Баллада о конце и начале

      Днем поднялся сильный ветер, стало намного прохладней. Лошади шли неохотно, приходилось постоянно подгонять их недовольными окриками и ударять по бокам. Судя по стягивающимся облакам, нужно было ожидать грозы или, как минимум, долгого ливня. Погода менялась катастрофически быстро: вроде бы только утром она угрожала очередной невыносимой жарой, а теперь с неба вот-вот должны были упасть крупные капли.       Лютик знал, что пакостность дождя никак не остановит капитана отряда, и бурчал себе под нос, что «конечно, он любит часто менять одежду, но даже для него это перебор». На его ворчливые бормотания не обращали внимания; все снова погрузились в молчание, мыслями возвращаясь к странным похоронам Сладкоежки. Его дружелюбия начинало не хватать уже сейчас — знатно уставший от странствий Лютик больше не выдерживал ответственности на плечах, оставаясь единственным человеком, способным разрядить обстановку. Если раньше он ревновал общее внимание и готовился бороться за звание шута (в хорошем смысле этого слова) со Сладкоежкой, то теперь Лютик приходил к унылому пониманию, что партнера по шуткам ему очень не хватает.       Он боялся, что потеряет Геральта, но вместе с облегчением со свойственной ей безжалостностью пришла смерть другого человека. «Точнее, не человека, а краснолюда», — мысленно поправил самого себя, слабо улыбнувшись. Сладкоежка терпеть не мог, когда путали его чудную расу с какими-то смертными, которые захватили весь Неверленд, только потому, что «расплодились, как чертовы кролики».       Боль от утраты, начавшая плавно перетекать в ностальгию, переплеталась с нежным началом. Лютик только смел наивно мечтать о том, что когда-нибудь Геральт, хотя бы в пьяном дурмане, сможет ответить ему взаимностью. Вся эта суматоха с чувствами, нелепыми ситуациями и непониманием внезапно осталась позади. Теперь он имел право касаться, смотреть, целовать, соблазнять, флиртовать, поддерживать, любить без немого вопроса в волчьих глазах. И теперь он мог ощутить обратную любовь — как еще пару месяцев назад Геральт ласково разглядывал утонченное лицо чародейки, так вчера около костра жадно всматривался в трепетно улыбающегося барда.       В то, что они нормально переспали, верить было довольно сложно, но приходилось доверять всем шести чувствам, кричащим, что пришла новая реальность. После похорон они не обмолвились ни одним словом: для Геральта это было необходимостью, для Лютика — усилием воли, так как только он, казалось, замечал немую печаль в чужом взгляде. Ссора на горе, которая по ощущениям случилась где-то далеко в прошлом, возможно, в другой жизни, все еще лежала на нем невидимой печатью, научив понимать незаменимость молчания.       Несмотря на это, Лютик с беспокойством и пониманием смотрел вслед широкоплечей фигуре, пытаясь сосредоточиться на мысли, что когда-нибудь случится привал. А на привале можно подбодрить, уже в наглую, в лоб выражая свои чувства — от этого что-то счастливо трепыхалось в животе, помогая преодолевать дерзость подходящей стихии. Лютик наконец-то чувствовал себя свободным, и, как оказалось, оковы для его изнеженной натуры были не по мере тяжелыми.       Впереди расплывались бесконечные перелески, дороги становились все уже и более непригодными для передвижения. Тучи угрожающе превращались в грозовые, однако почему-то не собирались изливать свой гнев на головы молчаливых путников. Открывающиеся виды восхищали: наверху — вельветовое небо с поблескивающими в его глубине вспышками, внизу же — скромно опустившие ветви деревья и опустелые дороги. Жизни тут совсем не наблюдалось, что чуть заостряло чувство бессилия перед природой. Лютик, вздрогнув, чуть было не слетел с Яблони, когда в голове раскатистым эхом раздался голос чародея. — Любуешься ландшафтом? Я почему-то не удивлен. Быстро же закончилась твоя скорбь, — вкрадчиво-насмешливо, однако без злобы.       С другой стороны, Аллиоту было слишком плевать, чтобы ставить что-то в укор Лютику. Исключением стал только Геральт, однако даже там чародей проговорил отказ от своих полномочий, предоставляя (как благородно!) барду выбор самому наступать на грабли в сарае.       Лютик, конечно, обрадовался возможности поговорить, однако порядком оскорбился от замечания Аллиота. И на таких же смешанных чувствах подумал, адресуя мысль тому, кто так нагло прочесывал его разум: «А ты, я смотрю, уже без разрешения начал в голове копаться». — Я вроде бы всегда так делал, — дружелюбно ответили ему. «Значит, я тебе официально запрещаю. Это что такое? Не иметь безопасного места даже в мыслях!» — Просто хотел убедиться, насколько отлично у вас с Геральтом прошла эта ночь. Это почти смешно, насколько много ты об этом думаешь. Лютик изо всех сил представил, что дает ему оплеуху. Стало немного легче, однако возмущения не убавилось. «А тебе-то какое дело? Ревнуешь что ли? И да, если хочешь знать, секс был про-о-о-осто чудесным. Лучший в моей жизни. Залезай в воспоминания, насладишься на дорожку». — Я бы с удовольствием, но для того, чтобы просмотреть воспоминания, мне нужно до тебя дотронуться. А я слишком ленив, чтобы слезать с коня и прилагать какие-либо усилия. В конце концов, есть такая незаменимая вещь, как воображение. «В следующий раз используй свое воображение, чтобы представить, как я не люблю нарушение личных границ в собственной голове. Если тебе нечем заняться — лучше поисследуй разум Дрей», — проворчал Лютик, отвлекаясь на огромные дорожные лужи. Здесь что, уже прошел дождь? Эхо Аллиота, между тем, зазвучало с очевидной скукой: — Уже поисследовал. Ничего интересного: только самобичевание, размышления о предателе и о следующих остановках. А, чуть не забыл Сладкоежку. Подожди-ка, если ты запрещаешь мне залезать в твою голову, значит, мне можно порыскать в белоголовой? «Ха! Только попробуй. Да и вообще с ним это не прокатит, Йеннифэр пыталась, но Геральт поставил такой сильный блок, что один черт туда залезть сможет. По-моему, этот блок против него самого работает». — На самом деле я уже пытался, — вдруг признался чародей. — Но дальше мыслей о медитации не продвинулся, а они лежали на самой поверхности. И зачем тебе нужна эта сложная башка? «Ну, мне не только сложная башка нужна, мне еще нужны руки-ноги-корпус, и все, что приросло к его телу уже очень давно. То есть, мечи, сумка и…» — … вонь. «У тебя ведь ни капли совести не осталось». — Совесть? Это какая-то новая мода? Лютик вздохнул.

***

      Прошло несколько дней. За то время, пока они ехали, им на пути встречались лишь разваленные, покинутые деревни, кишащие кровожадными тварями. Некоторые и деревнями-то назвать было трудно, скорее, пара домиков, между которыми, завывая, гулял ветер. Приходилось либо обходить их за милю, либо с честью принимать бой: Лютика оставляли подальше вместе с провизией и лошадьми, и тот преданно ждал, пока из-за гниющего дерева не раздастся последний предсмертный крик. Даже если опасности не наблюдалось, и медальон ведьмака при приближении к поселению мирно покоился на груди, Геральт все равно превращался в беспокоящегося отца. Настаивал на том, чтобы трое прочищали улицы, прежде чем разрешать Лютику торжественно въезжать туда на Яблоне.       Это раздражало, и Лютик, разумеется, благополучно игнорировал попытки ведьмака оберечь его от несуществующей опасности. Отмахивался, засыпая шутками, первое время даже пытался облагоразумить, мол, он и не с таким сталкивался за свою прекрасную жизнь, но потом понял, что можно обойтись и гордо поднятой головой. Геральт все же не оттаскивал его за шиворот, просто не скрывал тревоги за благополучие барда, что само по себе было очень приятно.       После, слава богу, неудачной попытки уйти в иной мир у ведьмака, Лютик тоже начал ощущать крайнюю степень «а вдруг что-то случится», а потому каждый раз его накрывало облегчением, когда ему объявляли о победе над монстрами. Он знал, что так просто от Геральта не избавиться, и даже мерзкая болезнь стала тому подтверждением, но все же после пережитого страха трудно было избавиться от этого навязчивого беспокойства. Лютик понятия не имел, что ведьмака порой захлестывали воспоминания о видении мертвого барда, обвитого плющами, в извращенной иллюзии «мечтателя». И воспоминания бывали настолько реалистичными, что Геральт был не в силах сопротивляться часто напрасным опасениям.       За время отъезда от того печального места у подсолнухов они с Геральтом больше не занимались романтикой. Мало того, не занимались даже сексом. У них были остановки, в течение которых появлялась возможность развлечься или хотя бы «подержаться за ручки», но Геральт желания не изъявлял, а Лютик опасался собственных намеков. Ему откровенно не хватало проявлений любви, тем более, теперь, при полной свободе действий. Ведьмак выглядел вполне удовлетворенным текущим положением дел — от него исходила нулевая инициатива, словно они когда-то успели вернуться на тропу дружбы, и дальше нее заходить не было нужды. Лютик ловил себя на печально-собачьем взгляде в спину Геральта и тут же недовольно оправлялся, вздыхая, что окончательно потерял суть происходящего. Он даже охарактеризовать их отношения толком не мог. Что это: дружба, дружба с привилегиями или любовь? Доставать ведьмака не хотелось из-за ощущения унижения, а потому приходилось временно мириться с очередной загадкой, по привычке спихивая ее на сложность чужого характера. По крайней мере, Геральт вел себя очень тепло и аккуратно — наверное, это все же можно было назвать прогрессом.       Уже какой день небо оставалось пасмурным и предвещало сильнейший ливень, но его все не было, будто погода специально дразнила их своей непредсказуемостью. Вместо дождя приходила жара, потом наступал холод, и они чередовали друг друга, несмотря на отсутствие солнца. Почти каждый час приходилось менять гардероб: то страдать от духоты, снимая верхнюю одежду и оставаясь в одном кафтане, то вновь доставать из сумы что-то потеплее, в надежде укутаться от промозглого ветра.       Были и хорошие новости: Дрей больше не влезала в конфликты с Аллиотом. Они вели себя довольно дружелюбно, почти не огрызались и даже начинали угождать друг другу во всяких мелочах: будь то поданная тарелка во время обеда или рука помощи в бою. Зато отношения между Аллиотом и Геральтом накалились сильнее прежнего: ведьмак часто иронизировал над чужими комментариями, за что получал точно такой же сарказм в ответ. Дальше этого ситуация не уходила, и в какой-то степени она была презабавной, но злобные шутки раздавались на постоянной основе, заставляя закатывать глаза. Это было неуместно и беспочвенно.       Порой Лютику казалось, что Аллиот пытается спровоцировать Геральта — иногда тот покупался на дешевый трюк, огрызаясь в ответ, а иногда вовремя пресекал на корню чужое подтрунивание. Они и раньше состояли далеко не в дружеских отношениях, но сейчас те летели под откос по неизвестным для Лютика причинам. Он не был уверен, стоит ли расспрашивать чародея (Геральт в список допрашиваемых не входил по очевидным причинам), или все это излишняя драматизация от гнетущей атмосферы безлюдья.       Как оказалось, деревень в округе было мало из-за выбора короткой дороги. Сверни они чуть западнее, там были бы и маленькие города, и села, однако эльфийка заводила их все глубже в леса, далеко от цивилизации. Лютик надеялся, что там картина выглядит чуть менее уныло, чем здесь, среди развалин и гниющих остатков жизни. На них даже ни разу не напали разбойники или любители подраться с одинокими путниками — тягостное ощущение одиночества нависало над ними, заставляя барда с горечью вспоминать о вечерах в тавернах.       Когда он поделился мыслями вслух, Дрей вдруг обрадовала его вестью о Варресе, крупном селе, которое должно было встретиться им через пару дней пути. Заехать туда было не просто причудой, а необходимостью — заканчивались припасы, как съестные, так и магические, ведь Аллиот потратил большую часть своих снадобий на умирающего Геральта. Дрей не исключала вероятность того, что из-за действия артефакта Варрес погряз в хаосе, и из него в спешке эвакуировались последние жители, но Лютик прервал ее размышления мольбой понадеяться на лучшее.       Полноценные города находились от них довольно далеко. Бард оказался в меньшинстве, поставив вопрос «может, свернем в какой-нибудь» на повестку дня. Не подействовали даже самые сильные аргументы. — Мне нужно зайти в цирюльнику! Вы посмотрите, во что превратились мои волосы. Они скоро до плеч дойдут, и нас с Геральтом Плотва не различит, — возмущался Лютик и, как доказательство, оттопыривал отросшие кончики. — Я уже какую неделю хожу без духов, с дурацкой прической и в мятой одежде! Геральт хмыкал: — Поздравляю. Ты прошел посвящение в ведьмаки. — Извините, откажусь от такой чести. Вы представьте, что будет, если меня в таком виде встретят поклонники… Про меня же потом издевательские частушки сложат! — Из поклонников тебя тут встретят только волки. И, поверь, ты им понравишься даже «с дурацкой прической».       После таких слов Лютик обиженно надувался и, из принципа покидавшись в ведьмака ответными ироничными шутками, замолкал на некоторое время, чтобы снова попытать счастья через несколько минут. Его просьбы вскоре начал игнорировать даже Геральт, и половина мыслей барда навязчиво возвращалась к немытой голове. Он готов был искупаться хоть в озере, только (вот зараза!) поблизости не наблюдалось и маленькой речки. А в родниках, как ни пытайся, особо не поплаваешь.       Пейзажи оставались такими однообразными, что Лютик в какой-то момент просто перестал обращать на них внимание, целиком посвящая себя новой любимице — балладе. Он подбирал ласковые строчки для Сладкоежки, решив, что для идеальной передачи его характера необходимо вставить пару красных словечек. И так он коротал время, перед мутными от вдохновения глазами перемешивались краски темного неба и бледных полей.       Именно поэтому однажды под вечер его так поразил вид кладбища, выделяющегося на фоне зелени и одновременно так идеально вписавшегося в мрачную картину природы. Захоронения громоздились один на одном, надгробия издалека казались не по-деревенски торжественными, но при более близком рассмотрении удивляли своей скромностью. У многих живых посетителей явно не хватало денег даже на достойную память — булыжники сверкали пустотой, без имен или дат. Лютик даже перестал мучить струны, и лютня послушно замолчала вслед за хозяином, который внимательно осматривал маленькие захоронения.       Кладбище было совсем небольшим, но пряталось под двумя осинами, которые сюда очевидно посадили для красоты деревенские жители, и все же деревья смотрелись совсем не к месту на пустынной равнине. Зато громовое небо в таком месте бросало в дрожь, оно угрожало скорой гибелью и напоминало, что песка в часах осталось совсем немного. Никто ничего не сказал вслух — слова были бы бессмысленны, потому как они не могли выразить неприятное чувство, засевшее где-то в желудке. Кладбище, проводив их осуждающим взглядом из темноты дороги, исчезло за спинами, и дышать стало немного легче.       За тучами не было видно заката, а потому сумерки наступили так быстро, что создалось гложущее ощущение ночи. В последнее время она казалась самым небезопасным временем суток, и Лютик нервно поглядывал по сторонам, боясь, что вот-вот на и без того узкую тропинку выскочит громадный волк. Он был бы наименьшим из зол, куда страшнее представлялась какая-нибудь полуденница или другой, более древний дух, сверкающий белой мантией. Лютик старался держаться ближе к Геральту, который, между тем, выглядел почти умиротворенным.       Через какое-то время показалась пустующая деревенька. В окнах не горел свет, а значит, ее можно было спокойно окрестить мертвой. Окружающая их тишина, без щебетанья камышёвок и без привычного человеческого гула, заставляла напряженно вглядываться в черные глаза избушек.       Какое-то тревожное чувство закрадывалось в сердце, щекоча нервы, при одном взгляде на это место. От него веяло чем-то очень нехорошим: бедой и человеческим страхом. Деревня казалась бездыханном телом, которое бросили посреди дороги, и оно лежало, широко раскинув руки; в стеклянном взгляде застыло осуждение.       Дрей предложила заночевать в одном из домов, при условии, что местность «окажется чистой», и Лютика передернуло от мысли о сладкой ночевке в этой необъяснимой жути. Прочистив горло, он попытался было предложить лес как наилучший вариант для безопасного сна, но Аллиот умиленно покачал головой. — Ты окружен лучшими из лучших, успокойся, дорогуша. Здесь хотя бы не придется расставлять палатки, пользуйся человеческими дарами. — Лучшие из лучших, ага. То-то у нас столько проблем по пути… — проворчал Лютик, злясь на то, что его мнение не считают справедливым. — Наверное, тебе в детстве читали много страшных сказок, раз ты испугался обыкновенной деревни. Прежде чем зайти в дом, мы тщательно все осмотрим. — Лютик прав, — вдруг вступился Геральт. — Место — полная дрянь. Но у нас нет другого выбора, мы здесь всего на одну ночь. Он не посчитал нужным обернуться, однако чуть повернул голову вбок, чтобы обратиться прямиком к барду, обрадовавшемуся неожиданной поддержке: — Все будет в порядке.       И от его уверенности беспокойство Лютика немного отступило, а сам он восхитился, что Геральт принял во внимание тревогу барда, решив, что тот нуждается в хотя бы словесной защите. Это было… мило.       Заехав в деревню, они дружно слезли с лошадей, напряженно вслушиваясь в угрюмую тишину и пытаясь останавливать бушующее воображение. Звуков никаких не было, что одновременно радовало и пугало. Лишь слабо скрежетали древние доски, создавая иллюзию потусторонней жизни — будто кто-то крался по скрипучим полам к заколоченным ставням, чтобы заглянуть в щелку и посмотреть на незваных гостей. Дома казались полностью черными, и, несмотря на то, что глаза давно привыкли к отсутствию света, они не могли различить ни красочной резьбы, ни соломенных крыш. Эльфийка, на случай внезапной атаки невидимки, осторожно достала клинок и направляла его в те стороны, откуда, по ее мнению, могла прийти опасность. Аллиот водил слабо искрящейся ладонью из стороны в сторону, захватывая дома, чтобы уловить тепло потенциально прячущихся существ. Никого. Лютик почти почувствовал облегчение, однако чародей вдруг напрягся, остановившись рукой на одной из центральных избушек. Кошачьи глаза Геральта были устремлены туда же — видимо, и его не подвело ведьмачье чутье. — Там кто-то есть, — напряженный шепот Аллиота бросил Лютика в дрожь.       Геральт обернулся, показал жестом, чтобы бард оставался на месте (как будто тот отчаянно стремился посмотреть, что за чудовище прячется в заброшенном доме), а затем молча раздал указания эльфийке и чародею. Те, кивнув, последовали за ним, бесшумно приближаясь к низкой потертой двери. Ведьмак покрепче перехватил стальной меч, прислоняясь к блеклой стене, в то время как Дрей проверила окна, а Аллиот встал чуть поодаль, пробормотав заклинание защиты. Все трое готовились к атаке. Лютик от напряжения сжал в пальцах уздечку, чувствуя, как от тела отливает кровь. За время путешествия он должен был уже привыкнуть к тому, что их постоянно окружают ужасные твари или опасные люди, но почему-то именно здесь ему стало по-настоящему страшно.       Дверь резко распахнулась, и Геральт успел отскочить в сторону — ему не ударили в лоб только благодаря молниеносной реакции. Во двор вылетел мужчина, который даже в кромешной темноте выглядел бледнее не показывающейся луны. Он замахнулся топором, в то время как из груди его вырвался отчаянный победоносный крик. Аллиот тут же направил на него магический удар, таким образом выбивая из рук оружие. Топор, зверски рубя воздух, сделал три широких сальто и со страшной силой врезался в доски ближайшего сарайчика.       Геральт и Дрей оказались за спиной неизвестного, но ничего не делали, с напряженным любопытством наблюдая, как тот растерянно открыл рот, поняв, что у него больше нет защиты. Несмотря на это, он не сдался — встал в боевую позу, зарычав, как одичавшая собака. Почувствовал, что сзади кто-то есть, дернулся в сторону, вбок, пытаясь не потерять ни одного из трех незнакомцев из виду. — В дом никого из вас, сука, не пущу! Только через мой труп! — бормотал он, напуская на себя злобный вид.       Лютик вдруг заметил, какая дрянная на нем одежда — висит почти лохмотьями, порвана сразу в нескольких местах. Да и будь на нем целый костюм, было бы сомнительно назвать его человеком богатым. Перед ними стоял обыкновенный, напуганный крестьянин. Первым на его предупреждения отреагировал Геральт. Он сразу же демонстративно убрал меч в ножны за спиной и показал обе руки, выставляя их в успокаивающем жесте. — Мы не причиним тебе вреда, — пробормотал, делая шаг навстречу. Мужичонка сразу же испуганно отпрыгнул. Голос его прозвучал еще более угрожающе. — А ну стоять! Стоять, я вам, бл*ть, говорю! Еще одно движение, и я… — он не придумал, какое у него есть преимущество, однако страх заставил его выплюнуть предложение прежде, чем обратиться к фантазии.       Из глубины избушки, которую так отчаянно защищал крестьянин, раздался противный рев младенца. По-видимому отец ребенка затрепетал сильнее прежнего и с яростью стиснул зубы. Взгляд его давно пересек черту «подозревающий». Геральт вздохнул так, будто ситуация становилась слишком знакомой, и быстро начертил в воздухе знак. Повторил убаюкивающей интонацией: — Верь мне: мы не причиним тебе вреда.       Знак Ааксий. Лютик давно не видел его в деле — у Геральта находилось миллион оправданий против его использования. На вопрос барда, почему тот не использует его всегда, когда ему что-то нужно (ведь так легко подчинять людей своей воле), ведьмак устало объяснял, что Ааксий работает в исключительных случаях. Во-первых, нужен человек определенного склада ума; во-вторых, в определенном эмоциональном состоянии; в-третьих, ведьмакам запрещалось использовать их на обычных смертных… В общем, знак без перебоев действовал только на монстров и сбивал их с толку, а вот с людьми приходилось постараться. Лютику, несомненно, польстил тот факт, что он не входил в число людей, на которых можно было применить Ааксий.       А вот на незнакомца знак произвел необходимый эффект — он вдруг часто заморгал, оступаясь и темнея взглядом. Встряхнул головой и задумчиво проговорил, будто переубеждая самого себя: — Ведь и правда… Выглядят-то довольно дружелюбно, ничего так. Вряд ли пришли с бедой.       Теперь можно было наконец-то спокойно разглядеть мужика. Ничего особенного тот из себя не представлял: густая тёмная борода и довольно миловидное лицо, которое совсем не красили нависающие чёрные брови. В сумраке не сразу проступили багровые пятна на щеках — кажется, сыпь или следы тяжёлой болезни.       Младенец продолжал истошно орать на всю деревню, и, с одной стороны, звук был премерзкий, с другой же, он вносил хоть какое-то разнообразие в зловещую тишину безлюдной «пустыни». Лютику начинало казаться, что вдобавок к ребенку, он слышит еще и женский испуганный голос. Крестьянин, между тем, окончательно поверил в то, что опасности ему никакой не грозит, и заулыбался сконфуженно: — Меня Миежкой звать. Уж простите, что я на вас так накинулся. Побоялся… лиха, — а потом вдруг открыто обратился к Геральту, который уже приблизился на расстояние двух вытянутых рук. — Ох, как ты вовремя, ведьмак. Ты ж ведьмак вроде? Ну, да, я точно таких на картинках в дедушкиных книжках видел. Убережешь хоть нас от беды, видно, сама Филиппа-Мученица тебя послала. Ведьмак серьезно кивнул: — Да, прямиком от нее, — но сразу бросил иронизировать. — От кого уберечь? — Сам не знаю, — признался Миежка и вдруг заметил Лютика, который, наконец, решил принять участие в начинающейся беседе. — Музыкант что ли? Тот иногда забывал, что таскает лютню за спиной, а потому, прежде чем опомниться, изумился чужой проницательности. Дрей переглянулась с Аллиотом и с опозданием убрала меч. — Ага, музыкант, — дружелюбно ответил Лютик, однако разговора насчет его талантов не случилось. Геральт вцепился в несчастного, как гончая в мясо оленя: — В каком смысле не знаешь? — Долгая это история… Может, в дом зайдем? Мне тут, честно говоря, стоять не очень хочется. Херня кругом творится. — Вот! — заликовал Лютик. — А у меня ведь было дурное предчувствие.       Ребенок заголосил так, что все четверо поморщились; особенно пострадал бард со своим музыкальным слухом. И лишь Миежка, очевидно привыкший к истерикам младенца, даже бровью не повел — услышав словесное согласие на приглашение в избу, первым пошел к двери. Остальные неуверенно двинулись за ним.       Внутри царил мрак. Запоздало Лютик заметил слабый дымок от свечи, в отчаянии спрятанную под стол — видимо, услышали чужие голоса на улице и поскорее избавились от света. Рядом со столом на них испуганно косилась немолодая женщина, при этом немо шевелила губами, качая на руках зареванного, ненормально худого младенца. Тот даже не думал успокаиваться, кричал, как бешеный, и звук его голоса, заявляя о себе, с торжеством продирался сквозь тишину дома.       Лютик скривил лицо, посмотрел на ведьмака с определенным намеком, но тот едва заметно качнул головой. Вряд ли родители обрадовались бы ведьмачим проделкам на своем ненаглядном чаде. Миежка успокоил жену, заявив, что от этих людей может прийти помощь, поэтому та, почувствовав себя в безопасности, осторожно присела на край лавки, продолжая убаюкивать малыша. Вид у нее все еще был довольно скептическим.       Несмотря на то, что в доме проживали трое людей, здесь было на удивление пусто. Никаких личных вещей, сундуков или кукол, только крохотная люлька в углу, печь, стол и одна несчастная лавчонка. Да и то мебель трещала от старости и долгого пыления. Пасть печи, казалось, смотрела из самой преисподней — в ней не горел огонь, и из черноты грозилось выскочить нечто недоброе. Кое-где в крышах виднелись пробоины, и в дождь семью рисковало затопить с головой. Либо она жила за чертой бедности, либо это вообще был не ее дом.       Когда все представились Миежке (он, разумеется, запомнил только Геральта, так как возлагал на него загадочные надежды), тот стыдливо покосился на дряхлый стол, который по ощущениям мог выдержать только свечку, и прочистил горло, не решаясь озвучить приглашение. Еды, судя по всему, у них почти не было. Такого типа крестьяне обыкновенно вынимали из кармана последние гроши и совали их Геральту, будто отдавая дары некоему божеству в попытке добиться его милости.       Вот поэтому всем пятерым пришлось некоторое время неловко топтаться друг перед другом, да еще и в кромешной темноте. Последнее не выдержал Аллиот, щелкнул пальцами, из них заискрился огонь, и через секунду комнатка озарилась дневным ярким светом. Так было значительно лучше — даже ребенок перестал орать, в исступлении разглядывая переменившуюся избушку. Свет подарил всем спокойствие, и с лиц сошло заметное напряжение. Миежка чародейству не удивился (видимо, для него наибольшим шоком стал топор), но плечи расправил и начал, как ни в чем не бывало: — Это вот… жена моя, Карина, и сынок мой, Сибор. Мы сами-то родом с Побережья, из Салома, пришлось бежать, сломя голову, — подумал, стоит ли пояснять, и решил, что стоит. — Там стая василисков завелась, половину людей-то точно схвали, будь они прокляты. Мало того, хворь пошла страшная, наводнения… Но решили бежать только, когда на деревеньку напали циклопы, их штук пять было, не меньше! Громадные, злобные, один из этих гадов прям при мне моего соседушку пополам раскусил. Лодки-то наши как по волшебству загорелись. Прибегаем, значит, на берег, а там пламя бушует. Люд завизжал, кто-то вплавь кинулся… — Корабли же на Побережье ходят, — заметила Дрей. — Ходили. Да теперь ни одного корабля не встретишь, всем боязно к Салому подходить. А у нас Сибору только два месяца исполнилось… Мы уговорили кое-как одного лодочника старого взять нас с собой, но лодка-то хреновой оказалась, прохудилась. Еле-еле доплыли до берега, только бездорожного. Лодочник заразу подхватил еще в Саломе, помер через день, а мы чудом уцелели. Миежка судорожно выдохнул, в глазах его разбушевался пережитый страх. Карина всхлипнула, прижимая к груди затихающего ребенка. — Идем мы медленно, у нас вот Сибор на руках. Потерялись в лесах пару раз, волки нас чудом не сожрали. Я их отпугивал факелом, который в каких-то руинах нашел. Слава Мелитэлэ, добрались до деревень. Только вот все, как одна, заброшены, будто и жизни тут никакой не было. Ни еды, ни вещей — гниль сплошная. А в этой… совсем страсть. Но хотя бы народ какой-то есть. — Народ? — с подозрением уточнил Геральт. — Ну, да. Вон на самой окраине старики живут, они нам еды дали, наставили, куда дальше идти. Только у них, конечно, не все дома, кукнутые, в общем. Она себе постоянно чего-то под нос бормочет, а он, наоборот, язык проглотил. Только смотрит в душу и не моргает. Ну, ладно, недобро мне так говорить о наших спасителях.       Ведьмак не перебивал только из сочувствия к сломанным судьбам, но Лютик уже отчетливо понимал, что тот горит желанием попросить быть ближе к делу. Меньше всего, его волновали подробности чьей-то жизни, никак не относящиеся к «заказу». — И что вам от меня нужно? — все-таки спросил он с подобающей вежливостью, когда крестьянин перевел дух.       Миежка тяжело вздохнул, жалостливо посмотрел исподлобья. Теперь его миловидное лицо заиграло во всех красках, и Лютик подумал, что не порть щеки столь яркая сыпь и будь он чуточку помоложе, Миежку можно было бы назвать симпатичным. — Да вот в чем дело, господин ведьмак. В деревню эту только пару часиков назад притопали, с ног валимся. Ну, отдохнули немного и решили в путь дорогу тронуться, хоть и устали, как собаки. Выходим, значит, так тут наш Сибор начал задыхаться, аж посинел весь. Мы испугались, назад кинулись, а он вроде как в себя пришел. Вышли снова, и снова ему поплохело. Проклятье это какое-то, как пить дать. А вот старики моей Кариночке рассказали, что здесь детей всех перебили до того, как «вихрь» пронесся. Защити Сибора от напасти, прошу тебя. Денег у нас нет, но уж как-нибудь договоримся, я за это дело… все готов отдать, хоть душу свою. Только… — Подожди, — резко оборвал его мольбы Геральт и сухо поинтересовался. — Давай поочередно. Как именно здесь перебили детей? Кто это был — сами люди или монстры? Что за «вихрь»? Рассказывай по порядку. Миежка покачал головой, указывая на Карину: — Тогда пусть жена моя поведает. Она с этими стариками балакала. Та немного смутилась, когда взгляд желтых глаз целиком переключился на нее, не давая прохода. Боясь встревожить ребенка, заговорила тихо-тихо: — Бланка, честно признаться, околесицу несла какую-то, но… — она смутилась еще больше, призналась, — я ей поверила. Она мне сказала, что ей тринадцать лет, а старику, ее брату Идзи, четырнадцать, и, мол, тут некий вихрь через деревню прошел, состарил дома и людей. Взрослые, как один, померли, в прах рассыпались, а юноши-девушки превратились в стариков. А еще говорила, что до вихря другая напасть была — дети начали пропадать, причем каждую ночь несколько малышей. Искали, кричали, не находили. Дома запирали на засов, не спали, нанимали мужиков следить, утром — пустая кроватка. Бросались мужиков спрашивать, а те только моргали, мол, ничего не видели. — Были ли какие-нибудь следы? Может, Бланка упоминала историю деревни или подозревала кого-то из местных? — Не-а. Я с ней вообще мало говорила, она потом в себя ушла, снова начала под нос бормотать. Я не стала дожидаться, как ее разум просветлеет, вернулась к мужу. — Почему, если молодые превратились в стариков, остались только Бланка и ее брат? — Она сказала, что их всего семеро было, да кто-то из них с горя повесился, кто-то ушел из деревни… А у Бланки нет мужества на убийство, надеется все, что проклятье снимут. — Я вот не знаю, верить ей или нет, — Миежка пожал плечами. — Может, и правда, колдовство, я уже ничему не удивляюсь после того, что пережил в Саломе. А с другой стороны, бабуля древняя, могла свихнуться на старости лет. Дед вообще почти не говорит, только кивает-поддакивает, у него совсем взгляд безумный. Деревня здесь, как вы видите, давно заброшена, а в комнате у них чисть да гладь. Странно это. Крестьянка недовольно зыркнула на мужа, поджала губки: — Не видел ты что ль Бланку? Она совсем как подросток разговаривает… Да еще меня так уважительно называла: «пани Карина». — Верю я, верю, — мягко улыбнулся Миежка, и Лютик вдруг умилился их отношениям: — Просто сомневаюсь немножко. Геральт подыгрывать спорам не хотел, поэтому, скрестив руки на груди, уточнил в очередной раз: — Где живет Бланка? — Да вон через пару домов от нас, к выходу из деревеньки ближе, — Миежка махнул рукой куда-то влево. — Только она уж спит, не знаю, откроет или нет, глуховатая ведь, почтенный возраст. — Можно ли осмотреть Сибора? — Можно, конечно, осматривай. Нам отсюда скорее уходить надо… Чувствует сердце беду. И, когда Геральт склонился к младенцу, аккуратно проводя по нему пальцами (тот захихикал от щекотки), Миежка пояснил, обращаясь уже ко всем гостям:  — Дурное тут место. Да и хрен его знает, раз недавно дети пропадали, и какая-то тварь их воровала, может, она никуда не ушла, тут осталась. Как говорится, лучше перебдеть… Потом радостно спохватился, подняв брови: — Поможешь что ли, господин ведьмак? — Ты прав, на твоем сыне метка, — Геральт выпрямился с задумчивостью. — Не уверен, когда ее успели поставить, раз говоришь, что пришли чуть раньше нас. Завтра осмотрю дома, поговорю с бабкой. Сегодня можешь спать спокойно.       Видимо, знак был виден только для ведьмачьих глаз; как Лютик ни пытался разглядеть ее, так ничего и не заметил. Миежка с Кариной одновременно просветлели лицом, глаза их заблестели искренней, неподдельной благодарностью. Даже Лютику, который, казалось бы, в ведьмачьих делах не принимал никакого участия, стало очень приятно от этих добрых чувств. — Ох, спасибо тебе! Спасибо, Геральт из Ривии! — крестьянин начал по пояс кланяться ведьмаку, который, не скрываясь, поморщился от этого жеста. — Я-то с оружием дружу токма против людей, но если нужна еще пара рук, ты скажи… А как же мы… как же мы тебе заплатим? — Завтра соберешь в лесу необходимые мне травы. — И только-то?! Да я готов хоть весь лес для тебя ободрать! — Весь лес не надо. Только то, что я скажу. — Геральт, — одернула его Дрей, и Лютик сразу же вспомнил, что они не собирались здесь задерживаться. Ведьмак, видимо, готовый к протестам эльфийки, обернулся к ней, сказал спокойно: — Я догоню вас в Варресе. Сокращу путь. — Я и без того максимально сократила дорогу. Где ты собираешься сворачивать? — она не выглядела злой, просто уставшей от упрямства и вечных споров с Геральтом, который, несмотря на проговоренный договор никому не помогать, продолжал заниматься своими ведьмачьими делами.       Наверное, Дрей уже сдалась, понимая, что бесполезно отговаривать его от заказов. Геральт нашел бы сразу тысячу контраргументов, и ругань могла продлиться до утра. Смысла в этом не было, а приказывать ему не хотелось — все же ведьмак обладал независимостью от королевской стражи, и фактически он никому не принадлежал.       Миежка вновь напрягся, вытягивая шею и мечась взглядом между эльфийкой и его потенциальным спасителем. Прежде всего, он боялся возникновения сомнений у Геральта. Тот, между тем, объяснил так хладнокровно, будто давно уже все решил и продумал: — Пройду через Сады Приволья. Оттуда — всего день пути до Варреса. — Геральт, ты ведь понимаешь, что я не просто так построила маршрут с обходом Садов. Они кишат разбойниками, для которых Приволье — дом. — Банда Четырех Псов, знаю. — Одна из самых могущественных группировок Неверленда. Как бы я ни доверяла нашим мечам и магии, — Дрей отдала честь взглядом в сторону Аллиота, — этого будет недостаточно, чтобы пройти целыми. Их слишком много, и среди них есть чародеи, профессиональные воины и наемники. Возможно, у нас бы получилось пройти, будь с нами Сладкоежка, но… Она поджала губы, качнула головой. Геральт чуть подался вперед, тяжело положив руку на плечо: — Я что-нибудь придумаю. Ждите меня на третий вечер в «Капле». Приду первым — подожду вас, задержусь — идите дальше. Чародей найдет способ со мной связаться. Аллиот хмыкнул: — Я не могу связаться с Йеннифэр, но с тобой у меня, конечно, получится сразу и без перебоев. — Значит, нагоню вас позже, — огрызнулся Геральт. — Маршрут я знаю, карта имеется. Затем, увидев, что для эльфийки вопрос остается нерешенным, на секунду прикрыл глаза с раздраженным вздохом. Посмотрел прямо в серые напротив, произнес с убеждением: — Это моя работа. Конец света или его начало, мне нужно продолжать ее делать. Возможно, мне удастся помочь хотя бы этим людям, — и ткнул пальцем в быстро моргающего Миежку.       Дрей немного помолчала, с подозрением осматривая лицо Геральта, прищурилась и, наконец, строго кивнула, тем самым, разрешая одиночную экспедицию. Этого простого жеста оказалось достаточно для повторного чувства облегчения во взглядах крестьян. Лютик, разумеется, промолчал о том, что собирается остаться с ведьмаком; он все же дураком не был и прекрасно понимал — ухода двух болванов капитан не одобрит. Да и вряд ли Геральт со своей паранойей касательно Лютика разрешил бы ему прогуляться сквозь Сады, полные бешеных головорезов. Однако у Лютика выработалась похожая паранойя в обратную сторону, а, как известно, он в спорах такого рода всегда одерживал блистательную победу, задавливая соперника своими капризами. Теперь нужно было состроить невинные глазки и преданно ждать рассвета. Так хотя бы для приличия создалась бы видимость взвешенного решения.       Для гостей у крестьян действительно не нашлось ничего съестного (Сибор последний раз поел несколько часов назад), и Лютик больше не смог винить младенца в истошных криках. Голод любого заставит орать, даже взрослого состоятельного человека, не говоря уже о самых беспомощных мира сего. Поэтому получилось ровно наоборот: бард отдал Миежке последние бутерброды из своей доли и мягко заулыбался, когда тот крепко пожал ему руку. Дрей поделилась крупой, Геральт — уже засохшими булочками. Аллиот отказался благородствовать, сославшись на то, что им еще предстоит добраться более-менее живыми до Варреса, а без припасов долго не протянешь.       Лютик все-таки был с ним согласен и в какой-то момент даже пожалел, что выложил все на стол, но… Моральные принципы оказались сильнее жадности. «Ничего, два дня на ягодах протяну, к тому же, у нас еще остался хлеб. А в Варресе накуплю у торговцев еды, схожу в таверну, если там имеется… Нагуляюсь», — убеждал себя он, довольно поглядывая на насыщающихся крестьян.       Все-таки в тяжелые времена желание помогать другим становилось сильнее и ярче. Добрые поступки сплочали незнакомцев, временно превращали их в семью или просто преданных друзей — даже теперь, рассказывая о странствиях Миежке и Карине, Лютик чувствовал нить образовавшейся связи. От людей исходили тепло и благодарность, своеобразная любовь, и бард был уверен, что каждый из находящихся в доме переживал этот трогательный момент.       Легли спать. Малыш больше не орал, провалился в глубокий сон, убаюканный ласковым голосом матери и съеденной жидкой кашей. Лютик улегся прямо на пол, в животе было мерзко и пусто. Он небрежно оправил ткань, посмотрев на задумчиво сидящего Геральта — тот расположился напротив двери, охраняя их сон, будто огромный сторожевой пес. Ему предлагали меняться, но получили твёрдый отказ под предлогом бессонницы. Он действительно выглядел даже слишком бодрым для человека, путешествующего без отдыха уже который мучительный день.       На Лютика, наоборот, давила страшная усталость. Если не еда, то сон. Вслушиваясь в тихое сопение Миежки, лежащего неподалёку на лавке, он уронил голову на предплечье и вскоре провалился в блаженство темноты.

***

      Проснулся Лютик глубоко ночью, почти под утро, когда при хорошей погоде начинали щебетать ранние пташки и сквозь ставни крались первые светлые тона. Некоторое время он лежал с плотно закрытыми глазами, страдая от возвращения в реальность и отчаянно пытаясь вернуться в те сладкие мгновения небытия. Однако чем больше он осознавал, что больше не спит, тем сильнее на него находило бодрствование. Пришлось искать другие пути побега — занимать себя ленивыми мыслями.       Его окружала гробовая тишина. Только хорошенько напрягая слух, можно было уловить почти не слышное мирное дыхание спящих людей. Лютик перевернулся на другой бок, вздохнул, завидуя счастливчикам, которые не пробудились невесть от чего, как он. Потом все же приоткрыл глаза, разглядывая деревянные стены. Ему в голову стукнул любопытствующий вопрос — чем сейчас занят их «сторож»?       Пришлось скосить взгляд, слегка поворачивая голову. Геральт продолжал сидеть на старом месте в позе лотоса, так, как его «оставил» Лютик, и будто совершенно не двигаясь. Сперва бард подумал, что тот медитирует — со спины ведьмак выглядел невероятно расслабленным, но потом стали заметны напряженные мышцы. Либо очень чуткий транс, либо бодрствование.       Лютик немного подумал и решил проверить догадку, потому как сон все равно не шел и, кажется, даже не собирался приходить. Аккуратно заелозил, сначала переворачиваясь на живот, затем сгибая колени и, наконец, поднимаясь в полный рост. Половицы оказались на редкость скрипучими, поэтому Лютик напряженно контролировал каждый шаг, надеясь не разбудить никого поднятым шумом. И у него получилось.       Добравшись до Геральта, он осторожно опустился рядом и сразу заметил, как желтые глаза, сверкнув в темноте, с интересом покосились в его сторону. Покосились и вернулись взглядом на дверь, посмотрев куда-то насквозь. Лютик в сомнениях поджал губы, затем, обдумав возможные варианты, все-таки потянулся к Геральту и замер неподалеку от его лица. Прошептал как можно тише: — Ты что, так и будешь всю ночь сидеть? — Предлагаешь лежать? — ответил тот чуть громче позволенного, и бард испуганно обернулся на спящих соседей. Ему понадобилось мгновение на решение продолжить разговор. — Я понял, ты в принципе не можешь не иронизировать, — скорчил недовольную гримасу, затем вздохнул. — Я серьезно, Геральт, ты уже вторую ночь не спишь, да и завтра вряд ли будешь. Это ненормально. — Такое уже далеко не в первый раз, и ты все равно удивляешься. — Конечно, я же за тебя переживаю. Нас такими побочными эффектами от бессонницы пугали, что ни один монстр с ними не сравнится. — Это не бессонница. Сегодня я должен убедиться… — Геральт вдруг замолчал, напряженно вслушиваясь в звуки избы. Почему-то посмотрел на Лютика, наконец, сталкиваясь с ним взглядом: — Ты-то почему не спишь? — Да видишь ли, должен убедиться, — передразнил, — что Геральт из Ривии охраняет наш сон, как мы и договаривались. Иначе бы подал жалобу. — Интересно, кому? — Радриффу, конечно, — фраза прозвучала слишком громко, и Лютик неловко прочистил горло, понижая голос до еле слышного шепота. — Чтобы тот тебя выгнал нахрен из нашей веселой компании.       Геральт слабо улыбнулся, затем внезапно начал подниматься, поманив за собой ничего не понимающего барда. Тот поднял брови с очевидным вопросом, на что получил лишь загадочный взгляд в сторону двери. Когда Лютик вышел из дома вслед за Геральтом и аккуратно-медленно закрыл скрипучую дверь, полюбопытствовал уже вслух, не стесняясь собственного голоса: — Неужели тебе не понравилось болтать по-шпионски, в окружении храпящих людей? — Как только ты проснулся, все храпящие люди исчезли. — Эй! Я никогда не храпел! — нарочито обиженно вскинулся Лютик и тут же переключил тему, подходя ближе к Геральту.       Тот разминал плечи и шею, пристально вглядываясь в окна таинственных пустующих домиков. Бард и сам не мог объяснить то, почему его страх как рукой сняло, и теперь деревня казалась ему даже по-своему дружелюбной. Возможно, ему просто было плевать спросонку. — Так чего мы погулять вдруг вышли? Надоело дома сидеть? — все же повторил он, надеясь на более вразумительный ответ. — После порции свежего воздуха хорошо спится. — Ага. Так как ты спать не собираешься, я, будучи человеком проницательным, предположу, что это была внезапная забота о моем благополучии. — Когда ты не высыпаешься, становишься совершенно невыносимым. — Да-да, дорогой, конечно, я ведь иногда забываю, как сильно ты меня ненавидишь, — несмотря на прохладу раннего утра, Лютику стало очень тепло.       Внимание Геральта к его чувствительной персоне всегда ценилось дороже золота. Ему было несомненно приятно, что тот, к тому же, поддержал разговор. Он подошел еще ближе и осторожно пригрел его правым боком, ласкаясь ненавязчиво по-кошачьи. Тот никак это действие не прокомментировал, но Лютик вдруг почувствовал, как его приобнимают за плечо, слегка притягивая к себе. Сердце счастливо екнуло, замерло. — Почему ты не медитируешь, когда… нужно не спать или когда… э-э-э… ты сам не хочешь спать? — он проводил взгляд Геральта до избы с покосившейся соломенной крышей. — При медитации я перестаю ощущать окружающий мир. Это почти то же самое, что глубокий сон, только из состояния транса намного труднее выйти. Плохая идея, если нужно за чем-то следить. — Но ведь я, например, могу «вытащить» тебя из медитации? Или кто-нибудь другой, неважно… — ладонь Лютика скользнула к спине, легла на нее, согревая теплом. — На это уйдет много усилий. Оно того не стоит. — Жаль, а я ведь хотел предложить тебе передохнуть хотя бы до утра. Погоди-ка… А почему ты не попросишь Аллиота наколдовать сон? Чародеи ведь это умеют.       В воздухе повисла недружелюбная усмешка, а рука слегка сжала плечо. Лютик вскинул брови, попытавшись заглянуть в волчьи глаза. Тот взгляда ловко избежал, притворившись, что его продолжают развлекать пустынные улицы деревушки. — Я лучше пару дней не посплю, спасибо, — бросил Геральт, голос его прозвучал не холодно, но определенно с затаенной неприязнью. — Святая Мелитэлэ, что вы там успели друг другу наговорить, чтобы так поссориться? Такое чувство, что он тебя пару раз в жабу превратил, а потом устроил соревнование, кто дальше закинет тебя в болото. — Мы не ссорились. — Тем более. Тогда моя вторая теория ближе. Пожалуйста, скажи, что я угадал, и тебя действительно швыряли в топи! — Ага. — Ну, все, я официально самый проницательный член команды. В яблочко с первого раза, — отшучиваясь, Лютик быстро размышлял о том, следует ли давить на Геральта и выяснять, в чем же дело, или лучше оставить все, как есть. В итоге, как всегда, победила сторона любопытства. Он решил, что пожалеет об этом, однако попытаться имело смысл. — Мне кажется, не стоит относиться к Аллиоту слишком строго, да и в принципе серьезно, — мягко проговорил Лютик, надеясь, что Геральт воспримет его слова либо как начало нового разговора, либо как пищу для размышлений. — Он просто такой человек: иронизирует больше тебя, девиз «плевать на всех, кроме себя». В этом есть что-то очаровательное и… — Ты серьезно будешь рассказывать мне о людях? — резко прервал его Геральт, наконец, адресовав ему ответный взгляд. — Как говорится, Мелитэлэ помилуй, но… — Отлично.       Он убрал руку с плеча, таким образом, заканчивая неудачную беседу и выгоняя Лютика с крыльца. Тот оскорбленно фыркнул, но больше стараться не стал. Хотят — пусть порвут друг друга в клочья, аппетитнее будут зрелища. — Что ж, спокойной ночи. Спасибо за «дозу свежего воздуха» и за чудный разговор, — бросил он специально ядовито и, дождавшись, пока Геральт буркнет ответное пожелание, скрылся за дверью.       Несмотря на самобичевание о плохой попытке разобраться в ситуации и несбывшихся планах взаимного сближения, Лютик заснул довольно быстро. Ведьмак, к сожалению или к счастью, был прав — немного ночной прохлады и впрямь благодатно подействовало на бодрящийся организм.

***

      Начало следующего утра прошло довольно обыденно. Позавтракали остатками прежней роскоши, причем Лютику досталась несправедливо маленькая доля (сам виноват, отдал последние крохи новым знакомым), потом Карина указала им на дом со стариками, Миежка немного понянчился с младенцем… Геральт, разумеется, выглядел не так бодро, как вчерашней ночью, и они с Лютиком по мысленному согласию делали вид, что никакого разговора на крылечке не случилось. Они не стали придавать ему особого значения. Единственное, что понял Лютик — больше не стоит лезть к Геральту со своей моралью.       Некое подобие суматохи началось только в тот момент, когда Дрей и Аллиот собрались в дорогу, а Миежка радостно ускакал в лес собирать травы для своего неподражаемого защитника. Лютик честно оттягивал «сюрприз» до последнего момента, но эльфийка уже села на лошадь и с непониманием ждала, пока Яблоня, наконец, обретет наездника. Геральт, который тоже ждал нужный момент, чтобы заняться делом, с нетерпением разглядывал барда, неловко топчущегося перед седлом. — Я остаюсь с Геральтом, — без всяких прелюдий заявил тот и пожал плечами, готовясь отбивать напор.       Дрей даже не стала скрывать разочарования — сжала переносицу пальцами, покачала головой. По ее выражению лица стало ясно, что она предполагала такое развитие ситуации. Она вроде и не планировала ничего говорить, осознав, насколько это будет бесполезно. Вместо нее заманчивое предложение внезапно отверг сам ведьмак: — Нет. Ты поедешь с Дрей и Аллиотом. — Нет, — тут же передразнил Лютик, понижая голос до брутально-низкого. — Они прекрасно справятся и без меня. А за тобой должен кто-то приглядывать, вечно влипаешь в проблемы.       Глаза Геральта наполнились таким откровенным изумлением, что это почти рассмешило барда. Но сейчас нельзя было позволить себе издеваться, поэтому он с большим усилием натянул на лицо серьезную маску, когда ведьмак завел старую шарманку. — Это не шутки, Лютик. Если ты в тот момент оглох, повторю — путь лежит через Сады Приволья. Даже самые достойные воины обходят их стороной. Там столько головорезов, что место можно назвать Садами Самоубийц. — И все-таки ты туда идешь, в одиночку, а в помощники себе взял главную воительницу Невердэнда, ту, чье имя боятся произнести даже в мыслях. Кто точно обеспечит тебе безопасный проход, а по дороге наколдует магические щиты и на десерт раздолбит головы огромной палицей, — Лютик извиняющееся махнул рукой в сторону лошади. — Без обид, Плотва. — Я — ведьмак. Как-нибудь проберусь. И я не хочу, чтобы за мной таскалась твоя задница, которую нужно постоянно охранять. Это дополнительные проблемы. — Моя задница за тобой таскаться не будет, я же не задом наперед хожу. И, к тому же, … — Невероятное остроумие. — … я обещаю, что буду слушаться малейших приказаний. Тише воды, ниже травы. Могу вывести на новый уровень свой актерский талант и притвориться лошадью. — У тебя неплохо получится осел, — беззлобно бросил Геральт, и Лютик с неким облегчением заметил, что тот сомневается. — Ха. Ха. В общем, даю торжественную клятву, что буду паинькой, и тебе не придется тратить на меня время. Знай, что я в любом случае останусь с тобой. Так что если согласишься, у тебя всего лишь будет дополнительный бонус — я перестану действовать на нервы.       Ведьмак внимательно оглядел его с головы до ног, по его лицу отчетливо читалось, что внутри шла дичайшая борьба с самим собой. Возможно, он и сам искал компании Лютика, а возможно, на него каким-то образом подействовали довольно слабые аргументы, потому что через минуту Геральт вдруг вымученно вздохнул. Проигнорировал засветившегося от удовольствия барда, мысленно послал к черту синие глаза, смотрящие с понимающей насмешкой, и сразу же обратился к Дрей. — Езжайте. Встретимся в Варресе, — а потом пообещал, обращаясь будто к самому себе. — Я за ним присмотрю. — Это я за тобой присмотрю, — шутливо поправил его Лютик. Эльфийка, не сильно потеряв от временного ухода барда, подняла брови на Геральта: — Уверен? — Нет.       Отрицание прозвучало как подтверждение выбора, и уже двум спутникам пришлось повиноваться странным капризам парочки. Дрей протянула руку ведьмаку, крепко пожала и дернула уголком губ, адресуя слова Лютику: — Не сгинь напрасно. Я с удовольствием послушаю твои дальнейшие баллады. — Мама родная, встретимся, самое большое, через три дня, а тут уже слезы, сопли… — закатил глаза тот, но сразу улыбнулся в ответ.       Аллиот, который еще не успел залезть в седло, вдруг подошел ближе, тоже протягивая ладонь. Когда удивленный Лютик повторил жест со своей стороны, тот нежно взял его руку в свою, положил сверху свободную. Сказал очень проникновенно: — Будь осторожен, — и улыбнулся одними глазами. — Не дай этому громиле тебя уничтожить.       Бард немного опешил от интимного обращения, из-за которого весь воздух вокруг ощутимо заколебался, и, неловко прочистив горло, кивнул: — Ох, как приятно. Ты тоже береги себя.       Взгляд ведьмака прожигал чародея насквозь, казалось, разрывая его изнутри на тысячу мелких частей. Не исключено, что именно он заставил Аллиота вспомнить о его существовании; чародей обернулся, нагло ухмыльнувшись: — До встречи, молчун. — Приятной дороги, — сквозь зубы пробормотал Геральт, и пожелание прозвучало страшнее самой серьезной угрозы.       Когда путники скрылись за пылью дороги, Лютик радостно потер руки, предвкушая интересное расследование. Он все еще не мог поверить в свою удачу — ему удалось практически сразу, без боя, убедить Геральта. Деревня при более-менее дневном свете больше не казалась ему такой угрожающей, какой предстала вчера ночью. Черные тучи все еще грозили опасностью, но, по крайней мере, в них не проблескивали зигзаги молний. — Итак. С чего начнем? — руки по старой привычке оказались на бедрах. — То есть, с чего я начну. — А меня ты из компаньонов, значит, выкинул. Зануда, просто ужас… И как с тобой люди общаются?       Как оказалось, за бессонную ночь Геральт уже успел продумать каждый шаг. Сначала нужно было поговорить со странной «тринадцатилетней» бабушкой, потом он планировал осмотреть избы на предмет каких-либо следов-зацепок, а затем ему зачем-то требовалось осмотреть близлежащее кладбище. На логичный вопрос Лютика тот нехотя ответил, что пока не получил главное подтверждение своей теории.       Дом, где жила Бланка, находился в противоположном конце от избы Миежки, но так как деревня сама по себе была довольной маленькой, прогулка получилась очень короткой. Он ничем не отличался от остальных — такая же перекошенная соломенная крыша, прогнившие доски, сломанное крыльцо и плотно закрытые ставни. Дверь казалась такой хрупкой, что, казалось, можно дотронуться до нее кончиком мизинца, и она развалится в щепки. Лишь ведьмачье чутье дало им понять, что именно здесь проживает Бланка. В остальном дом был заброшен и не ухожен.       Они взошли на крыльцо, из-под которого тихо запищали мыши, и Геральт громко, но аккуратно, чтобы не сломать дверь, постучал, вслушиваясь в загадочную тишину за прохудившимися стенами. Ответа не последовало, и Геральт постучал вновь, на этот раз, намного настойчивее. Не то чтобы Лютик не ценил его вежливость, просто в данный момент она казалась ему неуместной. Им уже объяснили, что бабка страдала глухотой и древностью — два фактора, из-за которых они могли простоять на пороге добрых полтора часа. — Да боже мой, просто открой… — Лютик закатил глаза, но его слова улетели в затхлый от старости воздух.       После третьей попытки быть добрым гостем, ведьмак покачал головой и все же осторожно толкнул дверцу, первым заходя внутрь. В комнате никого не виднелось, на столе стояли потухшие свечи, исхудавшие от долгого горения. Здесь сохранялось некое подобие быта: по углам распиханы сундуки, на столе, помимо свечей, блюда с едой, над которыми жужжали подоспевшие мухи. Что-то здесь было не так. Лютик негромко позвал, прекрасно понимая, почему Геральт напрягся всеми конечностями: — Э-э-эй, есть кто-нибудь дома? Извините за беспокойство, но нам нужно с вами кое о чем поболтать.       Ничего. Ни звука. Только чуть громче зажужжали мухи. В доме было две комнаты, вторая из них пряталась за перегородкой. Ведьмак замер возле нее, еще раз вслушался в непонятное молчание, и Лютику даже на мгновение показалось, что он внюхивается, словно хищник, потерявший добычу. Затем тот исчез из поля зрения, и бард поспешил присоединиться, душой чувствуя что-то плохое.       И не зря. В комнате, в которой они оба остановились, один из них с ужасом, другой с хладнокровием рассматривая представшую картину, на полу лежало скорчившееся тело старушки. На ней был повязан красный платок, она лежала лицом вниз, так что увидеть его было невозможно. Старческие руки, бледные, пересохшие, расслаблены, подол юбки не скрывал распухших лодыжек.       А рядом, на кровати, которую скорее можно было окрестить лежанкой, покоилось другое тело — старик, Идзи, замер в неестественной позе, широко разинув рот. Около него уже с интересом копошились те же самые мухи, не стесняясь, заползая внутрь и вылетая обратно. Застекленевшие глаза старика с полопавшимися капиллярами были наполнены ужасом смерти, а одна из рук замерла, так и не дотянувшись куда-то вверх. У нее отсутствовало три пальца, причем обруб был такой, словно их кто-то откусил.       Трупного запаха, как ни странно, не чувствовалось, но это не помешало Лютику в исступлении сделать несколько шагов назад. Ему стало страшно от такой непредсказуемой смерти. Они ведь просто хотели поговорить с ними, он просто не ожидал увидеть здесь два холодных тела…       Геральт, что неудивительно, опомнился сразу. Присел на корточки возле Бланки, начал пристально осматривать ее от головы до ног. Слегка надавил на спину. Пробормотал что-то себе под нос, затем аккуратно перевернул старушку спиной вниз, бегло пробежавшись по лицу. Лютик отвернулся в то же мгновение, как увидел синеватый овал, будто выглядывающий из-за ноги ведьмака. — Смерть наступила около шести часов назад. Поэтому запах такой слабый, — вдруг сухо констатировал тот и поднялся с пола. — Умерла не насильственным путем, от сердечной болезни. — С чего ты взял? — выдавил из себя бард, прекрасно понимая, что пожалеет о своем любопытстве. Никакого запаха он все еще не воспринимал. — Виднеется немного пены на губах, кожа — с синеватыми оттеками, грудная клетка и спина — чуть деформированы от резкого падения, к тому же, трупное сало в… — Все-все! Я передумал, избавь меня от подробностей. Геральт пожал плечами, для него зрелище было самым обыкновенным. — То есть смерть мгновенная? — уточнил Лютик, заставив себя снова посмотреть на почившую Бланку, на этот раз, не с отвращением, а с сочувствием. — Да. Судя по позе, она куда-то спешила. Возможно, в другую комнату, а оттуда — к входной двери. Удар хватил ее почти сразу. Ее могло что-то сильно напугать, спровоцировать. Имелся какой-то внешний фактор, но лично ей никто не навредил.       Лютик вздохнул, понимающе кивая и слегка подрагивая от разбушевавшихся нервов. Ему самому стало стыдно и удивительно, что «мертвого» Геральта он, не боясь, прижимал к себе, а здесь, с незнакомцами, на грудь давил неконтролируемый ужас. Ведьмак, между тем, бесстрастно приблизился к Идзи, отпугивая своим присутствием мух. Вновь склонился над ним с видом гробовщика, которому нужно измерить «клиента», и вот второй мертвец его заинтересовал намного больше. Он аккуратно потрогал руки, обошел взглядом живот, исследуя тело. Когда ведьмак полез к нему в рот, Лютик не выдержал, вскрикнул в недовольном шоке: — Пресвятая Фрейа, Геральт! Ты ему еще внутренности наружу выверни!       Тот, не обращая никакого внимания на чужую панику, с удовлетворенным видом выпрямился, разглядывая что-то в сжатых пальцах. Затем перебрал его, как перебрал бы песок. Лютик, несмотря на страх, сделал шаг навстречу, интересуясь уже спокойнее: — Что это? — Земля, — Геральт вновь перевел взгляд на старика. — Ему повезло меньше. — В смысле? — Его смерть была насильственной. И умер он чуть раньше Бланки. — Я понял, у тебя тактика такая: будешь скармливать мне отдельные предложения и не уточнять детали.       Ведьмак обернулся к нему, несколько брезгливо осматривая перчатки, которые теперь нуждались в тщательной мойке. Только после этого жёлтые глаза встретились с озерными. — На него напала могильная баба. Видимо, убийство произошло при Бланке, та побежала за помощью, но из-за шока её почти сразу хватил удар, — спокойно объяснил Геральт, нахмурился. — Странно, что нет следов. — Могильная баба? Ты ничего не перепутал с названием? Последний раз, когда ты упоминал эту… э-э-э… бабу, ты точно говорил «кладбищенская». — Могильная баба — ее разновидность. — Оу. Думаешь, она же и оставила метку на Сиборе? — Уверен. Я сразу понял, что это могильщик, но мне нужно было убедиться, какой это тип.       Геральт бросил короткий взгляд на лежащую Бланку, затем на Идзи и проговорил так задумчиво, словно нечаянно высказал мысль вслух: — Пусть их похоронит Миежка, — добавил, обращаясь уже напрямую к Лютику. — Пошли. Здесь больше нечего делать.       Тот охотно вернулся в первую комнату и, дождавшись ведьмака, засеменил за ним с несерьёзным возмущением: — Ну, а про могильную бабу мне рассказывать кто будет? Не тупи, Геральт, я не могу через каждое слово задавать тебе вопросы. — Справлялся же несколько лет. — Но я ведь предположил, что ты прогрессируешь. Или это слишком наивно с моей стороны?       Геральт остановился посреди улицы, в нерешительности засмотрелся на одинаковые избушки. Лютик, удручающе следя за его усилиями, вздохнул: — Смерть пришла раньше нас. И ведь как обидно, что мы так ничего и не узнали! — Не совсем. Мертвецы смогли многое рассказать, — тот помедлил ещё мгновение и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, двинулся в загадочно выбранный домишко.       Лютик послушно двинулся следом, гадая, как работает странная ведьмачья голова и действует ли он сейчас по чутью, интуиции или холодному разуму. Судить было сложно, потому что Геральт практически никогда не объяснял своих мотивов. Но выдавливать из него хотя бы крупицы информации было необходимо для общего понимания картины. — Мертвецы даже смогли, а ты не можешь про какую-то бабу поведать. Давай уже, я знаю, что ты таишь в себе дар красноречия, — настаивал Лютик, разочарованно понимая, что будет биться о чужое упрямство до тех пор, пока Геральт не составит весь пазл. И оказался прав, ведь тот раздраженно проворчал, бросив через плечо: — Подожди, Лютик. Мешаешь.       Бард в ответ выставил руки в защитном жесте и почти не слышно пробормотал «ну, извините, пожалуйста, господин У Меня Плохо С Вниманием», не чувствуя даже капли обиды. Он знал, что сейчас наступал ответственный момент, когда ведьмак творил чудеса и с минимум знаний каким-то образом добирался до истины. Геральт собирался искать следы, улики, доказательства, и Лютик просто обязан был заткнуть рот на замочек, ожидая сладостного момента, чтобы высказать накопленные мысли.       В избе, которую по непонятным соображениям выбрал ведьмак, было довольно пустовато. Из мебели только две кровати, да полка, на которой когда-то хранились травы или приправы для кухни. Не успел Лютик опомниться, как Геральт уже прыгнул к кровати поменьше и резко осел там, чуть ли носом не проезжаясь по её бортам и полу. В голове зарождались все новые шутки, которым пока запрещено было вырываться наружу, что само по себе являлось настоящей мукой для Лютика.       Мгновение — и ведьмак уже был на ногах, расхаживая по комнате и неторопливо разглядывая каждый уголок избы. «Наверное, так я выглядел на выставке того занудного художника из Новиграда, как бишь его… Ах, да, Луквелла», — радостно подумал Лютик, боясь спугнуть «вдохновение» своего следопыта. Да уж, не зря его так называли. Геральт мог достать из-под земли кого угодно, хоть маленького ужика, если только обладал примерным знанием, где искать. В какой-то степени это было жутко. Куда ни спрячься, Белый Волк тебя наверняка разыщет, из-за корысти или для собственных целей, это уж как повезёт.       Когда осмотр закончился (а закончился он по Лютиковским меркам очень быстро), лицо Геральта отразило неудовлетворение, ясно дав понять, что поиски были напрасными. Либо потерял след, либо не смог даже его найти. Лютик самоубийцей не был и уточнять не полез, но смиренно последовал за ним в следующий дом. В нем прошёл точно такой же ритуал, только возле древней, разваливающейся люльки.       Здесь Геральт и секунды задерживаться не стал. Бегло осмотрел пол и стены, фыркнул раздраженно и вышел вон, даже не посмотрев на Лютика. Такая же ситуация была и в следующей, и в последующей избах. Ведьмак тихо бесился, ничего не говоря вслух, и метался по комнатам мимо Лютика, вальяжно прислонившегося к пыльному дереву. Тот понятия не имел, в чем заключается расследование, но ему нравилось наблюдать со стороны за тщетными поисками и занятым работой Геральта. Выглядело зрелище, по крайней мере, увлекательным.       Так им пришлось обойти несколько домов. Лютик не выдержал, когда ведьмак в очередной раз поднялся на ноги с отрешенным видом, показывая, что и здесь поиски оказались тщетными. — Что пошло не по плану, Геральт? Ты так усердно не искал даже собственных должников. — Нет следов. Вообще никаких. Ни запахов, ни отметин, ни царапин. Вылизано, как ботинки у черта, — недовольно пожаловался тот, и Лютик развел руками. — Ну, деревня здесь явно древнее тебя будет. Неудивительно, что следов нет, время — беспощадная штука. Сам же говорил, что быстро все выветривается. — Верно, но если брать в расчет слова старухи, последнего ребенка похитили относительно недавно. Кто бы это ни был, он не мог улетучиться без малейшей улики. — Хм… Лютик обхватил рукой подбородок, побарабанив по губам указательным пальцем. Спросил задумчиво: — А у Бланки в доме точно ничего не проглядел? Взгляд Геральта буквально кричал оскорбленно «ты за кого меня принимаешь?!», но вслух он только покачал головой: — Нет. — Ага, — со стороны Лютик выглядел так, будто собирается вот-вот решить сложную загадку и предложить великолепный выход из ситуации.       Даже ведьмак заинтриговался его мыслительным процессом, молча разглядывая его с приподнятыми бровями. Наконец, спустя пару очень долгих секунд, Лютик вдруг кивнул, просветлев лицом и подняв взгляд на Геральта. — И что ты собираешься делать? Тот усмехнулся: — Больше не буду тратить время на оставшиеся дома. Нужно осмотреть кладбище. Если это действительно могильная баба, она попытается напасть сегодня ночью. Метку могильщики ставят редко, в случае если им что-то мешает съесть жертву сразу. — И как можно снять эту метку? — Только убийством бабы. Иначе они не смогут отсюда уйти. — А как ты смог понять, что детей крала именно она? Может, они сами куда-то… испарялись. — Ага. Проходили мимо «охраны» и шли прямиком в Реданскую Армию.       Они выдвинулись на кладбище, которое так сильно напрягло Лютика еще вчера, когда то так мерзко-точно влилось в общую картину нависшей беды. Тучи все тужились, пытаясь вылиться на землю проливным дождем, но их что-то удерживало на небе, неведомая сила, желающая, чтобы всюду царил мрак. Когда Плотва и Яблоня остановились, почти одновременно, от резкого движения уздечек, оба всадника соскочили с седел и мягко приземлились на песок.       Геральт первым приблизился к захоронениям и, вновь включив режим следопыта, начал бродить туда-сюда, разглядывая могилы. У некоторых он останавливался, присаживался на корточки и внюхивался, всматривался в нетронутую землю. Руки в перчатках дотрагивались до холодного камня, сползали вниз, желтые глаза сосредоточенно бегали по плитам. Лютика беспощадно глодала мысль о загадочном монстре — ведьмак так ничего толком не объяснил, что заставляло и без того бурное воображение играть запредельно яркими красками.       Кладбищенскую версию бард, к сожалению, своими глазами не видел, но Геральт поведал ему несколько связанных с ней историй. Она выглядела, как сгорбленная старуха, а точнее, труп сгорбленной старухи, и жила обыкновенно в тех местах, где много умирали: либо поля битв, либо некрополи. Эта жуткая тварь питалась всяким гнильем и очень любила костный мозг, который вылизывала из костей своим огромным гибким языком. Когда заканчивался источник пропитания, начинала охотиться на живых — закапывала их под землю, ждала, пока тела сгнивали и только после этого приступала к трапезе. В деревнях обыкновенно сжирала стариков, так что теория Геральта была вполне справедливой.       Но если могильная являлась ее разновидностью, значит, у нее должны были быть свои особенности. Может, у нее имелась более привлекательная внешность? Не старуха, а например, прекрасная бледная девушка, которая в полночь превращалась в жестокосердную бестию, и проклятье мог снять только ее возлюбленный… Пока Лютик пытался придать ее образу более-менее приличный вид, мечтательно бормоча себе под нос возможные варианты, ведьмак замер возле одной из дальних могил.       Его привлек и одновременно напряг тот факт, что земля была рыхлой, свежей. Словно гроб сюда положили совсем недавно. Но кто и когда мог прийти сюда на похороны? От деревни веяло пустотой и безлюдьем, а единственные жители погибли около семи часов назад. Они с Лютиком посчитали своим долгом сообщить о внезапной кончине Миежке, однако тот банально бы не успел прийти сюда раньше них. Зацепка.       Геральт склонился над ней, внимательно осматривая землю и окружающую ее ростки трав. Да, определенно, вскопали недавно, и воняло от нее слабым трупным запахом, смешанным с рвотой. Тоненькие следы, похожие на длинные когти, заканчивались прямо у основания захоронения. Ведьмак проследил за их движением, однако те исчезли возле одного из деревьев. Странно, что она почти не оставляла следов. Очередная мутация?       Имя, выцарапанное вместе с древней датой, было мужским. Могильные бабы могли появляться сами по себе или из-за наложенного уже на умирающую проклятья. Во втором случае они прятались под своим же надгробным камнем. Значит, эту спасти было невозможно.       Могильная баба обитала именно здесь, под могилой, сомнений никаких не осталось. К сожалению, убить ее прямо сейчас было невозможно — баба вылезала только поздно ночью, да еще и обладала способностью прорывать себе земляные туннели. Попытайся выкурить ее сейчас, спугни, и она просто затаилась бы в своей норе на долгие дни, питаясь червяками и кротами. Потом, не дай бог, еще переметнется в новое убежище, тогда придется тратить вдвойне больше времени.       Лютик, кажется, разгадал его заинтересованное лицо и тут же подошел ближе. Его собственное выражало столько вопросов одновременно, что Геральт послушно приступил к разъяснениям (теперь, когда он обнаружил логово твари, можно было и поговорить): — Она живет здесь, — уверенно ткнул пальцем в землю. — Могильная баба чуть разумнее, чем кладбищенская, так что убить ее будет сложнее. Она умеет накладывать заклинание сна или невменяемости, неудивительно, что ее не могли поймать. Мужики просто теряли память. — Ты думаешь, что баба напала на Идзи из-за голода? — поинтересовался бард с удивительным для них обоих спокойствием. — Детей больше нет. Единственный появился совсем недавно, она не стала рисковать из-за того, что учуяла меня. А старики — существа беззащитные, останков бы ей хватило на пару дней. — Тогда почему тела почти не тронуты? И почему у Идзи во рту, … фу ты боже, земля? Геральт поднялся, отряхнулся от попавшей на штаны пыли. — Ее что-то спугнуло. Могу предположить, что Бланка, только понять не могу, чем она ее так насторожила. Баба аж из деревни свалила и залегла на дно. Насчет земли… могильная баба проводит определенный ритуал, прежде чем съедать человека. Лютик заинтригованно склонил голову вбок, на губах заиграла неуверенная усмешка: — Это какой же? В рот землю запихивать для своих извращенных фантазий? Серьезное лицо ведьмака осталось непроницаемым, заставив Лютика быстро сменить тон на озадаченный: — Я что, угадал? — Почти. Ей плевать, жив человек или мертв. Среди ведьмаков есть поверье, что бабу даже больше интересует ритуал с живыми. Она кормит их землей, насильно запихивает в рот. Как у человека живот вздувается, в могилу живьем закапывает. Если же это мертвец, сжирает прямо на месте. — Какая… страшная смерть, — пробормотал Лютик, вмиг растеряв весь задор.       Ему было жутко даже представить себя на месте жертвы; настолько жутко, что он, встряхнувшись, резко остановил поток мыслей. Ведьмак с понимающей жалостью разглядывал бледность поэта. Он встречался с могильной бабой лишь второй раз, и до сих пор она казалась ему какой-то неправдоподобной сказкой, придуманной, чтобы пугать детей-озорников. — Угу. Не повезло тем, кто стал ее жертвой. Но их немного, могильная баба — существо редкое, почти вымершее. Лютик развел руками: — Я безумно этому рад. Что бы ты там ни ныл, Геральт, про то, что скоро монстров толком не останется, я считаю это отличным знаком. Можно будет выходить на улицу, не боясь никаких баб. — Для тебя заявление весьма ироничное. — Ну, уж нет, ты прекрасно понял, о каких женщинах тут идет речь. Никаких могильных и кладбищенских старух мне в список не нужно. Кстати об этом… А как она выглядит? — Как прекрасная нифма, — важно кивнул Геральт. — Светлые кудрявые волосы, голубые глаза, красные губки… Вылитый ангел. — Ясно, значит, как уродливая мерзкая старуха с болтающимися сиськами, извини за прямоту мыслей. И ничем не лучше кладбищенской? — Хуже, — зловеще пообещал тот. — Эх, когда-нибудь мне попадется какой-нибудь красивый монстр, чтобы я смог показать его противоречивость в своих балладах… — мечтательно вздохнул Лютик и через мгновение сморгнул задумчивость. — Как ты будешь готовиться к свиданию с этой дамой? — Нужен план.

***

      План оказался донельзя простым: ночью Лютик сидит дома с семьей и не высовывается, а Геральт сторожит могилу и, как только тварь вылезет наружу, покончит с ней настолько быстро, насколько можно. Дальше они распрощаются с хозяевами и направятся в Варрес через знаменитые Сады, пытаясь не погибнуть по дороге.       Миежка честно собрал необходимые для Геральта травы, и какие-то из них сразу пошли на приготовление эликсиров и масел, другие же отправились в сумки, висящие на Плотве большими тюками. На похороны стариков ведьмак пришел лишь как вспомогательная сила — он выкопал две ямы неподалеку от деревни, туда сбросили тела, закопали и молча постояли в знак прощания.       Миежка все еще оставался убежденным, что старушка просто свихнулась от бед, настигших их так внезапно и скоро. Он убежденно рассказывал, что, несмотря на заявления Карины, Бланка вела себя так, как вел бы себя сумасшедший, «отыгрывающий» за ребенка. К тому же, их домик с братом был слишком ухоженный и живой для подростков, которые только недавно обратились в древность. — Поверьте, у нас в Саломе был такой дед. У черта крыша поехала из-за одиночества, вот всем соседям и пришлось с ним мучиться. Не бросать же, — вздыхал Миежка, и его жена неодобрительно поджимала губки.       Спорить без каких-либо доказательств со стороны самой Бланки было сложно, а потому ни Лютик, ни Геральт не принимали в этом активное участие. Виновница спора уже была захоронена вместе с братом под огромным слоем земли и никак ответить не могла. Хотя ведьмак и признался, что вечно спихивать все на магию не получится; все-таки в мире было полно сумасшедших.       Уже дома Геральт хорошенько наточил меч, облил его разными видами масел, которые, несмотря на отвратительный цвет, не источали никакого запаха. Затем без особых деталей поведал Миежке о возможной угрозе, пообещав, что она не успеет совершить злодеяние, получив смертельный удар от серебра. Крестьянин крепко жал ему руку, благодарил небеса за случай, который привёл им ведьмака. «Судьба наконец-то нам благоволит», — пафосные возгласы, свойственные деревенским людям, не вызывали у Геральта ничего, кроме неприязни. Ему бы больше понравилось обыкновенное «спасибо», ведь в случае катастрофы угроза звучала еще страстнее, чем радость.       Лютика ведьмак даже не попросил, а потребовал не соваться, однако это был тот самый случай, когда бард и сам предпочитал остаться в стороне. Конечно, для точности образа в произведении было бы неплохо рассмотреть вблизи повадки чудовища… И все же жизнь стояла чуть выше искусства, когда дело касалось её сохранности. Геральт решил выдвинуться при наступлении сумерек, так как до кладбища нужно было ещё добраться и устроить на нем засаду.       Если Лютик не испытывал особого рвения встретиться с могильной бабой, то Миежка несколько раз предлагал свою помощь. Выяснилось, что у него все же имелся некий опыт с оружием, но какой именно, тот почему-то умолчал. Геральт терпеливо объяснил, что работает один и Миежке лучше стеречь семью, находясь рядом с ними. Аргумент сработал не сразу, однако необходимый эффект в конце концов возымел, и крестьянин одобрительно похлопал спасителя по плечу.       Часы пролетели невероятно быстро. Чтобы хорошенько пообедать, из дома Бланки взяли хлеб, молоко и сыр; у бывшей хозяйки еды осталось не так уж и много. Поделив на пятерых (маленький Сибор тоже нуждался в пище), они осознали, что ужинать придётся остатками жидкой каши, ягодами и хлебом. Лютик с тоской мечтал о кабаках и вкусном жарком. Если после обеда желудок его был более-менее удовлетворён и заныл только спустя час времени, то своеобразный ужин оставил барда голодным. Жаловаться было некому, остальные сидели в той же лодке, что и он. Возможно, Карина и Миежка страдали чуть больше него, учитывая их бесконечное блуждание по лесам.       Когда крестьянка для приличия убрала тарелки со стола и принялась нянчить младенца, Геральт вдруг тяжело поднялся с лавки на ноги и направился к двери. В его взгляде на Лютика читался намёк следовать за ним. Тот спорить не стал, кряхтя от усталости, вышел на крыльцо. Это становилось их местом личных встреч, по-своему забавный факт.       Солнце все еще не показывалось из-за туч, однако по ощущениям сейчас должен был быть конец заката — становилось очень темно; деревню окутывала мгла. Как только бард заговорщически пошутил про долгожданный приват, ему вдруг протянули нечто, небрежно завернутое в ткань. — Что это? — он загорелся любопытством вслух раньше, чем открыл содержимое.       А когда отогнул край ткани, удивился. Геральт отдал ему слегка подгорелую булочку, суховатую из-за долгого хранения, но все ещё вполне съедобную. Обомлев и временно потеряв способность говорить, он не сразу услышал металлический голос над ухом. — Впредь не усердствуй с щедростью. Необязательно отдавать рубаху первому встречному.       Спустя секунду, когда его прекрасный голос смог найти вход в гортань, Лютик медленно поднял светящиеся глаза на Геральта. Разгадать выражение лица того было трудновато — он словно сдерживал улыбку и одновременно пытался не хмуриться. У Лютика все-таки получилось вымолвить хрипло: — Это… ты для меня сохранил? Но ты сам как?.. — Ведьмаки могут обойтись без еды неделю и почти ничего не почувствовать. По тебе же видно, что скоро с ног свалишься, если толком не поешь, — и тут Лютик понял, Геральт пытался звучать строго и отрешенно. — Мой тебе совет: хочешь выжить, не отдавай последние крохи кому попало.       Я уже выяснил, что ты не привык к таким дорогам. Опасным, сырым и долгим. Твоё тело исхудало, а лицо побледнело от усталости. Тогда, в таверне, когда нас было шестеро, а мы только проснулись вместе, я подумал, что ты знатно измотался. Но теперь понимаю в сравнении, насколько все стало хуже. Иногда мне кажется, что ты не выдержишь.       Лютик мотнул головой, вновь посмотрев на булочку, как на сокровище, за которым охотятся все короли мира. По сердцу разливалось тепло. — Ты не ответил на мой вопрос, — тихо произнёс он. — Как же ты сам, Геральт? Если это последнее, что у тебя осталось, и… — Успокойся. Есть ещё парочка в сумках. Я, в отличие от тебя, слушаю голову.       Лютик по-доброму усмехнулся. Он давно научился распознавать его ложь от правды. Ложь о том, что ведьмаки не страдали от голода неделями, ведь на самом деле их из-за мутаций и тренировок мучил зверский аппетит. Ложь о том, что у Геральта было полно еды. Ложь о том, что тот не следовал моральным принципам в сложных ситуациях. И о том, что Геральт отдал эту несчастную булочку Лютику не по причине любви. Неважно, какой.       Благородствовать не хотелось — ведьмак бы не оценил. Но оставлять его без последнего куска хлеба тоже было бы по-свински. Именно поэтому Лютик разломил булочку напополам и, как только лицо напротив недовольно поморщилось, мягко сказал: — Нам обоим нужно есть. Ты сейчас идёшь сражаться с опасной хренью, пока я буду валять дурака, отсиживаясь в доме. Думаю, кому нужнее энергия, спорить не стоит. Потом добавил, показывая свою долю и не дожидаясь ответа: — Я оставлю её на утро. — Съешь сегодня, — Геральт неохотно забрал оставшуюся булку. — Завтра у нас будет приличное жаркое. — Откуда? — Поохочусь. — Новые обстоятельства — новые опции. С тобой действительно не пропадёшь, Геральт, — подмигнул бард.       А через мгновение, держа одной рукой внезапную добавку на ужин, тепло улыбнулся и потянулся к губам Геральта. Коснулся их так нежно, как мог, подарив почти невесомый поцелуй. Не насладившись вдоволь бархатом чужих губ, поцеловал снова, более чувственно и эмоционально. Черты грубого лица смягчились, подобрели — как только Лютик отстранился, ведьмак притянул его к себе за третьим поцелуем, ладонью взъерошивая каштановые волосы.       У барда снова земля ушла из-под ног, а в душе все затрепетало от неописуемого восторга. То, что каждое прикосновение и каждый интимный жест казались для него новыми, было по-своему очаровательно. К тому же, Геральт спустя долгое время, наконец, проявил взаимный интерес к тактильному контакту. Это была маленькая победа.       Словно уловив ход мыслей Лютика, ведьмак отстранился первым. Виновато заглянул в глаза, балуя лаской в желтых глазах, объяснил хрипловато: — Пора. И Лютику стало отчего-то очень неловко. Пришлось пробормотать со смущением: — Конечно, прости. — Не извиняйся, — вдруг отрезал Геральт, и в уголках его губ появилась слабая улыбка.       Он сделал несколько шагов назад спиной, словно не желая расставаться с Лютиком взглядом, и только потом отвернулся к Плотве. Уложив в сумку последние элексиры, сел в седло и махнул рукой подошедшему барду. — Удачи, Геральт! Никогда не думал, что скажу такое, но на этом свидании можешь смело обижать даму, — прощальная шутка бабочкой порхнула в воздух, заставив ведьмака едва заметно кивнуть. А когда тот прикрикнул на Плотву, отправив её в легкую рысцу, Лютик добавил неслышно: — Пожалуйста, будь осторожен.

***

      Ожидание было мучительным. Несмотря на то, что Геральт обещал справиться только к утру (потому как поведение могильной бабы было непредсказуемым), Лютик все равно с тревогой поглядывал на дверь каждые несколько минут. Если бы что-то пошло не так, он никак бы не смог помочь ведьмаку. Хотя он бы не смог помочь и находясь рядом с ним, надо быть честным. «С каких пор я так беспокоюсь за Геральта? Ну, если отвечать буквально, то пару дней. Но за кого?! За того, кто возвращался после битвы с гигантским бесом, с таким видом, будто только что отсыпался в ближайших кустах! Ведьмаки побеждают и куда более могущественных существ. Он справится».       Убеждать себя давалось куда сложнее, чем предполагалось. Это удивляло и раздражало одновременно, ведь головой Лютик понимал, что за кого-кого, а за Геральта волноваться не стоит. Он сам воспевал в балладах его героизм, уникальность и силу, тут же грызя локти от тревоги при простеньком задании. Лицемерно, Лютик, очень лицемерно. Теперь ты вечно будешь бояться его потерять?       Чтобы немного отвлечься от назойливых мыслей, он подошёл к люльке и заглянул внутрь. Сибор тихо посапывал во сне, сжимая кулачки, на его маленьком смешном лице играло умиротворение. Ещё рано было судить о внешности, но почему-то Лютику его черты казались первыми ростками красоты. И мать, и отец не славились уродством, наоборот, их лица внушали доверие и симпатию. Так что у младенца имелись все шансы вырасти в прекрасного юношу. Но пока он сладко спал, не ведая о бедах внешнего мира и согреваясь теплом пушистого покрывала.       Карина, заметив умиление Лютика, приблизилась к нему, встала по другую сторону люльки. Лицо её озарялось материнской гордостью. — У него мои глаза, а во всем остальном — вылитый муж, — улыбнулась она. — А мы-то думали наоборот будет. — Да, действительно похож, — согласился бард, всматриваясь в миленькое личико. Подумал немного, в нерешительности прикусив щеку, и все же поинтересовался: — Прости за такой личный вопрос, но я заметил, что у вас довольно поздний возраст для первенца. Это совсем не осуждение, просто мне стало… — С Миежкой это мой первый ребёнок, — вдруг поделилась крестьянка и ласково взглянула на дремлющего мужа. — Беда в том, что судьба нас не сразу свела… Может, это был бы уже третий, если бы не… Она мотнула головой, словно вспомнив что-то очень нехорошее. Лютик надавил, теперь мучимый любопытством: — Если бы не что?       Карина резко взглянула на него, не проговорив ни слова в ответ. Видно, хотела укорить, и не нашлось, чего сказать. Вновь перевела взгляд на Миежку, глубоко задумалась. И решилась вдруг с тяжёлым вздохом: — Твой друг нам поможет, а потому расскажу, утолю твой интерес. Что было, то прошло. Хоть и больно мне вспоминать…       Голос у неё был глубокий, проникновенный, звучный. «Наверное, поёт красиво», — подумал Лютик и отдал все своё внимание Карине, которая, между тем, легонько качнула люльку. — Муж мой первый, Вигор, мучил меня сильно. Бил за каждый огрех, кричал, будто я собака какая… А иногда, супротив моей воли…. — она надломила брови, помедлив, а потом встряхнула головой и продолжила. — Ревновал страшно. Мне нельзя было даже из дому выйти в праздные дни, сразу донимать начинал. Дочка у нас родилась сразу после венчания… Керма, в честь его покойной бабки назвали. Отец и на неё иногда не стеснялся руку поднимать, вот она ко мне только и ласкалась. Добрая-добрая была, только боязливая страсть, ну, а это неудивительно… с таким папашей.       Её мозолистая от тяжелой работы рука продолжала мерно покачивать люльку, а красивые грустные глаза нежно смотрели на спящего ребёнка. Любили его так, как могла любить только настоящая мать. Лютик с сочувствием оглядывал Карину, представляя, что творил тот деспот, называющий себя отцом и мужем. Она продолжала: — А потом по весне, как первые воды сошли, в нашу деревню пришёл мой Миежка. Слухи про него ходили, мол, темное прошлое оставил позади. Но я не судила, ведь влюбилась в его доброту — он половину денег отдал травнику на лечение моей дочурки. Он, а не Вигор… Игрушки дарил ей всякие, которые сам мастерил… Повеселил её в последний раз, может, не так страшно ей умирать было. Про то, что Миежка на меня глаз положил, Вигор прознал, вся деревня ведь галдела, и побил меня так, что тело опухло. Угрожал смертью… Я ночью тайно приползла к Миежке, в слезах умоляла вместе бежать. А он вдруг покраснел от гнева, сказал сидеть тихо, взял лопату да выбежал на двор. Усмехнулась по-злому: — Убил он Вигора-то. Той же ночью убил. Я испугалась, думала, осудят соседи, и придётся нам бежать, но уже с кровью на руках. Никто и слова нам плохого не сказал — видно, Вигора ненавидел весь наш Салом. Вот так и стали жить с ним, а потом Сибор наш родненький на свет появился. И все бы хорошо, кабы беда не пришла… Судьба-злодейка все не хочет нашего счастья. Хотя если она подарила мне такого замечательного мужа, грех жаловаться.       Карина вновь заулыбалась, на этот раз светло и даже немного жизнерадостно. Было видно, что она действительно любила Миежку, а тот был достаточно самоотвержен, чтобы убить её мучителя. Поступок хоть и тёмный, но весьма благородный. Лютик понимающе кивнул, смотря, как она, склонившись к ребенку, легонько поправила покрывало: — Тяжёлая у тебя судьба, однако. Твой предыдущий муж, пардон, был полным уродом. Но я рад, что ты нашла плечо, на которое теперь можешь спокойно опираться. А что за темное прошлое-то у Миежки, вдруг знаешь? Ох, ну, что поделать, я любопытный. — Не знаю, не говорил он. Да и не хочу я спрашивать, прошлое осталось в прошлом. Зачем ему душу переворачивать, сызнова мучить? Не зря он о нем забыть пытается. — В другой ситуации я бы сказал, что прошлое помогает увидеть человека настоящего, но иногда… Нужно понимать и поддерживать решение начинать с нового листа, — Лютик перевёл взгляд на Миежку, грудь того мирно вздымалась от безтревожного сна.       Он чем-то напоминал сына, такая же невинность на миловидном лице и такие же нервно сжатые кулаки. Карина, между тем, кивнула, радуясь одобрению гостя: — Уверена я, что он раскаивается, — а потом заговорила по-другому, так тихо, что Лютик разобрал слова исключительно из-за их проникновенности: — Другу твоему безмерная благородность наша. Я долго убивалась из-за Кермы, думала, повешусь с горя, но Мелитэлэ подарила мне новое утешение. Сибор — плод нашей любви, мое счастье и мое напоминание о дочери. И то, что ведьмак согласился помочь, многое значит для нас троих. Неужто лгут люди, говоря, что у ведьмаков чувства мутациями выжигают?       Бард мечтательно улыбнулся, поражённый наивностью чужого вопроса. Сколько бы он ни пел об истине, сколько бы ни совершал добрых поступков Геральт, стереотипы оставались в умах людей, словно ядовитые корни. Как же можно было ещё сомневаться после щедрости и сочувствия к семье Миежки? — Лгут, — заверил Лютик. — Ведьмаки порой чувствуют намного больше людей. Ну, они уж точно человечнее половины.

***

      Сначала нужно было приготовить последний отвар. Геральт не стал заниматься им в «убежище» по простой причине недостатка ингредиентов. А точнее, самого главного и необходимого ему — трупного запаха. Приготовив отвар, ведьмак планировал обмазаться им с головы до ног, чтобы могильная баба не распознала его по запаху и не попыталась сразу скрыться в своей норе.       Варваром он не был, как бы его ни кликали, а потому трупное мало собрал с мёртвого полевого кролика, обладавшего для грызуна достаточно мощной тушей. Перемешав остальные ингредиенты в колбочке, Геральт отставил её в сторону на траву и поднялся с места. Теперь — пара самодельных ловушек.       Он, не торопясь, какое-то время ходил промеж могил, выбирая идеальное место. Решив, что баба выберет самый короткий путь до источника гнилого запаха, Геральт расставил рядом с крайним левым захоронением простенькую ловушку на монстров. Суть её была гениальна — любая тварь, не обладавшая достаточным интеллектом, спотыкалась о невидимую веревочку, и срабатывала подложенная бомба. Она взрывалась мелкими осколками, слепила и сбивала с толку, пока ведьмак подкрадывался сзади, целясь мечом на вертящуюся во все стороны голову. Бомб у Геральта осталось всего две, и он честно планировал потратить их на более выгодные масштабы, но судьба распорядилась иначе. Ему все ещё не нравился тот факт, что могильная баба не оставляла следов — на её улучшенную версию стоило бросать все силы.       Источник вони, то есть приманку, Геральт снова изготовил из особой травы и трупного сала (на этот раз хватило полевой мыши). Полил мерзко пахнущей жидкостью местечко возле одного из стволов деревьев и поморщился от невыносимости запаха. Отвар вышел на славу — воздух тут же наполнился чем-то гнилым и старым, привлекая заинтересовавшихся насекомых.       Хотя это были ещё цветочки по сравнению с «ароматом», доносившимся от могильной бабы. Если можно было бы смешать трехдневное дерьмо, рвоту и ядреный мужской пот, получилось бы нечто, отдаленно напоминающее её шлейф. Пожалуй, Геральт, сражаясь с утопцами, гарпиями и гулями, не мог бы назвать запаха столь же отвратительного, что у могильной бабы.       Когда все было готово и эликсир в колбочке забурлил на мелком огне, ведьмак поставил его остывать на пару минут. Затем брезгливо «надушился» чудными духами, слушая мысленные лютиковские шутки о том, что ничего координально не изменилось, и ведьмак стал пахнуть даже чуть лучше прежнего.       Чтобы проверить результат эксперимента, проводившегося не так часто, как этого бы хотел сам Геральт, он решительно направился к Плотве с единственной целью. И результат превзошёл все ожидания — мирно пасущаяся лошадь сочла необходимым оторваться от поедания травы и шарахнуться в сторону. Мало того, когда Геральт сделал попытку приблизиться с другой стороны, она с вполне человеческим ужасом отскочила на несколько метров в противоположном направлении.       Тест прошёл удачно, и ведьмак почувствовал гордость за него и самого себя. Единственной проблемой стала сама Плотва, ведь в случае чего та бы напрочь отказалась от наездника. Она все-таки немного уважала своё право возить того, кого хотела. Хотя к ночи действие отвара должно было значительно уменьшиться, чтобы случайно не перетянуть на себя внимание могильной бабы.       Оставалось только ждать: клинки, обмазанные различными маслами, покоились за спиной; от дерева разносилась дичайшая вонь, а ловушка спокойно ждала свою жертву. Геральт присел за широким стволом и оглядывал деревья из-под прикрытых век — до торжественного выхода бабы оставалось около двух часов.       Миежка, который, как оказалось, неплохо орудовал топором, должен был сейчас сторожить дом. Никаких экстренных ситуаций не предвиделось (баба физически не могла добраться до деревни, здесь ее уже сторожил серебряный меч), однако ведьмак на всякий случай посоветовал крестьянину быть наготове.       Тучи совсем сгустились, образуя массу, похожую на отвратительно сделанное зелье. Ночь наступала очень быстро, а с ней вдруг пришел явственный запах дождя. Деревья вдали заколыхались тревожно от наступающего ветра, некоторые листья, не выдерживая напора, вырывались вверх и уже послушно кружились к земле. И, несмотря на слабо теплеющую надежду, с неба все-таки полил тяжелый хмурый ливень.       Это случилось без предупреждения: не как обычно, когда на нос тебе падала хрупкая капля, и ты переглядывался с соседом, спрашивая, не показалось ли вам обоим; а потом капало еще раз и еще, подгоняя к дому. Сейчас складывалось впечатление, что какой-то божок с ехидным смехом перевернул огромное ведро, окатывая мир льдом из небесного колодца. Благо, это никак не повлияло на эффекты отваров — баба улавливала запахи лучше сторожевых собак.       Грозы не было, лишь уныло хлестал дождь, и волосы Геральта, убранные в аккуратный пучок, тяжело потянулись к плечам. Плотва, не смущенная даже испортившейся погодой, радостно бродила неподалеку, то и дело встряхивая промокшей гривой. В мыслях мелькали сомнения: вдруг не выйдет? Вдруг передумает? И Геральту приходилось бороться с самим собой, укоряя внутреннее я за непрофессионализм. Ведь в Бестиарии, который все молодые ведьмаки учили наизусть, была четкая инструкция, говорящая о том, что погода никак не влияет на хищнические мотивы могильщиков.       Первый раз, когда он столкнулся с могильной бабой, был абсолютной случайностью. Тогда Геральт только «выпустился» из Каэр Морхена и с юношеским трепетом начинал свой путь защитника от монстров. Ведьмаки всегда работали в одиночку, это знал и старый, и малый, однако Геральт внезапно для всех объединил усилия с другим ведьмаком, Ювеналом, из Школы Кота. Так вышло, что они оба оказались в деревне Любавино и клюнули на один и тот же заказ — староста бросил клич об исчезновении детей, предлагал непомерную денежную оплату.       Геральт согласился на предложение Ювенала поделить сумму, тем более, что тот был более опытным и старшим. Фактически Ювенал проявлял благородство, позволяя какому-то птенцу порхать рядом с ним на равных условиях. Они без труда прошли по многочисленным следам к кладбищу, расставили ловушки и начистили мечи маслами, а когда могильная баба, наконец, явилась на поверхность, уничтожили ее несколькими ударами. Это было легким заданием, однако тогда их было двое, да и баба оказалась на удивление слабой. Разделавшись с останками и поделив сумму, «напарники» разошлись по разным дорогам и больше не встречались. Через несколько лет Геральт увидел его имя в списке почетно погибших ведьмаков.       Едва слышное шипение заставило Геральта вынырнуть из мыслей и напряженно вслушаться в нечто, происходящее за стеной дождя. Медальон на груди завибрировал, задрожал с предупреждением, и ведьмак, аккуратно выглянув из-за дерева, увидел, что из могилы карабкается бледное существо. Две ненормально длинные, тощие руки уцепились когтями в землю, вороша остальное захоронение; медленно подтянули к себе искореженное тело. Когда могильная баба полностью оказалась на поверхности, с жадным интересом внюхиваясь в воздух, Геральт спрятался за ствол и очень тихо вынул серебряный меч.       Прошло несколько секунд. Ведьмак не видел, но слышал, как мерзкая тварь кряхтит, квохчет и порыкивает, неспешно приближаясь к приманке. Несмотря на бесщадно бьющий по лицу дождь, Геральт слышал также звучные шлепки по образовывающимся лужам. Шлеп. Шлеп. Шлеп.       Неторопливо, а потом мокроватое вш-ш-ш-ш, словно кто-то кидал камешки с отскоками от воды — это баба волочила по грязи собственные руки. Иногда она останавливалась, яростно внюхивалась в источник запаха и продолжала путь лишь через несколько секунд. Сейчас она казалась неуклюжей и неповоротливой, но Геральт знал, насколько обманчиво это впечатление. Могильная баба была одним из самых проворных монстров и, пожалуй, одним из самых агрессивных.       Вот-вот должна была сработать приманка. Медальон на груди яростно дрожал, силясь отпрыгнуть от груди. Ведьмак сделал глубокий вдох-выдох, чтобы унять азарт — здесь он был ни к чему, и приготовился к атаке. Баба оказалась совсем близко, явно ничего не подозревая.       БУМ! Воздух пронзил оглушительный взрыв, раздался глубокий противный визг. Геральт выскочил из своего укрытия и бросился на опешившую бабу, которая замахала ручищами, пытаясь избавиться от наступившей слепоты. Ее голое тело пронзили тысячи мелких осколков, а сама она пошатывалась в гигантском облаке пыли и пепла.       Ведьмак замахнулся на нее мечом, целясь в раздутый живот, но баба, опомнившись раньше, чем планировалось, ловко увернулась от удара, разевая зубастую пасть. Из нее обдало такой гнилью и вонью, что Геральт поморщился: — Какая же ты, бл*ть, уродина…       Та козликом отпрыгнула в сторону, изо рта проскользнул длиннющий язык с волдырями, опустившись до самой земли. Ведьмак знал, что отныне тот будет служить ей незаменимым оружием, а потому принял решение сперва избавиться от него. Баба, наметившись, резко, словно лягушка в насекомое, бросила язык вперед, в лицо соперника. Геральт легко увернулся, пытаясь предугадать, какой будет следующая атака. Подобрался так близко, что смрад от бабы ударил в нос новой волной, но пострадал не зря. Язык на этот раз добрался до его ног, так быстро и непредсказуемо, что Геральт едва-едва успел рубануть по нему, отрезая добрую часть. В месте разреза разлилась черная жижа, похожая на болотную затхлую воду.       Тварь оглушительно заорала, обрубок исчез в пасти, а сама она вдруг испарилась, осыпаясь на землю серым песком. Ливень ревел в уши, одежда тяжелела с каждой секундой, пока Геральт, ничего не понимая, вертелся в разные стороны, ожидая внезапного удара. Потом понял растерянно — та действительно исчезла. Могильные бабы, да и в принципе любые могильщики, так не умели. Тогда что это было за существо? Все не могло закончиться вот так просто, тем более, языков у бабы было два — большой и маленький, она бы не сдалась на милость победителю, не лишившись запасного оружия.       Трупная вонь пропала вместе с чудовищем, родился тотчас другой запах, запах долгожданной прохлады, встал, соединяя дождевым привкусом и привкусом острого разнотравья небо, землю, лес… Геральт отер мокрое от капель лицо, неуверенно опустил клинок. И, вдруг осознав, бросился к Плотве.

***

      Лютик не мог толком заснуть. Организм напрочь отказывался от сна, позволяя лишь приятную дремоту — в принципе и этого было достаточно. Он расстелил себе на деревянном полу, устроившись неподалеку от спящей на лавке Карины. У него и у бодрящегося Миежки был прекрасный обзор на люльку и входную дверь. Перед тем как отправиться на покой, все трое, на всякий случай, выпили антигаллюциноген, чтобы не попасть под чары могильной бабы.       В сумеречной комнате свет от единственной свечи был мерцающий и густой, в маленьких точках, висящих везде, в тенях за предметами. Скоро и свечка потухла, стало совсем темно, но не убавилось уюта — по маленьким окошкам отчаянно забарабанил дождь. Приятно тяжелело тело, находясь между сном и реальностью — звуки снаружи казались отдаленными, глухими. Лютик лежал, отвернувшись к стене, и от наступившей прохлады прижимал к груди горячие руки.       Миежка неслышно сидел на страже, от скуки побрякивая топором по дощечкам. Тихое постукивание смешивалось с барабанящей стихией, создавая колыбельную для расслабленного слуха. Все погрузилось в ленивое состояние покоя.       Точно нельзя было сказать, сколько прошло времени, прежде чем со стороны улицы, за окном раздался странный протяжный звук. Словно кто-то запел слабым голосом, а потом затих в ночи, не рискуя будить соседей. Лютик сразу же напрягся, пока не открывая глаз, и принялся настороженно вслушиваться в тишину избы. Топор перестал постукивать об пол — видимо, Миежка тоже забеспокоился по поводу загадочного пения.       Молчание. Потом вдруг едва слышно скрипнула входная дверь, будто порыв ветра попытался незаметно ее отпереть. Сердце забилось так часто, что Лютик, быстро заморгав, уставился на дверь. Миежка вытянулся, поднял топор… Они оба затаили дыхание, не зная, чему верить — глазам или ушам, когда на крыльце забормотал скрипучий старушечий голос. Он, хоть и был тихим, но каким-то образом перекрывал шум дождя: кто-то мялся возле двери, словно ожидая приглашения зайти внутрь.       Страх начал быстро подниматься по телу, залезая в горло. Лютик приподнялся на локтях, хотел было предупредить Миежку и вдруг понял, что и слова сказать не может. Обмер, тщетно отдавая приказы телу — то не слушалось, словно парализованное ужасом. Крестьянин тоже сидел на месте, не двигаясь и ничего не говоря, приковав взгляд к чуть приоткрывшейся двери. Из-за нее вылезла огромная синеватая ручища, вцепилась когтями в застонавшее дерево. И тот же голос, чей шепот был слышен снаружи пару секунд назад, запел монотонно-хрипловато: — Прогнали старуху, не дав ей обеда, Ни водки глоток, ни черного хлеба. Не знали они, что та ведьмой слывет И в полночь к ним талой водой заползет.       Происходящее казалось нелепым страшным сном. Лютик с ужасом смотрел, как рука тихонько поскребла по дереву, словно проверяя его на прочность. Затем дверь открылась нараспашку, приглашая в дом хлестающий дождь и сумрак. На пороге стояла огромная уродливая фигура — в темноте не было видно ее лица, однако горб, голое, сморщившееся тело и спутанные клочками волосы говорили сами за себя. Могильная баба медленно, по-хозяйски ступила внутрь, и Лютик разглядел корявые пальцы с желтыми когтями… Ему хотелось закричать, избавиться от наваждения, но в горле словно стоял невидимый ком, а тело окончательно онемело, заталкивая его в своеобразный транс.       Уродливая тварь сделала еще пару шагов вперед и остановилась, волосы ее мокрыми паклями доставали до самых ног, скрюченных в зигзаги. Дверь, послушно скрипнув, закрылась за ней громким хлопком. В избушке стояла пронзительная тишина, и Лютик вдруг понял, что Карина, скорее всего, тоже проснулась и тут же стала жертвой чар бабы. Та, между тем, издала какой-то гортанный звук и вновь запела, неестественно-искаженным голосом, больше похожим на голос сломанной куклы: — Вот ночка пришла, и дверь отворилась, Старуха к кроваткам детей наклонилась, «Раз хлеба и водки вы мне пожалели, Я сделаю так, чтобы кости хрустели».       И с этими словами баба проковыляла, цепляясь руками за гнилые доски, к стоящей неподалеку от Миежки люльке. Внимательно-жадным взглядом осмотрела спящего Сибора, а потом без лишних хлопот достала его оттуда, повертев им, словно ненужной игрушкой. Вонь заполнила избу, врываясь в ноздри ужасным запахом человеческих отходов. Крестьянин что-то промычал, отчаянно, из последних сил, пытаясь двинуть конечностями, и баба в тот же момент запела, с ее волос капала грязная вода: — Так ведьма поела глаза, руки, ноги, А взрослые спали, не зная тревоги. На утро проснулись, увидели горе, Повесилась мать, а отец утоп в море.       Старая детская песенка, которой часто пугали особо избалованных детей. Баба напевала её жутким голосом, пробуждая такой необъятный страх, что Лютика явственно бросило в дрожь. Он смотрел на то, как старуха, прижимая к себе одной рукой не просыпающегося отчего-то младенца, хромает обратно к двери. Все ещё в полной беспомощности: тело отказывалось его слушать, и это было словно при сонном параличе. Ни закричать, ни вскочить. Даже Миежка больше не мычал, «убаюканный» последним куплетом.       Дверь вновь открылась сама по себе, ветер и дождь завыли в два голоса, а ночь поглотила сгорбленную фигуру, пряча её в темноте улицы. Отвар Геральта не сработал, то ли из-за неправильных трав, то ли из-за неправильного рецепта. Лютик пытался хотя бы моргнуть, но не мог, глаза начинало мерзко щипать и колоть. С улицы больше не доносилось звуков, кроме непрерывного шума дождя. Тварь уносила Сибора все дальше от дома…

***

      Геральт еще никогда в жизни не стегал по бокам Плотвы с такой яростью — она бежала во всю прыть, поднимая из луж скопившуюся на дороге воду. Еще немного, и он мог опоздать, ведь баба, по его расчетам, появилась прямо в деревне или, по крайней мере, недалеко от нее. Значит, она попыталась бы украсть ребенка… Из голода и мести. У могильщиков появлялась опасная способность телепортироваться, и Геральт совершенно не был к ней готов; на такие огромные расстояния не умел перемещаться даже туманник.       Ветер хлестал по лицу вместе с ливнем, приходилось постоянно щуриться, чтобы направлять лошадь. Но деревня показалась довольно быстро. Уже издалека Геральт увидел потемневшие заборы и изгороди, дома с опустившейся на них темнотой, странно-теплой… В доме Миежки не горел свет, но это ничего не значило. В груди все еще теплилась надежда, что не опоздал, не мог. Соскочил с седла, едва притормозив Плотву, и та заржала с предупреждением, замотав гривой.       Ведьмак спешно шел к крыльцу, ощущал водянистую пыль, чувствовал беспрерывные капли на лице и разгоряченное тело. Под ногами мягко поддавалась земля и скользко-жидкая грязь. Быстрее, быстрее… Медальон не дрожал, и это было одновременно хорошим и плохим знаком. Может, никакой бабы здесь и не было? Видение? Иллюзия? Перед ступенькой в грязи виднелись четыре отпечатка разбухших ног, которые таинственно исчезали в горстке серого пепла…       Он резко распахнул дверь и с непониманием уставился на две пары глаз, смотрящих в ответ из темноты. Оба — Миежка и Лютик — сидели, совершенно не двигаясь, в их лицах тонул неподдельный ужас. Ведьмак бросил короткий взгляд на люльку, и почва ушла из-под ног — та была пуста. Он опоздал. — Зараза, — Геральт сжал зубы и первым делом бросился к барду, присаживаясь возле него на корточки.       Из чар бабы вывести было довольно просто. Отвар сработал, но дал неполноценный эффект: монстрихе удалось лишь парализовать, а не ввести в сон. Он наскоро начертил знак Ааксия, и тот ошарашенно заморгал, глаза заслезились из-за излишней сухости. Руками начал ощупывать голову, волосы, словно пытаясь убедиться, что действительно ожил, и тело вновь ему принадлежит. Геральт знал, что это надолго, а потому аккуратно потряс его, приводя в чувства: — Лютик, сосредоточься. Куда она ушла? — А? — Лютик все еще находился в состоянии аффекта и смотрел куда угодно, но не на ведьмака. Пришлось потрясти вновь, уже более настойчиво. — Сосредоточься! Куда ушла баба? Направление! Сейчас, Лютик, или мы не спасем ребенка!       Миежку расспрашивать было бы еще бесполезнее, и он бы наверняка кинулся за Геральтом, рискуя погибнуть и оставить жену платить за собственные ошибки. Смерть двоих людей допустить было нельзя. Бард же, кажется, начал медленно приходить в себя, его взгляд прояснялся, в нем отразился привычный ум. Ждать — тоже непозволительно. Геральт легонько постучал по бледным щекам, с яростным нетерпением заглядывая в мечущиеся глаза: — Лютик, твою мать! Давай, ну!       Он мог пойти наугад, но сторон было сотни, и, обыскав каждый угол, Геральт, скорее всего, наткнулся бы на уже мертвого Сибора. Баба далеко не ушла, мучимая голодом и желанием поскорее расправиться с добычей. К тому же, чтобы совершить свой грязный дообеденный ритуал, ей требовался определённый вид почвы, обычно присущий кладбищам. Туда бы она не вернулась из-за страха к ведьмаку, значит, вариантов в принципе оставалось немного. Лютик вдруг окончательно очнулся и резко вцепился в рубашку Геральта, забормотав отчаянно: — Я… я словно окаменел, не мог ничего сделать…. Прости, что…. Она схватила Сибора! — Знаю, — терпеливо. — В какую сторону пошла? — Кажется, влево… Там все так заблестело, засверкало… Она исчезла на наших глазах, Геральт! — Ясно.       Ведьмак выпрямился в полный рост и, заметив, что Карина все еще спит, на всякий случай наложил Аксий и на нее — та зашевелилась, пробуждаясь. Времени проверять состояние не было, Геральт пересек расстояние от лавки до двери в пару широких шагов и снял чары с Миежки, который тут же застонал от головной боли. Выскочив на улицу, ведьмак запрыгнул на Плотву и погнал в дальний конец деревни. Баба поучила свои способности телепортации недавно, значит, энергии на следующий прыжок у нее не осталось. Младенца все еще можно было спасти.       Лютик упрямо мотнул головой, избавляясь от остатков наваждения. Проследил взглядом за убегающим Геральтом и, пошатываясь, поднялся с места. Надежный план стремительно рушился, и виной тому явно был не ведьмак. Поведение бабы оказалось непредсказуемым, раз Геральт каким-то образом выпустил ее с кладбища, значит, очередные наимощнейшие мутации превратили бабу в сверхсущество.       Геральту требовалась помощь, хотя бы такая ничтожная часть, которую мог предоставить ему Лютик. Он посмотрел на просыпающуюся Карину, ничего не соображающего Миежку и решительно последовал за Геральтом, так быстро, как его несли не слушающиеся ноги. Проследив за направлением удаляющегося всадника, Лютик свистнул Яблоню и, оседлав ее, ударил по бокам. Нужно было догнать Плотву — задача невозможная по своему замыслу, однако в тот момент это не имело значения.       Небо, ожидающее извержения гнева вот уже несколько дней, щедро изливалось ледяной водой. Капли были настолько крупными, что ощущать их на лице было физически неприятно. Лютик то и дело отирал его, вспоминая, как пару недель назад они вот так же стремглав летели к старой мельнице.       Тёмный силуэт Плотвы, мелькающий где-то впереди, исчез за начинающимся лесом. Лютик прикрикнул на Яблоню, заставляя её задыхаться при столь яростном галопе. Ворвался туда же, уклоняясь от норовящих ударить по глазам ветвей. Перед небольшим овражком паслась Плотва, ведьмака нигде не было видно. — Геральт! — громко позвал Лютик, слезая с Яблони и вертя головой в разные стороны.       И только когда подошёл к краю оврага, заметил внизу знакомую беловолосую фигуру, которая бежала навстречу могильной бабе. Та расположилась неподалеку, склонившись к лежащему на земле младенцу. Издалека невозможно было разглядеть, был ли тот жив или мертв, но он не кричал и не шевелился, а значит…       Геральт не обернулся на оклик и все же дал понять, что его услышал. Достав оба меча и быстро приближаясь к поднявшему голову монстру, он прокричал: — Беги отсюда! — и, кажется, заматерился уже вполголоса.       Прямому приказу Лютик, разумеется, не последовал, слишком часто его слышал. А потому принялся с напряжением вглядываться в начинающийся бой, чтобы если что броситься ведьмаку на подмогу. Спускаться к нему он пока не решался, слишком страшной выглядела острозубая тварь. Даже здесь, в месте «убежища» Лютика, где пахло мокрой землей, слабое зловоние каким-то образом перебивало стену из дождя и лезло в ноздри.       Она была в несколько раз больше Геральта, по крайней мере, возвышалась над ним на две головы. Ее старческая рожа корежилась в ненависти — лакомый ужин был прерван угрозой. «Угроза» долго терпеть не стала, взмахнув мечом, ударила прямо в живот, но лезвие царапнуло по боку из-за ловкости могильной бабы. Та, как будто пританцовывая на месте, увернулась, однако не ушла далеко — видимо, сторожила младенца. Из ее бездонной пасти показался странной формы язык, похожий на гигантскую культяпку.       Геральт напоминал мокрого враждебного пса, который с удовольствием исполнял свой служебный долг. Шутка про это слабым отголоском исчезла где-то на подкорках Лютика, ведь тот на самом деле выглядел поистине угрожающе.       Пока что баба не нападала, видимо, выгадывая план ведьмака. Возможно, она тщетно пыталась отпугнуть своим грозным видом; все-таки ее мучил голод и жажда, энергии от частых перемещений почти не осталось, а стоящий перед ней противник занимал превосходствующую позицию. Она понимала, что существует огромный риск проиграть, но куда важнее ее мотивировало нежелание потерять добычу.       Поэтому теперь баба кружилась около Геральта, вынимая наружу все имеющиеся карты. Она рычала, шипела, пытаясь схватить его своими тощими ручищами, выла, клацала зубами, прыгала с одной ноги на другую, выпячивала огромный пивной живот… Геральт терпеливо ждал, пока она вымотается достаточно, чтобы ее прикончить, и его весьма позабавило отчаяние мечущейся твари. На губах из-за сплошного ливня чувствовался вкус холодной воды. Когда баба забормотала что-то себе под нос загробным голосом, продолжая прожигать его взглядом, ведьмак криво усмехнулся: — Хорошая попытка, — а затем Аардом отбросил ее от себя, и она с удивленным визгом повалилась на землю, прямо в липкую грязь.       Перед тем, как размашистым шагом настичь монстриху, Геральт коротко-настороженно обернулся на тихого младенца. Тот смирно лежал на ледяной траве: вроде бы дышал, но выглядел очень нездорово. Песок в часах подходил к концу, нужно было срочно вернуть его родителям и заняться травяным лечением, однако на пути стояла баба. Точнее говоря, она на нем лежала и барахталась, как майский жук, силясь перевернуться на бок.       Меч снова вонзился ей в бок, монстриха каким-то образом извивалась и здесь. Ранить удалось, воздух пронзило дичайшее верещание, бок закровоточил черной жижой, но это было даже не смертельно. Геральт от злости до скрежета сжал челюсть и замахнулся, чтобы ударить еще… Приглушенно ахнул от резкой боли — по ноге остервенело резанули острыми когтями.       Даже такого короткого момента растерянности бабе хватило, чтобы кувырнуться в сторону и рывком оказаться на ногах. Наверное, контратака была ее фатальной ошибкой — этим она окончательно разозлила ведьмака. Тот сразу пустил в глаза огненную пыль, и баба инстинктивно закрыла их непропорциональными локтями, отступая назад. Геральт же, наложив на себя защитный знак, оказался сзади нее и резанул по толстой шкуре. Когда баба противно завизжала и обернулась в его сторону, он уже оказался в противоположной, рубанув второй раз. Не дав ей опомниться, вновь начертил Игний, и в воздухе запахло жареным — он смог подпалить ее гнилую кожу.       Последовали третий, четвертый, пятый удары; ведьмак превратился в неуловимую молнию, Мясника, который уверенно и резво разделывал тушу. Баба пыталась уйти, отпрыгнуть, увернуться, но все было бесполезно — ее тактика была разгадана, и Геральт больше не позволял ей атаковать в ответ. Она не успевала следить за его движением, а если успевала и тянула к нему малый язык или руки с когтями, тут же сталкивалась с невидимым щитом.       В какой-то момент, когда у бабы от многочисленных кровоточащих ран подкосились колени и она рухнула на землю в предсмертной агонии, Геральт почувствовал сзади себя какое-то движение. Резко обернувшись, он увидел, как младенца аккуратно поднимает с земли Лютик. Его испуганные озерные глаза уставились на ведьмака. Тот факт, что все это время он был здесь, одновременно раздражал и умилял, но в принципе идея унести отсюда ребенка, пока ведьмак заканчивал с монстрихой, была отличной.       Геральт едва заметно кивнул ему в знак одобрения, и Лютик, молча прижав к себе Сибора, спешным шагом направился к Яблоне. Баба хрипло зарычала в знак протеста и вдруг натужилась, раздуваясь, как жаба. Ведьмак непонимающе замер, пытаясь понять, что та собирается сделать… Пуф! На месте старухи осыпался серый порошок, напоминающий чем-то густую перхоть…       Перед Лютиком, который уже несся со всех ног прочь от поганого места, возникла полумертвая (но все еще живая) безобразная фигура. Могильная баба, преградив ему дорогу, высунула оставшийся язык и по-змеиному зашипела, наступая на барда. Ее пустые глаза с невидимыми зрачками испепеляли его взглядом. Тот попятился, спотыкаясь о корни деревьев, но все еще прижимая к себе маленькое тельце. — ЛЮТИК! — Геральт уже мчался на помощь, когда увидел с ужасом, что баба протянула к нему лапища и без труда схватила младенца.       Бард, скованный непомерным страхом, не сопротивлялся. Встал как вкопанный, врос в землю, позволяя ей творить что угодно в обмен на жизнь. Геральт оказался от них в нескольких шагах, когда баба подняла малыша за ноги и, открыв гигантскую пасть, закинула его туда, будто в огромную топку. Проглотила целиком.       И, даже без помощи серебряного меча, летящего на нее в запоздалой ярости, упала на землю прямо к ногам победителей. Сдохла только после того, как утолила голод. Ведьмак, задыхаясь от эмоций, склонился над ней и в дрожащей спешке разрезал ей живот — он даже не почувствовал одуряющий запах гниющей плоти, когда увидел белого мертвого младенца… Окутанного чернотой жижи.       Геральт и сам не знал, зачем ожидал чуда. Он оторопело разглядывал сжатые в кулачки ручонки, сморщенное личико, теперь по цвету напоминающее восковую куклу… Сибор мог бы выжить, если бы не… Лютик сказал ему что-то так тихо, что он не услышал. В груди закипали ярость и отчаянное разочарование.       Стало очень тихо. Геральт и не знал, сколько звуков окружало его в бою: приглушенные взвизгивания бабы, звон меча, мерзкое чавканье грязи под сапогами, громкий шум дождя… Теперь же сама природа затихла, в ушах звенело постукиванье капель.       Бард через мгновение заговорил вновь, забормотал виновато-испуганно низким голосом, пока ведьмак находил в себе силы обернуться и просто посмотреть на героя вечера: — Геральт, прости, я сам не знаю, что на меня нашло… Меня словно парализовало, я ничего не мог сделать, даже пошевелиться и… Я даже не понял, что она делает… Может, это снова были чары, ведь я… — Давай я объясню, что это были за «чары», — повернувшись, негромко перебил его оправдания Геральт. — Ты попросту испугался. И из-за тебя погиб ребенок.       Голубые глаза смотрели на него так, будто отказывались верить в происходящее. Ведьмаку стало тошно, наверное, больше от самого себя за череду случайных ошибок. Но сорваться хотелось на ком-то другом, тем более, что Лютик сыграл в их провале далеко не последнюю роль. Погибло невинное создание, а он смел списывать свою трусость на магию… — Я же просил тебя несколько раз не лезть не в свое дело, Лютик, — продолжил, замечая, что ударил по больному. — Раз ты боишься монстров, какого дьявола ты вечно возле них вертишься? — Я всего лишь хотел помочь, Геральт… — попытался бард, так наивно, что это спровоцировало новую вспышку гнева. — Я думал, пока ты борешься с бабой, я бы мог унести Сибора в безопасное место… Но она появилась передо мной так неожиданно, и… — Что «и»? И ты позволил ей сожрать младенца? Даже не пискнув! — Все произошло так быстро, что я не успел сообразить и… Мне так жаль, он… — Хватит, — грубо заткнул его ведьмак. — В следующий раз не смей даже приближаться к тому месту, где я «работаю». Помолчал, разглядывая едва заметно дрожащего от аффекта Лютика. Тихо буркнул: — Не пытайся никого спасти, Лютик. У тебя это плохо получается, — а затем прошел мимо, опустив взгляд и слегка оттолкнув барда плечом.

***

      Они не успели толком добраться до дома, в котором остановился Миежка. Ещё издалека оба заметили две быстро приближающиеся фигуры — пара давно покинула пределы деревни и, задыхаясь от тревоги, бежала к ним навстречу. Лютик за их недолгий путь так и не придумал, как можно рассказать родителям новость, которая, наверняка, убьёт их обоих. Он чувствовал себя последней сволочью, сердце готовилось выпрыгнуть из груди от всепоглощающего чувства вины. Как можно было так гнусно потерять ребёнка?       Геральту ведь почти удалось спасти его, он мог уничтожить чёртову бабу в одиночку, а потом забрать Сибора и вернуть его родителям. Когда Лютик брал младенца на руки, тот был ещё тёплым, живым…. Своим действием он спровоцировал умирающую монстриху, но это было полбеды. Увидев перед собой огромную рычащую тварь, он действительно обомлел от страха. Геральт, как всегда, был прав, говоря о его трусости — у Лютика земля ушла из-под ног, и он от паники совершенно перестал соображать. Опомнился только, когда в клыкастой пасти исчезли маленькие пятки…       Самое ужасное, что ведьмак на него не накричал. Он отчитал так устало, но сдержанно, что ненависть к себе вдруг вспыхнула ярким ослепляющим пламенем. Слова Геральта эхом стучали в висках, и Лютик всю дорогу назад совершенно не воспринимал окружающий мир. Нахрена он потащился туда, куда не следовало? Чем так желал помочь? Ведьмак всегда работал один и справлялся в большинстве случаев на сто процентов, а теперь из-за тупости Лютика пострадал несчастный ребёнок. Даже не пострадал, а черт возьми, умер!       Геральт после той разборки больше не сказал ему ни слова, хмуро смотрел на все из-под сдвинутых бровей; в его позе, сутулости и выбранном темпе для Плотвы читались осуждение и злость. Этим он лишь усугублял страдания Лютика, но тот, впервые за много лет, выносил самобичевание молча. Он знал, что Геральту оно попросту не нужно, и знал, что эту историю себе никогда не простит. Слишком высокой была цена за совершенные ошибки.       Лютика затошнило, когда он увидел вблизи два вытянувшихся от беспокойства лица. Он открыл было рот, чтобы с горечью рассказать о случившейся трагедии, но его вдруг перебил Геральт. Кратко и с сочувствием объяснил, что они не успели — баба уже совершила своё грязное дело, а потому осталось только прикончить её и сжечь тело. Пока у Карины в глазах спешно собирались слёзы, ведьмак упомянул мутации, которым в последнее время стали подвергаться монстры. Лютика в историю он никак не вписал.       Наверное, так было лучше — приврать, чтобы на их головы не обрушилась родительская ненависть. Но бард почувствовал себя даже хуже, понимая, что правду те так и не узнают. Не узнают, что Сибор почти был вырван из лап чудовища, но…       Как ни странно, оба слушали Геральта молча, не перебивая, будто у них просто закончились слова. Когда тот закончил объяснение (оно было очень кратким, ведь ведьмак понимал, насколько тяжело его воспринимать), у Карины задрожали губы, и она, уже не сдерживаясь, зарыдала, пряча лицо в ладонях. Её отчаянные всхлипы ударили под дых — Лютик понуро опустил взгляд, не смея даже смотреть на убитую горем женщину. Геральт ведь не знал всей истории…       Миежка же какое-то время разглядывал лицо того, кто обещал защитить его ребёнка. В уголках глаз копились слёзы, но яростные, презирающие. Он, в отличие от жены, смог выдавить из себя: — Но как же так, господин ведьмак?.. Ты же… Ты же сказал, что поможешь? — Мне, правда, очень жаль, — искренне проговорил Геральт. — Я сделал все, что мог.       Миежка снова помолчал, собираясь с мыслями. Ненависть пересиливала боль, и, несмотря на то, что Карина, разгадав его, со всхлипами ухватилась за широкое плечо, крестьянин с ядом выплюнул: — Да какой же тогда из тебя ведьмак, если ты и младенца спасти не можешь?!       Геральт ничего не ответил. Миежка, не вырываясь из полуобъятий жены, но и не слушаясь её бормотания, смотрел прямо в желтые глаза. Смотрел с такими чувствами, что Лютик попросту не понимал, как Геральт выдерживает взгляд. — Чертовы мутанты, никакой пользы, сука, от вас нет! Нахрена я только тебе доверился? Сам бы справился с одним топором! Убийца…. Моего маль… мальчика убил!       Тут у него не выдержали нервы, и Миежка тоже заплакал, отворачиваясь к Карине за немой поддержкой. Лютик, мучимый совестью, хотел было вступиться за Геральта, справедливо взять вину на себя… Но тот, каким-то образом заметив его порыв, остановил, отрицательно покачав головой. — Проваливайте! Проваливайте, чтоб я вас больше не видел, твою мать! — дрожащим голосом прокричал Миежка, на секунду убирая от себя ищущие руки Карины. — Пойдём, — холодно позвал ведьмак и первым залез на Плотву.       Бард послушно оседлал Яблоню. Его трясло от разрывающего чувства вины и жалости к этим ни в чем не повинным людям. Карина была права — судьба действительно не желала им счастья, как не желала счастья другим, достойным его.       Вслед им ещё долго доносились проклятья Миежки, прерываемые всхлипывающими мольбами Карины. Лютик сжимал голову в плечи каждый раз, когда слышал болезненное «сынок», и даже не чувствовал, что полностью промокли волосы и одежда. Усиливающийся дождь хлестал по мордам лошадей, и те мотали гривой, наступая на глубокие лужи.       Они проехали молча около часа, и Лютик знатно продрог из-за не прекращающегося ливня. Но ему было плевать на дрожь в теле — кутаясь в кафтан, он продолжал корить себя за несообразительность. За то, что не успел вовремя сориентироваться, когда впервые мог по-настоящему принести пользу. Ещё Лютик жалел Геральта, ведь на него несправедливо накричали те, кому он искренне хотел помочь. Конечно, они имели на это полное право — родители потеряли единственного ребёнка, но ведьмак своим рассказом взял всю ответственность на себя. Тупое благородство, к чему оно было?       Погода в какой-то момент стала совершенно невыносимой, разбушевавшаяся стихия тормозила лошадей, то и дело пыталась сорвать мешки порывами ветра. Деревья вокруг стенали от боли, кренясь в разные стороны и отплевываясь ветвями. Геральт слез с Плотвы и повёл её за уздечку, защищая свободной рукой лицо. Он уверенно шёл куда-то влево по тропинке, и Лютику ничего не оставалось, как послушно последовать за ним. Через минуту он увидел маленький домишко лесника, явно пустующий, ведь в нем не горел свет. Даже ночная пелена не делала его зловещим — возможно, Лютику просто было плевать, где провести ничтожные часы до рассвета.       Судя по всему, ведьмак заранее знал расположение избушки — он привёл их туда намного раньше, чем бард смог разглядеть тёмную крышу. Лошадей привязали неподалеку и зашли внутрь, Геральт щелкнул пальцами, озаряя избушку светом. На всякий случай, осмотрели углы, но ничего сверхъестественного не нашли: паутина, пыль и пустота. Тут, правда, имелась мебель, причем довольно крепкая — для остатка ночи почти комфортное проживание. — Откуда ты узнал про этот домик? — первым начал разговор Лютик, оставаясь в мрачном расположении духа. — Тут жил один знакомый эльф. Видимо, съехал в спешке.       Геральт ответил более-менее охотно, и в его голосе не слышалось затаенной злости. Лютик понимающе кивнул, ежась от холода, пока тот раскладывал тюки для временных кроватей. Когда все было готово, бард стянул с себя кафтан и нырнул под одеяло — ему становилось по-настоящему холодно. Прошло еще несколько минут, прежде чем ведьмак присоединился к ночевке, ложась на соседнюю подстилку.       Хотя ночные часы давно подползали к рассвету, обоим спать совершенно не хотелось. Лютик даже не чувствовал усталости, слишком тошно было на душе. Он специально повернулся спиной к Геральту, чтобы тот не видел его измученного лица. В избушке стояла напряженная тишина, и Лютик отчего-то знал наверняка — волчьи глаза сверлят ему спину взглядом, размышляют. Поэтому решил взять инициативу разговора на себя, пробормотав с сожалением: — Зачем ты меня выгородил? Понимаю, почему переврал историю, но мое имя там даже не мелькало. — Потому что виноват, прежде всего, я, — раздалось недовольно сзади. — Нет, ты себя не смей туда вписывать. Сначала сказал, что облажался я, а через час запел по-другому. Несмотря на то, что голос Лютика приобрел обиженно-обвиняющие оттенки, ведьмак, наоборот, стушевался и спустя пару секунд объяснил: — У меня и без того хромающая репутация. А тебе, как поэту, она нужна. К тому же, что я должен был про тебя рассказать? Что ты лично подал бабе салфетку после ужина?       На этот вопрос у барда действительно не нашлось ответа, и он смущенно замолчал, уставившись куда-то в угол. Геральт был прав, в новой версии истории ему места попросту не нашлось. Наверное, он все же был благодарен за то, что его имя никак не упомянули — у него не получилось бы выдержать на себе скорбный взгляд. — Как ты терпишь все это? — тихо спросил Лютик. — У тебя ведь было столько случаев, когда спасти просто не удавалось. Раньше я смутно представлял твое чувство вины и лежащую на плечах ответственность. Но теперь… Я бы, наверное, сошел с ума. Геральт честно признался: — Я не знаю, что тебе ответить. Хотелось бы сказать, что с годами можно привыкнуть, но это было бы ложью. Я просто стараюсь не брать на себя слишком много. А потом вдруг добавил, несколько смущенно и (Лютику ведь не показалось?) виновато: — Послушай… То, что я тебе там наговорил… У Лютика что-то щелкнуло в груди, и по губам поползла грустная улыбка. — Все в порядке. Ты прав — мне не стоит лезть куда не следует. Я слишком труслив, чтобы даже издалека смотреть на поле боя. Извини, Геральт. Я все испортил.       И ему стало так обидно и больно, что он едва заметно выдохнул, стараясь унять начинающуюся дрожь. Но мучения тут же отошли на второй план, когда чужая рука вдруг аккуратно легла на его бок, притягивая к себе. Снова исчезла, чтобы накрыть поверх одеялом. Вернулась. Ведьмак, согревая, подвинулся ближе.       Мокрая одежда и тепло смешивались воедино, превращаясь во что-то очень хаотично-уютное. Лютик удивленно расширил глаза — он думал, что Геральт не любитель такого, когда дело не касается секса. Однако тот вполне очевидно давал понять, что объятия ему приятны. — Я, правда, так не считаю, — пробормотал хриплый голос на ухо, и у Лютика окончательно все перевернулось в душе.       В другой раз он бы, наверное, повернулся к нему и уткнулся куда-то в грудь, ища защиты и тепла, но сейчас на это не хватило моральных сил. Он нащупал на боку грубоватую руку и, для удобства чуть потянув вперед, сжал ее в своей. За дребезжащими окнами бушевал дождь, пытаясь уничтожить их маленькое убежище.