Кошмары и любимый человек

      Чуя снова просыпается в своей кровати, тяжело дыша, с дорожками от слёз на щеках. Один. Уже 4 года как один. Мелкая дрожь бьёт его тело, руки тянутся к привычным сигаретам. Пустое и холодное место рядом всё ещё отдаётся тупой болью где-то в глубине. Он смотрит на свои руки пустыми глазами. Каждую ночь, каждый чёртов сон, Накахара убивает самого дорого человека этими самыми руками. И плевать, что он должен ненавидеть его, за то, что тот оставил его наедине со своими страхами, плевать, что взорвал машину, плевать что ничего не объяснил и просто тихо собрал все свои вещи и ушёл, пока тот был в командировке. Чуе плевать на это, веди он до сих пор любит его так же сильно как и ненавидит.       Схватив сигареты, он вышел на на террасу и закурил. Едкий дым проникал в лёгкие, медленно разъедая их. Исполнитель понимал, что такими темпами заработает себе очень серьёзные проблемы со здоровьем, но он ничего не мог с собой поделать. Избавиться от кошмаров ему помогали всего две вещи: табак и Осаму. Последний ушёл, исчез из его жизни, растворился словно призрак, не оставив ему ничего, ни другой альтернативы, ни своих вещей, ни следа присутствия в этой квартире. Легко можно было бы подумать, что его тут и не было вовсе, что это просто иллюзия или призрак. Но Чуя знал, что это не так. Единственное, что не смог унести Дазай — воспоминания. Как бы сильно и умело не стирал он следы своего присутствия здесь, он не смог вынести из памяти Накахары их общие моменты, так же как вынес всё до последней пачки его таблеток. То как он забирал сигарету из дрожащих от страха, холода и напряжения рук, укрывал его пледом, даря спасительнице тепло, как приносил чай, пытаясь заменить им сигареты, как обнимал после очередного кошмара, успокаивая и давая понять, что всё будет хорошо, нежно будил по утрам. Не смог стереть ощущение тёплых и родных рук на талии, обжигающий шёпот на ушко, мягкие и нежные поцелуи в губы, щёки, виски, не смог вытравить низкий и словно бархатный голос из его головы, произносящий очередное укоризненно, но при этом заботливое: «Мори же уже столько раз говорил бросать курить». Это всё будет отдаваться противной горечью внутри Чуи, сравнимой лишь с едким и тяжёлым дымом самых крепких сигарет, освежающим на стенках его лёгких.       Окурок полетел в пепельницу, между пальцев оказалась зажата новая доза. А перед глазами так и мелькают яркие образы и картины кошмарного и кровавого сна. Он видит как очередная сфера слетает с руки в сторону Осаму, видит его смутное очертание, а после кровь, его кровь на своих руках, окровавленное тело с пробитой грудной клеткой, потухшие навсегда родные карие глаза, словно коньяк, а в ушах как на повторе, отражаясь от стен его головы, звучат неразборчивые слова любимого, шёпот Арахабаки, хруст костей, леденящий кровь крик и его последние слова: «Чуя… я люблю тебя… прощай». На руках, держащих сигарету, снова появляются узоры, ветер будто снова отрывает рукава, перед глазами пелена, застилающая собой всё, шёпот около уха. Галлюцинации. Это всё из-за недосыпа.       Чуя обессиленно опустил голову на руки. Ему так это надоело. Надоели эти кошмары, которые не уходят даже под снотворным и самым крепким алкоголем, надоело каждый развидеть смерть своего напарника… бывшего. Надоело просыпаться и не находить рядом Осаму, надоело выкуривать каждую ночь по пол пачки сигарет, надоело каждый раз стоя вот так на террасе, наблюдая за просыпающейся Йокогамой, медленно умирать от разъедающего лёгкие дыма и болезненно приятных воспоминаний, которые бьют по сердцу словно нож.       На что он надеяться? Как бы сильно он не хотел, желал и мечтал, это уже не вернуть, теперь это лишь воспоминания, призраки прошлого, что никогда не уйдут и не исчезнут из его жизни. От этого становится только больнее. Уже давно пора перелететь эту страницу, оставить прошлое в прошлом, а не нести эту тяжёлую ношу с собой в настоящее. Но Накахара не может. Слишком ценны для него эти воспоминания, слишком большим трудом они были добыты. Через множество криков, ссор, обид, едких подколов, через взаимную неприязнь, они смогли найти общий язык, нашли свет друг в друге, смысл жизни, то, ради чего стоит жить, тех, кому можно доверить собственную жизнь, нашли счастье. Теперь же всё это разбилось на мелкие осколки. Их хрупкое счастье, что они собирали по кусочкам, строя с каждым днём всё больше и больше, что они клялись оберегать, сейчас было разбито на тысячи и тысячи мелких осколков, что теперь уже не собрать. Мелкие осколки блестели где-то в темноте, пепел выкуренных сигарет и крови словно робкие слёзы, которые Накахара никогда и ни за что не позволял себе проронить. Только вот, вместе с их совместным счастьем, разбилось и сердце Чуи. Не многие верили что оно у него есть. Теперь они были правы, оно разбилось, исчезло, растворилось вместе с Осаму. Он был словно пустая оболочка с пустотой в груди и лишь отголосками нежных чувств.       Сжав футболку на груди, Накахара крепче стиснул зубы. Больно, больно от этих воспоминаний, от кошмара, от осознания того, что это уже не вернуть, от того, что он никак не может это принять, принять и отпустить. Кажется теперь всё это будет преследовать его до конца жизни. Невыносимо. Хочется найти этого забинтованного полудурка, врезать по его смазливой роже и припасть своими губами к его, тихо шептать, как же сильно он скучал, как же хочет, чтобы он вернулся, хочется снова почувствовать, как он нежно обнимает его, легко гладя по голове, перебирая рыжие волосы. Но этого уже не будет. Никогда.       На горизонте забрезжил рассвет, значит пора на работу. Кинув окурок в пепельницу, Чуя развернулся и пошёл назад в квартиру, что встретила его холодной тишиной и давящей пустотой.       Где-то на другом конце Йокогамы, в общежитии агентства, у открытого настежь окна, стоял Осаму, наблюдая за тем же самым рассветом. Запястья, неприкрытые бинтами, были исполосованный вдоль и поперёк. В руках он держал одну из немногих по настоящему дорогих ему вещей. Старое, местами начинающее выцветать фото уже потёртое по краям и примятыми углами. Надо бы сделать новое, но это кажется уже невозможным.       На снимке изображены два подростка лет 16-17, один с каштановой шевелюрой чуть выше второго с яркими, огненно-рыжими волосами и пронзительными голубыми глазами. Шатен приобнимал своего рыжика за плечи, положив подбородок на макушку второго, что выглядел не слишком довольным.       Осаму горько усмехнулся, глядя на давнюю фотографию, осторожно, почти невесомо, проводя подушечкой большого пальца по рыжим волосам Чуи, словно пытаясь почувствовать их, вспоминая какие они были мягкие, когда он перебирал их перед сном, как приятно пахли шампунем сразу после душа, когда Осаму обнимал недовольного Накахару со спины, утыкаясь носом тому в ещё мокрую от воды макушку, вдыхая приятный аромат, нежно проводит по острым чертам лица, словно снова очерчивает рукой линию от уха до скулы, а после спускается ещё чуть ниже и, беря за подбородок, проводит пальцем по краю губ, прежде чем приподнять его голову и поцеловать, вдыхая чуть выветрившийся запах крепких сигарет. Сердце приятно болит от таких недавних, но таких далёких воспоминаниях. -Я люблю тебя, милый… — шепчет он. Но слова растворяются в тишине и одиночестве пустой комнаты, так никогда и не дойдя до ушей самого дорого человека.