я, ты, мы

1989 Джемин провожает лето, сидя на парапете у самой реки в своем душном и пыльном городе, вспоминая о событиях псоледней пары насыщенных месяцев. Он пытается припомнить каждую важную деталь, закусывая губы, заламывая пальцы, вдыхая отравляющий сигаретный дым. Между прочим, Джемин не курит – почти. Случается это лишь иногда, когда ему нужно расслабиться или наоборот – сосредоточиться. Хотя этим летом он пообещал, что больше курить не будет, но почему-то теперь нарушает данную клятву. А может, она и вовсе была дана в каком-то дальнем сне, и потому Джемин даже не считает нужным ее сдерживать. Вскоре, сделав лишь пару затяжек, покрутив сигарету меж пальцев, совесть все-таки берет верх, и он ее выкидывает, предварительно потушив о шершавую каменную поверхность парапета. Глядя на реку, Джемин невольно вспоминает море, которое этим самым летом стало одним большим благословением – самым грандиозным событием, возможно, даже не этого года, а целой жизни. В свои зеленые семнадцать Джемин еще ничего не смыслит в жизни, но уже странным, удивительным образом понимает, что ему просто жизненно необходимо видеть море, тянуться к нему, даже если раз в год – на одну лишь секунду. Маленькое мгновение. Возможно, виною все те же лето. Точнее, один человек, который сделал это самое лето столь волнующим, ярким, головокружительным, что теперь Джемин не забудет его никогда – то ли лето, то ли этого чертового человека. Ли Джено. Старше лишь на каких-то неполных четыре месяца. Ростом такой же, как и Джемин. Умом ушел тоже не особо дальше. Все в нем самое обычное, что можно найти почти у любого человека, – так думал Джемин в первую встречу. Думал. Теперь же Ли Джено – это яркая вспышка света, одуванчиковое поле, морской бриз, мятная жевательная резинка, дурацкие желтые кеды, самые яркие на целом свете улыбки и родинки: одна у самого глаза, другая, чуть менее заметная, – на кончике носа. Эти родинки Джемин целовал. Нежно, осторожно, мягко, невесомо. И молился, чтобы это никогда не заканчивалось: чтобы он мог целовать нежную, будто нетронутую ни солнцем, ни ветром, кожу. Больше не молится – как оказалось, никто его словам никто внял. Было глупо рассчитывать на что-то иное, но Джемину ведь так хотелось, чтобы это стало правдой. \ Встретились они в маленьком, почти безлюдном городе у самого берега моря. Здесь всю свою жизнь прожила джеминова бабушка, тут же выросла и его мать, однако он сам тут – впервые. Теперь же по тем же улочкам, по которым некогда гуляли его предки, где провели свои жизни, оставили кусочки себя то тут, то там, гулял и сам Джемин, несмотря на то, что даже не собирался оставлять здесь от себя совсем ничего. Это место ему совсем чужое, неродное и вовсе неказистое, но в то же время тихое, умиротворенное и невероятно спокойное, словно время здесь бежит значительно медленнее, чем в привычном ему большом душном городе. Казалось, что обойти этот городок можно за полчаса – час максимум. Так, наверное, и есть – Джемин совсем забыл засечь время, пока петлял между небольших домов, прежде чем выйти к безлюдному пляжу к вечернему часу. Море – огромное, безмерное, уходящее в бесконечность за горизонт – сразу поразило Джемина. Ему от открывшегося вида почему-то захотелось просто по-детски кричать и радоваться, потому что куда ни посмотри – морская гладь, спокойная, но оттого не менее величественная, немного пугающая и при этом абсолютно притягивающая своей неизвестностью. Джемин сел на все еще теплый после полуденного зноя песок, достал из кармана шорт пачку сигарет, которые таскает с собой везде и всюду, высунул одну, затем по наитию повертел с минуту ее между пальцев, все еще глядя на море, прежде чем поджечь ее и вдохнуть едкий призрачный дым. Сейчас ему шестнадцать. Впервые закурил Джемин в 13 вместе с дворовыми мальчишками – на спор. В следующий раз закурил в 14 от того, что так сильно хотелось расплакаться, что он был готов выть, но по неведомому соображению решил заглушить эту боль куревом. Тогда его чувства впервые отвергли. Это было так глупо, что сейчас Джемину хотелось просто рассмеяться – ну какие, черт их подери, могут быть чувства в 14 лет? После курение стало какой-то привычкой; может и нечастой, но все же вредной и назойливой, от чего иногда аж чесались руки – так сильно хотелось втянуть клубы никотонового дурманящего пара. Море успокаивает, – подумал про себя Джемин, глядя вдаль на небо, разукрашенное самой нежной пастелью, на воду, похожую на мутное, синеватое зеркало, вдалеке проплывающие корабли, похожие скорее на крохотных китов. Почему-то он вспомнил о том, как в детстве любил смотреть на маленькие кусочки неба – его осколки – между громадных, однотипных, серых высоток города. Он воображал, что может дотянуться до этой синевы – такой близкой она тогда ему казалось. Глупо. Теперь же, глядя вдаль, Джемину небо казалось абсолютно недостижимым, но оттого не менее говолокружительным. Маленькие облачка сигаретного дыма скоро уносились морским бризом и размазывались по небу сероватыми разводами, а затем так же быстро исчезали. Джемин даже не обращал внимания на проходящее время, пока кончики пальцем не одало острой, жгучей болью от тлеющей сигареты. Сколько он так просидел, глядя в никуда, выкурив несколько сигарет подряд? Джемину думается, что не меньше вечности. И уходить отчего-то совсем не хотелось, будто что-то крайне важное держало его на этом пляже, заставляя остаться. Поэтому Джемин просто решил пройтись вдоль берега у самой кромки воды. Море – немного прохладное – изредка касалось джеминовых ступней в сандалиях, которые то и дело вязли во влажном песке. Джемин решил их снять и идти дальше босым. Да, так действительно легче. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, когда Джемин осознал, что вновь выпал из времени. Мягкий бриз приятно щекочет кожу, треплет пряди волос, которые Джемин даже не намеревается пригладить – все равно и так вечно растрепанные. Когда-то мать говорила, что это детское, с возрастом пройдет, потому что пряди джеминовых волос были такими же непослушными, как и сам Джемин. Тогда она бралась осторожно расчесывать его макушку, погляживая Джемина по голове, рассказывая очередную увлекательную историю, чтобы тот хоть немного успокоился. От этих теплых воспоминаний у Джемина на лице невольно возникла улыбка, да и на душе стало как-то приятно. Сейчас он уже совсем другой, и с матерью отношения у Джемина в последнее время не особо ладятся – все будто валится из рук, не слушается, ломается. Когда-то он искренне думал что с возрастом все становится только проще, понятнее и легче. Но пока все только наоборот. В детстве все работало согласно правилам, было только хорошее, плохое и ничего между, проблемы решались сами по себе. Теперь же все не настолько однозначно и просто. – Дурак, – обзывает сам себя Джемин шепотом под нос, будто на пляже есть кто-то еще, когда на деле – ни души. Дойдя до далеко уходящего в море пирса, у которого была пришвартована лишь одна лодка – и та уже давно побитая временем, точно негодная – Джемин увидел на нем вдалеке у самого края, где обрывалась бетонная поверхность и начиналось зеркальное море, фигуру. Издалека Джемин заметил лишь белоснежную рубашку, синие шорты, темную макушку, не разглядев ни единой черты лица. Человек на самом краю вдруг расставил руки в стороны, будто он вот-вот взмоет в небо, дунь ветер чуть сильнее. Но, оставшись так же на земле, фигура вновь опустила руки, не переставая глядеть куда-то на горизонт, за которым к этому времени уже скрылось солнце, окрасив небо в пурпурный, фиолетовый, синий, рассыпав на огромной высоте крохотные, все еще блеклые звезды. Джемин, сам того не понимая, засмотрелся, не способный оторвать взгляда. Человек даже издалека казался таким свободным и искренним, почти по-детски, что у Джемина даже кольнуло в груди. В следующее мгновение фигура обернулась в сторону пляжа, и Джемин отчего-то испугался, когда понял, что чужой взгляд направлен на него. Ему показалось, что он нарушил какое-то святейшее таинство, и теперь этому не было прощения. И оттого Джемину сразу стало как-то и стыдно, и страшно, и смущенно, что он просто побежал, куда глаза глядят: лишь бы подальше отсюда, от этого пляжа и этой фигуры – как оказалось, такого же обычного парня, как и сам Джемин. От его взгляда, легкого, ясного, приветливого и самую малую долю удивленного, Джемина всего будто прошибло насквозь. Узкие улочки миновались быстро одна за другой, мелькая то разноцветными заборами, то зеленеющими ивами, то уличными фонарями. Он заметил меня? – задавался вопрос Джемин, сбивая дыхание скорым бегом. Пускай городок и казался совсем маленьким, но Джемин уже бежал целую вечность – или ему так просто казалось. Даже если заметил, что в этом такого? Ничего ведь странного, верно? – продолжал задаваться вопросами Джемин, еле удержавшись на ногах, чтобы не споткнуться о собственную сандалию на маленькой развилке между домов. А вот то, что я убежал – уже точно странно, будто подсматривал! – тараторил про себя Джемин, уже чуть замедляя шаг от осознания, что погони нет. Да и с чего бы она должна быть? С трудом дышащего Джемина от усталости согнуло пополам, легкие будто сдавило, а горло горело от резко посвежевшего к вечеру воздуха, ведь он сам горел. Опершись рукой о забор, чтобы не упасть прямо на землю, Джемин простоял так еще несколько минут, глядя в землю, на свои сбитые, исцарапанные в от беготни стопы в сандалиях. Но ссаднящей боли Джемин вовсе не ощущал. Когда дыхание почти пришло в норму, а легкие больше не полыхали, Джемин отчего-то взглянул вверх к уже потемневшему небу, которое сейчас заграждал один из уличных фонарей, к которому столь наивно и настойчиво пытались прибиться все собравшиеся в округе насекомые. Поближе к блаженному недостижимому солнцу, его жару, способному одновременно и дарить жизнь, и ее отнимать. Глупо. Джемин медленно поплелся к дому бабушки, петляя между незнакомых улиц, пытаясь припомнить, на какой именно из них стоит небольшой одноэтажный дом с красной черепицей и настоящим маленьким ботаническим садом у входа. Цепляя подошвами сандалий неровный асфальт, Джемин думал о своем: о море, о теплом песке, о том странном парне – и вдруг почувствовал почти невыносимую нужду закурить. Но, как на зло, не нащупал столь нужную пачку ни в правом, ни в левом кармане шорт, а после выругался себе под нос от мысли, что сигареты скорее всего выпали, когда он совершал свой грандиозный побег. Джемин просто устало вздохнул, не найдя в себе никакого желания отправлять на поиски утерянного. Домой он пришел ко времени, когда звезды уже во всю сияли на небе. Его встретил привычный домашний аромат – он уверен, что подобный, слегка пыльный, цветочный, с нотками дрожжей и сладости запах, витает в любом бабушкином доме, хотя ни в каких других ни разу не бывал. Да и здесь он тоже впервые. Снимая обувь, Джемин в очередной раз заметил кровоточащие стопы – на этот раз они уже ожидаемо покалывали, но скорее лишь от того, что в них попали песчинки и грязь. – Где пропадал? – привычным заботливым тоном произнесла суетящаяся на кухне вместе с бабушкой мать, когда Джемин проходил по коридору, чтобы пройти в выделенную ему комнату. – Да так, загулялся, – Джемину отчего-то совсем не хотелось рассказывать о всех событиях этого вечера – то ли от бессилия, то ли от того, что теперь это стало его небольшим секретом. А ведь когда-то он был готов предоставить матери любую свою тайну, открыть каждую страничку души и рассказать все-все, что у него на душе. С каких-то пор – Джемин даже не успел осознать этот момент – все изменилось. Может, просто он перестал быть тем самым непослушным ребенком, или тайн и секретов постепенно скопилось такое огромное множество, что их не рассказать даже за целую ночь. В любом случае, Джемин просто понимал, что как раньше не будет. В своей комнате Джемин сразу же рухнул на кровать, глядя на вычурную, пыльную от времени люстру. Яркий свет сразу же ослепил, потому он прикрыл глаза, и яркий пятна под веками начали превращаться в головокружительные картины этого дня: долгие дороги вдоль лесов и бесконечных полей, временами превращавшиеся в змейки без покрытия, а после тихое, спокойное море, в котором плескаются отражения лилового неба, затем – пирс, белая рубашка, мягкий взгляд, опасливый, но очень добрый. Той ночью Джемину снились белые чайки, летающие меж пушистых облаков в синем-синем небе. \ Лето возле моря, оказывается, не такое знойное и жестокое, как в душном бетонном городе. Здесь, на берегу, оно нежное, с привкусом соли на губах и ласковым, не палящим, словно в последний раз, солнцем. Джемин в этом удостоверился лично, когда следующим же утром встал довольно рано по собственным меркам с кровати в приподнятом настроении, съел самый вкусный за долгое время завтрак и первым же делом после этого отправился на пляж. – Я к морю! – произнес, вытаскивая из чемодана полотенце, он матери, которая вновь чем-то занималась на кухне. – Не опаздывай на обед! – крикнула она Джемину уже в след, когда тот уже почти в припрыжку вышел на улицу. Он вдохнул свежий воздух полной грудью и отправился вдоль улочек к морю, на этот раз замечая пару небольших магазинов, которые прошлым вечером уже были закрыты. Подходя ближе к берегу, дорога состояла из больших бетонных плит, и Джемин, словно оказавшись в детстве, перепрыгивал с одной на другую, чтобы ни в коем случае не наступить на щель между ними и не "утонуть". Пляж и сегодня был пустым и безлюдным, только где-то в далеке в море виднелась рыбацкая лодка. Джемин сразу же стянул с себя всю ненужную одежду, бросил вместе с полотенцем на пляже и рванул в воду, сразу нырнув в нее с головой. Приятная прохлада окутала все тело, обогретое жарким солнцем, от чего по коже пробежались мурашки. Вынырнув, Джемин заулыбался тому, как же все-таки это замечательно – вот так просто радоваться тому, что есть. Солнечный свет зайчиками скачет по воде, оставаясь на влажных ресницах радужными искорками. Губы соленые-соленые. Вроде, самый разгар лета, а в воде так хорошо, прохладно, что будь джеминова воля, он бы никогда из моря и не вылез. Все это отчего-то так впечатлило Джемина, заставило радоваться, словно ему снова лет пять, и он впервые попал на аттракцион, на котором мечтал побывать уже очень давно. Даже выходя из воды, на теле остается приятная прохлада благодаря бризу, а вскоре солнце и вовсе начинает осторожно греть кожу, облипшую песком. Когда же вновь становится жарко, можно побежать и окунуться в воду, а после этого вынырнуть и снова греться на солнце – и так по кругу. Примерно так и проходит пара утренних ранних часов Джемина. – Как хорошо, – тянет он, лежа на горячем песке, прикрывая лицо ладонями от слишком яркого солнца. После, обсохнув, стряхнув с себя весь налипший песок, Джемин одевается и отправляется домой. За это утро ему даже ни разу не захотелось закурить, что на самом-то деле удивительно, потому что последние несколько недель сигареты были его единственным спасением, а теперь о них даже не думалось. Может, просто не было напоминания о них в кармане. Очутившись, наконец, дома, Джемин ощутил легкую истому, завалился на диван в гостиной и почти провалился в сладкий сон, уткнувшись носом прямо в подушку, но ровно в тот момент, когда реальность уже соприкасается с воображаемым, его выдернули из сна: – Обед готов! – протянула мать из соседней комнаты, но Джемин даже не почувствовал разочарования от прерванного сна, а лишь улыбнулся и, зевая, отправился на кухне, где за столом уже сидели мать и бабушка. На удивление, в обед даже завязался разговор, чего между Джемином и матерью не случалось уже последние пару лет. Говорили обо всем на свете, начиная от горячего здешнего солнца, заканчивая детством бабушки и джеминовой не самой примерной учебой. Хотя, честно говоря, Джемин не считает себя недалеким – просто нет мотивации прикладывать какие-либо усилия. Он не видит не то чтобы своего будущего – даже не видит себя через неделю, а может, и через день. – Ты был сегодня у моря? – спросила бабушка, когда Джемин запихивал в себя очередной рисовый пирожок. – Ага, – пробормотал он, пытаясь прожевать все то, что накопилось за щеками – отчего-то аппетит у Джемина сегодня разыгрался не на шутку, – и купался, и загорал, а потом снова купался, и так раз десять, пока не вернулся домой. Бабушка мягко рассмеялась, глядя на джеминову мать – свою дочь. – Помнишь, как ты так же пропадала у моря целыми днями, когда была маленькой? – Да, – заулыбалась она, – море здесь какое-то необычное. Джемин засмотрелся в окно: на облака, проплывающие по небу и на птицу, усевшуяся на вишню во дворе и певшую свою мелодию. – У меня здесь было столько друзей, что всех даже не пересчитать. Мы играли целыми днями, строили морские замки, а потом убегали подальше из города, в поля рядом с лесом и рвали одуванчики, затем плели из них одуванчики, прячась в тени деревьев, а потом снова бежали к морю и плавали почти до самой ночи, – продолжила мать Джемина мечтательно и с еле заметной печалью в грусти, – а потом в один миг все закончилось, все повзрослели, разъехались, и теперь мы при встрече наверняка друг друга даже не узнаем. У Джемина внутри что-то екнуло. Легонько заныло, затрепетало от маминых слов. Что-то в них было такое одновременно и невероятно счастливое, и непостижимо печальное, что Джемину еще не было известно. Отчего-то именно в этот миг он осознал, что и сам однажды испытает нечто подобное – то самое чувство, когда нужно расставаться с чем-то для тебя невероятно важным и жизненно необходимым, потому что время не останавливается. Ничто и никто не остается в моменте – все идет, бежит, летит вперед на космической скорости, а ты этого даже не замечаешь, потому что когда сам несешься слишком быстро кажется, что все вокруг замедляется, а потом и вовсе замирает. Хотя на деле ты один-единственный тормозишь, отставая от целого чертового мира. – Но это было уже так давно, что уже и неправда, – заулыбалась мать, и Джемину было понятно сразу, что улыбка эта скорее дежурная, чем искренняя. Но вскоре разговор вновь стал веселым и жизнерадостным, снова обо всем и ни о чем сразу. Джемину полегчало, а вскоре он и вовсе отвлекся от ненужных печальных мыслей – у него их и так полная голова круглый год, поэтому хотя бы сейчас он изо всех сил пытается отогнать их от себя как можно дальше. Здесь отвлекаться выходит намного проще, потому что ничего не напоминает о злосчастном железобетонном городе и таких же каменных, будто живые изваяния, людях. \ – Ты мой лучший друг, – знакомый голос болезненно режет уши, – ты же знаешь, что можешь доверить мне что угодно. Нет, не могу! – хочется кричать Джемину, но получается лишь задыхаться от подступивших комом к горлу слез. Но он их не прольет – не имеет права, ведь тогда потеряет и свою гордость, и самого себя. У него никогда ничего не болело так сильно, как сейчас, и это все даже не от побоев, от ссадин, синяков, зияющих ран и тупой, гудящей боли в голове. Нет, ни за что не доверю! – пытается выкрикнуть Джемин, но получается лишь простонать от резкой боли, охватившей все его еще все еще немного по-детски несуразное тело. Хочется взвыть от собственной беспомощности. Потому что тогда мы станем никем, – хочет произнести, но на издыхании выходит только: – Никем... А дальше – мрачное пугающее беспамятство, от которого Джемину становится еще страшнее, от которого хочется забиться в угол и просто исчезнуть, перестать существовать, забыться. Но что страшнее – не получается и никогда не получится. Потому Джемин чувствует, как окончательно задыхается едким дымом, пытаясь спрятать лицо за разбитыми в кровь ладонями. А после просыпается в холодном поту в бабушкином доме на берегу моря. Вокруг стоит тихое и спокойное утро, из кухни доносится тихое копошение, оттуда же пахнет жареными яйцами и свежими тостами. Но Джемин все никак не может прийти в себя, отдышаться и успокоить вырывающееся из груди сердце. Ему было так страшно. Снова. Кошмары не снились ему уже довольно давно, а потому ударили еще больнее по и так израненным, уязвимым местам Джемина. – А я думал, что мне уже легче, – на выдохе произнес он, потирая глаза ладонями, чтобы окончательно стереть воспоминания о сне. Джемин ведь действительно думал, что оставил все события в прошлом, но, кажется, самого себя оставить там ему не получается. Как же ему хочется просто все это забыть, начать сначала, как было бы правильно. Джемин уже даже запутался в том, что есть правильно, а что – нет. Утро проходит неспешно: быстрый душ, завтрак, короткая сводка новостей по шумящему радио – Джемин никогда их не слушает, пропуская мимо ушей. После хватает сушащееся на улице полотенце и вновь отправляется на море повторять уже ставшие привычными за последние пару дней процедуры. Морской берег вновь встречает его приветливым мягким бризом и шумом волн, омывающих пляж. Здешняя простота успокаивает Джемина, все насущные проблемы забываются, и на душе сразу становится легче, будто ты оказался в каком-то чудесном сне. Полотенце, ставшее жестким из-за соленой воды, царапает кожу, когда Джемин в опускается на горячий песок и вытирает голову после очередного заплыва. Обгоревшие плечи, кончик носа, щеки и уши неприятно ссаднят, потому Джемин накидывает на плечи рубашку, а на голову надевает найденную у бабушки широкополую шляпу. Сегодня море в знойном мареве сливается с небом на горизонте, и эта картина завораживает Джемина: ему думается, что если плыть достаточно долго, то можно даже доплыть до облаков, а после и до солнца, даже не обжегшись, потому что в воде прохладно и свежо. Он улыбается этой детской наивной идее и принимается стряхивать песчинку за песчинку с ладоней, а после со ступней, раны на которых уже почти полностью затянулись, а некоторые и вовсе зажили – бабушка как-то говорила, что морская вода лечит. После моря обед, ленивый полуденный сон, а вечером – снова море. Такое расписание для Джемина стало почти что идеальным. Во время заката морской берег нравится ему невероятно сильно – тогда оно кажется действительно волшебным, будто живым существом, – дышащим, слышащим и чувствующим. Джемин, сам того не замечая, иногда рассказывает ему свои мысли, о которых больше никому не может поведать. Легче выпускать все эти эмоции кому-то неизвестному – особенно морю, оно ведь ни с кем больше не поделится джеминовыми переживаниями, не разболтает дворовым ребятам, не разнесет дурацкие слухи – лишь терпеливо выслушает, и унесет все секреты вместе с ближайшим отливом в свои пучины. Так он делает и этим вечером, шагая в воде по щиколотку, собирая разноцветную гальку и омытые кусочки стекла в ладони. – Прошлым летом в это же время я думал, что уже никогда не смогу быть счастливым, – негромко произносит Джемин и улыбается себе под нос от того, каким он был глупым. Выходит натянуто, совсем неискренне. – Если честно, иногда я думаю так и сейчас. – Почему? – доносится из-за спины негромкий низкий голос, из-за чего Джемин слегка вздрагивает, потому что думал, что здесь он совсем один. Оборачиваясь, Джемин видит парня – по виду своего одногодку, в голубой в белую тонкую полоску выглаженной рубашке, широких джинсовых шортах, босого с желтыми кедами в руках. В нем он почти сразу узнает того самого человека на пирсе, от которого позорно сбежал в самый первый день. Джемин замялся, смущенный чужим присутствием. Он, поглощенный собственными размышлениями, даже не услышал чужих шагов, а теперь придется объясняться. Так еще и перед ним. Но, похоже, незнакомца с пирса действительно искренне интересовал заданный вопрос. Тот глядел прямо на Джемина, и в момент, когда они пересеклись взглядами, он заметил под глазом незнакомца небольшую родинку. Она ему сразу же показалось милой. – Может, я просто не заслуживаю быть счастливым, – просто отвечает Джемин, будто он репетировал этот ответ у себя в голове. Парень в ответ лишь хмыкает, делая пару шагов навстречу Джемину, и произносит: – Мне всегда казалось, что каждый человек заслуживает быть счастливым. Он произносит это так наивно и мягко, что Джемину хочется поверить, что так и есть на самом деле. Но он убеждал себя в обратном так долго, что теперь уже не может принять никакую другую правду. Джемин оглядывает незнакомца немного опасливо, словно тот может причинить ему какой-то вред, хотя по виду так совсем не скажешь – просто Джемин привык не доверять людям. – Как тебя зовут? – На Джемин, – отвечает кратко он и смотрит себе под ноги. – А меня Ли Джено, – произносит тот в ответ непринужденно, словно он – ветерок. – Тогда будем знакомы, Джемин. Джено протягивает ему ладонь в приветственном жесте, и на его лице появляется искренняя, неподдельная, слегка скромная улыбка, которой Джемин немного удивляется. Наверное, он просто отвык, что люди могут быть столь открыты и чистосердечны. Может, в таких маленьких городках у берега моря все люди такие же – откровенные, и сам Джемин, возможно, был бы таким же, если бы вырос тут, воспитанный ярким солнцем, тихим морем и узкими, уютными улочками, где каждый знает друг друга. Джемин тянет свою ладонь в ответ и осторожно сжимает чужую, даже не осознавая, что на его собственном лице появляется еле заметная самая искренняя за последние несколько месяцев улыбка.