***
Когда я открываю замутнённые глаза, то встречаюсь с закрытыми веками, по которым буквально ползла плёнка усталости. Воздух пропитался больницей и смешанным ароматом различных фруктов и печенья. Я не дома — и это стало понятно спустя полторы секунды осматривания комнаты, в которой мне «посчастливилось» проснуться. Прямо у моего лица устало дремал мальчишка, однако, стоило мне зашевелиться, он вмиг распахнул глаза и встретился со мной равнодушным взглядом, будто сам не осознавал, где находится. Тут же по радужке, словно искоркой удивления, промелькнул некий шок, осветив цвет его глаз на парочку тонов. — Проснулся? — задал он до того очевидный и глупый вопрос, что мне даже смешно стало. Однако от смешинки меня тут же удержала кольнувшая в бок игла боли. — Больно? А по мне не видно. Я постарался поворочаться, дабы хоть немного пошевелить зудящими конечностями, но мальчик тряхнул чёрным небрежным каре, которое едва доставало ему до плеч и являлось воплощением подростковой лени — ни обрезать, ни подравнять, — и нахмурил узкие брови, будто вмиг напрягся от одного моего решительного вида. — Тебя же Тойя зовут? — прошептал подросток. Вид у него был, в целом, усталый и какой-то… заебанный, скажем мягко. Я хотел было возразить, отметая вариант с чужим именем, однако язык будто прилип к нёбу и отказывался нормально функционировать; связки будто кипятком обожгло. — С того света тебя вытащили… Скажешь спасибо своему отцу, он меня прямо с урока японского языка забрал. Пару минут ещё — и не успели бы. Отец? Смешная шутка, мой настоящий отец погиб лет восемь назад в перестрелке. Будучи служащим в полиции, тот мог гордиться тем, что дожил до сорока восьми — для полицейского это уже преклонный возраст. Я закрываю глаза, после чего вновь проваливаюсь в звенящую пустоту. Вокруг все буквально гудит — звуки доносились отовсюду, в то же время в ушах стояла тишина. Голоса жужжали внутри головы, накрывая меня полностью и заставляя испытывать искреннюю боль. Когда я вновь пришёл в себя, мальчишки на моей кровати уже не было. Однако резкий голос того громкого мужчины вновь зазвучал совсем рядом, но без прежней ярости и более спокойный. — Рекомендательное письмо я лично отправлю в ЮЭЙ, можешь даже не волноваться насчёт поступления. Будешь зачислен на геройский факультет, пройдешь без вступительных, — в пол голоса говорил он, скорее всего, тому подростку и сам себе кивал, будто соглашаясь со своими же словами. Алые брови, на которых всё ещё полыхало пламя, были нахмурены. — Айзава Шота, верно? Уже выбрал себе геройское имя? Подросток, который до этого спал на моей кровати, медленно поклонился. Сейчас в голове не стоял звон, а перед глазами пелена не плыла, поэтому мне удалось полностью рассмотреть его: обычный мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати, скорее всего, оканчивал второй или третий класс средней школы. Каре на его голове и впрямь было небрежным и неаккуратным, будто в один миг обрубленным ножницами или перочинным ножом, а под глазами залегли такие синяки, что, казалось, он сейчас вытянет руки вперёд и с хрипом «мозги» нападёт на кого-нибудь. — Сотриголова, — робковато ответил парень, после чего выпрямился и посерьёзнел, словно тема, поднятая мужчиной, была ему одновременно и приятна, и страшна. — Предложил мой… друг, и я… — Тебя ждёт хорошее будущее, Сотриголова, — эти слова были сказаны неохотно, будто через силу, да и перебил мужчина мальчишку довольно-таки грубо, однако того это, наоборот, воодушевило ещё больше. — А теперь, давай, мне нужно побыть с сыном. Сыном?.. Я ему в братья гожусь, какой сын?! Хотя, возможно, тут был ещё какой-нибудь ребёнок, за которым мог и прийти горящий мужчина. Вопреки моим мыслям об не одноместной палате, мужчина осторожно присел на край именно моей кровати и тяжело вздохнул. Меня опалило жаром, из-за чего пришлось резко открыть глаза, поддавшись инстинктам. Маска спящего была разрушена, что сразу же было замечено мужчиной: — Тойя! — грубым голосом вскрикнул он, и мне захотелось зажать уши. Видя, как неприятно действует на меня звук громкого голоса, он нахмурился и продолжил более тише: — Очнулся, дурак. — тёплая ладонь растрепала мои волосы. — Выспался хоть? Шесть дней сна — я даже завидую. Мужчина выглядел так, словно сам не спал ровно столько же. Я попытался что-то сказать, однако из горла вырвался только какой-то мерзкий шипящий звук, словно язык сгорел вместе с моим стремлением двигаться дальше. — Ты не можешь пока говорить. — мягко, насколько мог, шепнул незнакомец. — И двигаться не пытайся. — Мне больно, — всё-таки смог прохрипеть я, тут же сморщившись от пронзившей связки боли. Глотку будто обожгло кипятком, и я болезненно скривил уголок губ, нос зачесался. — Кто вы? — горло с каждым раз болело ещё сильнее, в голове звенело. Как бы жалко это не звучало, я медленно скатывался в истерику, будто краснеющая от любого вздоха школьница. Лицо мужчины искривила гримаса боли. Он что-то сказал, но я увидел лишь движущиеся губы — ни единого звука не проникло в мои уши. Мне стало страшно. Хлопнула оглушительно звонко дверь, мне что-то вкололи — в следующую секунду меня вновь встретила темнота.un
23 июня 2020 г. в 19:13
Перед моими глазами с невероятной скоростью проносились рваные лоскутки разноцветных воспоминаний. Чужие и колючие, словно ядовитые иглы морского ежа, они впивались в виски и заходили всё дальше в кожу — их было много, они до краёв переполняли звенящую болезненной пустотой голову и изливались наружу, будто дешёвое детское шампанское из хрустального фужера, не помещаясь в черепной коробке. Первый услышанный звук, первое сказанное слово, первый молочный зуб, рвавший десну с остервенелостью голодного дворового пса… Они были не моими. Я словно смотрел через плазменный экран телевизора с полным погружением старое кино — на чужую жизнь и слишком тощего ребёнка, буквально скелета, обтянутого тонкой кожицей, его белые-белые волосы, огромные голубые глаза, которые не знали иных эмоций, кроме испуга. Во мне не помещалось слишком много новой информации и ярких изображений чужой жизни, всё плыло перед взором, а в желудке что-то противно булькало. Меня ими рвало: воспоминания яркими красками лились из носа и рвали глотку, словно непрошенные слова, кинутые в порыве гнева, заставляя закашливаться и давиться ими вновь и вновь.
Я с трудом открываю заплывшие глаза и прижимаю руки ко рту, после чего смотрю на узкие ладошки, испачканные в чём-то буром и до одури воняющим солью — рвало меня кровью, совсем не воспоминаниями. Вновь приходится включить мозги, превозмогая боль, из-за которой, словно после укола успокоительного, начинало клонить в сон и беспамятство. Вспоминая все курсы по самообороне и помощи самому себе, пытаюсь почувствовать собственные рёбра, после чего облегчённо вздыхаю — вместе со вздохом из уголка губ вытекает холодная алая струйка — и переворачиваюсь набок, дабы не захлебнуться. Чья-то ладонь, словно шаловливого котёнка, возвращает меня в прежнее положение, и мне становится не до шуток, когда кровь начинает булькать в горле.
— Что с этим делать?! — рвал перепонки громкий мужской голос. Вокруг себя я не видел ни зги — было до того темно и расплывчато, что дальше измазанных в крови ладоней посмотреть было просто невозможно. Бас был грубым, звонким и наполненным звенящим страхом, тщательно скрываемым за злостью, от этого звука шумно грохотала в ушах кровь, а в голове стоял звон. — Что с моим сыном?!
— Органы горят изнутри, — в панике вопил другой голос, более истеричный и младой. Кажется, мужчина боялся своего собеседника, поэтому его баритон в панике дрожал, готовый сорваться на фальцет. — Его кожа тоже не выдерживает! Ками-сама, ему всего лишь девять лет!..
Зуд был повсюду. Мысли мешались в голове, словно заварная каша из пакета; кожа, как и визжал голос, действительно ощущалась лопающейся от напора огня резиной.
— Какого хрена ты носишься вокруг него, как наседка?! — рычал мужчина. Сфокусировав взгляд на его лице, я едва сдержал крик: он сам горел. В прямом смысле, ведь брови и борода у мужчины воспламенились. — Я вызвал тебя для того, чтобы ты вместе со мной смотрел, как мой сын умирает?!
Глаза у мужчины голубые-голубые, изумрудные даже, руки — горячие до одури, и мне хочется скорее уйти от этого пугающего тепла. Мне было слишком жарко, пот множественными каплями скопился на лбу и медленно стекал по спине… Ненавижу огонь.
Что… происходит? Я выплёвываю очередной сгусток дурной крови и закашливаюсь, на что мужчины, кажется, внимания не обращают никакого. Прекрасно, сдохнуть из-за двух спорящих ослов мне только не хватало.
— Его квирк нужно отключить, — бормотал второй голос.
Его лицо мне увидеть не удалось: близко незнакомца никто ко мне не подпускал, будто боясь сократить между нами расстояние и позволить случиться чему-то плохому.
— У нас нет героя со стирающей причудой! — кричал мужчина. От него палило жаром. Когда второй что-то прошептал испуганно, жар стал только сильнее — будто вспыхнула неподалёку облитая керосином тряпка. — Он школьник! — взревел он яростно. — Ты думаешь, что я доверю жизнь своего сына сопляку, у которого молоко на губах не обсохло?! Да он даже школу среднюю ещё не закончил! Нет других вариантов?! Исцеляющая девочка… что значит, не поможет?! — «воспламенившейся» замолчал на пару мгновений, и только скрип его зубов резал звенящую тишину, будто заточенный нож. Огонь на его бороде и бровях вспыхнул с новой силой, будто почувствовав злобу своего хозяина, но мужчина этого словно и не заметил. Ему… не больно? — Звони директору этой шарашки, чтобы этот ребёнок был у моего дома через четыре минуты!
Второй мужчина что-то проблеял совершенно тихо, однако услышать это мне было не дано. Я отключаю внешний мир и вслушиваюсь в звенящую пустоту внутри себя, тут же проваливаясь в спасительную темноту.