пять лет пропажи людей — всего лишь несчастные случаи. Ты даже придумал пару историй, чтобы переубедить меня не браться за работу. Боялся, что ведьмак найдет твое «логово». Невинно предложил денег. Но ты выглядел слишком подозрительно уже тогда, хотя и говорил слаженно и уверенно. Пришлось сделать вид, что я тебе поверил и лезть не в свое дело не собираюсь. Местные говорили, что иногда ты возвращаешься очень поздно, а я проследил, как ты спешно покинул дом рано вечером. Думаешь, я поверил бы в то, что ты кроликов в лесу разводишь?       Дворянин открыл и закрыл рот. Так вот почему он тогда произнёс казавшуюся загадочной фразу: «он нам больше не помешает». Лютик вздохнул. Неужели кто-то вообще верил в то, что ведьмаки способны отвязаться просто за определенную сумму? В принципе, может, и способны, но не когда дело выглядит погано, и не когда этот ведьмак — Белый Волк.       Крестьяне негодующе зароптали: они всё ещё были в сомнениях, но уже не смотрели на Еронима с преданным доверием. Возможно, тот факт, что трое людей выступали против его аргументов, которые становились всё слабее и неестественнее, всё-таки заставил их задуматься. Однако спор зашёл в тупик, потому что народ перестал понимать, что происходит, а аргументов больше не было. Аллиот, способный всё объяснить и доказать, не выступал против Геральта и Лютика, не выступал прямолинейно против Еронима, не признавал участия и просто оставался на нейтральной территории, ожидая, пока само всё разрешится. Ход был умным, и бард бы на его месте, наверное, поступил так же, если бы не имел определенных принципов.       И, когда ведьмак в очередной раз сложил руки на груди в выжидающей позе, а Ероним пытался придумать оправдание и новое обвинение, раздался басистый голос, который не был криком, но всё равно был достаточно громок: — Стойте! Моя дочь всё рассказала!       Люди повернули головы в его сторону и увидели быстро идущего к ним человека. Все тут же узнали старосту Климека и дружно выдохнули, ведь с ним все должно было встать на свои места. Лютик видел его только раза два, но лицо легко запомнилось из-за некоторых особенностей: небольшого шрама над бровью и густой бороды странного землистого оттенка. Мужичок выглядел колоритно, таких обычно трудно забыть. Геральт, скорее всего, уже был с Климеком знаком, потому что едва заметно кивнул ему, когда тот приблизился. Староста лезть через толпу не стал, остановился в паре метров и поспешно заговорил, задыхаясь. По раскрасневшемуся от жара лицу тек пот. — Кассия… Она благополучно… родила… Оклемалась немного и… поведала всю правду. Попросила передать, что ведьмак её спас и барда этого тоже он спас, их держали в заточении порознь… Сказала, что среди мучителей… был… был какой-то лысый здоровяк и… чародей с синими глазами и черными волосами… Да добавила, что, когда ведьмак допрашивал чародея, тот про Еронима сказал, мол через портал сбежал…       «Публика» взорвалась восклицаниями ярости и возмущения. Весь гнев с ведьмака переместился на дворянина. Тот, понимая, что на этот раз не сможет выкрутиться, хотя бы потому, что Кассии доверяли больше, чем ему, стоял с безвольно опущенными руками и лицом, полным детского недоумения. Климек тяжело выдохнул и оперся руками на колени. Видимо, ему и правда было плохо и дома он сидел не просто так. Ради справедливости примчался к своим, несмотря на болезненное состояние. Лютик вмиг его зауважал и мысленно спел ему строчку из известной оды «Жизнь наверху», гласящую «И честь твоя дороже всех, а то, что молод ты, не грех». Строчка не совсем подходила из-за слова «молод», но в конце концов, у поэта не было времени и сил подобрать что-то получше. Дочь вся пошла в отца; бард и понятия не имел, что та прислушивается к разговору Геральта и Аллиота. А она, как ценный свидетель, только что спасла положение. Он восторжествовал до такой степени, что, окончательно осмелев, вышел вперёд и, несмотря на полное отсутствие энергии, начал разглагольствовать, с презрением и злой веселостью смотря на Еронима: — И что ты теперь скажешь, любитель подарков? Ты, обнаглевший и чокнутый придурок, которому с рук на этот раз ничего не сошло! Хах, подумать только, ты и правда думал, что попрёшь против четырёх свидетелей? ЧЕТЫРЁХ?! Каким образом ты вообще получил такое невероятное доверие от людей?       Ероним, у которого минуту назад по лицу прошло выражение ужаса и растерянности, теперь разглядывал Лютика с неприкрытой ненавистью. Каждая фраза прилюдно унижала его и его положение, ударяла ниже пояса и разжигала в нём бешенство. Бард же полностью и всецело поглощал эту враждебность и наслаждался ей, используя возможность отомстить. Он подошёл ещё ближе и теперь помогал пламенной речи жестами, что означало одно — Лютик окончательно перешёл на эмоции: — А давай мы тебя засунем в тот амбар и попоим всякой дрянью?! Какое зло я тебе сделал, чтобы ты так со мной поступил, м-м-м? А какое зло сделала Кассия? Твою мать, поверить не могу, что ты водил за нос всю деревню пять лет! Мало того, что ты сраный извращенец, так ты ещё и предатель! Как с то…       Всё произошло слишком быстро. Среднего размера нож, который Ероним выхватил в порыве злости и занёс над обомлевшим поэтом, разрезал разгоряченный воздух. Геральт, стоявший слишком далеко, чтобы сразу отразить удар, отреагировал мгновенно, дернулся и кинулся к Лютику. В его глазах — что-то страшное. Одна из женщин сдавленно ахнула. Бард почти не успел ничего понять — острое лезвие возникло прямо перед глазами, отражаясь в сузившимся зрачке. Потом неизвестная волна пронеслась совсем рядом, задела волосы на виске, погладила их быстрым порывом ветра. Нож, красиво сверкнув в лучах заката, выпрыгнул из дрожащей руки, пролетел ещё пару метров над землёй и упал, раздражающе звеня. Затем — долгая, испуганная тишина.       Лютик пришёл в себя не сразу: он, почти не дыша, взглянул широко распахнутыми глазами на изумленного Еронима, который часто моргал и смотрел куда-то за его плечо. Ведьмак, чуть ли не рыча, подлетел к дворянину и свалил его мощным ударом в челюсть. Потом приподнял его за шиворот и сказал угрожающе: — Лежи смирно. Иначе я лично о тебе позабочусь.       Ероним, выплюнув сгусток крови, молчал, испуганно таращась на Геральта. Лютик, который с тихой истерикой в голосе забормотал: «Он только что чуть не убил меня?!» — повернулся, чтобы увидеть, как Аллиот медленно опускает вытянутую вперед руку. Взгляд был невероятно напряжён и сосредоточен, а губы сжаты. Их уголки едва заметно дернулись. Лютик смотрел на него не моргая в абсолютном изумлении и непонимании, пока в его голове не прозвучал знакомый мягкий голос: «Сам не знаю, зачем». И всё. Больше никаких комментариев. Геральт, с силой отпустив ворот Еронима, поднял голову и тоже кинул на чародея взгляд, в котором читалось облегчение, благодарность и что-то ещё, быстро исчезнувшее в глубине жёлтых глаз. Крестьяне бурно начали обсуждать произошедшее (теперь для сплетен и сказок поводов было более, чем достаточно), многие отошли от Аллиота, с подозрением и искренним страхом смотря на него, понимая, наконец, что чародеи не по слухам обладают силой. Староста, стоявший все это время поодаль и с замешательством наблюдавший за стремительно развивающимися событиями, отреагировал первым: знаками показал на Еронима и Аллиота.       К дворянину мигом подбежали несколько человек и под пристальным наблюдением ведьмака начали связывать его по рукам и ногам, плюясь и скалясь. Верёвка, слава богу, была у них с собой изначально, да не одна, но только предназначалась она Геральту, а не юноше с растерянными болотными глазами. Он, кстати говоря, на удивление не сопротивлялся и позволил себя опутать, лишь бормоча ругательства. Видимо, всё-таки побоялся действовать при Белом Волке. На Аллиота тоже накинулись сзади, изо всей силы сжимая руки и накидывая на них крепкие веревки. Кто-то угрожающе наставил на чародея вилы, чтобы тот даже не смел подумывать о побеге, хотя Аллиот уже был абсолютно беспомощен. Лютик растерянно посмотрел на Геральта и столкнулся с ним взглядом; ведьмак выглядел обескуражено, даже потерянно. Он немо спрашивал что-то у барда, однако тот не понимал вопроса и лишь смущенно пытался разглядеть его в янтарных глазах. Геральт, как всегда, резко и непредсказуемо отвёл взгляд и нахмурился, на этот раз воззрившись на чародея, у которого, наверное, впервые за все это время спала маска с лица, оголяя ужас от осознания одной простой истины — в лучшем случае его повесят.        Смерти боялся каждый, несмотря на то что многие утверждали, мол, это не так и они давно подготовили себя к визиту старухи с косой и совершенно не страшились её, храбрясь и хорохорясь. Лютик за все годы весёлых странствий распознал эту ложь и выяснил, что даже самые, казалось бы, неустрашимые создания бьются в конвульсиях и чуть ли не плачут, как дети, когда подходит их смертный час. Страх неизвестности заложен в каждом без исключения; спрятан он на самых задворках сознания, никогда не отпускает, лишь периодически выползает со дна колодца и действует на раскалённые до предела нервы. Никто не способен его одолеть, даже те, кто ждет собственной кончины и желает её, как запретный плод, кому жизнь приносит мучения, для кого смерть становится роднее сестры. И они взирают на подходящую гибель с ужасом, трясущим изнутри грудь, и выпученными от паники глазами. Если бы в мире было знание о том, что следует после смерти, в нём царил бы хаос. Представим, что после неё идет рай, красота и счастье… Стал бы кто-то тогда стремиться жить? Нет. Каждый бы, наоборот, желал поскорее закончить страдания земные и попасть в блаженное место. Жизни бы не существовало: дети бы рождались и сразу же умирали с предвкушающей улыбкой на лице. Однако представим, что после смерти ждут нас ужасные мучения и боль или, например, чёрное пространство, где ты должен ходить целую вечность, как слепой крот, двигаясь на ощупь в никуда. Нет там ни друзей, ни близких, лишь голая бесконечная темнота. Тогда бы страх от смерти и боль от потери близких усилились в несколько тысяч раз, люди бы в принципе перестали видеть смысл жить ради чего-то, творить добро, любить, ориентироваться на принципы и цели. Жизнь превратилась бы в существование: уныние бы завладело умами и сердцами людей. Одни бы предавались разврату и любым похотям, не создавая правила и не подчиняясь им, другие бы послушно доживали свой век, проклиная то, что они появились на свет. Может, хорошо тогда, что никто не знает, что там, за стеной смерти? Может, предназначено людям и другим существам верить в то, что им ближе по душе, чтобы легче им было провожать близких в мир иной и себя готовить к лучшему, когда в часах закончится песок. Однако, как бы лучше оно ни было, свеча потухает, и глаза загораются предсмертным ужасом, ведь по дороге в неизвестность придется идти одному.       И Аллиот не стал исключением из правил: в его взгляде носился вихрь нарастающей тревоги и страха. Он почувствовал приближение смерти, хотя всё ещё явно надеялся убежать от неё; чародей с болезненной надеждой умоляюще смотрел на Геральта. Один из крестьян грубо схватил Аллиота за шкирку, как котёнка, и толкнул его в спину, почувствовав преимущество и власть над магией. — Повесить его надо!       Другие одобряюще закричали. С Еронимом смиренно оставалась небольшая группа. Лютик смутно понимал, почему весь гнев и горе народ вывалил именно на Аллиота, а не на главного мучителя и безумца. Впрочем, они попросту не имели права чинить над ним расправу, ведь его родители содержали деревню, и, судя по качеству еды, воды и домов, содержали весьма неплохо. С непонятным чародеем же можно было делать всё, что душе угодно, к тому же, люди ненавидели всё связанное с магией, поэтому бард совершенно не удивился такому выбору. Зато он удивился сочувствию в своей душе, которое окутало сознание и заставляло сердце биться чаще. Аллиот заманивал людей на верную гибель, потом участвовал в жертвоприношении и верил во всякую чушь, однако… он был единственным, кто не мучил Лютика и даже слабо защищал его, хоть и безрезультатно; сейчас же он только что спас его от ножа. Смотреть на его казнь было бы неприятно и странно, и поэт понял, что разглядывает бледное красивое лицо с тоской и сожалением.       Геральт, чей внимательный и изнуренный взгляд тоже был прикован к Аллиоту, вдруг сорвался с места и быстрым широким шагом в две секунды оказался прямо около крестьян. Те растерялись и опомнились, только когда ведьмак достал меч и угрожающе выставил вперёд, медленно проходя мимо удивленно смотрящих на него людей. Лютик пробормотал непонимающе: — Какого чёрта ты делаешь, Геральт?..       Но тот уже объяснил всё своими действиями: водя острейшим лезвием из стороны в сторону и не давая себя обмануть, он спешно, но осторожно добрался до пленённого чародея, игнорируя радостный блеск в его глазах. Потом, обеими руками вцепившись в рукоять, ещё сильнее ощерился, как кот, и потребовал грубо: — Отойдите.       Многие ошеломленно переглянулись, но делать ничего не стали, продолжали стоять на месте, пока кто-то из женщин не крикнул вызывающе: — Да господи, чего вы испугались? Нас же много, чего вы не…       В ту же секунду Геральт, не говоря ни слова, схватил и подтащил к себе первую попавшуюся девушку с испуганными глазами, чем вызвал массовый «ах» и разгоряченные возгласы вместе с озлобленными выражениями на лицах. — Не рискуйте её жизнью, — хмуро бросил ведьмак, и только один Лютик заметил, как осторожно он держит меч, чтобы не поранить оробевшую девчушку.       Крестьяне блеф не разгадали, поэтому послушно и медленно расступились после того, как староста поднял руки в успокаивающем жесте. На ведьмака опять смотрели с ненавистью и яростью — всё вернулось на круги своя. Лютик пока что оставался на месте и с замиранием сердца наблюдал за действиями Геральта. Тот же подождал, пока от него отойдут минимум на несколько метров, и, прижимая к себе условную заложницу, бесцеремонно повернул спиной Аллиота и мечом разрубил его путы. Чародей, довольно улыбаясь, освободил руки и выжидающе взглянул на ведьмака. Тот всё ещё не отпускал девушку, даже не ответил на благодарный взгляд, пристально наблюдая за напряженными позами крестьян, лишь рявкнул: — Давай уже, чего ждешь.       Аллиот два раза спрашивать не стал, резко поднял руку в уже знакомом жесте, и воздух разрезал огромный белый овал с золотым ободком. Люди ошарашено загалдели, с восхищенным трепетом разглядывая созданный портал. Чародей же, коротко кивнув Геральту и адресовав последний косой взгляд Лютику, опустил ладонь и прыгнул в овал, который мгновенно поглотил его целиком. Сам портал, зашипев и заколебавшись, схлопнулся так быстро, будто его не существовало. Ведьмак, убедившись, что портал безвозвратно исчез, аккуратно отнял руку от девушки и слегка подтолкнул её вперёд, разрешая отойти. Та робко сделала пару шагов, не веря, что ее отпустили, потом рванулась прочь и молча подбежала к дяде или отцу, который нежно обнял её, прижимая к себе. Некоторое время царила оглушающая тишина. Все смотрели на ведьмака, ожидая ещё какого-нибудь непредсказуемого действия, но тот ничего не делал — лишь засунул меч обратно в ножны, за спину, и спокойно последовал к Лютику и стоящей неподалёку Плотве. Бард неуверенно сделал два шага навстречу и замер, когда крестьяне возмущенно зашумели и нелепым хвостом последовали за Геральтом, с негодованием выкрикивая: — Тогда его надо повесить! — Он защищает убийцу! — Позор! — Гнать его из деревни надобно, поганца этого!        Это смешное вальсирование по местности было бы и правда забавным в другой ситуации, сейчас же оно вызывало только недовольство и усталое раздражение — хотелось поскорее закончить эту глупую историю. Лютик не очень понимал поведение ведьмака, но в глубине души был рад тому, что Аллиот не будет повешен на его глазах; даже появилось какое-то облегчение, которое всё же противоречило всему случившемуся до этого. Он решил расспросить Геральта попозже, потому что, судя по всему, лучшим вариантом развития событий был их быстрый побег из деревни. Лютик нервно смотрел на разгоряченную «публику», потом на спокойного до нельзя ведьмака, подходящего к Плотве и умиротворенно копающегося в сумке, и совершенно не знал, что сейчас будет, и это его весьма пугало. Климек молчал, не поддавался общему возмущению, пока что сомневаясь, стоит ли вообще клеймить Геральта; на лбу его даже появились мимические морщинки. Крестьяне к ведьмаку приставать не стали, остановились поблизости и продолжили его стыдить, действуя, как единый огромный организм: — Ты что же это делаешь, сволочь? — Ведьмаков уничтожать надо… Ни души, ни головы на плечах… — Из-за какой-то сволочи чуть девочку не прирезал! — Зачем ты защитил убийцу?! — Проваливай из деревни! — Да-да, пусть уходит, мать его, и больше тут не появляется! — Вон отсюда!        Вскоре все крики, адресованные исключительно Белому Волку, превратились в единственное дружное требование, краткая суть которого заключалась в фразе «с глаз долой». Лютик, с облегчением поняв, что бить их не будут, разрешил себе подойти к лошади и встать рядом с Геральтом, который совершенно не обращал внимание на орущую толпу, будто бы он был один на безлюдной поляне. Ероним и люди, стерегущие «его благородие», пялились на них, ничего не предпринимая. Потом вдруг вступился Климек с его уверенным, сильным голосом, который немного дрожал от болезни: — Ребята, нельзя же так… Он спас двух людей от гибели. Того барда и мою дочь. Неужели мы никак его не отблагодарим, даже провизии в дорогу не положим? — Платить ведьмаку за то, что он опасного преступника на свободу отпустил?! — внезапно взвился Иаков. — С какого это перепугу?! — Плату вы мне обещали за спасение девицы, а не за убийство тех, кто ее держал в плену, — не оборачиваясь, мягко заметил Геральт таким тоном, будто бы он отстаивал чужую позицию. — Он, конечно, прав, — кивнул староста и добавил, — Однако то, что он защитил того чародея, всё отменяет. Наказанием будет лишение его денег. Но пусть хотя бы переночует тут, неужели на ночь глядя с порога выгонять! — Ничего, ведьмаки — твари живучие, — процедил кто-то. — Они и ночью неплохо себя чувствуют — да хоть под землей! — Послушай, Климек, этот человек защищал убийцу, который загубил не одного невинного жителя, — убежденно заговорил Иаков, обращаясь к тому с уважением, — И это делает его соучасик… соуща… С-О-У-Ч-А-С-Т-Н-И-К-О-М. К тому же, он из-за него чуть нашу звёздочку не убил. Так что не будем чепуху молоть, пущай идёт себе на все четыре стороны. Вот наша милость. — Верно! То, что Кассию спас, молодец, но мучителя он нам не отдал для справедливой расправы, так что пусть убирается подобру-поздорову, — подтвердил мужчина в смешном темно-фиолетовом кафтане.       Геральт, наконец перестав копаться в сумке и что-то там перебирать, повернулся к разглядывающим его, как диковинную зверушку, крестьянам и посмотрел будто бы сквозь всех, обращаясь только к одному старосте. В его голосе — почтение. Крестьяне затихли. — Спасибо за доброту, Климек, но я и так собирался в путь. Подскажи, где здесь ближайший городок находится? Это и будет плата за работу.       Климек, польщенный ласковым словом от угрюмого странника, склонил голову и ответил, миролюбиво улыбаясь: — Вон справа лес виднеется. Как через него на север проедешь — там городочек появится, название у него такое интересное — Каэд. На эльфийском вроде что-то значит… — Сколько в пути займет? — сухо уточнил ведьмак. — Э-э-э… Да часов шесть где-то пешочком… Ну, на лошади… Дай бог, три.       Геральт сдержанно кивнул и вскочил на Плотву, в ожидании глядя на Лютика. Тот удивленно поднял брови, мол, правда, что ли хочешь, чтобы я с тобой поехал. Лошадь нетерпеливо топталась на месте, слегка ударяла передним копытом об землю, будто пытаясь расковырять ямку. — Пусть бард остается, он, бедняжка, пострадал порядком… Отдохнуть ему надо, — жалостливо попросил чей-то женский голос, и он с легкостью узнал Элинью.       Он обернулся и поискал её глазами, потом улыбнулся ей и помахал рукой, непонятно только, приветствуя или прощаясь. Та стояла в своём привычном цветастом платьице, грустная и торжественная, и с влюбленной трагичностью рассматривала Лютика — брови её были надломлены. — Ага, чего ты около ведьмака мнёшься, иди сюда, кончились твои беды-то, — раздался уже мужской тембр.       Бард, прекрасно понимая, как сильно его сердце тянется сейчас к Геральту, прислушался к разуму, разрывающемуся от противоречивых мыслей на его счёт. Прислушался к тихой, почти исчезнувшей обиде, потом к ехидному голоску, шепчущему: «Ты хочешь наступить на те же грабли?». Прислушался и к отчаянным, грустным воспоминаниям. Потом заглянул в кошачьи глаза, смотрящие на него с какой-то тревогой и надеждой, помедлил и покачал головой. — Я тут тоже засиделся. Спасибо за гостеприимство и прощайте. Вспоминайте иногда трубадура Лютика, когда скучно станет, ладно? И пусть этот мерзавец получит сполна, — он кивнул на связанного Еронима.       Потом тяжело вздохнул и пробормотал, уже обращаясь к Геральту. — Пойдем что ли? — Залезай, — раздался в ответ голос, в котором сквозило тихое облегчение.       Лютик вновь удивился, потому что последний раз он сидел на лошади вместе с ведьмаком в той заварухе с джином. Видимо, чтобы попасть на Плотву, нужно быть в ужасном физическом и духовном состоянии или находиться при смерти. В другом же случае несчастному барду выпадала судьба ходить рядом и постоянно прибавлять шаг, если лошадка переходила на рысь. Он ещё раз обернулся на затихших людей, склонил голову и, приняв руку помощи от Геральта, сел на Плотву, судорожно вцепившись в широкие плечи наездника. Ведьмак косым взглядом проследил за тем, чтобы он устроился поудобнее, что уже было для его поведения невероятно странным, потом спокойно дёрнул поводья, и лошадь, наклоняя голову, грациозно пошла вперед. Народ провожал странников молча, но глаза светились недоброжелательностью и злобным настроением: больше их здесь видеть не желали. Климек смущенно почесал затылок, будто всё ещё не был уверен в правильности своего решения, вздохнул тяжело, вытер горячий лоб и первым покинул толпу — его ждала только что родившая дочь и внук или внучка.       Лютик пару раз в прощании оглянулся на мрачно-торжественных деревенских и пробормотал: — А тут было хорошо… Жаль, я не всё вино испробовал и не со всеми жителями пообщался… Надеюсь, ты на них не злишься, Геральт. Ты должен понять их логику.       Ведьмак одной рукой достал среднего размера бутыль и протянул через плечо, без лишних комментариев предлагая утолить жажду. Теперь у них было все время мира для удовлетворения врожденных потребностей и для зализывания ран. Лютик с жадной охотой схватился за емкость и откупорил ее, прикладывая горлышко к уже пересохшим губам. Вода снова приятно охлаждала и была невероятно вкусной: Лютик пил и пил, спеша глотать, не в силах прекратить и закрыть бутылку. Жидкость неудачно попала в горло и встала где-то поперек, заставив его с силой закашляться и затрястись всем телом. Геральт, косо посмотрев на него, с укором покачал головой, но ничего не сказал. Лютик же, кашляя в сторону и хрипло хватая воздух ртом, ударил себя в грудь два-три раза и постепенно затих, только через минуту решившись приняться за емкость, в которой на самом дне еще плескались остатки воды. Правда, на этот раз он пил очень аккуратно и следил за каждым глотком.       После того, как на плечо ведьмака легла опустевшая бутылка и он убрал ее обратно в сумку, они помолчали некоторое время, пока Лютик, пристально разглядывая приближающийся лес, кажущийся абсолютно непроходимым, не спросил, прочищая горло: — Почему ты защитил Аллиота? В плане… Ты же мог ничего не делать и сейчас бы купался в лучах извинений, славы и любви… А еще у нас была бы постель… И горячая ванна…       Геральт усмехнулся и тронул поводья еще раз, чтобы Плотва пошла чуточку быстрее. — Был бы тазик с остывшей водой и кровать с клопами. Это тебе не город. — Да знаю я, жил тут не день и не два, — обиженно проворчал тот, — И все-таки?..       Ведьмак помолчал немного, будто собираясь с мыслями, потом сказал негромко: — У нас было соглашение. Он отправляет нас через портал в деревню и не делает глупостей, я не преследую его и закрываю глаза на все преступления. Мы оба дали слово.       Иногда Геральт действительно казался каким-то благородным рыцарем, чей кодекс чести и клятва способны своей твердостью раскрошить камень. Лютик всегда восхищался теми, кто выполнял обещания, однако ведьмак не ответил на его вопрос до конца. — Допустим, ладно, но ты не обязан был спасать его от взбесившейся толпы. Если в твою клятву входило то, что ты игнорируешь сам факт его существования, был ли смысл брать в заложницы какую-то девчушку, махать вокруг себя мечом?.. Вот это вот все?       Ведьмак явно не хотел говорить об этом, хотя по угрюмой тишине рядом с этим человеком вряд ли можно было вообще о чем-то судить. Роковой ошибки Лютик повторять не хотел и ту сцену около логова золотого дракона переживать не стремился. Слишком сильно потом колотилось сердце и слишком долго он сдерживал наворачивающиеся на глаза слезы. Он прекрасно понимал, что Геральт говорил сгоряча, но тогда в его словах все казалось правдой, лишь приправленной гневом. Если бы бард не был влюблен в этого мрачного и иногда невыносимого ведьмака, он бы не воспринимал любую брошенную в свой адрес фразу близко к сердцу. Он бы не ушел тогда. Он бы не страдал целый год и не тосковал по их совместным приключениям. И его сердце бы не разлетелось на тысячи мелких осколков. — Хотя… Знаешь что… — хмуро пробормотал Лютик и взглянул на простирающееся рядом с ними золотистое поле, — Неважно. Это твое дело, и я… — Он спас тебя.       Каждое слово отдалось в душе гулким эхом и замерло где-то в груди. Лютик не поверил в то, насколько обыденно попытался сказать это Геральт и насколько сильно у него не получилось выразить равнодушие. Руки поэта на одну секунду сжали плечи ведьмака, будто бы их резко схватил спазм, потом тут же отпустили, продолжая мягко их обхватывать. Как бы Лютик хотел увидеть сейчас лицо Геральта и заглянуть в его кошачьи глаза. Помочь сбежать преступнику, способствующему убийству десятка людей, как плата за жизнь барда, было неразумным поступком. Неразумным для ведьмака и слишком эмоциональным. — Оу… Хм… Рад, что тебя волнует моя жизнеспособность, ха-ха, — неловко ответил Лютик, не совсем контролируя мысли в голове. — Давай не будем торопиться с выводами.       Барда внезапно посетило дежавю. Лес неумолимо приближался, похожий на огромную черную стену, и тот факт, что солнце скрылось за горизонтом, оставляя лишь проблески желтых красок, вводил в полнейшую тоску. Поздний вечер они точно проведут в этих глухих чащобах, а если Геральт решит сделать привал, не доходя до города — так и всю ночь. К лесам Лютик относился положительно, но не когда они выглядели пугающе и непонятно и не когда им приходилось шататься там в темное время суток. Одна мысль о заросших тропинках и жутковатых звуках заставила вздрогнуть и побыстрее задать вопрос, чтобы услышать успокаивающий голос ведьмака. — Э-э-э… Так как ты нашел меня? Конечно, я жду историю в красках и подробностях, чтобы ты не пропустил ни одну, самую малюсенькую, деталь, потому что баллады просто так с бухты барахты не пишутся, — привычно затараторил Лютик, — Я, конечно, могу написать ее от своего лица, но мы же рекламируем твое славное имя, и мне надо знать, как ты все-таки добрался до этой богом забытой деревни.       Он вовремя спохватился, что у него с собой нет лютни, потому что пальцы опять потянулись дотронуться до невидимых струн и что-нибудь наиграть на них для поднятия боевого духа. Пришлось с тоской поджать губы и представить мелодию у себя в голове. Без лютни жить становилось все невыносимее и невыносимее. Геральт словно прочитал мысли и внезапно поинтересовался: — Где твоя лютня?       Лютик тяжело вздохнул. — Один из этих идиотов разломал ее прямо… прямо на моих глазах. Эльфиская работа…. Самые тонкие узоры…. Все… В никуда… — его голос надломился и замолк.       Ведьмак задумчиво опустил голову, его плечи слегка напряглись. Бард ждал хоть какого-то комментария, сожаления, соболезнования, но в ответ не раздалось ни звука. Он почувствовал разочарование и быстро осадил себя: Геральт словами не разбрасывался и, несмотря на то что он только что говорил целыми эпиграммами, ожидать от него пламенной речи в стиле «Горе тебе, горе, небеса, спасите душу его и принесите ему долгожданное счастье» было бесполезно. Нужно было довольствоваться малым — ведьмак хотя бы заметил отсутствие любимого инструмента Лютика, который являлся лишь источником шума для самого Геральта. Поэт хотел было начать оплакивать потерю лютни, но ведьмак вдруг заговорил первым. — Я не планировал оставаться в этой деревне, был тут проездом. Однако меня встретили с шумом и умоляли помочь найти пропавшую дочь их старосты.       Лютик мигом живо представил, как голоса наперебой кличут, давят на жалость и просят, а Геральт хмуро отвечает: «Я не занимаюсь поиском сбежавших с любовником девиц». — Я согласился только после того, как меня убедили, что дело нечисто. — Рассказали тебе про то, что вот уже как пять лет люди пропадают? — уточнил его спутник. — Нет. Ероним своими сладкими речами и взяткой все показал, — спокойно разъяснил ведьмак, — Я неправильно определил время и не успел проследить за тем, как он уходит из деревни. Пришлось искать самому. От последнего дома тянулся странный магический след, я пошел по нему и вышел к открытой местности. Она выглядела пустой и безжизненной, но мой медальон продолжал дрожать. Я пошел вперед, однако меня словно что-то… сдерживало. Потом сквозь мое тело будто что-то прошло, и вокруг резко оказалась заброшенная деревня. — Ероним сказал, мол, чародей делал деревню невидимой…. — Так и было. Поэтому пропавших людей не могли найти. Даже если бы кто-то решил исследовать открытую местность, он бы не смог пройти из-за мощной защиты. У человека создавалось ощущение, что дальше идти не стоит. Но видимо, на ведьмаков он не рассчитывал: защита была достаточно сильной лишь для людей. — Ого… Так меня держали в НЕВИДИМОЙ опустелой деревне… — почему-то с гордостью проговорил Лютик, — Ох… А мою скромную персону упоминали? Дочь старосты, оно понятно, а что насчет меня? Ты знал, что я тоже там нахожусь?       Снова глухая усмешка. — Сказали, что вместе с Кассией пропал какой-то «музыкантишка». Извини, но о тебе я не подумал. — Это очень лестно, Геральт, — благодарно кивнул поэт, — Я кто угодно, но не «музыкантишка». Они вообще мои песни слышали?       Ведьмак промолчал, логично принимая это за риторический вопрос. На самом деле, он очень часто считал, что Лютик разговаривает сам с собой, и все его диалоги — это монологи. Не то чтобы он был совсем уж не прав, однако бард предпочитал, когда собеседник активно участвовал в разговоре вместо того, чтобы притворяться бревном. Хотя он мог свободно вести беседу самостоятельно, без помощи второго человека, и иногда такое ему даже очень нравилось. Нечасто имеется возможность выразить много мыслей вслух. — Напомни, зачем нам понадобился город так срочно? Обычно ты идешь куда глаза глядят и направления не спрашиваешь, — полюбопытствовал Лютик на всякий случай. — Нужно закупиться зельями и провизией. — И принять ванну…       Между тем Плотва уже добралась до леса, и Геральт направил ее к едва виднеющейся тропинке, которая, судя по всему, использовалась довольно редко, но все же заброшена не была. Чудно искривленные деревья и сухие кусты вежливо отступали от засыпанной случайными листьями и шишками дорожки. Лошадь напрягла уши и фыркнула, когда ведьмак дернул поводья, заставляя ее углубляться в чащу. Лютик осторожно выглянул из-за плеча друга и сглотнул: вокруг была невероятная темнота и выглядело все, как в самых страшных сказках. — Нам обязательно… Туда ехать? — на всякий случай, спросил он и порадовался, что Геральт не видит его нервной улыбки. — Каэд по ту сторону леса. Скоро сделаем привал, тебе нужен отдых, — коротко ответил ведьмак и последней фразой так умилил поэта, что он закрыл рот на замок и больше не протестовал.       Как ни странно, через какое-то время лес стал совершенно другим. Широкие и густые кроны исчезали, их стали заменять более тонкие стволы; пространства теперь было намного больше, а сумерки стали менее заметными. Вокруг царило полное умиротворение: тропинки, засыпанные мелкими листьями и засохшей грязью, стали расширяться, птицы, щебетавшие что-то на своем языке, были не очень болтливы — лишь изредка доносилось их поистине чудесное пение; красное небо с розоватыми кусками облаков нависло над лесом, нежно касаясь вершин елей и сосен… Все было идеально: казалось, сама природа пообещала путникам дать им покой после не особо приятных последних дней.       В лесу стояла необычайно проникновенная тишина. Лишь Плотва фыркала иногда, подбадриваемая ведьмаком, а на Лютика, как всегда внезапно, нахлынуло вдохновение, и он бормотал неоднозначные строчки, фальшивя, пытаясь подобрать прежде всего наилучший мотив, а потом уже слова. В его голове крутились миллионы красивых афоризмов, и губы беззвучно повторяли их, чтобы не забыть. Таким образом бард боролся со сном, который начал одолевать его с того момента, как он забрался на лошадь. Все-таки заснуть сидя, в таком состоянии, не хотелось, потому что он знал себя и свою неуклюжесть. Ведьмак ехал, навострив уши, и его спина олицетворяла слово «напряжение». Это было странно, учитывая то, что пару минут назад он совершенно расслабленно сидел в нагретом седле. Чаща, больше напоминающая густую аллею, на вид была настолько дружелюбной и светлой, что Лютик, переживавший вначале, успокоился и даже немного развеселился.       Они с Геральтом молчали, и между ними висел безоговорочный баланс: поэт не трогал ведьмака, пока тот в задумчивости покачивался на лошади, а тот не затыкал бормочущего музыканта. Забавно было, как Лютик обходился без лютни и сочинял музыку, не имея под рукой инструмента. Главным его страхом было сейчас забыть те красивые мелодии и те великолепные фразы, что он уже успел придумать.       Лютик, погруженный в собственные мысли, не заметил, как аккуратная поступь Плотвы резко замерла, и он лбом на секунду прикоснулся к широкой и теплой спине Геральта, настороженно держащего поводья. Заглянув за его плечо, бард пристально уставился туда, где, как по волшебству, появилось топкое болото. Оно было здесь настолько не к месту, что Лютик даже удивленно присвистнул, одной рукой зарываясь в каштановые волосы. Топь была таких гигантских размеров, что он не был даже уверен, что такое в принципе возможно. Хотелось протереть глаза и прогнать эту нелепую галлюцинацию, и он эксперимента ради так и сделал. Болото оставалось на своем незаконном месте. Как это получалось: сзади аккуратно проложенные тропы и деревья, не растущие в низинах, а впереди опасная трясина с переливающейся изумрудной поверхностью мха? — Ого-го-го, вот это громадина. Какого лешего оно тут забыло? — не сдержал свои эмоции Лютик, и Плотва в согласие тревожно фыркнула, заставляя Геральта успокаивающе потрепать её за гриву.       Куда ни посмотри — вязкая жижа, опасная для жизни. Многих путников сгубили болота, и несмотря на то что с ними научились обращаться, доверять им никто не посмел бы никогда. Слишком уж топь хитрая и изворотливая: подумаешь, что туда ступить можно, вот уже ногу заносишь, а дальше все, засасывает тебя трясина, машешь руками отчаянно, да бесполезно все… Так и погибаешь без особого геройства. Ведьмак вдруг спрыгнул с лошади и подошел ближе к берегу болота, садясь на корточки и внимательно осматривая близлежащие камни. Лютик про себя отметил, что не было слышно кваканья лягушек, а это было очень странно… Ни одного звука. Будто время остановилось и поглотило их в этом непонятном месте. Бард остался сидеть на Плотве. В сумерках таскаться по болотистой местности желания не было. — Хм-м-м-м, — ведьмак вновь посмотрел вдаль, — Сами мы сможем пройти по камням, они довольно прочные, но Плотва здесь не перейдет. Нужно искать обход.       Лютик послушно кивнул и поинтересовался: — А ты уверен, что тут вообще есть обход? Ты посмотри, какое тут озеро… Мы его за день не обойдем, конца края не видно. Ух-х-х… Не туда мы пошли, конечно, нужно было еще на том повороте с красным кустом сворачивать, я так и чувствовал. Сейчас бы проблем меньше было.       Геральт беззлобно огрызнулся, мол, что тогда не повернул, и бард пожал плечами, тут же забывая о сказанном. Ведьмак поднялся на ноги и неторопливо пошел к Плотве, объявляя о том, что следует идти налево: там болото реже. Лютик в очередной раз кивнул и попросил подождать его пару секунд. Нужда была нуждой, и не то чтобы ему было невмоготу, но определенный дискомфорт уже имелся. Геральт издал какой-то неопределенный звук, и бард, сделав жест «до свидания, я скоро», быстренько слез с Плотвы и поплелся искать подходящий куст. Ведьмак опять подошел к краю болота.       Когда Лютик закончил свое дело, он деловито поправил штаны, натянув их повыше, потом отмахнулся от наглого комара, который откуда-то взялся в апреле, и хотел было выйти обратно на дорогу. Он успел уже ступить несколько шагов, как вдруг замер, не веря собственным ушам. Кто-то явно детским голоском прошептал «Дядя» где-то сзади… Он обернулся. Недалеко от него, буквально в паре метров, стоял маленький мальчик в распоясанной белой рубашке до пола и смотрел на него огромными голубыми глазами. Его золотые волосы, напоминающие нежные колосья пшеницы, развивались от легкого ветерка, а маленькие ручки застенчиво и боязливо сжимали покрытую грязью ткань. Он был напуганным: его личико скривилось, а бровки нахмурились, ребенок собирался заплакать… Явно потерялся в лесу, отстал от повозки, а может, и вообще бродил тут давно, не в силах выйти из этой проклятой чащи.       Лютик ободряюще улыбнулся и присел на корточки, чтобы не напугать бедное дитя еще больше. — Эй… Эй, малыш… Привет. Как тебя зовут? — он старался говорить как можно мягче и дружелюбнее.       Мальчик смотрел на него во все глаза, но молчал, кривя губки еще больше. Бард все еще не двигался с места, однако попытался снова. — Давай познакомимся. Я Лютик, странствующий бард. У меня сейчас нет лютни, так что сыграть я тебе не смогу, но… Давай включим воображение, — он сделал вид, что держит невидимый инструмент, и начал проводить по струнам, вслух пропевая какую-то мелодию.       Ребенок неуверенно заулыбался, и Лютик решил, что это хороший знак. — Вот, я представился. Теперь твоя очередь. Где твои мама и папа? Ты потерялся? — он медленно двинулся к мальчику навстречу, нежно улыбаясь.       Малыш смотрел на него с любопытством, уже более спокойно, чем прежде, и, самое главное, не убегал. Лютик не понимал, немой ли он или просто боится поговорить с незнакомым дядей. Когда мальчик оказался еще на пару метров ближе, и бард смог его рассмотреть, он нахмурился, не понимая, почему тот такой бледный… Кожа буквально просвечивала насквозь, но с костями и телосложением все было в порядке. Глаза были запавшими, блеклыми, а вены на обнаженном участке детской груди были слишком темными. Это заметно напрягло Лютика, и он почувствовал всем нутром что-то неладное. — Лютик? С кем ты там разговариваешь? — раздался недовольный и тревожный голос ведьмака.       Бард, продолжая улыбаться странному мальчонке, который пока что никак себя не проявлял, начал неторопливо отступать от него; сердце заколотилось сильнее. — Эй, Геральт, тут какой-то ребенок! — наконец, громко крикнул он, поворачиваясь в сторону, где должен был быть его спутник, — Кажется, он потерялся! Подойди сюда!       Мальчик с искренним интересом разглядывал Лютика, пальцем закручивая нижнюю часть серой от грязи рубашки, и в его глазах проскользнула обида, когда он заметил, что тот отходит все дальше и дальше. Геральт появился через мгновение, будто только и ждал, пока бард его свистнет, и, когда тот косо посмотрел на него, заметил, как тихонько дрожит медальон. Ведьмак, только взглянув на ребенка, напрягся всем телом и, скрипя зубами, жестко приказал: — Лютик, отойди от него.       Потом медленно вынул серебряный меч и поудобнее перехватил его, вставая в боевую позицию. Бард быстренько отошел за его спину и с ужасом посмотрел на мальчика, который, увидев направленное на него оружие, отскочил и обнажил острые и длинные, как иглы, зубы. Потом издал режущий уши визг, едва ли не разрывающий барабанные перепонки. Крохотные ручонки превратились в когтистые костлявые лапы, глаза загорелись неестественным для человека флюоресцирующим цветом, а слишком широкая рубашка упала еще ниже, обнажая открытую, некогда смертельную для мальчика рану на груди. В ней копошились личинки и виднелись куски прогнившего мяса. Нечисть глухо зарычала, готовясь к нападению, и Геральт, не смотря на поэта и сосредоточившись полностью на неизвестном монстре, сказал напряженно: — Свали отсюда, быстро.       Дважды повторять не пришлось: Лютик быстро двинулся назад, подальше от ведьмака, ни в коем случае не прерывая зрительный контакт с маленьким чудовищем, чтобы оно не дай бог не набросилось на него сзади. Геральт стоял в напряженной позе, готовящийся атаковать или защищаться, в зависимости от поведения нечисти: колени были полусогнуты, ноги упруги, руки крепко держали рукоять меча. Вся спина его превратилась в натянутую струну. Мальчишка, который с каждой секундой все меньше напоминал маленькое невинное создание, продолжал неистово рычать, обнажая пасть, набитую желтыми, грязными зубами. Глаза его наливались кровью, а грудь все чаще вздымалась. Кажется, он еще больше прибавил в размере: рубашка порвалась на плечах, оголяя белые ключицы. Это напоминало лунное обращение в оборотня. Ребенок будто только что сгнил на глазах.       Лютик, понимая, что сейчас начнется кровавый бой, ушел как можно дальше от противников, чтобы не мешать Геральту и не играть на руку твари. Однако с поля битвы не убежал: слишком брало любопытство (нужно же было описать драку во всех красочных подробностях в следующей балладе), да и помощь ведьмаку могла понадобиться. Не то чтобы Лютик способен был ее дать в полной мере, но учитывая то, что в прошлый раз от него по башке получил могущественный чародей, о чем-то это говорило. «Лучше двое, чем один» было очень хорошим правилом в дружбе. Бард не успел остановиться около мощного корня, торчащего из невероятно сильного дуба, который начал засыхать из-за близкого нахождения к болоту — как зверина, которой явно надоело ждать, противно клацнула клыками и прыгнула на врага, выставив вперед ужасные лапища. Работа ведьмака началась.       Меч взвизгнул в воздухе, пытаясь рубануть по руке нечисти, но атака была обманчивой: мальчишка отпрыгнул в сторону и сразу же каким-то чудным зигзагом кинулся в ноги Геральту, желая повалить его. Ведьмак разгадал план твари в одно мгновение и отскочил, направляя оружие вниз, не давая «ребенку» сыграть по своим правилам. Нечисть погано завизжала, раздосадованная первой неудачей, и вдруг начала отходить назад, чуть ли не поджимая несуществующий хвост. Лютик с удивлением смотрел на нее, не понимая, что она делает, однако Геральт напрягся еще больше, вжимая голову в плечи. Чудовище готовилось для разбега. Оно, быстро перебирая маленькими ножками, прыгнуло так высоко, что бард разинул рот, наблюдая за тем, как полудитя-полумонстр оказывается выше головы ведьмака. Тот, кажется, тоже не ожидал такого полета и на секунду растерялся, ослабляя хватку. Нечисть оказалась сзади быстрее, чем Геральт ожидал, и хотя он уже с бешеной скоростью развернулся и взмахнул мечом, она все равно была проворнее: вцепилась зубами в кисть неприятеля, все сильнее сжимая выросшую до гигантских размеров пасть. Лютик ахнул, пытаясь не думать об ужасной боли, которую сейчас испытывал Геральт, ведь ему пытались раздробить кость. Он издал странный звук, напоминающий стон и злое фырканье; рука вдруг ослабла, не в силах держать оружие. Ведьмак изо всей мочи отшвырнул «мальчика» куда подальше и перехватил меч здоровой рукой.       Нечисть кинулась снова, уже целясь куда-то в шею: Геральт ждал, выставив клинок перед собой, а в последний момент отпрыгнул — не в сторону, а вперед, рубанув наотмашь так, что взвыл воздух. И промахнулся. Это было так неожиданно, что он выбился из ритма и уклонился с секундной задержкой. В тот же миг когти зверя впились ему в щеку, надавливая на ровную кожу, словно пытаясь проделать там дыру. Ведьмак развернулся на месте, перенес вес тела на правую ногу, резко ударил назад, и во второй раз не достал фантастически подвижную тварь. Однако это все равно смогло заставить монстра расцепить хватку и временно отступить: он был обманут так же, как и Геральт. Чудовище начало медленно обходить Геральта, пронзительно завывая, уставившись на него невидящими глазами. И когда оно кинулось на ведьмака третий раз, было откинуто волшебным знаком, который был резко начерчен в воздухе. Со страшным визгом тварь упала куда-то в заросли и исчезла из вида, затихнув. Лютик, зажав рот обеими руками от переживаний и восхищения, смотрел на великого Мясника, не веря, что маленький недопырь может так сильно и долго бороться. Геральт и сам выглядел пораженным: его глаза бегали из стороны в сторону, словно он не понимал происходящее. Почти откушенная рука бессильно свисала, с нее темными, густыми каплями падала кровь, а на щеке красовалась зияющая рана. И это он еще легко отделался!       В кустах воцарилось подозрительное молчание: не раздавалось ни одного звука, и ведьмак настороженно косился туда, откуда должен был вынырнуть соперник. Он аккуратно и медленно начал двигаться вперед, все приближаясь к кустарнику. — СЗАДИ! — вдруг раздался душераздирающий крик Лютика.       Геральт вскочил, молниеносно подстраивая ритм движений к скорости полета чудища, сделал три шага вперед, вольт и полуоборот, после этого быстрый, как молния, удар. Острие не встретило сопротивления. Раздался вопль боли, вызванной прикосновением серебра. Тварь упала на землю, на груди образовалась дыра, из которой выпадали какие-то рваные куски мяса и внутренностей. Лютик, увидев это и спину, из которой торчали органы, чуть не вывернулся наизнанку и сплюнул в сторону, поморщившись. Геральт, занеся меч для последнего удара, прыгнул к нечисти, но она среагировала гораздо быстрее. Резким воплем, как звуковой волной, она сбила ведьмака с ног, и тот рухнул навзничь, прямо в грязь и скомканную траву. Монстр, знатно ослабленный ударом, но все еще невероятно сильный, вскочил на ведьмака и, ногой отбив меч влево, яростно вцепился ему в живот, сразу же прорывая всю защиту и пытаясь вытащить наружу внутренности. Геральт болезненно охнул и попытался сбить с себя тварь, с которой сверху капала какая-то мерзкая грязная жижа.       С невероятной силой он внезапно ударил ее лбом в лицо и опрокинул, выплюнул кровь вбок, схватил меч, придавливая извивающуюся нечисть к земле грузным телом. Она продолжала кусать его ноги и потрепанную руку, когда сталь, красиво сверкнув в воздухе, рубанула по шее, и та, странно зашипев, отделилась от головы, тут же превращая пасть в маленький, искривленный от ужаса и боли ротик. Тело продолжало дергаться, но глаза уже были мертвы. Геральт, тяжело дыша, продолжал смотреть на хрупкого мальчика, будучи все еще наготове, словно ожидая, что тот сейчас вновь оживет и накинется на него, уже без головы. Ничего так и не произошло, ведьмак с силой выдохнул и вдруг ослаб, заваливаясь вправо. Лютик, у которого в душе пожаром бушевал страх, поспешно кинулся к Геральту, молча, без единого возгласа, потому что из головы напрочь вылетели все мысли, оставляя лишь бешеные эмоции.       Ведьмак повалился рядом с телом убитой твари, которая сейчас вновь стала маленьким ребенком с очень бледным лицом и закатившимися глазами. Геральт был в сознании, однако с тяжело вздымающейся грудью и побелевшей кожей. Лютик аккуратно обхватил его за плечи, будто боясь, что тот сейчас куда-то уйдет, и забормотал что-то успокаивающее. Ведьмак же, чей живот был сплошным темным пятном, прикрыл глаза и пересохшими губами попросил принести сумку, которая осталась висеть на Плотве. Лютик послушно побежал исполнять просьбу, и, когда необходимый пузырек был выпит, Геральт потребовал помочь ему встать. Тот повиновался, и с великим трудом они поднялись с земли: Геральт морщился от боли и сжимал зубы, чтобы не застонать в очередной раз. В голове Лютика не было ничего, кроме тревоги и страха, потому что ведьмак выглядел откровенно паршиво. Бард начал подозревать, что в когтях той твари был какой-то яд. Не придумав ничего лучше привычной шутки, он попытался подбодрить хотя бы так, неловко улыбаясь и перекидывая руку Геральта через плечо: — Я же говорил, надо было поворачивать у того куста.       Ведьмак проигнорировал эту неудачную попытку в юмор и мотнул головой, показывая на дерево неподалёку. Бард намек понял и подтащил его к стволу, аккуратно прислонил к нему спиной, потом присел рядом на корточки и с все нарастающей тревогой осмотрел его, не решаясь задать вопрос, будет ли все в порядке или нет. Все-таки у Геральта процесс регенерации всегда шел быстрее и лучше, чем у людей, так что беспокоиться, по факту, было не о чем, однако тяжело вздымающаяся грудь и слабый, расфокусированный взгляд говорили об обратном.       Лютик уже был близок к панике. Ведьмак с каждой секундой все больше плохел: его глаза затуманивались, зрачки сильно увеличивались, а пульс становился ненормально быстрым. Бард нервно теребил его одежду, плечи, руки, как будто пытаясь оживить явно умирающего товарища. Его ладони, заметно трясущиеся от напряжения и тревоги, перемещались по всему телу Геральта, не зная, за что ухватится, а взгляд стал походить на взгляд сумасшедшего: настолько сильно он испугался. Пару раз обернувшись назад и посмотрев влево-вправо, Лютик еще раз убедился, что кроме его самого тут никого нет, и вряд ли деревья нашепчут ему, как приготовить волшебный эликсир или целебное снадобье. Черт бы его побрал со своим умением тренькать на лютне, которое сейчас ведьмаку поможет только побыстрее отправиться в мир иной… Единственным живым существом на этом ненавистном болоте была Плотва, стоявшая неподалеку и косившаяся на них так, словно они только что избили ее палками. Ехать на ней за лекарем казалось невозможной миссией.       Лютик наклонился к ведьмаку еще ниже и подрагивающими губами пролепетал: — Геральт, как тебе помочь? Что мне сделать?       Геральт, прилагая всевозможные усилия для того, чтобы членораздельно говорить, пробормотал почти неразборчиво: — Яд… парализовал… конечности… Обеззаразь… рану….       Глаза медленно закатились, а потом и вовсе закрылись от накатившей слабости, но Геральт был в сознании. Лютик молча повиновался ему и, резко сделав глубокий вдох, принялся за дело. Сначала он аккуратно расстелил небольшую подстилку и осторожно переместил на нее кряхтящего ведьмака. Затем, морщась и хмурясь, медленно приподнял его рубашку: взгляд его тут же столкнулся с глубоким порезом и разорванной в клочья плотью. Через свежую темную кровь проглядывалось что-то странное и непонятное, торчащее в боку раны. Лютик, очень грязно выругавшись, понял, что эта «штуковина», от которой шло воспаление — кажется, тот самый источник смертельных симптомов отравления. Возможно, в ней все еще был яд, который тело никак не могло нейтрализовать. Даже такое сильное тело ведьмака.       Прежде чем Лютик, кривясь и хмурясь, заставил себя потихоньку вытащить крупный кусок когтя твари, он не забыл покопаться в сумке Геральта (разрешения спрашивать не пришлось) и достать оттуда пару знакомых ему скляночек. Обработав руку сильно пахучей жидкостью, бард с лицом, полным искреннего страдания, коснулся этой мерзости и начал медленно, но верно вытаскивать ее, как огромную занозу из гниющего пальца. Ведьмак с силой сжал зубы, его брови дернулись. Лютик, у которого от сочувствия и тревоги в груди все резко защемило, пробормотал, не осознавая, что говорит это вслух: — Ну-ну, не ворчи… Потерпи немного…       Когда источник заразы был презрительно выкинут в сторону, он уже с видом опытного лекаря, повидавшего в жизни много всякого дерьма, взял еще одну склянку неплохого противоядия, на которую указал ему Геральт. Понимая, что сейчас будет, Лютик слегка капнул им на воспаленные участки, зажмурившись и ожидая, что ведьмак в ту же секунду вскочит, заорет и выльет на него ушат отборного мата. Он на собственном примере знал, как больно жидкость впивается в кожу, вызывая агонию и молитвы в стиле «разверзнись ад, хуже страданий не будет». В подтверждение тому рана зашипела и запенилась, и Геральт дернул руками, застонал сквозь зубы и запрокинул голову назад.       Лютик завинтил крышку и бережно вернул лекарство обратно в коричневую сумку. Что теперь? Он неуверенно взглянул на ведьмака, выглядевшего не лучше, чем прежде. Яд все еще убивал его тело, и требовалось время, чтобы Геральт смог с ним справиться. Бард тяжело вздохнул и посмотрел на Плотву, улыбаясь: — Привал.       Улыбка вышла кислой и испуганной. Они все равно хотели сделать остановку, видимо, сейчас было самое время. Ведьмак лежал на подстилке, как уставший волк, и тяжело дышал; глаза его были открыты.       Лютик организовал место для привала. Сначала нашел сухие ветки, чтобы развести костер, ведь темнота сгущалась. Потом расседлал Плотву, и она пошла жевать траву около болота. — Учти, я за твое здоровье не отвечаю, — пригрозил бард без надежды на ответ.       Покончив с делами, он прилег на какую-то корягу напротив дремлющего Геральта и, невзирая на неудобство положения, нагло заснул на неопределенное количество времени. Усталость дала о себе знать — Лютик больше был не в силах бороться с ней, и весь его организм требовал хотя бы час блаженного небытия.       Когда он лениво открыл глаза, было уже темно. Чернота обступала со всех сторон, в лесу становилось прохладнее, и лишь жар от огня, добираясь до кожи, приятно согревал, не давая замерзнуть. Небо над головой потеряло последние красные оттенки и превратилось в темно-синий купол; закатившееся за горизонт солнце утянуло последние лучики дня. Благодатную тишину прервали лишь отдельные звуки насекомых и птиц, превратившиеся ночью в своеобразный оркестр. Лютик, добравшийся до той крошечной доли провизии, что он нашел у ведьмака в припасах, с жадностью накинулся на куски хлеба и сыра, пытаясь не налегать на все сразу. Он знал, как вредно наедаться после долгого промежутка времени без еды. Подкинув хвороста в огонь, он прилёг снова и откровенно нагло начал разглядывать Геральта, сочувствующе поджимая губы. Он искренне переживал и боялся за его состояние. Тот же молча наблюдал за ним, его затуманенный от борьбы взгляд был теплым и искренним. Геральту даже на вид стало намного лучше, хотя слабость все еще его явно отягощала. Лютик не решался с ним заговорить, не хотел тревожить, но страдал от того, что не мог себя ничем занять: даже любимого инструмента рядом не было.       Он начал напевать все никак не сочинявшуюся балладу. Попотеть пришлось долго: ему не нравилась ни мелодия, ни слова, приходилось каждый раз отказываться от идей. В конце концов, песня явно оказалась одним из лучших произведений барда, и тот сразу же окрестил ее таинственным «Рассвет в цепях», разумеется, посвятив ее великому ведьмаку, спасшему в очередной раз его от верной гибели. Баллада получилась напряженной, сильной, а главное — довольно личной. В ней сквозили нотки отчаяния, надежды, любви, преданности, облегчения… Всех эмоций не перечислишь. Лютик прекрасно знал, что чем больше в балладе было человеческого, тем больше она нравилась слушателем, ведь всегда можно либо найти себя, либо посочувствовать герою. Ему не терпелось услышать звучание мелодии на лютне.       Потом он решил все-таки поговорить с Геральтом, который, на удивление, более-менее оправился и даже слегка приподнялся на локтях. Взяв бутылку с водой (кажется, она была последней), Лютик шатающейся походкой добрел до ведьмака, присел на корточки и подал ему жидкость со светящимися от облегчения глазами. Геральт молча принял склянку и сделал пару глотков. Лютик спросил осторожно, не очень понимая, способен ли сейчас его друг на какой-либо разговор: — Так… Ты знал, что это была за тварь? Какой-то недооборотень-полуребенок-полусволочь?       Ведьмак, отставив от губ бутылку, покачал головой и хрипло ответил ровным голосом: — Мавка. Что-то наподобие… русалок. Обычно это дети, проклятые или убитые родителями. — Подожди, мавки? Так они существуют? — широко распахнул глаза Лютик, — Нас ими в детстве пугали, но я был уверен, что это все сказочки. Мол, ребенок, умерший на Русальной неделе или задушенный собственной матерью, становится нечистью, перебирается жить в леса и на болота… Души за собой утаскивает. Говорили, что они заманивают к себе путников и пожирают их тела, пытаясь найти сердце, подходящее им по размеру. — Слышал, что заманивают, и попался на приманку, — ехидно, но без злобы заметил Геральт. — Откуда я знал, кто это? — возмутился Лютик, — На вид издалека обычный ребенок, к тому же, напуганный и потерявшийся. По-твоему, надо было развернуться и побежать от него куда подальше? А лучше камнем швырнуть, чтобы больше не бродил по лесам в одиночку.       Потом добавил, уже мягко: — Мавки довольно сильные, насколько я понял. — Нет… — вдруг ответил ведьмак и нахмурился в задумчивости, — Они опасны, но ведьмаки управляются с ними одним взмахом меча.       Лютик понимающе закивал и начал ласково успокаивать: — Ну… Ты наверняка просто очень устал, сначала дрался с чародеем, потом разбирался с крестьянами. Сейчас был уже не в силах… Эм… Еще с этой мавкой драться приспичило. Вряд ли ты бы с ней так долго возился, если бы она тебе встретилась, например, вчера или… — Дело не во мне, — отрезал Геральт и покачал головой, — С этой мавкой было что-то не так. Словно, она… Мутировала. Я никогда не видел у них таких огромных зубов, да и не были они такими прыткими и сильными. Яда, по крайней мере, точно не имелось. — Эм… Может, чем больше ведьмаков, тем больше монстры мутируют? — предположил Лютик, стреляя наугад.       Геральт посмотрел на него, как на полоумного: — Хочешь сказать, что нас стало больше? — Нет, просто… Нет, — сдался бард.       Они помолчали. Лютик попытался еще раз. — А ты уверен, что это была мавка? Может, очередная неудачная шутка природы. Какая-нибудь крэмпельштенцке, — он просто выдал набор звуков и остался им доволен, — которую ты никогда не встречал. — Я узнаю каждого из монстров вслепую. Думаешь, я могу ошибиться? — огрызнулся Геральт.       Тот неоднозначно пожал плечами и, уже не в силах больше корячиться в полусидячем положении, аккуратно присел на край подстилки, толкая ведьмака и недовольно приказывая ему подвинуться. Когда места стало еще больше, Лютик поелозил, устраиваясь поудобнее, и поинтересовался: — Так думаешь, что это было? Мутация — это вещь не совсем нормальная, но всегда объяснимая… — Не знаю, — честно ответил Геральт и взглянул на костер, красно-желтые лепестки которого переплетались между собой и отбрасывали чудные тени.       Лютик усмехнулся и задумчиво покосился в темную гущу леса. Некоторое время стояла ненапряженная тишина с треском горящих веток и мирным фырканьем Плотвы. Лютик вдруг тихо заговорил: — Я, возможно, сейчас невероятную тупость ляпну, но… Меня не оставляет мысль об этом. Извини, что мы все еще говорим об этой проклятой мавке, просто я никак не могу забыть ее взгляд. Или лучше сказать ЕГО взгляд? Он смотрел на меня так испуганно, так наивно, будто правда хотел попросить защиты или помощи. Он не хотел нападать, я видел это по его глазам… Посуди сам, Геральт, этот… ребенок… мог утащить меня в заросли и прикончить там почти сразу. Напал бы сзади, удушил, делов-то, ты же видел, на что он способен. Вместо этого позволил с собой поговорить и подойти, заулыбался, когда я на невидимой лютне потренькал… Когда ты подошел, он не скалился до тех пор, пока ты меч не вытащил. И во время драки мавка меня не тронула, хотя, если бы у нее была жажда крови, перепрыгнула бы через тебя, вмиг бы догнала и глотку перерезала… А она дралась честно, как на смертельном поединке…       Геральт внимательно слушал его, не прерывая, смотря в одну точку, лишь изредка водя глазами из стороны в сторону. По его лицу ничего нельзя было сказать, впрочем, как и большинство времени. Бард вздохнул и пожал плечами: — Может быть, бред все это, но мне на какой-то маленький миг стало жалко этого монстра… Несмотря на то, как он тебя отделал. Это я так… Мысль высказал… — Ты слишком наивен, Лютик, — сказал ведьмак таким тоном, будто озвучивал общеизвестный факт, — Ты пытаешься сочувствовать тому, чье поведение изначально настроено на то, чтобы вызвать в тебе жалость. Больше чем у половины монстров стратегия заманивая или защиты, а нападение происходит под самый конец, когда жертва ничего не подозревает. Мавка хотела убить тебя с момента, как тебя увидела. Просто ей нужно было заманить тебя в свои сети видом несчастного, запуганного ребенка. И не напала она на тебя только потому, что меня побоялась.       Лютик тяжело вздохнул, не зная, стоит ли пытаться вести спор или оставить все, как есть. Геральт был, наверное, прав, но Лютик хотел верить в истину своих слов. Ведьмак редко когда был словоохотливым, и обычно бард в таких ситуациях начинал проповедовать или учиться красноречию в монологах, однако на данный момент… Он не хотел надоедать или беспокоить. В ту же секунду в районе живота что-то сильно кольнуло, и Лютик резко зашипел, рукой бессознательно потянувшись к больному месту. Желтые глаза смотрели на него с непонятным выражением. Он сжал зубы и шумно вдохнул через нос: раньше боли он не ощущал, скорее всего, на почве адреналина. — Тебя нужно перевязать, — вдруг заметил Геральт и начал аккуратно подниматься с насиженного места. Он уже окончательно оправился волшебным образом.       Лютик считал, что те люди, которые чувствуют себя плохо, но говорят «не надо, я в порядке» — идиоты, поэтому кивнул с благодарностью, добавляя: — Было бы здорово, а то я прокляну тебя на небесах, если завтра не проснусь.       Ведьмак, кажется, закатил глаза (по его спине ничего видно не было, однако Лютик слишком хорошо знал его реакции) и, дотянувшись до рядом лежащей сумки со снадобьями, вытащил оттуда какой-то маленький пузырек. Бард с подозрением осмотрел его и настороженно уточнил: — Это же не твои ведьмачьи штучки? Если ты решил меня убить именно так, давай подождем хотя бы до утра.       Нет, теперь Геральт точно закатил глаза. — Это обычное обеззараживающее средство. Ношу специально для тех, кто лезет, куда не надо. — О-о-о, ты сейчас в шутку попытался? — обрадовался Лютик, — Это можно отпраздновать? Надо выпить вина… — Рубашку подними, — спокойно потребовал ведьмак.       Тот немного застенчиво выполнил его просьбу, и Геральт внимательно осмотрел его живот, не касаясь, правда, поврежденных участков кожи своими лапищами. Лютик, которому становилось слишком неловко от происходящего (его голова кружилась от одной мысли, как все может выглядеть со стороны), жалобно скривился: — Скажите, лекарь, я буду жить? — К сожалению, не протянешь и два дня, — усмехнулся Геральт и вылил немного жидкости в какую-то тряпочку. — Чего? Все серьезно? — по-настоящему забеспокоился бард и заелозил. — Успокойся. Всего лишь царапины, синяки и неопасные раны. — А ощущается так, будто мое тело — сплошная открытая рана.       Ведьмак с видом ученого начал прикладывать смоченную тряпку к животу Лютика, и он первое время дергался от того, насколько это было холодно и неприятно. Потом привык и затих, пронзительными голубыми глазами наблюдая за аккуратными движениями Геральта, который будто боялся повредить что-то очень хрупкое и старался не причинять дискомфорт в любом его понимании. Потом бард перенес все внимание на выбившуюся белую прядь красивых волос, напоминающих нерастаявший снег, и благородное лицо, на которое привлекательно ложились мазки света от костра. Он готов был посвятить его красоте тысячи миллионов баллад, но не был вправе этого сделать: Геральт бы мог понять и не оценить, да и рассматривать его вот так нагло удавалось лишь пару раз. — У тебя еще на лице царапины, — вдруг задумчиво произнес ведьмак и убрал тряпку, смотря на Лютика странным светящимся взглядом.       Тот с перепугу чуть не подавился воздухом, потому что он вмиг ярко представил, как Геральт сейчас поднесет руки к его лицу, нежно погладит подбородок большими пальцами, а потом медленно начнет отирать каждую ранку и… — Держи.       Ему были протянуты пузырек и кусок ткани. Потом ведьмак отвернулся, будто чего-то резко застыдившись, и склонил голову. Губы его были приоткрыты. Лютик разочарованно (а чего он, собственно, ждал?) смочил тряпку и дотронулся ей до самых досаждающих мест. Особенно пульсировала нижняя губа, и она словно загорелась, когда он ее обеззаразил. Снова наступила тишина; лишь слабо потрескивал огонь. Лютик решился поддаться порыву задать вопрос, который интересовал его уже целую вечность: — Геральт? — М-м-м? — Чем ты занимался после…. после того, как мы расстались?       Брови ведьмака дернулись, словно его что-то озадачило, потом он уселся на подстилку и сложил руки в замок, приготовившись вести второй за сегодня рассказ: — Ничем особенным. Продолжал странствовать, подрабатывал, где мог, побывал в Храме Мелитэлэ. — Это тот, который в Элландере? — Да. — И что там тебе нагадала местная жрица? — Нэннеке? Попугала Предназначением и заставляла лечиться гипнозом. — Ни за что не поверю, что Геральт из Ривии согласился на гипноз. — И правильно сделаешь, — одобряющий кивок головы. — Так что? — На этом все. — А как…. Йеннифэр? — голос Лютика стал более презрительным и горьким. — Не видел ее с того момента, как… — ведьмак растерянно заморгал и больше ничего не сказал.       Рассказ, однако, получился очень коротким и не сказать, что увлекательным. Лютик тяжело вздохнул и понял, что, несмотря на небольшой перерыв на сон какое-то время назад, он все еще ощущал усталость и дикое желание провалиться в царство Морфея хотя бы на ближайшие сутки. Он не успел предложить заканчивать бурный вечер с песнями и плясками, потому что Геральт поинтересовался хмуро и будто виновато: — Что насчет тебя? — Меня? — Лютик был сбит с толку, — Хм…. Тоже ничего особенного. Съездил в Оксенфуртский университет, они там все с ума сходили, засылали меня посланиями с просьбами преподавать у них на кафедре. Опять. Мол, я знаменитость, должен хотя бы в благодарность великим учителям навестить их. А я что? Я и поехал. Преподавать, правда, отказался, потому что предыдущего опыта мне по горло хватило, я с этим делом покончил. Мне, конечно, это нравится, но странствующий бард звучит интереснее и ярче, чем занудный профессор кафедры искусства. Но ты бы видел, как меня встретили… У меня на эту тему отдельная баллада есть, я тебе ее как-нибудь сыграю. Так… Потом метался по разным городишкам и селам, искал вдохновение для песен. Пару раз даже нашел, меня обычно с охотой берут с собой в какие-нибудь походы. Один мужик сказал: «Лютик, как репей на хвосте собаки. Он вроде есть, но продвижению не мешает».       Ведьмак издал тихий смешок своим металлическим голосом и покачал головой. Фраза ему явно пришлась по душе. Бард остался доволен тем, что угодил Геральту, поэтому охотно заулыбался в ответ. — Ты, кстати, слухи слышал? Про конец света и разрушение земель? Честно говоря, мне всем этим уши прожужжали. Куда бы ни пошел, везде молву кто-то пускает. — Слышал, — как-то мрачно ответил ведьмак, — Чушь. — Да я тоже считаю, бред сивой кобылы. Заняться людям нечем, вот и придумывают себе страшилки, — согласился тот.       Помолчали. Лютик, чувствуя, что скоро сну сопротивляться станет просто невозможно, решил подвести скромный итог. — В общем, рассказывать вроде много, но одновременно и нечего. Засим предлагаю поспать, — он зазевал, потягиваясь, и завертел головой, пытаясь найти то, на что можно было бы прилечь и не сломать себе спину. Коряга не подходила.       Геральт заметил его ищущий взгляд и мягко предложил: — Можешь остаться здесь. Места хватит на двоих.       Лютик изумленно уставился на ведьмака, пораженный уровнем его доверия, потом заулыбался еще шире и, не говоря ни слова, тут же лег, поворачиваясь к нему спиной. Обычно во сне он обнимал лютню, и ему все еще было непривычно лежать так, с голым воздухом в руках. Но… что поделать. Он все равно понимал, что с легкостью проваливался в блаженную темноту уже сейчас. Как только глаза его закрылись, все звуки начали исчезать, утекать куда-то в пустоту, а тело вмиг расслабилось, позволяя сну окутать себя своими цепями. Лютик почувствовал теплоту за спиной: видимо, Геральт тоже не стал терять время и лег рядом, лицом — в другую сторону. И спустя минуту раздался голос, в котором засыпающему барду трудно было что-то различить: — Лютик? — Да? — промямлил тот. — Прости.       Лютик бессознательно заулыбался и, окончательно успокоенный и убаюканный, провалился в глубокий сон.