17 мая 1933 года. Детский Лондонский госпиталь.
Том нехотя открыл глаза. Все тело ломило и, откровенно говоря, Том чувствовал себя не очень. Казалось, вся голова представляла собой сплошной синяк, на лице болезненно ощущались неглубокие порезы, а распухший нос мешал нормально дышать и говорить. В довершение всего передние молочные зубы тоже отсутствовали. Остальному телу досталось не меньше, синяки и ссадины присутствовали практически везде по всему телу, ступни были обожжены и горели под бинтами с лечебной, но ужасно вонючей мазью. Вторая нога была сломана и находилась в гипсе. Осматривая себя и непроизвольно морщась от неприятных ощущений, Том невольно вспомнил о событиях, предшествующих его теперешнему состоянию, и вздрогнул. От этого в и без того прохладной комнате стало еще холоднее, но Том не исключал, что его просто знобит. В больнице он был уже третий день, но в себя он пришел только вчера, и тогда ему было совершенно не до размышлений. Сейчас, когда появилось время все немного обдумать, Том отчетливо понял, что произошедшее с ним явно не укладывалось в рамки нормальности. Вскоре за дверью раздались невнятные звуки и голоса, затем в комнату кто-то заглянул, и размышления Тома были прерваны.
— Уже очнулся? Ты ведь Том, не так ли? Как чувствуешь себя? — сказал вошедший, и мальчик посмотрел на неожиданного визитера. На нем был нараспашку одет белый медицинский халат, под которым была казенного вида клетчатая жилетка, на ногах были черные брюки, в свете от окна казавшиеся темно-коричневыми, а вместо ботинок на ногах почему-то были больничные тапочки для посетителей.
— Здравствуйте. Нормально, наверное? — немного хрипловатым голосом с шипящими нотками сказал Том, стараясь одновременно незаметно рассмотреть посетителя и прислушаться к своим ощущениям. — А вы кто? На врача вы не слишком похожи, — несколько неуверенно заметил Том.
В следующую секунду Том поморщился от ощущений: во время размышлений, в которые он погрузился, он почти не двигался, находясь в не очень-то удобной позе. И сейчас все тело его одеревенело и затекло, но осознание этого началось только сейчас. По телу начали пробегать жгучие мурашки. Пришлось потихоньку начать шевелить своими конечностями и разминать затекшее тело.
— Зови меня доктор Уилсби, — сказал незнакомец, посмотрев в лицо мальчика и теперь с интересом рассматривая цепким и быстрым, но каким-то «липким» взглядом повреждения юного пациента. Вчерашних докторов Том запомнил, пусть он и не знал их имен, но в лицо опознать мог на все сто процентов. И доктора Уилсби среди них точно не было, о втором значении слова «доктор» Том даже не догадывался. Казалось, что незнакомца нисколько не интересовало само здоровье Тома, и потому мальчик решил, что незнакомец ему соврал. В своих размышлениях Том прекрасно осознал, что происшествием, в котором пострадало столько детей, пусть даже и из приюта, должны были заинтересоваться власти, и поэтому Том решил, что перед ним полицейский. Отношения же с полицией у приютских были, мягко скажем, плохими. Сотрудничать с полицией считалось очень-очень дурным проступком, и Том скорее по привычке, нежели осознанно решил, что сообщать что-либо не будет. Но поскольку ему тоже было интересно, что произошло, и как ЭТО будет выглядеть со стороны, он осторожно задал встречный вопрос в надежде узнать подробности происшествия:
— Вы расскажете мне, что произошло и почему я здесь?
Сам же Том объяснить что-то вразумительно не мог. Да и вряд ли кто из взрослых поверил бы в правду о случившемся. Ведь даже в сказках газовые баллоны не летают за обидчиками, преследуя их по всему помещению. А уж светящаяся сфера, которая спасла его, когда баллоны взорвались... Впрочем, он был не единственный, кто это видел. Газовые баллоны гоняли по кухне и столовой всю банду Пена, так что следовало узнать, что с ними. Ведь, если они решат, что это он виноват в этом происшествии, ему не жить.
— Ты не помнишь, как ты сюда попал? — мальчик пожал плечами, тут же болезненно вздрогнув. А легкая и без того неестественная улыбка все же покинула лицо «доктора» Уилсби, вместо нее на лице отразилась легкая досада. Видимо, «доктор» рассчитывал на другой ответ. Но Уилсби быстро взял себя в руки и, придя к каким-то своим выводам, начал задавать вопросы:
— Что последнее ты помнишь?
Том на некоторое время задумался: если его собеседник действительно полицейский, как решил про себя Том, малейшая оговорка может плохо кончиться. Поэтому приходилось тщательно выбирать, что следует сказать полицейскому. Откровенно лгать тоже было нельзя: если его поймают на вранье, отвертеться от проблем потом будет значительно труднее. Наконец, он вспомнил, что перед тем, как попасться на глаза банде Пена, их обругала повариха, у которой они в очередной раз выпрашивали остатки вечернего хлеба.
— Нас обругала повариха, когда мы зашли в кухню, — сказал Том, смотря то в потолок, то на свои перебинтованные ноги. Это был маленький трюк, которому его научил кто-то из старших. Не смотреть в глаза собеседника, делая вид, что думаешь о своем, и говорить только ту «правду», которую нельзя опровергнуть. Это не позволяло усомниться в словах. Ведь рано или поздно сказанное подтверждалось, и словам начинали верить, а отведение взгляда симулировало растерянность, скрывало некоторые эмоции и процесс обдумывания, которые могли выдать ложь. Все вместе это позволяло вызвать доверие.
— Вы заходили прямо в цех? — спросил Уилсби, пытаясь вцепиться взглядом в глаза мальчика. Но тот лишь смущенно опустил лицо.
Том решил, что говорить про кухню что-либо было нельзя, легко можно было «спалиться» на мелочах, которые неизбежно найдутся. Ведь именно в кухне они и столкнулись с бандой Пена.
— В кухне произошел взрыв, и твои друзья пострадали, и поэтому я здесь. Я надеялся, что ты поведаешь мне, что произошло, — ответил Уилсби. Он хотел еще что-то сказать, но Том уже сообразил, как прекратить неудобный разговор.
— Что стало с Майком? Он тоже здесь? — громко почти требовательно спросил Том, изображая сильное волнение за «друга». Строго говоря, Майк не был его другом, но сейчас это было неважно, ведь Тому нужен был только предлог, чтобы «сорваться в истерику». Девчонки из старших как-то рассказывали, что с некоторыми полицейскими это иногда срабатывало, когда их ловили на чем-то мелком. Решив, что сейчас как раз тот случай, когда это поможет, пусть даже на время, Том приступил к осуществлению этого маленького плана.
Раздосадованный Уилсби не сразу заметил, к чему ведет их разговор, и попался в ловушку, неправильно среагировав на вопрос.
— Твой друг умер, — ответил «доктор», и по реакции мальчика понял, что это был неправильный ответ.
— Умер?! — Том повысил хриплый голос, практически срываясь на крик. — А мои друзья? Они тоже?! — приоткрыв рот и часто дыша, он старался неотрывно смотреть глазами в нос следователя из-под приподнятых бровей. Затем, делая вид, что собирается вскочить, он сделал несколько дерганых движений в разные стороны, и попытался вскочить на ноги, якобы забыв о гипсе, и, наконец, запутался в одеяле и стяжках бинтов, чуть не упав по-настоящему.
— В вашем приюте произошел взрыв. Твои друзья, к сожалению, погибли, — уже по инерции сказал «доктор», в сердцах чертыхнувшись. Он, наконец, начал осознавать свою ошибку, и проклинать тот час, когда согласился ехать к ребенку-свидетелю. Все-таки дети не были его профилем, и теперь требовалось приехать сюда снова, но уже позже, когда ребенок придет в себя после известия. Сейчас же ему следовало прервать беседу, пока ребенок окончательно не сорвался. Но со своим решением он опоздал. Том уже воспользовался ситуацией, во всю изображая невменяемость.
— Что значит взрыв?! — уже кричал Том, старательно тряся руками в разные стороны, стараясь не задевать движениями те области тела, которые затрагивали синяки, чтобы было не так больно.
— Сестра, дайте ребенку успокоительное! — и уже тихо, чтобы не слышал мальчик, сообщил подошедшему с сестрой врачу, что будет послезавтра.
Подбежавшая на зов медсестра, чуть ли не насильно влила что-то в рот Тому. От неожиданности чуть не закашлявшись, Том все же проглотил то, что давала ему медсестра. Средство было редкой гадостью на вкус, но Том и вида не подал, продолжая извиваться на больничной кровати. К его удивлению, через минуту микстура действительно подействовала. Том начал чувствовать сонливость и решил, что пора заканчивать представление. Он начал успокаиваться. Его посетитель заметил это и после короткого разговора с доктором вышел за дверь.
Когда следователь уже был за дверью, Том услышал, что у мальчика (т.е. у него) большой шок, что, возможно, он видел смерть своих друзей, но может ничего не помнить из-за шока...
Тому уже хотелось спать из-за лекарства, и потому он не сразу осознал простую истину. Банды Пена больше нет, она погибла, а значит, ему никто не будет мстить.
***
Спустя почти неделю его, наконец, выписали из больницы. Нельзя сказать, что у него все зажило, но больше бесплатно его лечить не хотели. Впрочем, чувствовал он себя неплохо, ожоги сошли, ссадины затянулись, сломаная нога уже сросталась, хотя он все еще ходил с костылем и защитной шиной, которую теперь надевал сам. Ну а оставшиеся синяки уже не причиняли той боли, которая была в первые дни. За это время «доктор»-следователь еще несколько раз навещал Тома, и мальчик даже устал от него. По его мнению, было в этом взрыве что-то странное, и похоже следователь чувствовал, что мальчик что-то недоговаривает. «Доктор» Уилсби часто задавал почти одни и те же вопросы, но в разной формулировке. Пытался поймать Тома на противоречиях.
Однако Том твердо решил ничего не рассказывать о случившемся, уверяя всех, что ничего не помнит.
Впрочем, было в этой ситуации и что-то хорошее: по всему выходило, что Том был в самом эпицентре, но почти не пострадал, а ВСЯ! банда Пена погибла. Самого Пена даже опознать не смогли толком. Для Тома это было хорошо. Из-за взрыва часть приютских детей разместили в других приютах, и в этом приюте старших больше не было. Директора уволили, по слухам даже хотели судить, но дело развалилось, так и не начавшись. Узнав об этом, Том поморщился, он был уверен, что ненавистный директор просто купил комиссию.
А еще Том нашел себе друга. Нашел в прямом смысле. На третий день после возвращения из больницы он выскользнул в парк неподалеку от приюта и обнаружил в зарослях маленькую змею — молодого питончика. Парк на окраине городка граничил с лесополосой, и змеи там были не редкостью. Но эта встреча потрясла его, на какое-то время он даже решил, что сошел с ума. А все потому, что змея говорила!
***
Через неделю из-за этого он чуть не попал в психушку, но уже по-настоящему. Когда временный директор все же обнаружил змею и по этому поводу устроил ему разнос, Том, не подумав, заявил, что змея говорящая и ее нельзя никому отдавать. Тут то и выяснилось, что Нагайна самая обычная змея и что слышит и понимает ее только сам Том. Управляющий тогда решил, что с мальчиком что-то не то, и отбирать змею сам не стал, но вскоре приют посетил психиатр.
Том очень боялся этой встречи. Он понял, что этот момент обязательно наступит, как только сообразил, что это он особенный и только он мог говорить со змеёй. Но все обошлось. Том страстно хотел, чтобы доктор не заметил в нем отклонений и не увез его еще куда-нибудь, да и с новым другом расставаться ему не хотелось. Доктор задавал какие-то странные вопросы, но в какой-то момент словно перестал его замечать и просто писал что-то в свой журнал. А потом доктор ушел, напоследок сказав управляющему, что с мальчиком все в порядке, ему просто не хватает общения. Том после посещения доктора чувствовал себя очень уставшим, а Нагайна была очень довольна, она почему-то была уверена, что это Том что-то сделал доктору, чтобы тот от него отстал. Вскоре Том и сам убедился в своих уникальных способностях. Он все чаще стал замечать, что если что-то очень хочет от кого-то, то этот кто-то в какой-то момент начинает делать именно это.
Осознанно Том начал учиться внушению совершенно случайно. Спустя почти год после взрыва, наконец, отремонтировали неисправное крыло здания. И новый директор как-то оговорился в разговоре с кем-то из служащих из надзорной палаты, что не хочет, чтобы в приют возвращали тех детей, которых ранее разместили в других приютах. Это был первый раз, когда Том осознанно заставил этого служащего увериться в том, что этого делать не следует.
***
30 июня 1938 года.
Том сидел в своей комнате. Да, теперь у него была своя, личная, пусть и тайная комната. Даже новая директриса побаивалась в нее заходить. Огромный змей расположил свои кольца у ног Тома и плавно перетекал, словно жидкий металл, из одной формы в другую. Голова змеи расположилась аккуратно под правой рукой Тома, так что со стороны могло показаться, что это просто оживший подлокотник.
Все детдомовские втихаря от взрослых подкармливали змею чем могли: боялись, что если она проголодается, то запросто задушит кого-нибудь из них, и предпочитали быть голодными сами, но змею накормить. Впрочем, в помещении змея появлялась нечасто. Две поварихи тоже ужасно боялись этой змеюки и неоднократно жаловались директрисе, но связать появление змеи и мальчика они не могли. Но все вызываемые директором службы почему-то ничего не могли сделать. Порой они просто забывали, зачем пришли.
Вскоре директор просто плюнул на это. И тем неожиданней стал визит этого странного профессора со странным именем. Но вначале было письмо.
Странный конверт выглядел так, словно прибыл из другой эпохи. В самом письме некий А. Диппет, директор какой-то школы Хогвартс, даже не уведомлял, а скорее констатировал как свершившийся факт, что скоро его приют посетит его профессор и, возможно, примет часть его воспитанников в свою школу на обучение. Директор приюта как-то бурно отреагировал на это письмо. Он было решил, что это розыгрыш, и порывался его не то просто сжечь, не то порвать и выкинуть. Однако он этого не сделал. Его настораживал повелительный тон письма, так пишут высокие чиновники, и директор приюта решил перестраховаться и подготовиться к встрече. Вскоре прибыл и сам профессор...
