Тот, кого я знал раньше

       «Простой пережиток прошлого, прошептал Стэн, призрак из тёмного детства».  — Здравствуйте, дайте пачку пластырей и бутылек йода.        «Люди из прошлого иногда появляются, это нормально. Только не надо давить на старые раны, хорошо?»  — Беллатаминал в таблетках, будьте добры.        «Спокойно, люди не знают заранее, где они встретятся и как повернётся судьба. Будь уверен, он и не помнит даже».  — Ты знаешь чего. Двадцать грамм. «Те слова, те сигареты ведь ничего не значат. Вы были детьми».  — Вы идёте, мистер Урис? Я вас подвезу. «Получается, если это ничего не значит, то надписи на руках просто царапина. И не более. Но может он помнит? Я был так жесток…»  — Вот тут мы и живём, мистер Урис… или может Стэн, — она вопрошающе глянула на его опечаленное лицо, рассматривающее дом. Он кивнул на своё новое прозвище, а на его тонких поддернутых губах даже мелькнула улыбка.       Со двора соседей, огороженного старинным частоколом, звонко и весело раздавалось кудахтанье кур. В доме ещё стояла тишина светлого летнего дня.       Гостиная соединялась с кухней венецианской аркой, а к кухне примыкала ещё небольшая комната, вся наполненная пальмами и ярко озаренная янтарным солнечным светом. Птица возилась там в покачивающейся клетке, и слышно было, как иногда сыпались, четко падали на пол зерна семени.        Многое в этом доме было не к месту. Черезчур широкий стол, еле помещающийся на кухне. Шторы-жалюзи, невписывающиеся в преобладающий в их доме стиль «французской деревни». И огромная арка, будто срисованная у Билибина.        Хозяина не было в доме. Зои осторожно достала посуду и отчего-то грустно посмотрела в окно. На её тонких плечиках, обрамленных белой рубашкой, наверное скопилось не одно горе. Казалось, она не здесь, а где-то за пределами дома. И Стэн видел как осточертела ей эта жизнь, запертая в нелепую венецианскую арку.  — Вы рыбу едите?  — Что, — переспросил Стэн, отгоняя собственное непонятное чувство грусти, — конечно!  — Вот и славно. Просто вы еврей и я точно не знаю, что для вас есть оскорбительно, а что в порядке вещей.  — Откуда вы, — длинный ноготь мужчины завис на мгновение в воздухе, указывая на Зои, — знаете, что я еврей?  — Мой муж сказал, — пояснила она. — Знаете, у меня есть знакомый раввин и он совсем не похож на еврея.        Она раскрыла резные дверцы шкафчика и достала оттуда декантер нелепейшего вида.  — А как он выглядит?  — Он молодой и совсем не носит бороды. Одевается он совершенно не в церковное: брюки и пиджак. Ужасного качества, к слову. Волосы жиденькие. И тощий как кот. Его звезда должна же быть на виду, так? Он же её запрятал. Совсем чудной.  — Вы думаете он не раввин?  — Я не знаю кто он, знаю точно — шарлатан, — сказала она полушепотом, — может ликёр откроем? Моего мужа мы не дождёмся, наверное, никогда.  — Да, давайте, — ответил он, — а где ваша доченька?        Она громко хлопнула дверцей шкафчика и враждебно повернулась в сторону гостя.  — Евреям нельзя пить, вы меня дурите.        Глаза Стэна испуганно прищурились и остановились на едкой ухмылке человека, только что подловившего лгуна.  — Что простите?  — Я узнавала, — сказала она, пытаясь скрыть своё ликование, — евреям запрещено пить алкоголь.  — Я не соблюдаю кашрут, Зои, и евреям не запрещено выпивать. Люди могут следить за кошерностью вина или ликёра и это будет их успокоением. Но религия — это не бич строгого запрета, Зои, — пояснил он — Если ты не хочешь или не можешь соблюдать кашрут, то это твоё дело.  — И это речь сына раввина?  — Зои угомонись, — послышался уставший баритон из коридора, — налей мне стаканчик.        В кухню вошёл высокий плечистый мужчина лет двадцати восьми. На мокрых выгоревших волосах лежала кепка с помятым по-шоферски козырьком. А в мутных пьяненьких глазах застыла простота. Без лишней поэзии.        Он разделся и сел напротив гостя, широко расставив ноги. Огромный стол, занимаюший почти все пространство кухни, показался вдруг единственной защитой от этого властного взора Билла Денбро.  — Давно не виделись, Урис, — бросил он, прерывая затянувшуюся паузу.        Его лицо сильно возмужало за все те годы, что они не виделись. Юношеские щеки преобразовались в строгие мужские скулы, покрытые щетиной, мозолистые пальцы, крепко схватившие стакан, уже не напоминали фарфоровые капли неловкого скульптора. Стэн отчётливо помнил, с чем сравнивал детали тела Билла, и теперь совершенно не мог их разглядеть.        В это время Зои поставила на стол два гранённых стакана и перелила в декантер бутыль малинового «Fernet-branca».  — Привет, Билл, — наконец ответил Стэн и голос его был невероятно похож на мальчишеский.        Он медленно поднял свои темно-серые глаза прямо на него. Билл сидел на большом крепком кресле, вытянув ладони на стол. Ноги он подобрал, потому что Зои мешкалась среди них, вставая то за блюдцем, то за миской с орешками, то ещё за чем-нибудь. Он напоминал утомившегося зверя. Билл резко поднял свои глаза и встретил на себе взгляд гостя. Он смотрел на него безо всякого желания всмотреться в уголки глаз или пересчитать морщинки на лбу и Стэн не понимал куда девалась его милая детская скромность и любопытство. Перед ним сидел мужчина с невероятного размера мышцами и совершенно равнодушными глазами.  — Принеси мне водочки, пожалуйста, — скомандовал он своей жене.  — Сейчас четыре часа дня, любимый.  — Я спро-спросил время? — сказал он, исподлобья посмотрев на Стэна.        Зои быстренько выбежала из комнаты на своих тоненьких ножках и в своей белой рубашонке. Она напомнила Стэну лёгкую птичку, которая срывается с ветки также легко как и она.        Комната погрузилась в мёртвое молчание. Были слышны лишь машины проезжающие где-то далеко за окном. Шум зерна, доносившийся из комнаты с птицей, заменял гостю глухой шорох секундной стрелки. Вставая по утру с кровати ход часов заменял ему радио.        Что-то душило Стэна с каждым мгновением, что он находился наедине с Биллом, и у него не было сомнений в том, что это неугосающее с каждым днем чувство вины.        Когда-то они говорили о будущем, а он всё думал, как же сохранить любовь в своей жизни навсегда. Билл ведь казался ему таким особенным, таким замечательным. И как-то вдруг на миг показалось, что любовь его — самое мучительное наказание.  — Где Анна?  — У тёти, — ответил хозяин дома и снова погрузился в молчание.        Взгляд Стэна вдруг мелькнул по голым запястьям мужчины и тогда он ужаснулся: широкий глубокий шрам с подобравшейся кожей и с еле видимыми чёрными подтёками. Это место, которое когда-то он поцеловал в порыве самой нежной страсти, сейчас являло собой натянутой как барабан грубой кожей с широким длинным рубцом.        Теперь Стэн стал таким тихим, робким и слабым. Каждое случайное действие могло причинить ему боль. В каждом звуке, взгляде, молчании он слышал «Это всё из-за тебя». «Иногда мне кажется, что я был твоим с самого первого своего появления на свет, сказал вдруг Билл из прошлого, иначе как объяснить это чувство… Чувство внутри. Рядом с тобой — я-я наконец-то дома. Без те-тебя начинаю сходить с ума».  — Мой соулмейт умер когда-то давно или ещё не появился на свет, — Зои жестоко усмехнулась.        «Почему ваша дочь слоняется по городу в одиночестве? , подумал Стэн, почесав щеку»  — Мой отец жил с оторванной рукой, ха! — она расхохаталась, — И как он нашёл мою маму? Да всё просто! Это полная брехня!  — Р-рюмки достань.  — А я по национальности полька и от того много к чему подхожу с осторожностью. Согласен? Как я тебя подловила с алкоголем! Ха-ха… Билл выбрал меня, наверное, за зоркий глаз, правда?        Стэн внимательно посмотрел на её мужа, который взялся за голову и сказал сладко: «да». Зои вся затрепетала, она любила эту его интонацию и частенько её выпрашивала. И какое же она получала удовольствие, когда он соглашался с тем, что она хороша.  — Вы же старые знакомые? — задала она как-то вопрос, когда ликёр в её стакане опустел, — так да или нет?  — Ну да, — ответил вдруг Стэн, — а что?  — А расскажи-ка, — она глотнула воздуха, — расскажите о вашей дружбе.  — Что рассказывать, — покачнулся на стуле Билл, — дружили, дружили и забыли.        Тут он жестоко поднял свои темнеющие глаза прямо на Стэна. Казалось дно живота провалилось и все вздохи становились очень болезненным после этих слов.        Могу ошибаться, но хозяин этого дома когда-то очень давно бился в конвульсиях, поняв, что всё закончилось. Билл рыдал сутками, падая из крайности в крайность. Всё время думая о той жизни, что ему предстоит. Теперь его слова холодны и жестоки. Он стал проще относится к свету, жене и любви, постепенно становясь не тем, кем он был когда-то.  — А кто забыл? Держу пари, что Стэн, я права?  — Эээ баба, а знаешь толк в этом. Права ты.        Она сладко облизнулась и надменно посмотрела на Стэна, который чувствовал себя максимально раздавлено.       «Ты ведь все еще здесь, — Стэн обратился к призраку шестнадцатилетнего парня, укутанного в белое тёплое одеяло, — Рядом. Правда? Это всего-лишь страшный, зловещий сон. Я проснусь, а ты никуда не уходил и всегда был со мной»        В его глазах читалась мольба о чем-то немыслимом для Билла. Вроде бы нужно идти дальше, но Стэн скучал по нему больше, чем когда-либо и с трудом справлялся с этим.  — Я включу музыку, а то мы как враги, — сказала Зои, снова выбегая из-за стола.        Через мгновение послышалось что-то из «The Who» и мягкий шорох иголки на пластинке.        Зои вернулась в кухню уже в другой рубашке с коричневой бахромой и повела своё тело в какой-то невероятно мягкий нежный пляс. Тонкая талия медленно двигалась в такт музыке, вычерчивая в воздухе округлые узоры. Как только она улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, страх, который охватил было Стэна, что она не то сделает, прошёл, и он уже любовался ею.       Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что муж её, который тотчас подал ей необходимый для её дела платок, сквозь смех прослезился, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ему, в бахроме и в бархате, девушку.        Потом она весело плюхнулась на стул и щелчком попросила графин.        Помещая людей в самое сокровенное место в своем сердце, так ласково и старательно оберегая их, вечно ожидая и храня, что удалось создать, мы обречены на самые болезненные сны.       Трепетно говорить, боясь потерять навсегда. Он ведь скучал, посвящая тоске свои строки и мысли.        Вдруг, где-то в конце вечера, Билл схватил куртку и приказал ждать его через час, потом он лихо обернулся на Стэна и предложил:  — Пойдём покурим? ___________        Сделав большой глоток минеральной воды, Эдди протянул бутылку Ричи, потом отпил снова. Он смочил ладонь, вытер лицо, провел влажными пальцами по волосам. Вода была недостаточно холодной, почти без газа, и чувство жажды всё равно осталось. Потом Эдди с тоской проводил глазами бесконечное поле, у которого они остановились, и вздохнул от невыносимой жары.        Ричи стоял у открытого капота своей бежевой Plymouth и раз за разом вылезал, разминая спину. Его лоб, весь перемазанный в поту и в машинном масле, то и дело устало хмурился.        Дэрри был в дне пути от них, шесть часов из которого они израсходовали на остановки по нужде и ремонт авто.  — Пока мы доедем, стемнеет, — Ричи мотнул головой, стряхивая пот.  — Собрать твоей маме осенний букетик с поля?  — Боюсь она не любительница икебан, — ехидно заметил мужчина.        Ричи протёр руки грязной тряпкой и громко хрустнул шеей. Потом он потянулся, оголяя свой крепкий живот, чуть тронутый загаром, и тихо напел:  — Кто-то мой покой нарушил и, наверное, навсегда…        Как-то раз ещё в юности Эдди вынул из сундука Колдена книжку и, примостившись к окну, стал читать. Ричи дремал, растянувшись на диванчике для посетителей, но шелест перевертываемых над его ухом страниц заставил его открыть глаза. — Про что книжка? Это был «Портрет Дориана Грея». — Почитай вслух, а?.. — попросил он. И вот Эдди стал читать, сидя на подоконнике, а он уселся на диван и, прислонив свою голову к его коленям, слушал… Иногда мальчик через книгу заглядывал в его лицо и встречался с его глазами, — он до сих пор хранил их в памяти — широко открытые, напряженные, полные глубокого внимания. Кожа бледная, как матовое стекло, синие вены, очень хорошо просвечивающиеся на запястьях, на голенях и на ключицах. Высохшие и даже потрескавшиеся алые губы. Но глаза кажутся ярче чем все остальное, они внимательно следят за каждым словом.        С тех пор прошло много времен, однако Эдди помнил все во всех деталях, будто это было вчера.        Когда они доехали было уже заполночь. Они обошлись без сытного ужина. Донна сказала, что подготовила две постели в её комнате, и пожелала сладких снов.        На следующий день после обеда она наконец осталась со своим сыном наедине, прогуливаясь по окрестностям.  — Он не был плохим человеком, Ричи, — начала она, понимая, что нельзя промолчать об этом, что если забыть то, почему они собрались сегодня, то это станет очередным преступлением в её и так не безгрешной жизни — Возможно, эти побои и эта ложь были для него спасением?  — Пытаешься оправдать преступника?  — Вовсе нет, — было видно как ей грустно вспоминать те времена совместной жизни, — он отвратительный муж и отец. Но он не плохой человек.        Они шли неторопливым шагом по прилипшим к мокрому асфальту жёлтым листьям. На улице стоял запах свежести и приятной влажности. Неторопливая кошка прошлась между отцветших кустов на чьей-то клумбе, обрамленной коричневой черепицей. Прекрасная картина, смысл которой, наверное, не стоит понимать оттого, что ею нужно любоваться.  — Мам, а у тебя бывает страх, что ты не можешь повлиять на ситуацию?  — Он никуда не денется, совсем как что-то застрявшее в зубах, — сказала она и Ричи пожалел о том, что задал этот вопрос:  — Прости за такое сравнение. Ричи, я наверное любила его когда-то. Я не могла и дня себе представить без него…        Мужчина немного сбавил шаг. Он внимательно слушал, глядя на то, с какой лёгкостью с чёрных огромных ветвей слетают огненные искры листьев.  — Даже буквы появились на руке.       Ричи, кажется, ничего не знал об отце, хотя прожил с ним около девятнадцати лет.  — Буквы изменчивы, кстати говоря, — грустно усмехнулась она, неловко задев своим тонким белёсым пальцем нос, — но он верил в них очень-очень-очень сильно. Иногда он говорил мне, что по ночам встаёт от страха, что все просто встали и ушли, и никак не возвращаются. Грусть, в которой он погряз когда-то, всё еще здесь, — она замолчала, — она передалась нам как тот самурайский меч, помнишь? «Почётные наследники» отравляющей болезни. Я ему говорила мол «но твое сердце всё еще бьется, значит пытайся жить» и только сейчас поняла, что это были самые жестокие слова, что он слышал. Тогда я думала, что он слепо верит «буквам», поэтому и подводила их тушью, чтобы не обижался.  — Держала его за идиота? Да?  — В городе набрался своей дерзости?  — Извини, мам.  — Конечно он видел, что это липа. Я думала, что он оценит мое желание сохранить любовь.  — Ну это совсем, конечно, идиотизм, мам.  — Он заслуживал большего, — она сделала вид, что не слышала слов сына, которые стремились переменить тон беседы в другое русло, — Каждый раз вспоминая его, думаю как жестока была я.  — Мама…  — Тш… Мой покойный муж был лучше, чем я. Он верил в любовь и ждал того же от меня. И я едва могу смотреть на тебя, потому что ты очень похож на него, но каждый раз, когда это делаю, я понимаю: у тебя всё получится где-нибудь далеко отсюда.  — Спасибо, — Ричи неловко покосился.  — Тогда, при мысли, что я больше никогда не увижу его глаза, мне было трудно сдержать слезы, и пока мы прощались навсегда, я почти плакала. Но я никогда не любила его так, как он любил меня.  — Мама, он колотил меня до полусмерти. Ты не помнишь? Так он проявлял свою любовь? Тогда я огреб её сполна, спасибо.  — Наверное нам было суждено бояться. Наберись смелости и живи как хочешь сам. Будь уверен, я рядом. Скажу это тебе в последний раз, а потом мне действительно нужно замолчать, — сказала она, не обращая внимания на глаза сына, еле сдерживающие слёзы, — Ты — единственное верное решение в моей жизни. А теперь давай послушаем птиц, — отвлеченно сказала она.        Ричи послушно затих и в то же мгновение заиграла природная свирель: зашелестели кроны многолетних деревьев, заурлыкали лесные звери. Только птиц уже не было слышно. Чёрные деревья то исчезали в утреннем тумане, то появлялись вновь. Городские звуки уже не доносились до их слуха. Говорить не хотелось, да и без слов было хорошо. Кажется слезы текли по её лицу. Лёгкий осенний ветерок ощущался на щеках и покрывал их лёгким румянцем. Всё таки в жизни много прекрасного. Немного тянуло в сон.       Мужчина осторожно приобнял маму за плечо и сказал:  — Он простил нас. Это я знаю точно. _______________        Билл шёл очень быстро. Пугающие тёмные фигуры, медленно исчезающие в переулках. Минуя пару поворотов они подошли к безлюдной автобусной остановке, освещенной зеленоватым фонарём. Сердце, будто в лихорадке, беспорядочно билось. А в глазах мутнело.       Тут он лихо развернулся и строго посмотрел на Стэна. Тот, изнеможденный его молчанием, чуть ли не крикнул во все горло:  — Да скажи же уже что-нибудь!        Голос его напоминал порвавшуюся струну, а беспорядочный взгляд вдруг утонул в слезах: — Пожалуйста, не молчи.  — Я ещё не говорил того, что ты хочешь услышать. Увы, но я не верю в бессмысленные разговоры и эгоистическую любовь, — сказал он, не оборачиваясь.  — Что это? С каких пор ты говоришь как романтик?  — А знаешь ли прошло много времени с тех пор, — он повернулся и посмотрел Стэнли прямо в глаза, — как мы виделись в последний раз. Тогда у меня был повод говорить как романтик.  — Пожалуйста, прости меня, Умоляю, Билл.  — Просто знай, тогда я был уверен, что таких, как ты, больше не бывает и к этому я был не готов. Дурак! — он достал пачку сигарет из куртки: «Будешь?»  — Спасибо, не курю.       Огромная фигура Билла склонилась над огоньком зажигалки.  — Многое изменилось, — сказал он расправляя плечи.  — Что же изменилось? Ты ещё любишь Бэв?       Билл глухо усмехнулся и выдохнул облако молочного дыма.  — Ты счастлив в семье не так ли?  — Я ни-никогда не любил Бэверли такой любовью, которой любил тебя, — тихо сказал он, озираясь по сторонам.  — Ты хотя бы пробовал её найти?  — Нет.  — Билл, почему?  — Я не любил её.  — Билл… Ты видимо правда дурак.        Тот не смеялся, только осторожно поднёс сигарету к лицу, освещённому зелёным фонарём остановки.  — Когда ты мо-молодой, — вдруг сказал он, — другие считают, что ты ничего не знаешь. Но я знал всё.  — Что ты знал?  — Я знал тебя.  — Прекрати. Лучше сразу врежь мне за ту ночь. Так всем будет легче.        В ответ на это Билл грустно хохотнул и снова строго посмотрел на Стэна:  — Признаюсь, я изначально т-так и хотел.  — Почему не ударил?  — Потому что не знаю наверняка, может что-то у меня ещё осталось к тебе.        Они оба замолчали. В голове крутились мысли, но их было слишком много и все они постепенно растворились в воспоминаниях. Это лишь мгновение прошлого.        Стэн понял, что предложение о будущем будет звучать абсурдно, поэтому он промолчал. Вот, каково это — чувствовать себя одиноким, вот, каково это — чувствовать себя ничтожным. Вот, каково это, когда твое слово уже ничего не значит из-за ошибки прошлого, но вот они здесь, чтобы дать друг другу слова, которые послужат, чтобы разбить их сердца ещё сильнее.  — Я просто трус, — признался Стэн, — кажется я заснул той ночью, а проснулся только сегодня, — мысли мешали говорить, а подступающий ком в горле превращал звуки в еле сдерживаемый плач.  — Не на улице. Тут нельзя.       Никакие слова утешения не залечат сквозную пулю в сердце Стэна от осознания своей ошибки. Или это не ошибка, а предостережение, которое спасло их. Более того, он знал, как близко Билл впустил его в свое сердце когда-то и как сильно он его искромсал. И теперь он знал, что кожа под его шрамом еще болит.        Билл больше ничем не интересовался, чтобы то, что когда-то было его сердцем, не так сильно болело.       Но ведь когда-то это казалось самым лучшим выходом. Это был не порыв ревности, это был страх. Но разумный ли?        Страх за Билла. Он и не подозревал, что то, что он сделал, было таким же мрачным, что это причинило такую же боль, как когда бы его разорвали на части за «неправильную» любовь. «Я просто трус», повторил он.  — Нет, нет. Ты — при-причина, почему я стою здесь и ненавижу себя за то, что нуждаюсь в ком-то так сильно, — он щелчком выбросил дотлевающий окурок, — Возможно, ты думал обо мне, когда сделал этот выбор за меня. Это было жестоко. Но вспомни те времена! — сказал он немного весело, — Я бы не стоял здесь, если бы когда-то ты не сказал бы мне «бывай, дятел». Ты верно подметил тогда: двоих голубчиков бы подстре-подстрелили рано или поздно. Таков мир. Моё сердце разбито, зато я жив.        Холодный ветер сейчас казался лезвием острейшего ножа, проникающего даже сквозь кожу.  — Почему ты так говоришь? Ты имеешь полное право злиться на меня за прошлое. Билл, мы ещё можем…  — Пожалуйста, замолчи, — он обхватил свою голову руками и сказал: — Ты подарил и разбил моё сердце одновременно и за это я ненавижу тебя так же сильно, как и люблю.        Билл пьяно пошатнулся и медленно подошёл. «Я помню, как думал, что я твой, он низко наклонил свою голову к лицу Стэна. Мн-не было достаточно жить ради надежды, отменить планы на случай если ты позво-вонишь, не сделать домашнее задание, он покрутил у виска и вплотную посмотрел в глаза мужчины. Мне никогда не было нужно ничего больше, сказал он прямо в его губы.»        Это прикосновение пламенело ещё долго после того как Билл медленно отодвинулся от Стэна. На глазах проявились слёзы и он громко застонал от непредотвратимой разлуки.        Билл осторожно взял лицо Стэна и провел своими жилистыми пальцами по его влажному от слёз подбородку. Кажется вся природа вокруг них мертвенно затихла.  — И даже если это были мои худшие времена, неужели ты заслужил то, как я поступил с тобой, милый? — его голос перешёл на крик, — Я же любил тебя, клянусь, я любил тебя до смерти. Поверь! Я и сейчас, — Стэн всхлипнул и закрыл глаза руками. Вся его сила выветривалась из него, словно пар.        Вдруг мужчина отодвинул ладони от его лица и шутливо сказал:  — Будь я проклят, если позволю чужой руке вытереть твои слёзы.       Они рассмеялись, а где-то вдалеке послышался скрип колёс старого автобуса.  — Мы же ещё встретимся? — спросил Стэн, прекрасно осознавая, что это их последний вечер.  — Я уже живу другой жизнью и не могу её предать, прости.        Стэн не ответил. Он крепче вжался в его плечи и укутался в них, будто от холода.  — Я не смогу тебя оставить. Снова.  — Сможешь.  — Я люблю тебя.        Он зашёл в безлюдный автобус и обернулся назад. Хлипкие двери медленно начали задвигаться и Билл сказал тогда, не дожидаясь ответа:  — Если это правда, тогда отпусти меня, позволь мне забыть о тебе, — сказал он с грустной улыбкой.        Стэн застыл в полумертвом положении у самых дверей. Казалось его измученную душу оставили на улице глубоко под грунтом автобусной остановки, возле которой Билл потушит ещё одну сигарету, где на глазах у ночи их губы соприкоснулись в последний раз. Он еле дышал. Казалось ребра шли трещинами от каждого вздоха. Но ведь если чувствуешь боль, это значит, что ты наполовину жив?